История розги, том II
ГЛАВА III
Телесные наказания у римлян - 3
(Продолжение)

Метелиус рассеянно слушал монотонное чтение писцом инвентаря оставленного имущества Лициния. Как верно передал ему вольноотпущенник, проконсул оставил все свое наследство молодому патрицию. Но перечисление всех оставленных ему богатств нисколько не трогало, если бы не одно обстоятельство, которое являлось последствием этого наследования.
По смерти Лициния, Юлия и ее дочь Цесилия проявили страшную скорбь и в тоже время беспокойство. Обе выразили желание немедленно покинуть Рим, чтобы,— говорили они,— скрыть свое горе в какой-нибудь глухой и отдаленной деревушке. Метелиус ничего не имел против подобного желания. Но законные формальности требовали присутствия вдовы, а также было необходимо посоветоваться с адвокатами. Юлия так торопилась исчезнуть, что предлагала даже отказаться от своей законной доли наследства. Подобная поспешность сильно интриговала молодого человека; как, вдруг, в один прекрасный день, он к величайшему своему удивлению, нашел разрешение этой загадки.
Юлия никогда не была законной женой проконсула; она была просто куплена вместе со своей дочерью лет двенадцать тому назад в одном из городов Сицилии. Акт о покупке ее, вполне ясный и законный, был найден при разборе бумаг покойного и не было никаких следов позднейшего их освобождения. Хорошенькая и ловкая рабыня без всякого сомнения сумела, мало-по-малу, добиться, чтобы ее выдавали за законную жену; последнее было еще потому не особенно трудно, что Лициний отсутствовал из Рима продолжительное время, а по возвращении в Рим ни у кого из его близких не было основания подозревать действительность брака. Таким образом Юлия вполне свободно могла выдавать себя за матрону и пользоваться всеми привилегиями непринадлежащего ей положения, рассчитывая, конечно, исчезнуть, как только будет открыто ее настоящее положение. Внезапность смерти проконсула помешала привести этот план, в исполнение. Таким образом, обе женщины, по наследству, стали рабынями Метелиуса.
Это открытие вызвало страшный скандал в Риме. Матроны, гордые тем, что состояли в законном браке, не могли простить себе, что они принимали, как равную, особу, которая была только ловкой служанкой, а патрицианки еще более были возмущены, что открыли двери своих домов хитрой рабыне. Друзья, родственники покойного стали умолять Метелиуса, чтобы примерно наказал мать и дочь и отмстил за нанесенное ими оскорбление достоинству римской дамы. Так как они были рабыни, то их и следовало подвергнуть наказанию, назначенному рабыням, т. е., унизительному телесному наказанию.
Метелиус вовсе не нуждался в подобных просьбах и поощрениях, чтобы решиться приказать высечь розгами обеих женщин. Конечно, он разделял горделивое мнение своей касты и понимал, что нужно наказать интриганок, обманувших его семью, но прежде всего он хотел выместить свою личную злобу. Юлия и Цесилия задели его самые святые чувства, нанесли ущерб его самым дорогим интересам, распускали про него дурные сплетни, и вот теперь обе они были в его полной власти, от него зависело подвергнуть их любому наказанию. Наконец его душа могла вволю насладиться местью безжалостной и долгой, сообразно гению его расы, никогда не дававшей пощады слабым и побежденным.
Со дня открытия обмана обе женщины находились под строгим надзором и с ужасным трепетом ожидали, чтобы господин решил их участь. Но Метелиус не торопился и наслаждался тем, что рисовал в своем воображении планы самых утонченных наказаний, которым он подвергнет Юлию и Цесилию.
Неоспоримо, что он велит обеих высечь плетью, тем более, что подобное наказание доставит лично ему большое удовольствие. Он, как мы уже видели, вообще любил наказывать женщин телесно, даже без всякого повода. Во сколько же раз ему приятнее будет видеть, как будут сечь в его присутствии женщин, так жестоко его оскорбивших? Метелиус особенно еще наслаждался тем, что подобное жестокое удовольствие он будет иметь, когда ему угодно и в каком угодно количестве. Лишь бы только исполнители были искусны, а своих он набирал с разбором, почему у него женщины и даже молодые девушки могли подвергаться наказанию плетьми или розгами бесконечное число раз, безъ всякого вреда для их здоровья или опасности для их жизни. Он припомнил, что у его родственника, такого же страстного любителя телесных наказаний, как и он, была молодая девушка, которая в течение долгих лет, почти ежедневно, а иногда и по несколько раз в день наказывалась розгами или плетью, и, не смотря на это, она была вполне здорова и сильна. Вот почему патриций думал подвергнуть двух новых своих рабынь такому же режиму.
Менее опытный господин, чем Метелиус, приказал бы своих жертв сразу же наказать со страшной жестокостью и удовлетворил бы свою злость. Римлянин хотел, наоборот, наслаждаться своею местью возможно долее. Ему не нужно было, чтобы при наказании кровь лилась ручьем. Женщина, наказываемая без излишней жестокости, но наказываемая возможно чаще, могла доставить ему более сильное удовольствие. Прежде всего в последнем случае он испытывал бы каждый раз варварское удовольствие наслаждаться ее позором, который ей приходится испытывать при раздевании до нага при нем. Юлия была еще очень хороша, а Цесилия в полном расцвете своей юношеской красоты, и для них самым ужасным позором будет то, что они будут обнажены в его присутствии, особенно тяжко это будет для Цесилии, которая никогда не была на положении рабыни. Но и мать ее уже привыкла, чтобы с ней обращались, как с законной супругой. Метелиус заранее смаковал, как он будет любоваться множество раз ужасом своих новых рабынь, их слезами, тем боле, что они оттолкнули его с презрением.
Наказывая их плетью, он мог причинить самыя сильные и продолжительные мучения. Действительно, чем чаще женщина подвергается наказанию плетью, тем более она страдает от боли, и вскоре наказание становится для нее, положительно, мучением. Одновременно кожа ее от частых наказаний делается способной выносить все большее и большее число ударов, таким образом с каждым разом является возможность наказывать ее сильнее и продолжительнее. Во всяком случае, плеть причиняет женщине такие жестокие страдания, что более сильных не мог желать даже самый свирепый господин, а в отношении Юлии и Цесилии плеть была особенно жестоким орудием наказания, ввиду особенной нежности их кожи. Для наказания их Метелиус мог употреблять, начиная от березовых розог, сравнительно детского орудия наказания, и кончая плетью из коровьей кожи, причинявшей женщине особенно нестерпимые страдания. Для начала он решил подвергнуть мать и дочь строгому и продолжительному наказанию плетью, а затем сечь их каждый раз, как ему придет охота.
Через несколько дней для несчастных женщин начался новый режим истязания их. Метелиус приказал приготовить все необходимое для наказания и спокойно ждал появления двух своих жертв.
Мать и дочь вошли, ведомые или, вернее, влекомые двумя черными невольниками, которые должны были подвергнуть женщин, истязаниям по приказу их господина. Цесилия плакала горючими слезами от страха наказания плетью и особенно от предстоящего позора быть обнаженной. Юлия снаружи пыталась казаться спокойной, хотя внутри испытывала ужас быть в полной зависимости от флагелляторских капризов Метелиуса. К тому же, хотя и рабыня, она, благодаря своей красоте, до сих пор умела подчинять себе своих господ и никогда не была телесно наказана, если не считать трех или четырех раз, когда она была наказана розгами отцом или матерью совсем маленькой девочкой. Правда, последний раз, за излишнее кокетство с сыном хозяина, отец прежестоко высек ее розгами, но ей было тогда двенадцать лет и она совершенно забыла теперь об этом неприятном событии. Она отлично знала, какие страшные мучения испытывают наказываемые телесно женщины, так как сама приказывала нередко наказывать провинившихся служанок, но наказывала их только розгами сама или приказывала сечь женской прислуге. Она ни разу не наказывала женщин плетьми, а также не только не поручала наказывать розгами мужчине, а даже держать наказываемую мужчинам. Свою же дочь она никогда не секла. Зная хорошо римлянина, она не сомневалась, что их обеих ожидает страшно жестокое наказание плетьми.
В черных глазах патриция блеснул недобрый огонек, .когда он увидел молодую девушку всю в слезах, а мать дрожащей от страха. Руки его сжались в кулаки и был момент, что он готов был броситься на Цесилию и начать ее бить. Испуганная девушка была в эту минуту как то особенно хороша: раскрасневшиеся от волнения щеки, блестящие от слез глаза, испуганные движения еще более усиливали ее и без того дивную красоту. Однако, Метелиус сдержал себя, он не хотел выдать, что красота девушки произвела на него впечатление. Как самая обыкновенная рабыня, она сделается игрушкой плети палачей. Что касается до Юлии, то она в глазах его была просто опасная интриганка, заслуживающая самого беспощадного наказания плетьми. После нескольких минут полного молчания, Метелиус заговорил; голос его звучал жестоко и с насмешкой: „Привет вам, целомудренная матрона и непорочная девица, сказал он. Вы не хотели меня иметь супругом. Я тебе, Цесилия, представляю мужа, которого я тебе выбрал».
Он указал рукой на одного из негров,— черного колосса с чисто животным лицом, которое осклабилось в широкую улыбку и показало ряд белых зубов. Молодая девушка бросилась к матери и спрятала свое лицо на ее груди, отчаянно зарыдав.
„Ты, кажется, не особенно влюблена в него, продолжал Метелиус, и не расположена быть с ним благосклонной, хотя он красивый мужчина. Сейчас ты будешь к нему более любезной, после того, как он угостит твое тело плетью».
Цесилия еще сильнее прижалась к своей матери, которая, рыдая, обняла дочь, как бы желая ее защитить.
— Трогательная картина любви дочери,— сказал с насмешкой римлянин.— Вы отлично подражали манерам римских дам и, подобно последним ты, Юлия, должна научить свою дочь послушанию.
— Ты — господин,— отвечала женщина, подняв высоко голову,— вели бить, если ты безжалостен, но не издевайся над нашим несчастьем.
— Шутка довольно удачная,— возразил, смеясь, Метелиус. — Две рабыни, которые должны были бы на коленях умолять меня о прощении, начинают мне проповедовать мораль. Клянусь Юпитером! Видно, что вас еще никогда не наказывали.
— Пощади нас, всемогущий,— прошептала молодая девушка.
– Слушай, Цесилия»,— продолжал молодой человек,— ты еще невинна, и я никогда не простил бы себе, что выдал тебя замуж не вполне осведомленной. Так как твоя мать не хочет помочь тебе своими советами, пусть она научит примером.
— Что хочешь ты этим сказать? — спросила с испугом
Юлия.
— Очень просто, моя красавица, сейчас я велю моим неграм сечь тебя плетьми. Я тебе предоставляю выбор, или приказать Цесилии беспрекословно слушаться меня или я велю тебя сечь при ней, чтобы она наглядно могла убедиться в пользе послушания.
— О, это слишком гнусно,— вскричала в негодовании Юлия,— велеть сечь меня мужчинам на глазах моей дочери? Это ужасно!
— Я теперь ясно вижу, что только одна твоя гордость мешает тебе оценить всю мою умеренность. Только одна плеть в силах заставить женщину понимать. Сейчас тебя мои рабы познакомят с ее ласками.
Тотчас же негры оттащили Цесилию от матери. Молодая девушка упала на колени и закрыла лицо обеими руками. Когда Юлия почувствовала, как ее схватили негры, то стала отчаянно сопротивляться и кричать.
— Не утомляй напрасно своего голоса,— сказал Метелиус,— он тебе сейчас понадобится.
— Прикажешь господин, наказывать ее хорошенько? — спросил один из негров.
— Секите ее по крупу посильнее, но только, чтобы кожа не была иссечена до крови! Пускай она познакомится только с плетью.
— Будь спокоен, господин, я только что хорошо смазал хвосты плети салом, чтобы они лучше хлестали тело.
Палачи растягивают и привязывают несчастную женщину на деревянной кобыле. Теперь она вполне уже беззащитна. Один из негров поднял ее одежду и обнажил тело до талии. Чувствуя, что ее окружают мужчины, Юлия ребяческим жестом старается спрятать свое лицо, прижимая его к кобыле,, как бы стараясь скрыть свой позор.
Цесилия продолжает истерически рыдать.
Метелиус тоже подошел к кобыле и, тронув рукой круп Юлии, сказал: „у тебя, действительно, прекрасный круп и славная кожа. Смотри, Цесилия, как и тебя сейчас будут наказывать».
— Прости нас, господин,— пролепетала Цесилия, упав к ногам Метелиуса.
— Клянусь Юпитером, вы обе заслуживаете за ваш обман хороших плетей. Начинайте, негры, наказывать и дайте ей понять, что у нее есть теперь господин.
Тотчас же негры начали истязание. От первого же удара круп несчастной женщины быстро поднимается, чтобы в ту же секунду опуститься и отчаянный крик, одновременно, вырывается из груди. Гибкие хвосты плети ложатся вдоль всего тела женщины, обжигая своими жгучими ласками самые чувствительные места. Крики наказываемой становятся резче и продолжительнее.
Теперь уже Юлия кричит почти безостановочно и, с каждым новым ударом плети, все сильнее и сильнее. Благодаря своей тонкой коже, она испытывает невыразимые страдания. Негры наказывают спокойно и медленно, ударяя каждый раз по выбранному заранее месту и, после каждого удара, на теле появляется красная полоса. Плеть обжигает круп наказываемой и даже ложится на талию и ляжки. Кровавые полосы все растут числом и, видимо, сближаются одни с другими. Из утонченности жертва не была притянута к кобыле вплотную, почему может биться. Она извивается всем телом при каждом прикосновении ужасной плети. Круп подпрыгивает скачками; когда плеть ударяет по нему, ягодицы сжимаются, становятся более округленными, потом, вдруг, расплющиваются, как будто этим движением наказываемая старается уменьшить свою боль.
Метелиус сел и спокойно смотрит, как вертится женщина и отчаянно кричит. Он следит взглядом за движением мускулистых рук негров и в глазах его ясно просвечивает бешеная радость, особенно в те именно моменты, когда плеть особенно удачно ложится на тело и вызывает наиболее отчаянный крик у истязуемой. Круп делался уже совсем красным и после каждого нового удара плети рубцы становятся все ярче и ярче.
Негры продолжают сечь женщину, не обращая ровно никакого внимания на ее мольбы и стоны; но боль становится нестерпимой, и несчастная начинает умолять простить своего господина. Ее нежные нервы не в силах более переносить прикосновения плети, ей кажется, как будто ее круп разрывают на части, и истязание поражает решительно все ее мускулы. Она молит о пощаде в промежутки между ударами плети. Когда ее крики становятся сильнее, а подпрыгивания быстрее, то негры громко смеются, а патриций холодно улыбается. Он вполне наслаждается унижением и страданиями стонущей под ударами плети женщины.
Метелиус наклоняется к Цесилии, продолжающей все еще рыдать у его ног:
„Посмотри, говорит он, что испытывает по моему приказу твоя мать и что вскоре ожидает и тебя. Полюбуйся результатами наказания плетью».
Он хватает молодую девушку за руку и грубо ее поднимает. В то же время оба негра глазами сговариваются и одновременно дают женщине с обеих сторон два особенно жестоких удара, от которых на крупе появляются два страшных, багровых рубца.
— Ах, Ай, Ай, задыхаясь, кричит Юлия, больно, ай, очень больно!..
— Ты видишь, как хорошо пробирает плеть, она сделает чудеса на твоем молодом теле, Цесилия!
— Избавь ее, умоляет Юлия, я готова лучше умереть под ударами плети...
— Ну, а я предпочитаю видеть, как твоя красавица Цесилия будет подпрыгивать на кобыле под ударами плети...
Молодая девушка хочет снова закрыть руками свое лицо, чтобы не видеть ужасного истязания своей матери, но ее господин схватывает ее руки и заставляет смотреть до конца, как ее мать извивается под ударами плетей.
Негры продолжают сечь все с той же жестокостью...
Наконец, Метелиус делает знак остановиться. Теперь очередь молодой девушки подвергнуться позорному сечению.
„Не вели меня раздевать, пожалей мою молодость, рыдая, умоляет несчастная девушка.
— Разденьте ее совсем и привяжите на кобыле. Рабыня должна забыть капризы знатной барышни, произносит с иронией Метелиус.
— Мама, мама, помоги мне, спаси меня! — кричит обезумевшая молодая девушка, когда негры стали ее раздевать и привязывать на кобыле:
— Прикажешь ли, господин, наказывать построже, спрашивает один из негров, когда совершенно обнаженная девушка была привязана?
— Так же, как наказывали ее мать, не до крови, но секите так, чтобы она задыхалась от боли.
Услыхав эти слова и чувствуя, что сию секунду ее начнут сечь, Цесилия силится как бы защитить свой круп и ее мускулы от этого напрягаются, но ее ляжки крепко привязаны, и весь круп отлично выдается для наказания. Ради большей предосторожности негры привязали ее к кобыле еще за талию широким ремнем, чтобы круп не мог вовсе вертеться...
Увидав, как оба негра, стоявшие по обеим сторонам тела, взяли в руки плети, Цесилия начинает исступленно кричать:
— Не бейте меня, не секите, я буду послушна, совсем послушна!
— Господин, умоляет привязанная Юлия, пожалей это дитя, плети причиняют страшную боль, это нестерпимая пытка.
Оба негра стоят с обеих сторон с поднятыми плетьми и ожидают только знака римлянина.
— Я все сделаю, продолжает просить Цесилия, все, что хотите... Ах, аа! В это время один из негров наносит первый удар, на теле девушки появляется длинный красный рубец. За этим первым ударом второй негр тотчас наносит второй удар по тому же самому месту, отчего боль еще усиливается.
— Довольно, оо! Довольно! вопит жертва, я не могу терпеть.. Простите, не буду, не буду, ай, ай, не могу, ах, аа, ай, ааа!!..
Но плети продолжают медленно стегать несчастную девушку, покрывая круп ее все новыми и новыми красными рубцами и заставляя все ее тело судорожно вздрагивать.
— Я не могу, я не могу, ой, ай! — кричит несчастная,— ой, ой, аа, ай, аа!
Палачи начинают хохотать. Это настоящее наслаждение сечь такую нервную девушку, которая от первых же ударов так сильно страдает. Когда обе плети ложатся одновременно, то у девушки вырывается особенно продолжительный вопль от нестерпимой боли.
— Отлично, продолжайте ее так пороть и с расстановкой, чтобы она побольше страдала, говорит Метелиус!
Плети свистят в воздухе и с сухим ударом ложатся на молодое тело, которое корчится от страшной боли. Круп девушки остается неподвижным, так как талия и ноги крепко притянуты к кобыле, но все мускулы находятся в сильном напряжении, а оба полушария крупа только дрожат под жгучими ласками плетей...
Цесилия все время сильно кричит, изредко произнося отрывистые слова. Временами крики переходят в непрерывный стон. Весь ее круп уже иссечен красными рубцами, и когда плети ложатся по пораженным частям кожи, то вызывают у несчастной отчаянный вопль.
— Порите круп, приказывает господин, а также ляжки, чтобы она знала, как наказывают капризных женщин...
Крики жертвы становятся еще более отчаянными, раздирающими, она поднимает свою голову, и ее обезумевшие глаза, искривившийся рот лучше всего говорят о нестерпимом мучении, которое она переносит. Плети стегают решительно по всем, даже самым чувствительным местам. Негры, видимо, секут с особым наслаждением. Они не сразу отнимают, после удара, от тела плети, а выдерживают несколько секунд, чтобы кожаные хвосты, прижимаясь к пораженным местам кожи, причиняли более сильную боль... Затем они хлещут также по внутренним частям ляжек, где, как известно, кожа особенно чувствительна. Каждый из них направляет удары плети, начиная от колен и медленно, постепенно поднимаясь, доходит до крупа девушки, где обе страшные плети, по молчаливому уговору палачей, ложатся на круп одновременно с более ускоренным темпом, который выдерживается ими все время, пока они секут круп и спускаются к ляжкам, откуда до колен опять начинают сечь в раздробь и более медленно.
Римлянин, видимо, со сладострастием следит за истязанием, которое производится по его приказу. Все тут должно доставлять ему наслаждение. Девушка обнажена, ее круп сделался красным, тело дрожит под ударами плетей,— все это действует возбуждающим образом на его чувства, и это видно по блеску его глаз. Но кроме того он удовлетворяет свою месть. Отказ девушки выйти замуж за него задел его гордость, и он в восторге, что подвергает мучениям неосторожную девушку; — он ее неограниченный повелитель и только от него одного зависит прекратить или продолжать жестокое наказание.
Цесилия теперь безостановочно вопит, боль от ударов плетьми так велика, что она уже не в состоянии произносить, как в начале, слова мольбы о прощении. Теперь она чувствует только, как внутренний жар проникает во все, части ее тела и все растет и растет... Каждую секунду ей кажется, что она не в силах будет дольше переносить такие мучения и, мгновение спустя, новый удар плети вызывает опять приступ страшной боли и заставляет все ее тело конвульсивно содрогнуться.
Ее мать в безумном ужасе плачет и умоляет... Крики корчащейся под ударами плетей дочери вырывают у нее жалобные стоны. Она молит господина, просит сжалиться палачей, умоляет, чтобы ее снова наказывали плетьми с какой угодно жестокостью, но чтобы пощадили Цесилию. Негры даже не слушают ее причитываний, также как и криков жертвы. Плеть для того и назначена, чтобы гулять по спинам женщин. Они секут спокойно, видимо наслаждаясь, производимым ими истязанием. Что касается до Метелиуса, то крики и слезы, несчастных только усиливают наслаждение, испытываемое им при виде наказания их.
Молодую девушку все еще секут. Теперь плети опять ложатся на дрожащий круп девушки. Кожа стала менее красной и в состоянии, без вреда, принять еще новое число ударов. Но чувствительность не уменьшилась, и бедную девушку, напротив, ждут еще большие страдания.
Наконец, Метелиус приказывает прекратить наказание девушки и велит отвязать ее и унести негру, которого он ей назначил в мужья. Юлия, все еще привязанная к деревянной кобыле не может удержаться, чтобы не обругать гнусного господина, когда видит, как негр, с горящими от сладострастия глазами, уносит ее истерзанную дочь, чтобы совершить над ней еще более ужасное насилие. Патриций, услыхав брань, хватает плеть у негра и начинает полосовать тело несчастной Юлии. В припадке бешенства он с остервенением сечет ее. Вскоре круп и ляжки Юлии снова покрываются темно красными рубцами, и во многих местах выступает кровь... Наконец, он бросает плеть и велит негру отвязать женщину и увести ее.


В начало страницы
главнаяновинкиклассикамы пишемстраницы "КМ"старые страницызаметкипереводы аудио