Я смутно помню моих родителей, я была слишком мала тогда. Отдельные кусочки, отрывочные картинки, голоса, слова, прикосновения, запахи. Мы жили в Алмарне – большом сильном и богатом городе, городе искусных ремесленников и оборотистых торговцев. Я помню высокие стены, сложенные из огромных серых, местами бурых, местами зеленоватых камней. Узкие извилистые улицы. И запах. Удивительный, ни с чем не сравнимый запах города, отвратительный и притягательный одновременно, словами нельзя как следует описать эту невообразимую смесь ароматов горячего хлеба и тухнущей рыбы, свежих стружек и гниющей воды крепостного рва, тончайших благовоний и пряностей и отбросов. Это запах моего дома, каким бы он ни был, он омерзителен и дорог мне, и я верю, что и сейчас рынок Алмарны пахнет точно также, как тогда… Много лет назад…

Я не была там очень давно и, скорее всего, уже не решусь вернуться даже ненадолго. Быть может, еще и потому, что не хочу почувствовать себя там чужой, не хочу разрушить мою детскую веру, увидеть воочию, как мало осталось от моих воспоминаний.

Мой отец был начальником городской стражи. Как мне рассказали потом, формально он считался наемником на городской службе, несмотря на то, что до него этот пост занимал мой дед, а еще раньше – прадед. Я запомнила его гордым и властным, верхом на огромном гнедом коне, в черненом панцире, тяжелом зеленом, отороченном серым мехом, плаще из толстой плотной ткани. Я очень ясно помню до блеска начищенные стремена и его высокие сапоги. Он подъехал к нам с мамой, стянул с руки латную рукавицу и, низко наклонившись в седле, потрепал меня по непослушным вьющимся волосам. А мама смотрела на нас и улыбалась. Она была красива, как сказочная фея. Быть может, это было в тот самый последний раз, в тот день, когда отец повел стражу и городское ополчение на стены, а может быть, и не было вовсе, возможно я просто все придумала гораздо позже. Размышляя сейчас над этими картинками из моего детства, разумом я не могу в это поверить – вряд ли мама могла улыбаться, зная, что отца могут убить уже через несколько часов, а может, и могла, может она верила в его силу, мудрость и удачу. Или хотела его поддержать. Не знаю.

Наша семья пользовалась большим уважением. Мама была младшей дочерью самого бургомистра, многие члены магистрата и богатейшие купцы доводились нам родственниками в той или иной степени. Кажется, потому, как ни странно это звучит, я и осталась круглой сиротой. Когда войска Керселя взяли город штурмом, за знатными горожанами устроили настоящую охоту. Бургомистра и весь магистрат вместе с семьями – палками, древками копий и алебард, пинками – загнали в ратушу, заперли все двери, закрыли все окна ставнями и решетками, и подожгли здание… Все богатые дома были разграблены, всех, кто оказал хоть малейшее сопротивление, пытался отстоять свое имущество, кого застали с оружием в руках или просто в чем-то заподозрили, сразу убивали на месте. В городе начались пожары, а к утру он превратился в один гигантский костер. Много лет спустя мне сказали, что отец командовал обороной города до самого конца, а когда стало ясно, что северную стену уже не удержать, выхватил меч и повел оставшихся в живых стражников в последнюю схватку, и они пошли за ним, уже зная, что погибнут и никого не спасут своей смертью. Не уверена, правда ли это. Я не раз также слышала, что отец был очень практичным и расчетливым человеком и куда больше любил командовать, чем размахивать мечом. Теперь уже некому рассказать, что там случилось на самом деле. Точно известно только, что его тело было обнаружено именно на северной стене близ Колодезной башни, сильный удар, скорее всего боевого топора, рассек его от левого плеча до середины груди. Маму просто не нашли, как и многих других горожан. Никто даже не заметил, когда и зачем она вышла из дома. Мы прятались в подвале, а потом наша молоденькая кухарка Аглая схватила меня в охапку и вытащила на улицу – дом уже горел. Так я и осталась с ней.

Нам повезло – мы выжили и даже не были ранены и не обгорели, избежали всех тех гнусностей, что всю ночь творились на улицах, но найти пропитание в полуразрушенном, разграбленном, выгоревшем до основания городе мы уже не могли. Аглая увезла меня в деревню: ее тетка содержала корчму в большом селе у перекрестка двух дорог и охотно взяла ее кухаркой, зная, что она служила в нашей семье. Я прижилась в их доме, скоро стала называть родственников Аглаи дядей и тетей. Относились ко мне неплохо. Не думаю, что они могли не знать о судьбе моей родни, как и о том, что все мое богатство заключалось в жемчужных бусах на моей шее – эту вещицу я носила не снимая, она и сейчас при мне. Тем не менее, я почти уверена, что они лелеяли какие-то странные мечты и надежды как-то изменить свою жизнь с моей помощью, достичь чего-то невозможного. Я росла вместе с их детьми, играла с деревенскими ребятишками. Когда я немного подросла, стала помогать на кухне и убирать корчму, за что и получила свое детское прозвище – Метелочка. Дядя научил меня читать, писать, считать. Он, да еще спивающийся деревенский священник были единственными грамотными людьми на всю округу. Собственные дети дяди учиться не хотели и особенных способностей не проявили – старшего сына он выучил из-под палки, а на прочих махнул рукой. Я же училась с удовольствием, и все премудрости давались мне легко и естественно.

Когда мне исполнилось пятнадцать, я уже считалась полноправным членом семьи, насколько это возможно для девушки, дядя даже временами поговаривал о сватовстве, благо в ухажерах не было недостатка, а там, в деревне, нравы были просты – девушек и помоложе меня тогдашней иногда выдавали замуж. Но, видно, мне была уготована иная судьба.

Однажды к нам в корчму зашла женщина, на вид довольно молодая, одетая в странный балахон с капюшоном. Она совсем не была похожа ни на даму из благородных, ни на богатую купчиху, но дядя тут же поспешил к ней – он заискивающе заглядывал ей в глаза, срывающимся голосом лепетал всякие льстивые глупости, кланялся снова и снова, едва ли не каждый раз, когда замечал, что она на него смотрит. Я долго не могла понять, что в ней такого – у нас бывало много всякого народа, кто только не путешествовал по большому торговому тракту, я видела и странствующих рыцарей, и королевских гонцов, и купцов самых разных, но ни гербы, ни мечи, ни туго набитые кошельки не удостаивались такого обращения. И лишь услышав в зале шепоток: «Ведьма!..» – я, наконец, вспомнила… Я слышала, конечно, о колдуньях, такие истории всегда рассказывали вполголоса, их боялись и почитали, говорили, что они могут лечить любые болезни и убивать взглядом, летать, как птицы, дышать под водой, что крепостные стены рассыпаются в песок от их голоса, что никакие замки не могут устоять против их заклинаний. Никогда только я не думала, что чародейка может заглянуть в нашу деревню.

Гостья заняла стол в углу, откинула капюшон, рассыпав по плечам густые светлые волосы, окинула зал строгим взглядом, да так, что все разом смолкли. Удовлетворенно улыбнувшись, она сложила руки, как для молитвы, а потом раскрыла их медленным плавным движением, и между ее ладонями засияла необыкновенно яркая радуга. Я почувствовала как по моему телу от ног и до самой шеи пробежала волна странной щекотки, почти нестерпимой. Должно быть я вздрогнула. Волшебница посмотрела мне в глаза и громко, не допускающим возражений тоном приказала: «Девочка! Подойди ко мне!».

Я поспешила прислонить свою метлу к стене и со всех ног бросилась к ней.

– Что ты почувствовала? – спросила она строго.

– Щекотно… – ответила я, запинаясь.

– Попробуем еще раз, сядь ко мне на колени.

Сама не своя от страха и любопытства, я нерешительно прикоснулась к ней – она весело рассмеялась, ухватила меня за руку, усадила, обняла, прижала к себе.

– Смотри, это совсем не страшно.

Она снова сложила ладони вместе и снова неторопливо раскрыла их, и я опять увидела радугу и опять ощутила такую же волну нестерпимой щекотки. В этот раз она не нуждалась в моих пояснениях. Едва радуга померкла, она поцеловала меня в макушку, стряхнула с колен, встала и на весь зал, громко и четко, объявила: «Я нашла ученицу. Девочка пойдет со мной». Я видела, как опешил дядя, как Аглая выглянула из кухни, и, увидев меня рядом с чародейкой, закрыла лицо руками, плечи ее мелко задрожали.

– У тебя есть какие-нибудь вещи, которые ты хотела бы взять с собой?

– Нет, – прошептала я – только эти бусы…

– Хорошо, идем, – она оглянулась на дядю. – Кажется, сегодня я нашла здесь нечто получше жаркого, прими!

На стол упал тяжелый золотой браслет с изумрудами, дивно красивый. Дядя так и не решился подойти к нему. В полной тишине колдунья взяла меня за руку и вывела на улицу.

– Не думаю, что за нами устроят погоню, но нам лучше покинуть твою деревню как можно быстрее.

Чародейка явно не собиралась идти по дороге, быстрым шагом мы направились к большому лугу за околицей. Мы уже вышли на луг, когда я заметила, что она идет все быстрее и быстрее. Я едва попевала за ней, почти бежала, и вдруг увидела впереди марево, как бывает жарким днем над раскаленными солнцем камнями, когда горячие струйки воздуха становятся видимыми, и одновременно ощутила, как мое тело болезненно вибрирует в такт колебаниям прозрачной завесы. Мы бегом проскочили сквозь нее и оказались в совершенно незнакомом мне месте – на небольшом каменистом островке. Он был так мал, что казалось, будто стены добротного каменного дома, перед дверью которого мы остановились, уходят прямо в море.

– Добро пожаловать в мое скромное жилище! Теперь это и твой дом. Самое безопасное место на свете – сюда никогда не доберется непосвященный, здесь нет ничего кроме морской воды и камней, а этому дому не страшны никакие бури, – дверь приветливо распахнулась, и мы вошли.

Внутри было тепло и уютно, очень тихо, чисто. Я с любопытством рассматривала странные картины и гравюры на стенах, изящную резную мебель, ковры – все это вызывало во мне смутные воспоминания детства.

– Как тебя зовут?

– Карен, – пролепетала я.

– Садись и слушай меня внимательно, – чародейка указала рукой на кресло – я леди Алина Мокомар, имею честь состоять в ордене Бесконечной радуги – ты уже видела его символ, то самое заклинание, которое помогло мне найти тебя. Как только ты научишься колдовать это заклинание самостоятельно, я представлю тебя орденскому капитулу, и ты станешь одной из нас. Я буду учить тебя искусству колдовства и всему, что необходимо знать колдунье. На это уйдет несколько лет, быть может, лет десять-двенадцать, это не должно тебя пугать – мы живем долго и умеем и в глубокой старости сохранять ясный ум и здоровое тело. Если захочешь, ты сможешь потом стать практикующей чародейкой, как я, или продолжить обучение у одного из магистров ордена. Возможно, со временем ты тогда и сама получишь перламутровую мантию магистра.

– А если я не захочу?

– У тебя нет выбора, дорогая. Ты сейчас как раз в том возрасте, когда юные чародейки начинают ощущать свою настоящую силу. Не встреть я тебя сейчас, через полгодика ты сама, случайно, сколдовала бы что-нибудь. Все ордена постоянно следят за магическими явлениями во всем мире – тебя заметили бы сразу, и немедленно доставили бы в один из орденских замков, если ты осталась бы жива и сохранила бы рассудок, разумеется…

– Жива?

– Да, именно так. Магия опасна, и более всего – для самого мага. Мы колдуем, разрушая свое здоровье, растрачивая жизненные силы, испытывая нешуточную боль. Другого пути нет. И выбора нет: только умелый и опытный маг может контролировать свою силу. А приобрести такие умения и опыт можно лишь под руководством хорошего колдуна. Больше половины новичков, случайно сотворивших первое заклинание, гибнет в ужасных мучениях, почти всех выживших приходится долго лечить, а потом еще дольше отучать от страха перед собственной магией, лишь затем, чтобы научить их хотя бы не быть угрозой для самих себя и окружающих. Настоящими магами они становятся крайне редко. Я вовремя заметила тебя, и тем самым дала тебе шанс стать истинной колдуньей.

– Я… я поняла, кажется… Я сделаю как вы скажете.

– Что ж, попробуем… Сейчас я покажу тебе твое первое заклинание – «Акасу» – это заклинание здоровья, колдуя его, ты поступаешь как ростовщик: тратишь малую толику своего богатства в надежде получить прибыль. Ты поняла?

– Наверное…

– Смотри – но важно не то, что ты увидишь, а то, что ты почувствуешь. Искусство состоит в умении по своему желанию вызывать в себе те ощущения, что возникают как отклик на мое колдовство. Все остальное, все эти жесты и позы, непонятные звуки, странные рисунки и различные предметы и устройства нужны лишь чтобы помочь в этом неопытному магу. Прислушивайся к своим ощущениям, запоминай их. Готова? – леди Алина встала, несколько раз глубоко вздохнула. – Вот так!

Она не сделала никакого движения, но одновременно с ее возгласом я почувствовала нечто… Странное ощущение на грани боли и щекотки, словно немыслимо тонкая игла пронзила меня от паха вверх, до самой груди.

– Теперь попробуй ты. Вспомни, что чувствовала, поверь, что сама чувствуешь это.

Мне почти не потребовалось прилагать усилий, ощущение вернулось само, и куда сильнее, чем раньше – я едва устояла на ногах.

– Великолепно! Больно было?

– Да, немного… наверное… я не поняла.

– Очень хорошо. Ты должна научиться любить эту боль. Это наилучший способ творить заклинания. Тебя часто секли?

– Дядя меня никогда не наказывал, но я сама… Мы играли в «считалочку»…

Когда мне было лет двенадцать, подружка в первый раз привела меня на эту игру. Кое-что я слышала об этом и раньше, но меня не звали, а я не очень понимала, что может быть в этом интересного.

Мы пришли на небольшую полянку в лесу, сели на поваленное дерево. Там уже сидели еще три девочки, все немного старше нас, потом подошла еще одна. Наконец пришли мальчишки. Один из них нес свернутый в несколько раз кусок мешковины, другие принесли несколько охапок соломы, ещё один держал в руках большой пучок длинных гибких прутьев. Мы с подружкой остались сидеть на бревне, а другие девочки, оживленно переговариваясь, встали в ряд посреди поляны. Они явно немного нервничали. Мальчишки разложили солому неровной кучей, накрыли ее мешковиной. Потом один из них подошел к девочкам, те замолчали, замерли, четыре довольно большие уже девчонки, почти девушки, в одинаковых серо-коричневатых домотканых платьях до пят, скверно выбеленных матерчатых чепцах. Парень, словно маленький, начал нараспев читать считалочку, указывая в такт рукой то на одну девочку, то на другую. Наконец его рука замерла напротив Эллис, крупнотелой рослой девчушки – я ее едва знала, она была самой старшей в компании. Она повернулась к соседке справа, Энни, отдала ей чепчик, а сама высоко подняв подол платья, так что полностью обнажились стройные ножки и мускулистая попка, легла спиной вверх на мешковину.

– Смотри, – прошептала мне подружка, – сейчас начнется.

Парень взял прут, несколько раз взмахнул им, кивнул Энни. Та встала на колени в ногах у лежащей подружки и крепко ухватила ее за лодыжки. Парень с явным удовольствием рассматривал некоторое время голое девичье тело, затем подошел, еще больше откинул платье вверх, так что обнажилась талия, уселся верхом на спину Эллис у самой шеи. Я видела, что сама она нисколько не возражает против такого обращения. Парень взмахнул прутом и с силой хлестнул по белой полной ягодице, затем по другой, и снова… С первым же ударом Эллис начала все туже считалочку, неторопливо, стараясь попадать в такт ударам.

– Надо всю считалочку под розги рассказать не сбившись, а мальчишки всегда стараются, чтобы девочка сбилась – снова зашептала мне подружка, – а если собьешься… Ну, Эллис-то не собьется ни за что, и не любит она…

Тем временем, парень замешкался, задержал удар. Не ожидавшая этого девочка продолжила было считалку, потом замолчала, и, когда розга вновь прочертила на ее теле красную припухшую полосу, пропустила слово. Мальчишки радостно загоготали. Энни нахмурилась, мне показалось, что ей очень не хочется этого делать, но она уверенным движением широко, насколько хватило рук, развела ножки подруги и навалилась на них всем весом. Парень покачал головой, ухмыльнулся и сильно хлестнул прутом в самую ложбинку между ягодиц. Эллис громко закричала, дернулась так, что едва не сбросила паренька. Затем розга снова размеренно и неторопливо стала нахлестывать то одну половинку, то другую, только теперь Энни держала ножки подруги широко раздвинутыми. Эллис начала считалку сначала, но голос ее потерял былую уверенность, мне почудились в нем нервные нотки настоящего страха и страдания.

– Вот уж не думала, что собьется. Ну, ты все поняла. Без ошибки нельзя между ног стегать, это уж никто не стерпит, если второй раз собьешься, то дважды стегнут туда, на третий раз – трижды, а потом если еще собьешься, то все, на твое место та ложится, кому чепчик отдавала, кто за ножки держит.

Эллис больше не ошибалась. Когда последнее слово считалочки было сказано, парень легонько погладил ее по настеганной попке, встал, Эллис поднялась с мешковины, одернула платье, забрала у Энни чепчик.

Девочки снова встали в ряд, и тут один из мальчишек крикнул мне: «Так и хочешь остаться метелкой непоротой? Иди, иди!» Что-то как будто подтолкнуло меня, и я встала рядом с другими девочками. Я надеялась, что порка выпадет кому-то другому, но первая же считалка закончилась на мне, я отдала чепчик стоявшей рядом Эллис и улеглась, задрав платье. Плохо помню, что было дальше. Со страху считалочка так и звенела в моей голове испуганным голосом Эллис. Я умудрилась не сбиться и снова, уж не знаю, почему, я заняла прежнее место в ряду девчонок, и снова мне выпало лечь под розги. Опять Эллис держала меня. Но только в этот раз я ошиблась. Почти нарочно. Я только подумала, как это бывает, если собьешься, и тут же ошиблась. Я сама раскинула ножки пошире, так что Эллис осталось лишь придержать меня. О, следующий удар я запомнила на всю жизнь. Должно быть, мои визги были слышны далеко. Спустя еще примерно дюжину розог я ошиблась снова, теперь уже случайно. Два жгучих, немыслимо болезненных удара заставили меня разреветься, и я, конечно, почти сразу сбилась в третий раз, а потом и в четвертый. И только тут вспомнила, что тем самым заставила бедную Эллис лечь на мое место.

Кое-как вытерев слезы и немного успокоившись, я ухватилась за ее ноги. Теперь я могла как следует рассмотреть порку вблизи. Я отлично видела, как на уже покрытой багровыми разводами попке вспухают новые полосы, чувствовала, как напрягаются ее мышцы, как иногда трудно удержать ее ножки. После порки мы обе отошли к краю поляны.

– Прости меня, Элли, я не хотела, – прошептала я.

– Да что ты! – если бы я не хотела еще розог, давно бы ушла. Это ты на меня не сердись – я Хику тогда подмигнула и на тебя указала, он умный парень, умеет с кого надо начать, может любую выбрать, правда, он, наверное, тебя бы и так выбрал, ты у нас новенькая.

– Я еще приду, можно?

– А ты не такая уж неженка. Приходи, я тебя сама позову.

С тех пор я старалась не пропускать «считалки», а Эллис опекала меня, как младшую сестренку.

Мой рассказ позабавил леди Алину.

– Интересная у вас деревня, – сказала она, улыбаясь, – непременно буду заглядывать. А ты станешь настоящей чародейкой. Это хорошо, что ты играла в такие игры – мы их продолжим.

Со следующего дня я каждое утро, едва встав с постели, колдовала Акасу. Как сказала моя учительница, это заклинание ничем не могло мне повредить, разве что сколдовать его много раз подряд, но и в этом случае я потеряла бы сознание от утомления гораздо раньше, чем причинила бы себе вред. Потом я шла в ее комнату – иногда мне кажется, что она вообще никогда не спала, я всегда заставала ее бодрой и веселой. Быстро осмотрев меня, она укладывала меня на скамейку и подолгу секла плетью – действие заклинания помогало мне переносить порку.

Очень скоро, меньше чем за две недели, я научилась показывать радугу. Я колдовала ее раз за разом, пока приятное возбуждение от щекотки не сменялось тяжелой усталостью, тогда я уже на грани головокружения вновь призывала заветное Акасу и забиралась в постель – отдыхать.

Ну, хватит историй на сегодня. Я думаю, ты уже поняла, что должна делать. Скамья в чулане, розги там же. Заклинание я тебе уже показала. Приготовь все, разденься и позови меня.

– Да, леди Карен. Только, вы же знаете, я дочь простого мельника, у нас в семье розог не жалели. Я привыкла, а потом стала сама себе придумывать провинности…

– Ну, что ж, ты станешь хорошей колдуньей, моя девочка, – леди Карен улыбнулась, кутаясь в переливающуюся всеми цветами радуги перламутровую мантию.