Глава XX. Флагелляция в Англии
В общественном мнении цивилизованных народов сложилась легенда, верная или неверная, что наша страна является особенной поклонницей березовых розог.
Я видел гравюру одного известного французского художника, изображающую английский семейный очаг.
Отец и старшая сестра читают Библию, а мать приготовляется наказывать розгами прехорошенькую девочку лет десяти, которая плачет и рвется. Под рисунком такая подпись: "Маленькие английские девочки очень хорошенькие, но их очень часто секут розгами"!
Я, к сожалению, должен признать, что у нас еще в большом ходу наказание детей розгами.
Что же касается разных исповедей молодых девушек в возрасте восемнадцати лет и старше, наказываемых в наше время розгами, то это - чистейшие басни, если не считать крайне редких исключений.
В старину в наших тюрьмах секли женщин. Этот способ наказания был распространен повсюду в Соединенном королевстве.
Виновных наказывали на массивной скамье, имевшей ремни для привязки. Женщине читался приговор, осуждавший ее на наказание розгами или плетью. По прочтении приговора она должна была лечь на скамейку животом. Ее привязывали к ней ремнями за руки и ноги. В таком положении она едва могла шевелиться и была в полной власти палача.
Затем поднимали платье и юбки до самой головы, обнажая спину, круп и ляжки.
Затем по знаку начальника тюрьмы начинали сечь. Раздавались нечеловеческие крики... Обыкновенно секли очень жестоко, после чего наказанную отводили в камеру, часто в бессознательном состоянии.
При Елисавете женщин нередко наказывали публично. Наказание производилось на тюремном дворе, который в тюрьме Уат-Шапель в Лондоне был очень мал, чтобы вместить всех желающих присутствовать на подобном зрелище.
Вот как современный хроникер описывает одно из подобных наказаний: "Когда мы прибыли на тюремный двор, то уже на нем была большая толпа народу, которую с трудом сдерживало около двадцати городовых.
Тут собрались все подонки Лондона. Женщины бесцеремонно толкали всех, протискиваясь, чтобы лучше видеть. Это были большею частью публичные женщины, из которых многие уже были знакомы с розгами или плетью Чарльза (имя палача).
Весь этот народ кричал, жестикулировал, отпускал плоские шутки и переговаривался на особом жаргоне.
На грубые шутки отвечали площадной бранью. Несколько нянек и мастериц тоже затесались в эту толпу, чтобы посмотреть, что будет происходить. Следует заметить, что большая часть зрителей не могла ничего видеть...
Наконец толпа заколыхалась и двинулась вперед, но городовые грубо ее осадили назад.
"Вот она! Вот она!"
Наша карета застряла как раз против тюремных ворот. Толпа ее окружила, многие, несмотря на протесты кучера, взобрались на верх ее, на колеса... Сами мы уселись на козлы и могли видеть все превосходно.
Моя спутница - Елена - вся побледнела и прижалась ко мне.
Мы увидали, как маленькая дверь тюрьмы отворилась, и на пороге ее появилась женщина, одетая в арестантский костюм - полосатую рубашку и красную шерстяную юбку. Насколько можно было различить издалека, она была совсем молоденькая и очень недурна собой. Несчастная, еле живая, втянула голову в плечи и смотрела по сторонам безумными глазами... За нею шел судебный пристав, судья в парике, два или три офицера ирландского полка. Руки у нее были связаны сзади веревкой, конец которой держал палач. В это время два помощника устанавливали скамейку для наказания.
На эти приготовления потребовалось очень мало времени. Небольшой отряд солдат выстроился перед дверью. Помощники палача взяли девушку, которая стала кричать, грубо разложили ее на скамье и привязали к ней за руки и ноги. Палач поднял и завернул ей на голову красную юбку и стал сечь. Палач вертел свою плеть-девятихвостку, как ручку шарманки; девять хвостов хлопали по телу, тело краснело, пухло, местами струилась кровь...
Елена, вся красная, отвернулась в сторону - ей было стыдно смотреть на обнаженное тело женщины.
Наказываемая все время дико кричала, но палач спокойно продолжал ее пороть. Ей было дано тридцать ударов.
"За что же меня наказывают?.. Пощадите... Нешто возможно!.. Нешто возможно?!" - кричала наказываемая в промежутки между ударами плети. Под конец, впрочем, она только стонала и вскрикивала.
Когда ей был дан последний удар, то спина, ляжки и оба полушария крупа, еще недавно белые, как-то вздулись и были от крови сплошь красные, хотя, по словам подошедшего ко мне начальника тюрьмы, ее наказывали не особенно строго - в "полплети", т. е. палач держал плеть за середину, там, где ствол плети переходит в девятихвостку.
На дворе в толпе раздались смешки.
Наконец наказанную отвязали, палач спустил ей юбку и дал ей что-то выпить. Бледная, как смерть, она стояла; крупные слезы катились у нее по щекам. Затем, опираясь на помощников палача, она скрылась в двери тюрьмы, которая за ней захлопнулась.
Я никогда в жизни не забуду этого наказания. Свист плети о тело заставлял болезненно вздрагивать у меня сердце. Мгновения между двумя ударами плети тянулись, как вечность. Пристав считал удары.
Елена дрожала, как осиновый лист, и повторяла: "Пойдем отсюда скорее!"
Городовые очистили тюремный двор от толпы и освободили нашу карету, дав нам возможность уехать".
Наказание, подобное описанному нами, считалось классическим, и церемониал его никогда не изменялся.
Народные картины, а в особенности карикатуры, довольно часто изображают сцены телесного наказания женщин.
Хогарт, а позднее Роуландсон посвящают ему несколько страниц.
Последний особенно был большой любитель женских крупов и сумел их изобразить в самых интересных положениях.
Кто не знает знаменитую "Лестницу" этого великого художника?
Забавная и пикантная сцена, где семь или восемь дам молодых и в летах падают и пересчитывают десяток ступенек, показывая всю прелесть своего солидного или миниатюрного крупа.
Впрочем, это было во вкусах той эпохи. Все современные карикатуры, по-видимому, только и стараются выставить прелести женских крупов.
В материале не было недостатка: то очаровательная маркиза при выходе из кареты спотыкается и падает, показывая свой очаровательный круп королевскому принцу; то девочка-подросток отправляет в углу естественную потребность, а ее мамаша закрывает ее от любопытных взглядов прохожих.
С подобною же целью эксплуатировалось телесное наказание, которое потому и не могло ни у кого вызвать слез сожаления, что было слишком часто вышучиваемо. Каждому невольно рисовался образ женщины в положении маленькой девочки.
Между множеством подобных эстампов в жаное Роуландсона я обратил внимание на один из них, изображающий наказание Бетти.
Я вовсе не намерен сделаться историографом Бетти, но меня она заинтересовала тем, что ее часто секли розгами и плетью за различные проступки, как-то: пьянство, оскорбление городовых и т. п.
Она была очень хорошо знакома с тюремной скамейкой. она не придавала особенного значения порке и предпочитала подобным образом расплачиваться за свои проступки, чем отсиживать за них в тюрьме. Она объясняла даже, что твердостью своего крупа и его развитием она обязана главным образом тому, что ее слишком часто секут.
По обычаю она давала на чай палачу Чарльзу, чтобы он не слишком сильно давал ей первый удар розгами или плетью.
Обыкновенно этот первый удар наносился со страшной силой, последующие удары давались сравнительно мягче. В конце концов, это было выгоднее для наказываемой.
Карикатура изображает Бетти на скамейке, готовую совсем для наказания, она извивается, у скамьи стоит палач и держит над Бетти девятихвостку, готовясь дать ей удар.
Мы не станем продолжать исследований тюремной дисциплины, когда заключенных женщин секли розгами за малейшую провинность, из боязни утомить наших читателей описанием картин, до невозможности похожих одна на другую. Я хочу теперь еще раз сказать несколько слов о телесном наказании в английских школах. О нем было написано немало книг и пролиты ведра чернил. Я опять буду пользоваться неоспоримыми документами, вроде судебных отчетов, полицейских дознаний и т. п. Передо мною отчет о деле доктора Гаррисона, имевшего большой пансион для девочек в окрестностях города Глазго. Пансион этот считался одним из самых аристократических; существовал с 1881 г., полные пансионерки платили очень высокую годовую плату в размере от ста пятидесяти до двухсот фунтов стерлингов (1500-2000 р.).
В пансион принимались девочки в возрасте от девяти до пятнадцати лет. С самого основания в пансионе телесные наказания были в большом ходу. Прежний владелец, как обнаружилось на суде, применял их еще чаще. Доктор Гаррисон купил пансион в 1889 г. и в 1902 г. был, по жалобе родителей, привлечен к суду за наказание их пятнадцатилетней дочери ста двадцатью ударами розог. Суд приговорил доктора к 15 фунтам стерлингов штрафа (150 р.).
Процесс этот, разбиравшийся в течении трех дней, лучше всего доказывает, что у нас телесные наказания даже взрослых девушек не шокируют никого. На суде читались письма замужних дам, получивших образование в этом пансионе, были выслушаны показания молодых дам, дававших свои показания без всякого стеснения и высказывавших свои убеждения открыто по интересующему нас вопросу. Замечу, что дело разбиралось почти все время при открытых дверях; их закрывали, когда заходила речь о пороках, существовавших между воспитанницами. Свидетельницы описывали сцены довольно подробно, и мне остается только пользоваться стенографическим отчетом.
Вот показание одной двенадцатилетней девочки (фамилии я не буду приводить): "Я сделала утром в диктанте двадцать две ошибки, а на замечание учительницы ответила довольно резко. По окончании урока моя классная дама сделала мне довольно грубо замечание, что я не смею так дерзко говорить с учительницей. Я не привыкла к такому обращению и сказала, что не ее дело вмешиваться... Классная дама сказала мне, что она меня усмирит, и ушла.
В четыре часа, после урока рукоделия, меня позвали в кабинет помощницы директора. Меня привела в кабинет моя классная дама. Вместе со мной привели еще четырех воспитанниц, моих подруг, они для примера должны были присутствовать при моем наказании.
Директриса долго читала мне нотацию... Потом две классные дамы положили меня на скамейку силой. Одна из них долго возилась, пока развязала мне панталоны. Когда я почувствовала на теле свежий воздух, то у меня совсем замерло сердце от страха. Я ни чуточки не стыдилась, что лежала раздетая, а только ужасно боялась. Первый удар розгами мне причинил нестерпимую боль; я только что собралась закричать, как меня ударили второй раз, и я не могла произнести ни слова, а только кричала все время, пока меня секла моя классная дама. Мне дали тридцать розог. После этого директриса меня спросила, буду ли я говорить дерзости. Я отвечала, что никогда больше не буду. После этого меня сняли со скамейки, велели поправить костюм, и нас всех увели в классы..."
В наших рабочих домах, где исполняются каторжные работы, девятихвостка играет большую роль.
Как и мужчин, женщин очень часто наказывают плетью и в настоящее время. Теперь только палачом является женщина, которая, впрочем, с не меньшей жестокостью сечет виновных.
Еще на днях одна суфражистка, по словам газеты "Стандарт", совсем юная, была подвергнута унизительному наказанию в тюрьме, где она содержалась. Наша пресса заволновалась. Рассказывали все мельчайшие подробности наказания.
Но что уже совсем скандально, директора больших магазинов, как я убедился из одного полицейского дознания, тоже наказывают розгами своих служащих-женщин за некоторые проступки. Наказанная женщина пожаловалась полиции и хотела возбудить дело в суде за то, что ее высекли и потом все-таки уволили из магазина. Так как директор согласился ее взять обратно в магазин, то она взяла свою жалобу назад. Вот ее показание: "Меня потребовали в кабинет директора. Он стал меня упрекать в том, что я таскаю из своего отделения духи, несколько флаконов, которых нашли в моем манто. Я чистосердечно созналась в своей вине и просила меня простить.
Директор сухо предложил мне или потерять место и попасть под суд за воровство, или согласиться быть высеченной розгами. Я сказала, что прошу наказать меня розгами как ему угодно.
Тогда он нажал на пуговку электрического звонка; появилась женщина высокого роста, довольно полная, лет под сорок, на вид очень сильная. Посмотрев на нее, я подумала, что если она меня будет наказывать, то мне предстоит перенести тяжелое испытание. Она была старшей приказчицей в бельевом отделении. Осмотрев меня холодным взглядом с ног до головы, она велела мне идти за нею. Вся дрожащая, я пошла за нею, ноги у меня почти подкашивались.
Она привела меня в комнату, где хранятся остатки от кусков шелковых материй. Подняв меня, она положила меня на стол так, что низ моего живота касался края стола. Перед тем как класть меня на стол, она подняла мне платье и юбки, так что я касалась стола панталонами. В таком положении мне было велено лежать, пока она меня привяжет. Я маленькая, худенькая и совсем слабосильная, почему решила делать все, что мне прикажут, и покорно вынести наказание. Ведь я в действительности была виновата. Ремнем она меня крепко притянула за талию к столу. Потом развязала мне панталоны, спустила их, затем привязала каждую мою ногу к ножке стола, привязав к каждой кисти моей руки толстый и длинный шнурок, она вытянула мне руки вдоль стола и привязала каждую руку к противоположной ножке стола, после этого она подложила мне под лицо подушку, а шею притянула тонким ремешком к подушке. Теперь я попробовала пошевелиться и повернуть голову, но я почти не могла сделать даже маленького движения, так крепко я была привязана. После этого она подняла мне рубашку и, завернув ее мне на голову, приколола к моим юбкам.
"Вы, голубушка, можете кричать во всю глотку, вам будет легче, здесь никого нет кроме меня и девочки, что принесет розги. Вы украли больше чем на 25 ф. ст. духов. Директор велел дать вам двести розог."
Я стала плакать и просить, чтобы сбавили число розог, что я украла не на такую большую сумму. Женщина ответила мне, что она не смеет сбавлять.
В это время я увидела, как отворилась дверь и вошла девочка, неся в руках охапку березовых прутьев.
- Отчего же ты не связала, как я тебе велела, четыре пучка? - сказала женщина девочке. Та ответила, что она не знала, по сколько прутьев нужно в пучок. - Ну ничего, я сама лучше свяжу, чтобы хорошенько пробрать эту воровку, а ты, милая, сбегай и принеси на всякий случай воды.
Я продолжала все время плакать. Вскоре девочка вернулась с водой. Пучки были тоже готовы, так как я услыхала, как женщина пробовала их, свистя ими в воздухе, от чего меня бросало и в жар, и в холод. Я чувствовала, что меня сейчас начнут наказывать...
"Тебя раньше никогда не секли розгами?" - спросила женщина меня, стоя с розгами и готовясь начать сечь. Я ответила, что меня никогда раньше не секли.
Тут она меня вытянула розгами, я вскрикнула от боли и рванулась, но увидала, что мне не вырваться, и оставалось только кричать...
Боль была нестерпимая, я задыхалась, кусала подушку, и после каждого удара мне казалось, что следующего не переживу.
Я подумала, что не вынесу живая всех двухсот розог. Но ничего, вынесла, только с трудом встала со стола, когда меня отвязали. Все мое тело ломило, а спина и особенно круп и ляжки были в полосах, из которых некоторые были фиолетовые, все тело было в крови. Выпив стакан воды, я поправила свой туалет, и старшая приказчица повела меня к директору, который сказал, что в другой раз он вряд ли уж согласится наказывать розгами, а прогонит и заявит полиции.
Директор разрешил дать мне выпить рюмку виски и велел идти в свое отделение. Я рискнула попросить освободить меня, но он отказал.
Я просто умирала от стыда, когда пришла в свое отделение, но покупателей была такая масса, что никто не обратил на меня внимания. Только старшая спросила, где я пропадала так долго. Я ей сказала, что меня директор задержал. Она слегка улыбнулась и велела мне отпускать товар покупателям.
Наказана я была очень серьезно. В течение целых восьми дней я не могла без боли садиться и, конечно, до самой смерти я не забуду тех ужасных минут, когда меня секли розгами. Теперь я уже ни за какие деньги не решилась бы украсть даже на один шиллинг..."
По-видимому, у нас вошло в обычай наказывать розгами клептоманок; многие дамы были подвергнуты подобному наказанию. Между ними есть немало даже аристократок.
Во всяком случае, я нахожу довольно странным присвоенное себе директорами наших больших караван-сараев право.
У меня собрано немало неопровержимых документов, из которых видно, что женщин подвергали телесным наказаниям в Египте, в Индии и в особенности в Трансваале во время англо-бурской войны.
В Индии розги употреблялись французами как дисциплинарное наказание, а после завоевания Индии нами, они перешли в руки наших солдат. После известного восстания сипаев кровь лилась ручьем с невероятной жестокостью.
Солдаты возмутившихся полков привязывались к дулам пушек и расстреливались картечью.
Женщин же беспощадно наказывали розгами.
Девизом было: "Око за око, зуб за зуб".
В самом деле, множество англичанок, последовавших за своими мужьями в Индию, было перебито, изнасиловано, подвергнуто страшным истязаниям и наказано розгами или плетьми туземцами.
В Лагоре одна банда афганских горцев напала на дом королевского комиссара, которого жена не хотела бросить одного в опасности.
Это была молодая женщина, славившаяся своей красотой, изяществом и храбростью. Во время холерной эпидемии она ухаживала за больными туземцами, вызвав удивление и восторг у всех мужчин.
Молодая женщина, увидав входивших на их двор бандитов, выстрелила из ружья, чтобы вызвать присылку подкрепления.
Ее сопротивление было непродолжительно; через несколько минут она была связана туземцами.
Своими острыми ножами они разрезали ей панталоны и по обнаженному крупу жестоко высекли ее шомполами. Несчастная вскоре впала в обморок. Ей не суждено было очнуться: подвергнув ее гнусному насилию, они отрубили ей голову, которую бросили в колодезь.
Впоследствии крупы индийских женщин поплатились жестоко за то, что туземцы отнеслись с неуважением к крупам англичанок.
Кавалерийский патруль прибыл в один сельский дом, хозяева которого были заподозрены в участии в мятеже.
Мужчины были схвачены и немедленно расстреляны, - трупы их усеяли двор. С женщинами было поступлено иначе: жена, дочь и две женщины-служанки были раздеты донага и привязаны к стволам деревьев. Около каждой стал солдат с ремнем в руках и по знаку офицера, начальника патруля, несчастных стали пороть. Каждую секли до тех пор, пока она не потеряет сознание. После этого ее отвязывали и оставляли валяться на земле. Когда все были наказаны, то отряд сел на лошадей и отправился в другое место наказывать виновных.
Это был бы сизифов труд, если бы я захотел перечислить все случаи наказания женщин розгами млм плетью в наших колониях.
Но подобное происходит и у других народов. Последние известия из Конго сообщают нам, что бельгийцы не жалели ни розог, ни плетей для мужчин и женщин этой страны.
Было немало случаев во время англо-бурской войны в Трансваале, когда женщины подвергались жестокому телесному наказанию.
На этих фактах я намерен остановиться несколько дольше, потому что жертвы были барышни и дамы европеянки, дочери или жены буров, сражавшихся против англичан.
Между множеством подобных эпизодов вот, например, один, происшедший после битвы под Блумофонтеном.
Бой был горячий, неуловимый Девет угрожал правому крылу английской армии, бивачные огни которой были видны у подножия холма.
Лейтенант В. ланкаширского полка покуривал свою трубку, стоя у входа в палатку и любуясь цепью гор.
Около его палатки стоял полковой фургон, нагруженный пудингами, на которые соблазнительно посматривали валявшиеся на земле солдаты.
В. зевнул и собрался уйти к себе в палатку, когда к нему подъехал полным карьером драгун. Лошадь была вся в мыле и тяжело дышала. Драгун протянул офицеру пакет: "От господина полковника", - сказал он.
В. торопливо разорвал пакет и прочел бумагу.
- Проклятая судьба, ни одной минуты покоя в этой дьявольской стране... ну, что делать!
С философским спокойствием положив бумагу в карман, он вошел в палатку, чтобы взять револьвер и шашку.
Затем он вышел, бормоча всевозможные ругательства на разных языках, велел позвать к себе сержанта К., капралов и два отделения солдат. Всем было приказано приготовиться выступить в поход.
Полковник приказал ему продвинуться вперед и занять ферму, которая виднелась в нескольких милях впереди.
По свистку офицера, солдаты построились в колонну и тронулись по обеим сторонам дороги.
В. и сержант К. шли посредине дороги; лейтенант по временам останавливался и смотрел вдаль в бинокль.
Ферма совсем ясно вырисовывалась среди бесконечной равнины.
- Если только их там двадцать человек, то они нас перестреляют, как рябчиков, - сказал В., - а я-то собирался сегодня выиграть приз в лаун-теннис!
Он подумал несколько секунд о своем провалившемся чемпионате, что еще более усилило его дурное настроение.
- В цепь, на пятнадцать шагов! К., нет вы, Ж., возьмите четырех человек и сделайте рекогносцировку фермы.
Солдаты рассыпались по равнине и застыли с ружьями наготове. Ж. со своими четырьмя человеками вышел вперед; все держали пальцы на курках ружей и продвигались по направлению к ферме.
Вопреки всяким предположениям, по ним не стреляли с фермы; капрал проник на двор и, махая ружьем, давал знать, что ферма никем не занята.
В. собрал оба отделения и беглым шагом двинулся к ферме. Когда все они, запыхавшись от скорого бега, вошли на двор, который был занят Ж. и его солдатами, Ж. доложил офицеру:
- Господин лейтенант! Я не решился войти в самый дом. Я ждал подкрепления... Я думаю, что там никого нет, иначе в нас стреляли бы!
В. с волочащейся по земле шашкой подошел к двери дома и сильно ударил в нее рукояткой револьвера.
Ему никто не отвечал.
- Выломать ее!
Трое солдат бросились с топорами и стали выламывать дверь, которая вскоре подалась, и офицер во главе своих солдат вошел в дом.
В первом зале не было никого, во второй комнате тоже никого; на кухне сидели две женщины, одна лет двадцати пяти, а другая - молодая девушка не более шестнадцати лет.
Величественно, без малейшего страха, они смерили англичан с ног до головы гордым и презрительным взглядом.
В. поклонился и посмотрел благосклонно на них, так как обе были очень хорошенькие.
Блондинки, высокого роста, с лицами честными и повелительными, они, казалось, были сестрами.
- Вы, конечно, владельцы этой фермы? - спросил В.
Молодые женщины не отвечали ни слова.
- Вы слышите, я вас спрашиваю, - ваша ли это ферма? - уже более громко произнес офицер, не скрывая своего нетерпения.
Молодые женщины по-прежнему продолжали смотреть на него в упор, но не отвечали на его вопрос.
В. увидал в углу ружейный патрон, винтовку Маузера и мужскую шляпу.
- Ну, а это тоже ваше?
...
- Да черт вас возьми, проклятые бабы, будете ли вы мне отвечать? Вы немые, что ли? Я вижу, вы смеетесь надо мною, но я вас предупреждаю, что я долго этого не потерплю... Если вы сию же минуту не ответите мне, где хозяин этого оружия, то я клянусь честным словом ланкаширского стрелка, что найду средство развязать вам язык и заставить говорить. Слышите ли вы?
Молодая девушка прижалась к более взрослой; эта последняя покачала головой, на ее хорошеньком лице не было заметно ни малейшего волнения.
- Отлично! - сказал В. и, повернувшись к Ж., приказал ему нарезать свежих березовых прутьев и навязать из них несколько пучков розог.
Когда молодая девушка услыхала приказ офицера, то она вскочила и, посмотрев испуганными глазами на офицера, произнесла: "О! Нет!"
Тогда другая, которая была постарше, повернулась к молоденькой и сказала:
"Милая Аня, умоляю тебя, молчи, что бы с нами ни делали!"
Аня замолкла, но у нее выступили слезы на ресницах.
- Итак, вы желаете надо мною издеваться, - заорал в бешенстве В., - ну, я вас заставлю говорить... Я прикажу своим солдатам пороть вас розгами по голому телу, как маленьких девочек... Мы еще посмотрим, кто последним будет смеяться! Ж., завяжите им руки назад, на спину, и выведите их на двор, а солдатам велеть построиться с ружьями у ноги, в две шеренги... Расставьте часовых вокруг фермы.<
Приказание было быстро исполнено.
На дворе Ж. навязал несколько пучков розог и с ними ждал.
Обе молодые женщины, белые платья которых особенно резко выделялись среди форменной одежды яркого цвета, дрожали от страха, в особенности более молодая, она, казалось, готова была упасть в обморок на руки поддерживавших ее солдат.
- Еще раз, - спросил В., - хотите ли вы отвечать на мои вопросы? Нет? Тогда вы, Эдуард, и вы, Стефан, поднимите этой большой юбки, спустите ей панталоны и держите ее за ноги и за руки, чтобы Ж. мог ее пороть розгами, пока я не велю перестать!..
В один миг приказание было исполнено; молодая женщина сопротивлялась и билась, словно ласточка, в руках раздевавших ее солдат.
Вскоре солдаты, разорвав ей панталоны, растянули ее на земле, один сел ей на спину и шею, а другой на ноги... Ж. поднял ей сорочку и обнажил ее нежное тело.
Порите ее!
Ж. свистнул розгами по воздуху. Свист был резкий, отчаянный, по словам солдата, присутствовавшего при экзекуции в числе других солдат, стоявших в строю.
Свист - и на вздрогнувшем теле легла красная полоса.
- Два... Три... Четыре... Пять... Шесть... - считал Ж.
Через каждые пять ударов солдат переходил на другую сторону тела.
Вопли наказываемой женщины нарушали гробовую тишину на дворе.
Анна, которую за веревку держал солдат, смотрела с расширенными зрачками на истязание...
Когда крики становились отчаяннее, Анна начинала умолять перестать сечь:
- Довольно, пощадите ее, довольно!
- Тогда говорите! - приказал В.
- Не говори ни слова, Анна! - простонала наказываемая.
Уже во многих местах на теле появились капли крови, но розги продолжали полосовать несчастную, отыскивая все новые места и вырывая у жертвы отчаянные крики.
Наконец офицер велел сержанту перестать ее сечь.
- Довольно для нее пока... Мы ее скоро снова начнем пороть. Но теперь очередь за другой, нужно ее немного пробрать!
В одну минуту Анна была раздета и положена так же, как старшая.
Ее била дрожь, и на лице ее выражался стыд, который исчез после первого же удара розгами, заставившего ее подпрыгнуть, насколько позволяли сидевшие солдаты.
Ее крики теперь смешались с тихими сравнительно стонами валявшейся на земле ранее наказанной женщины, монотонно произносившей: "аа!.. аа!.. аа!.." Эти крики, по словам все того же вольноопределяющегося, присутствовавшего при наказании, раздирали душу.
- Простите! Ой, не буду! Простите! - кричала Анна, видимо, задыхаясь от боли, и вскоре, не будучи в состоянии произносить слов, только выкрикивала односложные вопли.
- Тогда говорите! - упрямо повторял В.
И розги продолжали свистеть в воздухе.
Вдруг раздалось четыре выстрела, потом три и наконец целый залп...
В. вынул свой револьвер. Солдаты бросились со двора, с ружьями наперевес.
Это был небольшой отряд буров, который, как всегда, нагрянул совсем неожиданно.
В. увидал, что все погибло. Теперь он думал о том только, как бы погибнуть с честью. Когда он собирал своих людей, чтобы с ними забаррикадировать ферму, он прошел мимо обеих женщин, которых он только что приказал так жестоко высечь.
Старшая, как только услыхала выстрелы, забыв свою боль, вскочила на ноги и с дикой радостью закричала:
- Это он, хозяин оружия, это - Коб, Коб, мой муж, он пришел с вами расправиться... Ты видишь, я говорю теперь... палач... палач... это Коб, мой дорогой муж!
Но В. не обращал внимания на ее слова, весь занятый тем, чтобы возможно дороже продать свою жизнь и погибнуть с честью во славу королевы.
Он был убит, с ним погибло около двух третей солдат из его отряда. Солдаты, державшие женщин во время наказания, а также сержант Ж., наказывавший их розгами, были взяты живыми и расстреляны.
Остальные взятые в плен солдаты, по обычаю буров, были отпущены на свободу после того, как у них отобрали оружие.