Он никогда не спорил, во всяком случае, со мной. Если я что-то говорила или делала не так, как это предусматривалось нашим молчаливым соглашением (нет-нет, никаких правил, никаких наставлений вслух, но я всегда заранее знала, что потребует этой процедуры), он либо соглашался медленным царственным кивком, либо, полагая вопрос неважным, не стоящим его высочайшего внимания, элегантно отпускал мне грехи небрежным жестом избалованного аристократа – пальцы, до того легонько сжатые в эдакий мягкий домашний полукулак, распрямляются, одновременно вся кисть поворачивается изнутри наружу, словно он бросает горсть хлебных крошек воображаемым голубям, либо просто переворачивал часы. Небольшие песочные часы, из тех, что продаются в магазинах подарков и сувениров: дутая пухленькая стеклянная колба с тонкой талией-перемычкой, довольно вычурные точеные дубовые (кажется) стоечки между толстыми крышечками того же дерева, мелкий белый песок внутри – тот, кто их сделал, не слишком заботился об удобстве измерения времени, скорее уж о красоте: песок пересыпался за три минуты восемнадцать секунд – это я знала точно, и мне всегда казалось, что такова и есть единственно правильная, естественная как дыхание и неизбежная как восход солнца, единица измерения времени, а все остальные часы на свете лишь пытаются, довольно грубо и неумело, под нее подстроиться. Этого времени как раз хватало, чтобы раздеться донага, принести его любимый хлыст – английский «dresser» – и принять подобающую случаю полную покорности и раскаяния позу – на коленях, голова опущена, глаза в пол. После этого он брал меня за руку и молча, словно куклу, устанавливал или укладывал так, как ему было нужно. Не знаю, что было бы, если бы я не успела, мне всегда казалось, что непременно случится нечто ужасное, и потому я так и не отважилась ни разу. Наверное, он просто выставил бы меня за дверь и навсегда забыл бы о моем существовании, как забывают о ловко отправленном в ближайшую урну использованном автобусном билете – это было бы очень в его стиле, а впрочем, может быть… Нет… Не знаю, врать не буду.

Она… Хм… Все сразу спрашивают: «Она красивая?». Не знаю, я вообще не очень понимаю, что значит это слово. Не блондинка и не рыжая – нечто среднее бледного соломенно-золотистого оттенка, курносая слегка, глаза серые, высокая – без каблуков на два пальца ниже меня, худощавая, довольно гибкая, грудки небольшие, куполообразные, чуть заостряются к соскам, ребра – слегка выпирающие, чем-то они мне всегда напоминали жабры крупной акулы – есть у меня фотография такая, довольно эффектная, в одной книге, живот впалый, гладкий, тазовые косточки торчат, ягодицы вертикально вытянутые, на фасолины похожи, я их про себя называл «вакуоли» – со школы это слово запомнил, есть такая штуковина в клетках, в бедро переходят очень плавно: когда стоит или лежит вытянувшись – совсем без складочки – вот это мне нравилось в ней всегда, и еще, пожалуй, спина – сильная, неожиданно мускулистая, ноги… А что ноги? Обычные девичьи ноги – я не врач и в модельном агентстве не работал, чтобы в таких вещах профессионально разбираться. Неважно это все. Дурацкое описание получилось, ну и черт с ним. Она меня чувствовала всегда, как компас северный полюс, мы же не разговаривали почти, нам просто не нужно было, мы и так все без слов понимали друг о друге, это, я вам скажу, действует… не знаю как что – нет больше ничего такого в природе, и сразу на обоих действует, кто сам не попробовал – не поймет… Да ладно… Возбуждает? Ну, да, наверное, и возбуждало тоже, даже очень возбуждало, но не только. Собственно, возбудиться и без этого можно – дело не хитрое, а тут… Тут было что-то такое… идеальное что ли? Как ухоженный автомобиль хорошей марки – ключ чуть повернул, педальку придавил, и он едет, и чувствуется мощь, чувствуешь, что все пригнано-смазано, работает как надо. Бывает, что желания исполняются вдруг в тот момент, когда в голову приходят, по мне, так именно такие – самые сладкие: захотел пить, протянул руку не думая, выпил стакан прохладной чистой водицы – пустяк скажете? Для вас – может быть, а мне такие пустяки всегда очень даже важными казались, я умею это ценить и получать от такого все удовольствие, какое только есть. Дело ваше. Не хотите – не пробуйте, в чем-то вы правы – у вас все равно не получится.

Он меня бил? Ну, да, в каком-то смысле… Только «бил» неправильное слово, неподходящее – он порол, сек. А «бил» – это в драке кулаком «под дых» или сковородкой по голове – нет, конечно, ничего такого с ним быть не могло. Он розгой, плетью, тросточкой ротанговой и особенно хлыстом своим любимым мог выразить все что угодно, любое чувство, любое настроение в тончайших оттенках – лучше, чем словами. Я же совсем не против порки, скорее наоборот, во всяком случае, мне иногда это просто необходимо. И сейчас тоже. И порка, она, как бы это сказать, разных видов, что ли, бывает – так вот, мне многие виды нравятся. Он отлично знал, что мне важно только подстроиться, почувствовать ритм, и тогда я даже очень сильную боль могу не то чтобы вытерпеть, но она в радость получается, то есть очень больно, так что слезы из глаз, и хочется, чтобы еще, и снова, и еще больнее. Он меня иногда просто так сек, для удовольствия, и даже в виде награды своеобразной, а иногда наказывал. И я сразу чувствовала, что он именно наказывает, и чувствовала, насколько он разозлился. Он особенно не любил, когда я капризничала, начинала его просить о чем-то таком или объяснять, как именно мне чего-то хочется, в том и нужды-то особой не было – он сам всегда знал, как и что мне нужно, но иной раз трудно сдержаться, особенно если разнежишься, расслабишься… Вот за это он даже не порол, скорее пытал. Нарочно так сек, чтобы боль была самая ужасная и темп менял все время и удары по-разному, так что словно уже на части разрываешься, и от того, что никак не приладишься все еще мучительнее кажется… Один раз я его по-настоящему рассердила, глупо вышло… неважно, впрочем… да, тогда он меня пристегнул к вертикальной стойке книжных стеллажей, лицом в комнату, довольно высоко – я почти на цыпочках стояла и опуститься не могла: книжная полка не давала. Ноги тоже связал, пропустив веревку позади той же стоечки, так что я немного выгнутая вперед получилась. Голая, конечно… Потом он принес прищепки – металлические, зубчатые, от штор, в них пружина довольно сильная. Я терпеть не могу такие штуки – не мое это, и боль от прищепок какая-то, не знаю… мерзкая какая-то… и страшно всегда по-нехорошему, не как перед поркой почти всегда бывает, а именно страшно, что… что просто вредно это для здоровья, что что-то такое… от них случится. Он знал, конечно. И кляп вдел сразу (у него фирменный был, ремешок с шариком пластмассовым) – иначе я ему что-нибудь сказала бы, еще сильнее его бы разозлила, это он правильно сделал, он, должно быть, тоже по-своему боялся совсем из себя выйти. Он тогда прищепки мне на соски поставил, на бока, на самые ребра – там от дыхания кожа всегда немного шевелится и потому очень больно и не привыкается, и на половые губы… Я очень боялась, что он еще и клитор тоже… Я бы тогда, наверное, совсем с ума сошла бы от боли, но он не стал, слава богу. И ушел. Через полчаса вернулся с какими-то приятелями, я их тогда не знала совсем, но мне показалось, что они давно знакомы и догадалась, что они тоже были, ну, как мы с ним… понимаете… они не то чтобы на меня внимания не обратили, но отнеслись очень спокойно, как к мебели. Посидели, поболтали, поглазели меду делом, недолго – думаю, не больше часа я с прищепками простояла, но извелась вся. Потом он их выпроводил вежливо, подошел ко мне, прищепки снял и высек хлыстом, прямо в глаза глядя, по бокам и по ногам. А потом мы любовью занимались, и я чуть не плакала от счастья, что он меня простил. Но это особый был случай, один раз только, обычно он знал меру, очень точно знал, что я заслужила и как мне это показать.

Вот мы в прошлый раз о ногах заговорили – у нее ножки длинные, стройные, пожалуй, излишне тонковатые в бедрах. Во всяком случае, тогда такие были. Я вообще ее воспринимал как слишком худую. Мог бы, наверное, заставить, нет, не то… приказать?… не так все было. В общем мог бы устроить, чтобы она малость поправилась… Вот, понимаете, она сама чувствовала, если я чего-то хотел. Только сильно хотел, хорошо понимая, чего именно. Это редко бывает, чтобы человек ясно осознал, чего ему хочется и при том без всяких задних мыслей, сомнений и оговорок… Как в фильме «Чародеи»: «Четко видеть цель, не замечать препятствий и верить в себя» – это вообще не каждый может, трудно это. А у меня получалось, не скажу, что всегда, но часто. Вот такие вещи она словно чуяла. То есть, захоти я по-настоящему – она бы сделала. Все что угодно. А вслух скажи – пары слов хватило бы. Честно. Но это и останавливает. Сам за собой начинаешь следить, все время себя в руках держать железно. Это только с виду легко командовать, а на самом деле очень грузит. Хотя и приятно временами, особенно если получается, не спорю.

Слушаться его я быстро привыкла, даже не так – оно само получалось. Его хочется слушаться. Просто некоторые вещи не сразу смогла делать, сексом, например, заниматься в любой момент, когда ему в голову взбредет, но я заводная, мне немного надо, чтобы захотеть – пара-тройка розог вполне сойдет за предварительные ласки, мне даже нравилось, что он это грубовато иногда делает, по-хозяйски так… действительно, так, наверное, настоящих рабынь раньше хозяева… вы понимаете… Господи, да что ж я, то о клиторе откровенничаю, а то краснею как школьница, боюсь слова эти вслух сказать – это «Д/с» называется, то есть доминирование-субмиссивность – властвование-подчинение, он был мой Дом, мой Хозяин, мой Господин, я его саба – да, что-то вроде рабыни или крепостной на добровольной основе. Сабченок – он меня так иногда называл. И те, которых он приводил на мое наказание полюбоваться, тоже, конечно, дээсники были. Ну вот, сказала. Даже полегчало как-то. Дээс, он, конечно, у всех свой – то есть его довольно много народу практикует, в чем-то похоже, но все равно все по-своему; у нас – вот так было. Да, довольно долго – весь мой институт. Я его встретила, когда на первом курсе была, в самом начале, то есть я и раньше чего-то подобного хотела, наверное, лет с двенадцати: девчонкой еще сама себя прыгалками стегала до синяков, мечтала о всяком таком, а практиковать по-настоящему стала только с ним. А потом… Потом я себя очень состоявшимся человеком ощутила. Не сразу, не в один день, но когда я диплом защитила, у меня словно крылья отрасли. Я же со второго курса работала уже почти по специальности, и на хорошем счету была, то есть я уже знала, что да, я – специалист, и не из худших и все могу хоть в теории, хоть на практике, и зарплата уже была очень приличная. И вообще, я взрослой себя осознала. Женщиной. Мне какого-то понимания захотелось, участия, тепла, да замуж мне захотелось банально, детей, дом – чтобы свое гнездо свить. А с ним все не так было. Он же и не знал никогда толком, чем я занимаюсь, и вообще не интересовался, что я делаю, когда его рядом нет. И я о нем тоже знала немного – то есть знала, конечно, что он бизнесмен, что у него сеть киосков по всему городу, ну, такие в которых за сотовый заплатить можно, сами телефоны продаются и к ним всякая мелочь, но своих дел он со мной никогда не обсуждал, телефона рабочего не дал, искать себя запретил – сказал, что в экстренных случаях разрешает один звонок в день на его мобильник, и я не помню ни разу, чтобы он посчитал мой звонок оправданным и меня не наказал, хоть я очень старалась не злоупотреблять.

Господи, да я фамилию его не помню – слышала, наверное, раза три, но она у него заковыристая такая, немецкого типа, что-то вроде Ройтнхольд. Или Роттен…? Как-то так. Дура я была? Да? Но он сам меня не очень-то в свою жизнь пускал, а я не перечила. Теперь я думаю, что нетрудно понять только одну какую-нибудь сторону чужой жизни, особенно если стороны эти одинаковые, или пусть не одинаковые, но подходят друг к другу как вилка к розетке, а что там на другом конце провода болтается – уже не важно. Вот и мы так – щелк, и зажегся свет на целых пять с лишним лет, а потом замигал, замигал и погас, и никто толком не знает, что у другого перегорело. Еще я как раз тогда в сети один сайт нарыла с форумом, где такие, вроде меня, грешной, собираются, зарегистрировалась, познакомилась с некоторыми, разговорилась и все такое – я, собственно, тогда и поняла, что Д/с у каждого свой, и вообще все это очень разнообразно бывает, а с другой стороны, что нас много таких, и по большому счету ничего в этом особенного нет. А потом меня из общаги поперли – институт-то я окончила, надо было что-то решать. И он как раз уехал в Финляндию на выставку какую-то по этим его сотовым технологиям. Я тогда с подружкой договорилась, собрала вещички и к ней съехала, перекантовалась месячишко, потом сняла себе маленькую однокомнатную на окраине – уже могла себе позволить, а больше мне и не нужно было. А еще через полгода я с Яшей познакомилась. Яша? Муж мой. Мы уж больше года женаты. Нет, он «ванильный», то есть он с самого начала все знал, думал, что сможет, но как только я под розгой визжать начинаю, или, не дай бог, заплачу, у него руки опускаются. Ну и ничего. Главное, мы друг друга любим и понимаем, а это… Так, частности – Яша не возражает против встреч тематических, ну то есть с поркой, если верхнего лично знает и без секса. Он, собственно, сам меня и подтолкнул, когда увидел, что мне совсем без этого тяжко. Странно, мне на форуме том раньше некоторые завидовали, говорили, что трудно найти себе понимающего Дома, тем более такого, а я посмотрела на них, послушала и иначе все решила, по-своему, и не жалею. У нас ребенок будет в августе, знаете, как здорово? Любила ли я его? Ну да, любила, наверное, я и сейчас его люблю в некотором смысле – задним числом, как плюшевого мишку из детства, я ему благодарна за все, но у нас с ним ничего не могло получиться – он это тоже знает. Забавно, но некоторые привычки, из тех, что он в меня тогда вбил, до сих пор держатся – вот, например, я так привыкла трусики снимать при входе вместе с пальто и уличными туфлями, что один раз, когда в гостях была, уже с Яшей, чуть не перепугала хозяев до смерти – хорошо, муж остановил.

Ну, что я? Понимал – не понимал… понимал, конечно, что вечно так продолжаться не может. Поначалу я об этом как-то не думал, а потом заметил, что ей во мне словно чего-то не хватает. А что я мог сделать? Как я мог измениться? И какой бы я был после этого Дом – конура дырявая? Не мог же я ей сказать: «Лапушка, милая, а не выйдешь ли ты за меня замуж?» А может и надо было, может ерунда все это домство и прочее… Ну, или не так немного как-то все это можно было бы провернуть… Если бы она меня в этом поняла, подыграла бы немного, может что и вышло, но она наоборот как-то в себя нырнула – вроде снаружи все также, а внутри она уже другая стала. Заметил, конечно. Но сделать ничего не смог, я и сейчас не знаю, что тогда надо было делать. Один раз за все время она вот так сама за всех решила, но хватило… Во, как хватило! Я аж запил тогда слегка, но ничего, потом отошел. У меня с детства с самодисциплиной все в порядке – может потому и вышел в люди, себя не распускаю и в других не терплю расхлябанности. Сейчас? А ничего сейчас. Так, встречаюсь то с той, то с этой время от времени. Постоянной нет, да я и не уверен, что хочу вот так постоянно-то.

– Младший ангел департамента Судеб человеческих – из новеньких, сотворенных недавно в связи с ростом населения – расследовал этот случай по инструкции, являясь им в снах смутными образами дружелюбных понимающих собеседников, он счел дело настолько неординарным, что подал документы наверх.

– Я ЗНАЮ.

– Я лишь хотел обратить Ваше внимание, Господи, на именно этот фрагмент Вашего всеобъемлющего знания.

– И это я ЗНАЮ.

– Прошу прощения, Господи.

– Все у них будет хорошо. И больше они никогда не встретятся. И это тоже хорошо. Впишите в обе книги судеб как мое особое мнение.