Ну, родильники! Нет, ну надо же – привезли, выгрузили, а меня спросил кто-нибудь, а? И что я здесь делать буду? «Погостишь у тети Даши, она уж сколько раз в гости звала, у нее дом в деревне, у нее то, у нее это, клубника, ежевика» – а что тут делать-то, тем более, целое лето? Ну, купаться можно, но не все же время. И не знаю никого, кроме тети Даши вашей.

– Спасибо, тетя, ну, что вы, не надо. Я погуляю пойду. Нет, нет, не беспокойтесь, я недалеко.

Вот влипла. Деревня самая настоящая, две улицы, домов сорок-пятьдесят, не больше, ни на одном антенны телевизионной не видно. Речка у них, вот уж достоинство! Вон парень сидит, рыбу ловит – поплавок аж под тот берег закинул. И мелко здесь, похоже. А на пригорке ничего домик, явно старый, но здорово сохранился. Наверно клуб или сельсовет, или как это теперь называется? Пойти посмотреть, что ли?

Пригорок оказался довольно высоким холмом с осыпающимися склонами, наверх вела единственная узкая тропинка. Следуя ее изгибам, поминутно шипя, как рассерженная гадюка – высокие колючие кусты то и дело царапали голые ноги – девочка поднялась по крутому склону. Никакой таблички на доме не было. Просто старый деревянный дом, добротный, большой. Окна чисто вымыты, крылечко подметено, половичок лежит новенький, чистый. Дверь открылась легко. Внутри маленький коридорчик, резная вешалка, лавка деревянная самодельная, две двери: одна заперта, висит старомодный амбарный замок, другая приоткрыта.

За дверью оказался школьный класс: два ряда скошенных деревянных парт с откидными крышками, учительский стол, рядом изящный стул на гнутых ножках, маленькая, почти квадратная классная доска, у окна еще одна лавка, очень похожа на ту, что в коридоре. Из глубины класса навстречу девочке вышел невысокий худощавый мужчина в странном мундире.

– Добрый день, сударыня. Позвольте представиться, Александр Карлович Квиринг.

– Таня.

– Искренне рад знакомству. Что же Вы стоите? Прошу Вас, – он галантно пододвинул учительский стул.

– Вы железнодорожник? – спросила Татьяна, усаживаясь поудобнее.

– Нет, я некогда служил здесь. С некоторых пор вынужден существовать в таком странном виде. Простите, обычно мои гостьи осведомлены о моей природе, я, в некотором смысле, местная достопримечательность.

– Я только сегодня приехала, в гости к тете Даше. Я просто деревню посмотреть хотела.

– Так Вы – племянница Дарьи Васильевны. Понимаю. Надеюсь, мое любопытство не показалось Вам чрезмерным.

– Вы всегда так говорите?

– Да, уж не обессудьте, как привык.

– Извините, я не хотела сказать, ну, вы понимаете…

– Прекрасно понимаю, не беспокоитесь, пожалуйста. Разумеется, я кажусь Вам крайне старомодным. Это правда. Мне не позволено покидать эту комнату вот уже более ста лет. Я не совсем человек, признаться, и сам не знаю, что я такое.

– Вы шутите? Совсем не похожи вы на столетнего, и что же вы столько лет в этой комнате делаете?

– Увы, годы более не изменяют меня, я не нуждаюсь во сне и отдыхе, но по-прежнему способен скучать. Большую часть этого времени смотрел в окно. Здесь нет иных развлечений, и даже это мне не всегда доступно. По счастью, меня не забывают и поддерживают по мере сил.

– Ничего не поняла. Так вы что, призрак? Тоже не похожи! Призраки, они такие полупрозрачные, от ветра колышутся. А есть вам надо? И почему в окно не всегда смотреть можно?

– Призрак… Что ж, определение не хуже прочих. Я питаюсь довольно сложным способом. Мне необходима кровь. О, не бойтесь, ради бога. Нескольких капель более чем достаточно. Кроме того, мне не позволено даже просить. У меня нет никакой власти над Вами. Вы можете немедленно уйти. На холм не всегда можно подняться, но спуститься совсем не трудно, поверьте мне. Зная, что Вы попали сюда лишь случайно, я ни сколько не обижусь. Возможно, Вам в самом деле следует покинуть это место. Поговорите с Вашей тетей, Дарь Васильевна несколько простодушна, но добра и прекрасно осведомлена о здешних чудесах. Она с удовольствием расскажет Вам мою историю.

– Не хочу. Если вы мне ничего не сделаете, то и уходить мне незачем.

Вообще-то Татьяна отлично знала, что в таком состоянии опасна для себя и окружающих. Вот стоит только разозлиться как следует, и все, никакие доводы рассудка уже не принимаются в расчет, зато жуткое, все сметающее на своем пути упрямство затопляет юное девичье сознание. Нет, кое-какие задние мысли иногда проскакивали, например, что Карлыч этот запросто может быть каким-нибудь извращенцем или маньяком, но оказать сколько-нибудь заметного влияния на принимаемые решения уже не могли.

– Так вы про окно не рассказали.

– Как видите, комната купается в солнечных лучах, сквозь любое из этих окон мы без труда можем видеть и деревню, и реку, и дорогу, даже лес вдали. Всем этим я обязан одной доброй девушке, посетившей меня вчера и позволившей мне совершить ритуал и получить каплю ее крови. Если посетителей не будет долго, от горизонта медленно начнет стекаться легкая дымка, невидимая где бы то ни было, кроме этой комнаты. Дней через десять мы уже не смогли бы увидеть камыши на противоположном берегу реки, через месяц туман плотно укроет окрестности, за окном будет лишь серый сумрак, здесь воцарится полутьма.

– Ну, так свершайте ваш ритуал, мне не жалко. Вас из пальца капелька крови устроит?

– К сожалению, сударыня, я не могу воспользоваться Вашим более чем щедрым предложением. Вам знаком этот предмет? Нет? Это розга. Ритуал очень прост, пожелай Вы исполнить его, Вам пришлось бы раздеться в моем присутствии, лечь на эту скамью и терпеть порку до тех пор, пока розга не рассечет Ваше тело до крови. Только такая кровь имеет силу отодвигать мглу.

– Ничего, я не стеснительная, – Татьяна стащила платье через голову, сбросила туфли. – Лифчик снимать?

– Да, Вы должны быть совершенно обнажены. Примите мою искреннюю благодарность. Право, не ожидал.

– Ничего, пожалуйста. Сюда ложиться?

– Да, прошу Вас.

Она легла на лавку, ухватилась за нее руками.

– Секите.

– Я должен Вас предупредить: Вы можете встать и уйти в любой момент. Я не вправе удерживать Вас.

– Не встану и не уйду. Ну, начинайте!

– Аууу!!

– Простите, но я …

– Секите! Черт вас…

– Аии!

– Аиии!

– Ууу!

Таня как клещ вцепилась в скамью. Сначала она пыталась считать удары, но скоро они слились в один поток нестерпимой боли, она поняла что сбилась, потом просто утратила ощущение реальности. В какой-то момент Александр Карлович отбросил розгу, опустился на колени, прикоснулся губами к жестоко иссеченной Таниной попе. Потом нежно и бережно разогнул побелевшие от напряжения пальцы, осторожно, как совсем маленького ребенка, поднял Таню со скамейки. Она доверчиво обняла его и разрыдалась. Он баюкал девочку, легонько покачивая, шептал ей на ухо что-то ласковое, медленно расхаживая по классу с ней на руках, потом присел на стул прижал Таню к себе, склонил голову к ее пушистым волосам и замер.

Должно быть, они долго так просидели – когда Татьяна спустилась с холма, уже вечерело. Она бегом бросилась к дому тети Даши, проскользнула в отведенную ей маленькую комнатку, не раздеваясь, упала на постель и, неожиданно для себя, уснула.

– Ой, девоньки, что же мне теперь делать-то?! Вот, дура старая! Не сказала ей, думала, и не узнает. Ну, мало ли у нас чего? Ну, вон речка – купайся, лес, вон. Девчат в деревне полно, все свои, все подружки. Утром говорю – давай гамак повешу, полежи, мол, отдохни с дороги в тенечке. А она вежливо так, скромно: «Спасибо, не надо» – говорит. Говорит: «Погуляю». Ну, кто ж знал-то?! Девоньки, родные мои, ну поговорите вы с ней по-своему, ну, ради бога. Как же я ей скажу-то? Вчера пришла уж вечером, платье все помятое, туфельки вон все пыльные. Слова никому не сказала, в комнатку шмыг, и как выключили, как нету ее. Ой, как же я ей на глаза-то покажусь! Ну, выручите, родненькие, ну, сходите, посмотрите, как она там, а?

Уже первые завывания тети Даши разбудили Таню. Она села на кровати, лихорадочно соображая, что же теперь делать. Очень похоже, что она здорово проштрафилась, и даже объяснить толком, что с ней вчера приключилось, не сможет.

– Да ладно, тетя Даша. А то вы не знаете. Ну, выдрал он ее как следует! Ну, сходим мы к ней, не причитайте вы только. Пошли, Светка!

В комнату вошли две девочки, на вид Танины ровесницы.

– Видишь, не спит уже. Привет! Ты – Танька, тети Даши племянница, мы знаем. Это Светка, а я – Анюта. Мы вчера видели, как ты на холм ходила.

– И что?

– А ничего. Попу покажи, все сразу ясно станет.

– Дура ты, Светка. А ты не бойся. Ничего страшного с тобой не случилось. Ты только скажи, ты до конца долежала? Он тебя в попу целовал?

– Целовал, – отважилась Таня, – а он кто?

– Вот видишь, все в порядке. Он учитель бывший. Там школа, на холме. Еще при царе построена. Ну, он там работал. Говорят, порол часто, ну тех, кто там у него учился. Один раз девчонку одну запорол до крови, а она нервная оказалась, истерику закатила, что-то там с ней фиговое приключилось, ну, в этом самом, в нервном смысле. Начальство из города приехало. Прямо там, в школе разбирательство устроили. Ну, ему прямо в том классе плохо стало, вот где он и сидит. Говорят, упал там, прямо у стола учительского. Ну, пока за врачом побежали, тогда и не было в деревне врача-то своего, его там оставили, говорят, кто-то сказал, мол, опасно тревожить. А тут холм осыпаться стал, ну, кто живые-здоровые – разбежались, конечно. А он там остался. А на холм уж и не влез никто больше. В смысле, потом уже девчонки влезли, ну, из баловства, и нашли его. Он уж такой, как сейчас, был. Вот, ходим с тех пор. Все девчонки, в смысле. А парням туда ходу нет. Нет для них тропинки, и склон всегда осыпается. И если девчонка с парнем придет, не влезут на холм-то. Вот нет тропинки, и все. Совсем маленьким тоже нельзя, и взрослым девкам – тоже. И дому тому, ну, школе, ничего не делается. В войну наши с немцами тут здорово воевали, деревню раз пять друг у друга отбивали, а то и больше, на холм тоже все влезть хотели, наши даже разведроту посылали, а никто не влез, и ни одной пули в дом не попало, и стекла не треснули даже.

– Так это правда все?

– Правда. И он что тебе говорил – все правда. Он вообще не врет никогда. Он хороший мужик-то. Только тоска ему там. Кстати, он программу школьную здорово знает, кому чего надо – всегда объяснит, ну, в крайнем случае, учебник принести можно, он почитает, потом объяснит. Только чего принесла, все забрать надо. Пока там сидишь, пожалуйста, а чуть вышел из комнаты, любая наша вещь сразу пропадет. Он говорит, была – и нету, пустое место только. И розга у него особенная. Ну, простой-то, ну, выбрал покорявее, раз, два, и ссадина с кровищей, дурное дело нехитрое. А ему принесешь свою розгу-то, он посечет ей, она несносимая становится. Хоть год ей маши – не сломаешь. И если кто другой сечет, или там у него совсем не разденешься, до крови никогда не просечет. И так-то уж натерпишься, мало не покажется, уж на что у нас привычные есть девчонки-то, а все равно. Вон баба Клава, сама еще девкой была, розгу принесла такую, теперь уж правнучку свою, Нюрку, порет. У нас, почитай, всех девок в деревне порют. Все равно все на холм бегаем.

– Библиотекарша свою Наташку не порет, так она чаще других бегает на холм-то.

– Слушай, Светка, ты же все равно завтра пойдешь, ну, срежь лозинку, Таньке подарим, ей на память будет.

– Не пойду я завтра, а и пойду – сами режьте и сами попу подставляйте.

– Ну, и жадина, ты. Ну, и ладно. Мы с тобой, Танька, в овражек сходим, там верба растет, такую розгу срежем, вся деревня завидовать будет! Я сама к нему схожу, еще газету ему куплю. Он газеты читать любит. Только на будущей неделе, хорошо?

– Спасибо. Ты мне овражек покажи, и где газеты у вас купить, тоже покажи. Я сама к нему схожу. Завтра.