– Ага, пришла, готова? Давно уж пора бы начать…

– Да, господин Ургау. Доброе утро, господин Нораэ.

– Доброе. Бери бумагу, перо, садись и пиши… Ну-с… Скажем… Пиши: «В порту Леноа три торговых корабля: два загружены железом в слитках из Моада, один грузится солониной». Написала? Шифруй, как я учил.

– Какую взять книгу, господин Нораэ?

– Хм… рано еще книгу. Повтори три шага.

– Сначала надо сосчитать, сколько букв каждого вида в сообщении и сколько всего, и разделить единицу на двадцать четыре части, по числу букв алфавита, так, чтобы длина каждой была пропорциональна количеству букв этого вида. Это называется «певец настраивает лютню». Потом надо, выбирая буквы подряд по одной, как при чтении, пересчитывать границы частей, на каждом шаге сужая их пропорционально так, чтобы они все вместе укладывались в часть, соответствующую последней взятой букве. Дроби записываются по словам или, для большей надежности, по несколько букв, обычно не более дюжины, иначе получаются слишком большие числа. Когда достигнут конец слова или пересчитано нужное число букв, записывается дробь из кусочка, соответствующего последней букве, выбираемая так, чтобы ее удобно было сократить. Этот шаг называется «слова обретают мелодию». Вместе с настоящими дробями, скрывающими буквы, в условное место пишется одна фиктивная, составленная из количеств букв каждого вида – ее нельзя сокращать. На последнем шаге также шифруется кусочек текста из заранее оговоренной книги, содержащий на одно слово, если разбивка по словам, или же на условное число букв больше, чем исходный, дроби первого шифра складываются с дробями второго – «шум прибоя заглушает песню». Потом дроби записываются подряд по частям – сначала все числители, потом все знаменатели.

– Хорошо. Разбивка по десять букв, книга – «Песнопения преблагой Птице Изумрудной». Начинай.

О, боги! Как же это занудно. Господин Нораэ, секретарь и доверенный человек Ургау, конечно, очень умный, и, наверное, по-своему талантливый, но зануда, каких мало. Кто бы мог подумать, что этот пухлощекий толстяк такое может… Вот уж, а ведь считала его ленивым. Нет, он вовсе не так прост, он правильно говорит, что его работа – думать, а думать можно и нужно всегда, неважно, где ты и чем занимаешься. Стоит с ним поговорить, моментально веришь, что он так и делает.

– Не порть зря бумагу, не оставляй лишних записей – привыкай считать в уме.

– Я так не могу, – Рони испуганно вскинула глаза, – господин Ургау, разве можно все это в уме держать?

– Хитришь, красавица. Знаешь же, что Нораэ может, но, по чести говоря, других таких я не знаю. Пиши. Только чтоб без ошибок.

– Спасибо, господин Ургау.

– Если она привыкнет всегда записывать промежуточные вычисления, потом трудно будет переучиться.

– Скольких ты уже научил этому фокусу, и сколько из них могут обойтись без «промежуточных вычислений»?

– Они не могут только потому, что вы всегда готовы им потакать.

– Потому как я хочу, чтобы они начали работать на меня прежде, чем станут дряхлыми старцами. Не сопи так, я довольно повидал людей и знаю, кто что может. Не худо бы и тебе уже этому научиться – вечно меряешь всех одной своей меркой, а люди-то разные.

– Да, господин.

– Ну, ладно, обойдемся без «господинов», знаю я, что ты не согласен, а все же подумал бы об этом как следует на досуге.

Помолчали. Только перья скрипят. А за окном день такой чудесный. Сейчас бы на коня, да к старому Ротэу, помахать вволю шестом на свежем воздухе, поупражняться в рукопашном бое… А потом голышом искупаться в речке… Вот была бы жизнь!… И дернули ж нечистые духи согласиться, вот же потянуло во дворяне, чем раньше-то хуже жилось?

– Опять мечтаешь? Сколько уже написала?

– Простите, господин Нораэ, я уже заканчиваю второй шаг.

– Медленно, даже для начала медленно.

– Не спеши, девочка. Главное, не напутай.

– Я постараюсь.

Опять эти дроби. Так и с ума сойти недолго. В Имаре хорошо если половина горожан умеет монеты в своем кошельке сосчитать, а тут то дели, то умножай, да еще такие числа здоровые… О, боги! За что? На завтра точно надо к Ротеу выпроситься, на целый день.

– Я закончила.

– Теперь расшифровывай. Помнишь, как?

– Да, господин Нораэ. Шаги в обратном порядке, третий шаг обращается – сложение заменяется вычитанием, второй шаг – такой же: смотрим в какой кусочек попали дробью и до него все сужаем.

– Хорошо. Давай сюда все бумажки, кроме последней. Начинай. Не забудь честно построить разбиение единицы из шифра – проверю.

– Конечно, господин Нораэ.

Да сколько ж можно писать эти проклятущие цифры? Сам-то он таких посланий, наверное, не одну сотню уже расшифровал. Интересно, а сколько ему лет? На вид примерно двадцать три – двадцать четыре. Странно, большую часть жизни он сидит за столом и пишет и думает. Если бы кто-нибудь год назад сказал, что буду считать и писать целыми днями, даже за дворянство и богатство в придачу, только посмеялась бы. Дева всеблагая, всесветлая, быть не может! Вот же невезение! Эх, посмотреть бы, как же это насчиталось… Да нет уже бумажки той, отдала.

– Что-то не так?

– Простите, господин Нораэ, третья дробь раскрывается не теми буквами…

– Дай посмотреть. О, боги, о, Белый филин, мудрейший покровитель всех пишущих, за что мне такое?! Сейчас… Ну, конечно, ты ошиблась складывая дроби… Остальное можешь не проверять – все правильно. Почему ты легко делаешь сложное и ошибаешься на ерунде?!

– Опять? Сил моих нет больше! Нораэ, всыпь ей десяток-другой, чтоб визжала!

– Приказывает ли мне благородный господин непременно визжать под розгами господина Нораэ? – Рони, изящно прогнув спинку, выскользнула из платья, хитро улыбнулась, чуть выпятив грудку для пущей соблазнительности.

– Повернись-ка. Это что же? С прошлого раза еще не прошло? Аааа… Ты же сегодня в храм бегала, я и забыл, старый дурень. Да, Нораэ, пожалуй, если она закричит от твоей порки, можешь не сомневаться – девчонка в тебя влюбилась. Но два десятка всыпь все равно. А ты давай, ложись, вот хоть на стол.

Рони послушно подошла к столу, прикинув, что он, пожалуй, коротковат, чтобы вытянуться как на лавке, опустилась на него животом и грудью, нарочно повыше выставив попку. Свистнула розга – ого, больненько сечет, должно быть и в самом деле разозлился. Она слегка, на пробу, взвизгнула – услышь такое отправляющие послушание священники, с их-то умением, с их привычкой, мигом бы почувствовали фальшь, всыпали бы так, что в глазах бы потемнело, что орала бы в голос, потом бы за стеночку держась выходила, через шаг спотыкаясь. Но Нораэ священником Ивовой девы не был, в храме не учился, он поверил, густо покраснел, промахнулся – стегнул со всего маху по пояснице с жутким захлестом на чувствительный бок, Рони дернулась, вскрикнула уже по-настоящему, больше от неожиданности, чем от боли, конечно, но все же вскрикнула, и это ее так удивило, что она не заметила ехидной ухмылки Ургау.

Странно, но порка как будто действительно пошла на пользу – за весь день Рони больше не ошиблась ни разу, работала быстро, сосредоточенно, не отвлекаясь. Ургау, очень довольный ее успехами, сам, без всяких просьб, сказал, что дарит ей день отдыха, и за столом приказал подать редкого старого вина, которое берег для особых случаев.

Ночью Нораэ проснулся от нежного осторожного прикосновения, открыл глаза и снова зажмурился, не в силах поверить.

– Ты?!

– Тише, – она прильнула к нему, погладила по щеке, – поцелуй меня.

– Но, но я не должен, я… я же учу тебя… и господин Ургау… Разве ты не?…

– Вот глупый. Нет, я «не».

– Но как же мы потом… То есть я же должен, ну учить, и если ты ошибешься…

– Ну и ладно, ну что ты? Ну, высечешь – хочешь, прямо сейчас розгу принесу, некоторые мужчины очень возбуждаются от ощущения горячей хорошенько настеганной попки, – она поцеловала его тихонько, одними губами, провела рукой по груди, – или завтра придумай что-нибудь, придерись, пори, сколько хочешь, я совсем не против.

– Но…

– Глупый, – ласково, нежно, – такой умный и такой чудной. Обними меня. Да, вот так, мой храбрец, ну же, не бойся. Еще, милый, смелее, мне так хорошо… Поцелуй как следует, ну же… Умммм…