Выйдя из-под арки, я повернул направо. Анна шла рядом, на ее щеках проступал румянец, и она избегала глядеть на меня; мне стало казаться, что она жалеет о происходящем. До подъезда мы дошли молча; как только за нашими спинами гулко захлопнулась входная дверь и стало ясно, что мы скрыты от нескромных взглядов, я остановился.

– Послушайте, Анна, – сказал я, поворачиваясь к ней. – Поверьте, я ценю ваш порыв. Но если вы начали сожалеть о нем, то...

Вместо ответа она быстро поднесла руку к поясу, нащупывая застежку…

Известно, что дикари, живущие на южных островах, или жители Африки, еще не переступившие ту грань, за которой изначально предназначенный человеку рай оказывается навсегда потерян, не целуются никогда. Их любовь проста и незамысловата; возможно, что и само слово «любовь» неприменимо к тому, что происходит между ними.

Мне жаль дикарей… Как жаль и тех, кому недоступно поразительное наслаждение моментом, когда женщина добровольно обнажается для того, чтобы…

Я вдруг осознал, что нас уже ничего не разделяет, что уже все возможно, и моя рука просто и естественно легла на ее талию. Она чуть отстранилась – но, как я сразу понял, только для того, чтобы мои пальцы не встречали никаких препятствий на своем пути.

– О чем вы сейчас думаете? – спросила она. – Только честно.

– О чем я думаю? – сказал я, скользя руками по ее бедрам. – О том, что восхождение к высшей точке счастья на практике почему-то связано с движениями сверху вниз...

– Погодите… Крючок расцепите. Да нет. Лучше я сама. Простите, я вас перебила.

– Да, я имею в виду, разумеется, верхнюю точку зрения. А сейчас мне хотелось бы взглянуть и сбоку… и сзади… Как вы прекрасны, Анна, в таком ракурсе! Как упруга и вызывающа…

– Что?

– Самые страстные желания вызывающа!.. О чем бишь я... Да, при движениях сверху вниз накопленная энергия… и потенциальная, и кинетическая… и эмоциональная… Есть, кажется, такой Топ, Хруст, который писал в своей книге…

– Не Хруст, а Шорох. Где вы только нашли такой ремень?

– О Боже, Анна, вы хотите, чтобы я сошел с ума... Нет, я больше не могу. Идите сюда... вот так. Да. Да. Так удобно? О, мой Бог... Как, вы сказали, правильно зовут этого человека?

– Шорох.

– Вам не кажется, что энергетический обмен – это и есть любовь?

– Да, – выдохнула она. – А вы говорите, говорите...

– Что именно?

– Что угодно, только говорите. Я хочу слышать ваш голос, пока это будет происходить, – прошептала она, на секунду обернувшись, – но не обижайтесь, если некоторое время я не смогу поддерживать беседу.

– Извольте, – заговорил я, откидывая руку. – Шорох… и шелест… и хруст… В белом пламени клонится куст… Как неправы считающие, что то, с чем мы имеем дело, сводится к набору простейших и часто довольно грубых ощущений… чужие и посторонние нам, твердящие о каких-то компенсациях и подменах! Какие подмены, какая неполноценность? Что компенсирует композитор, выплескивая из души рождающиеся в ней мелодии?! Чего недостает поэту, слагающему слова в выразительные образы?! В чем неполноценен художник, создающий на полотне одухотворенный пейзаж?! Что подменяю я, рисуя эти розы?!

– О-о-о...

– Ослепительные розы… в белом пламени… Это творчество! Самовыражение, дарующее невиданное наслаждение! Не от неполноценности проистекающее, а, напротив, от переизбытка… наполненности души…

– О-у-у…

– Знаете, если бы мне надо было написать по-настоящему сильную спанк-сцену, я дал бы несколько намеков, а остальное заполнил бы невнятным разговором, вроде того... о Боже, Анна... вроде того, который сейчас идет у нас с вами. Потому что изображать нечего – все должен достроить ум. Ум, воображение и память… А без воображения происходящее превращается просто в последовательность нелепых движений… хоть и сверху вниз… но все равно бессмысленных… В противном же случае… ах, моя девочка, непременно наступает момент… когда понимаешь… понимаешь… смысл… да, глубинный смысл… и что все… все это… так во-о-схи-и-и-и-т-и-и-и-т-е-е-ель-н-о-о-о!!!

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!