Многие обзаводятся дачей, чтобы приехать на пару выходных, для виду поковырять землю, полить безнадежно засохшие огурцы, посетовать соседке, такой же дачнице, на гусениц, окончательно доевших остатки цветной капусты, «мучнистую росу» или «фитофтору» на картошке, выпустить детей «на травку» и уехать до следующих выходных в город. Никогда Валя этого не понимала. Уж если тянет на природу, к земле, хочется убежать от городской грязи, то загородом надо жить. Постоянно, как бабушка. Валя с детства привыкла на все каникулы непременно приезжать сюда, в маленький поселок, когда-то построенный железнодорожниками вокруг большой и важной тогда станции. Раньше неподалеку был еще небольшой завод и какие-то разработки чего-то полезноископаемого, но сначала закрылся до дна выскобленный карьер, заводик, исчерпав дешевое местное сырье, сразу попал в разряд нерентабельных и кое-как влачил жалкое существование до последних лет советской власти, пока новомодный кооператив не разворовал все, кроме ветхих стен. Станция стала не особенно важной, в память о былых заслугах немногие дальние электрички непременно останавливались здесь, и даже остались четыре «своих», для которых эта остановка была конечной, а затем, на пути назад в город – первой. Теперь уже поселок поддерживал станцию своей уютной тишиной, зеленью садов, недалеким грибным лесом, перегороженной плотиной рекой. От маленькой привокзальной площади к нескольким соседним деревням по-прежнему ходили автобусы, только теперь намного реже, всего несколько раз в день. Вокруг площади притулились два не нуждающихся в названиях магазинчика – «продуктовый» и «промтоварный», рядом – торговые ряды, над входом надпись позеленевшими медными буквами: «Колхозный рынок». Одно старое бревенчатое строение поделили поселковая администрация и отделение милиции, в соседнем доме расположились почта и сберкасса, точнее отделение Сбербанка, так и не поменявшее старой вывески. В маленьком опрятном дощатом домике, синем с идеально чистыми белыми дверями и рамами окон – поликлиника, один врач «детский», другой «взрослый». Чуть поодаль, в глубине огромного огороженного забором сада, виднеется серый трехэтажный бетонный брусок школы – самое большое здание в поселке. Дальше по нескольким тихим улочкам попрятались за заборчиками, за деревьями и кустами жилые дома, чаще деревянные, бревенчатые, реже – кирпичные, почти все довоенной, а некоторые и дореволюционной еще постройки, обросшие террасами, верандами, пристройками, окруженные беседками, банями, сарайчиками. Постепенно поселок стал старушечьим. Местные бабушки, похоронившие воевавших, всю жизнь много и тяжело работавших и потому рано состарившихся мужей, становились одинокими хозяйками таких же старых, но все еще крепких, как они сами, домов. Молодежь редко оставалась в поселке – слишком мало работы, слишком далеко от города, слишком скучно вечерами и в выходные. Лишь немногие по-настоящему прикипевшие душой к этой тишине находили здесь свое место.

Валя отлично понимала, что ей осталось совсем немного – еще четыре курса института и, соответственно, пять длинных летних каникул здесь. Ее специальность в поселке не пригодится, значит, потом работа в городе. Значит, будет приезжать к бабушке пару раз в год на выходные, на две-три недели в отпуск, но это уже будет совсем не то, что сейчас. Умная и решительная, она давно уже научилась ценить тихое счастье размеренной жизни в поселке, на весь год заряжаться незримой спокойной и несокрушимой жизненной силой этого места, давно приняла за правило получать до последней капельки всю ту радость, все удовольствие, так щедро раздариваемые поселком всякому, кто хотел принять этот дар. А это лето обещало стать особенным.

В первый раз она увидела Женьку в самом начале июня, когда, нагруженная сумками и пакетами, неторопливо шла от вокзала через площадь, намереваясь свернуть на Октябрьскую улицу, к бабушкиному дому. На встречу из продуктового выскочила очаровательная шаровая молния – веселая, подвижная, удивительно грациозная толстушка с хитрющими, сияющими теплым светом прибалтийского янтаря, карими глазами, круглыми, широко распахнутыми как у совенка. Вприпрыжку, беззаботно размахивая полупустой хозяйственной сумкой, она мигом проскочила мимо Вали, нырнула в ворота рынка, затерялась в толпе. Валентина поставила сумки на землю, привычным движением забросила за спину косу, смахнула со лба капельки пота, безуспешно пытаясь взглядом отыскать в рыночной толчее девичью головку, словно одуванчик пухом, окруженную темно русыми, чуть коричневатыми, густыми вьющимися волосами. Валя подняла сумки и быстрым шагом направилась к бабушкиному дому. Она уже знала, что будет делать дальше, и улыбалась собственным мыслям – лето начиналось просто великолепно, с приключений.

Разумеется, баба Клава знала всех местных жителей в лицо и по имени и поселковые новости за последний год помнила наизусть. Выяснить, как зовут полненькую шатенку, где она живет и в каком и с кем родстве состоит, удалось без всякого труда. Оказалось, что Женя перешла в выпускной класс школы, прекрасно учится и собирается на следующий год поступать в ВУЗ, в какой именно еще не решила, но непременно на финансы или экономику. Собственно, лучшего и пожелать было сложно – Вале с самого начала показалось, что девочка должна быть умницей, а предстоящие выпускные и вступительные хлопоты могли послужить прекрасной основой для первых разговоров. Жаль, что она домоседка – оказывается, уже не первое лето проводит в поселке, но редко выходит со двора, на танцы в парк не ходит, грибы ее не интересуют, лишь изредка выбирается на реку к плотине, потому и не знает почти никого здесь.

Проблема знакомства сама собой разрешилась через два дня. Валя опять встретила Женю на площади, и, преспокойно улыбаясь ей как старой знакомой, выпалила: «Привет, Женя! Я Валя, Клавдии Сергеевны внучка, она твоей бабушки подружка и мне о тебе рассказала. На рынок идешь?». Потом они вместе выбирали экзотическую для этих мест черешню, которую, как выяснилось чуть позже, Женька могла поглощать в совершенно немыслимых количествах. По дороге с рынка Валя разрекламировала Макса Фрая и, дождавшись заинтересованного кивка, пообещала на днях занести, когда будет проходить мимо.

На следующий день, ближе к вечеру, она отправилась на соседнюю Пролетарскую улицу, прихватив «Лабиринт». Она отлично помнила, как выглядит дом бабушки Жени, Евдокии Николаевны, собственно, назвав бабу Клаву ее подружкой Валя почти не соврала – все здешние старушки знали друг друга и не упускали случая поболтать и немного посплетничать, а Евдокия Николаевна для бабы Клавы уже лет тридцать была просто Дусей и не раз бывала у них в гостях. Разумеется, Валя сообщила бабушке, куда идет, стойко выслушала добрую сотню наставлений и поучений, клятвенно обещала передавать привет, звать в гости, непременно спросить, как Дуся избавилась от колорадского жука и где взяла семена таких замечательных огурцов. Вечер вышел нелегким – как и ожидалось, гостью сразу потащили в огород, хвастаться сельскохозяйственными достижениями, но Валентина уже минут через десять заметила в глазах Жени тоску и разочарование и была вынуждена проявить недюжинную дипломатическую смекалку, чтобы не показаться новой подружке скучной занудой и одновременно соответствовать ожиданиям Евдокии Николаевны. Лишь за чаем она вновь смогла увлечь Женю разговором, на этот раз об институте. Впрочем, основная задача была выполнена – Валя получила перманентное приглашение «заходить запросто, по-соседски» и с удовольствием отметила про себя, что Женя этому явно обрадовалась.

Теперь они виделись почти ежедневно. Вопреки ожиданиям Валентины совместные купания не стали традицией, зато прижились послеобеденные посиделки. Обычно Валя приходила часикам к четырем, девочки удобно устраивались на древнем, до дыр протертом диване в просторной застекленной беседке в глубине сада, болтали о всяких пустяках, на круглом старом застеленном кружевной скатертью столе непременно появлялась большая миска малины, или клубники, или необыкновенно крупного и сладкого крыжовника. Когда разговор затихал, Женя приносила из дома большую красно-белую коробку. Это была фирменная английская «Монополия» – тайная страсть Женьки. Валя довольно быстро научилась играть, но настоящего азарта пластиковые домики, красивые литые оловянные фигурки, игрушечные деньги, клеточки со знакомыми по книжкам названиями лондонских улиц не вызывали. Может быть поэтому она играла вдумчиво и расчетливо, выигрывая куда чаще подруги. Часов в девять – полдесятого баба Дуся звала девочек пить чай, и, посидев с ними немного для вида, шла спать. Обычно после этого подружки утаскивали чайник и чашки к себе в беседку и продолжали игру, нередко далеко за полночь.

Время от времени Валя ездила на денек в город – привозила для Жени книги и непременно что-нибудь вкусненькое, чего не бывает в поселковом продуктовом. После одной из таких поездок, уже поздним вечером, девочки сидели в беседке, доигрывали затянувшуюся партию в «Монополию», пили чай с привезенными Валентиной пирожными.

– Завидую я тебе, Женька, – не вытерпев сказала Валя, весь вечер наблюдавшая, как подруга увлеченно уминает один бисквит за другим, – я вот все время думаю, что могу располнеть, диеты разные соблюдаю, а ты так легко и непринужденно…

– Так у нас в семье худеньких никогда не было, и мне с самого начала не светило, я же понимаю. Чего зря комплексовать? Тем более, что не так уж это важно. Ой, со мной в школе такой случай был… Классе в шестом Колька Ефимов меня как-то бомбовозом обозвал. Ну, не первый раз это случилось, но тогда на меня что-то накатило, даже не злость, а раззадорил он меня. Давай я лучше даже покажу. – Женя вышла из-за стола, лукаво взглянула на Валю, расправила плечи, прогнула спинку, картинно поставила правую ножку на носок, так что рельефно проступили мышцы, и медленно, как театральный занавес, приподняла юбку – сначала до колен, потом выше, выше, показался край белых трусиков. Валентина невольно залюбовалась Женькой – та была восхитительно соблазнительна и прекрасно это осознавала. – Вот он на меня таааак уставился, как загипнотизированный, а я схватила книжку со стола потолще и треснула ему по носу, чтоб знал! Весь класс ржал минут десять без перерыва, а Ромка Жариков, наш отличник, сказал: «Ну, ты, Женька, прямо Цирцея!». Вот. Так и осталась с тех пор Цирцеей. Ни капли не комплексую, обожаю мини-юбки и блузки попрозрачнее, была бы моя воля, я и лифчик бы носила через раз. А что? Очень даже приятно, когда на тебя засматриваются.

– Но ты же понимаешь, что ваши мальчики уже давно не просто так засматриваются, что у них наверняка есть определенные фантазии, что им хочется большего.

– Еще как понимаю, у некоторых очень даже заметно. Тот же Колька, по-моему, так на меня глядя, только и мечтает под платье залезть. Так пусть мечтает, пусть хочется. Ничего не имею против.

– А сама ты чего хочешь?

– То есть?

– Ты была когда-нибудь с мужчиной, знаешь, что это такое?

– Ну-у-у-у…. Не-е-ет… – Женя отвела глаза – Не была, конечно.

– Но хотела бы попробовать?

– Наверное… Не знаю. Мне из наших никто не нравится так уж, чтобы с ним… Но вообще, хотела бы, наверное. Только, ну ты, конечно, знаешь, там же осторожно надо.

– Знаю, – Валентина улыбнулась, – если хочешь, я расскажу тебе, как это можно сделать. Ты целовалась с мальчиками?

– Нет, пока.

– Хочешь научу?

– Ты? Хочу, но как?

– Очень просто, – Валентина пододвинулась поближе, обняла Женю за талию, наклонилась к ней, намереваясь поцеловать в губы.

– Подожди, Валечка. Ну, не надо так, – Женя немного отстранилась, испуганно заглянула в глаза Вале. – Ты, Валечка, ты извини, ты лесбиянка? Я… Ну, я читала про это.

– Нет, бисексуалка, – безмятежно улыбаясь, ответила Валя. – Понимаешь, Женечка, ты мне очень нравишься, ты такая чудесная, я хочу тебя.

– Как? – слегка оторопела Женя. – Ты со мной? Как мальчики? Погоди, я, ну я слышала о таком, вот только не думала, что ты… Ну, такая…

Валя немного волновалась: на лице Женьки промелькнула гримаска испуга и недоверия, но мимолетно. Не всерьез. Ей явно было не столько страшно, сколько любопытно. И Валя решительно продолжила.

– Это совсем настоящий секс, только без всяких ненужных страхов и неприятных последствий.

– Ты уже делала это?

– Да. И не один раз, – спокойно, честно глядя прямо в глаза Жене, ответила Валентина.

– А с… с мужчинами? Ты тоже можешь или только так?

– Могу. Это и называется «бисексуальность». У меня есть парень там, в институте. Мы учимся на одном потоке.

– Ох, Валечка, только давай, ну, не сегодня… Потом как-нибудь… И ты мне все расскажешь сначала… Ну, постепенно.

Валя улыбнулась. Она уже неплохо изучила лентяйскую натуру Женьки и отлично понимала, что это «потом» сейчас куда больше похоже на «никогда», чем на «завтра», но она знала и то, что неуемное женькино любопытство и пламенное жизнелюбие не дадут ей забыть об этом разговоре, заставят фантазировать, хотеть.

– Конечно, Женечка, – проворковала она, подошла, нежно, едва касаясь, погладила женькину руку, пальцы, легкие как опавшие лепестки, скользнули по теплой бархатистой покрытой едва заметным золотым пушком коже – от локтя вниз, к запястью, Валя наклонилась и легонько поцеловала Женю в носик, как маленькую, в щечку, в шейку. Она почувствовала, как Женечка трепещет от этих прикосновений, как в ней самой поднимается в ответ теплая радостная волна возбуждения.

Как ни в чем не бывало, Валя улыбнулась зардевшейся Женьке и потянулась за игральными костями. Бросила, отсчитала своей фишкой – оловянным всадником – положенное число клеток.

– Я во «free parking», ходи, Женечка, – Валя протянула кубики подружке.

После этого случая Валя невзначай, как бы случайно, время от времени напоминала о том разговоре то фразой, то прикосновением, то легким поцелуем при встрече или прощании, не упускала случая прошептать ей на ушко что-то вроде: «ты так чудесно выглядишь сегодня, я так хочу тебя», «тебе так идет это платье, я просто с ума схожу, когда смотрю на тебя». Она не ошиблась, полагая, что Женька рано или поздно, и скорее даже рано, сама заведет разговор об этом. Не прошло и десяти дней, как Валины ожидания оправдались.

– В среду баба Дуся в город уедет с утра, к окулисту, и очки заказывать, ей сложные очень очки нужны, так что это надолго. И дорога еще… Буду целый день одна дома сидеть… – Женька сказала это отвлеченно, после длинной театральной паузы, глядя в сторону, так что Валя едва не рассмеялась, но, сдержавшись, не выдала себя ничем и ответила одним лишь внимательным понимающим взглядом.

Валентина долго вычисляла, во сколько же ей надо будет заявиться в среду. Зная, что поселковые старушки по старинной привычке ездят в город в несусветную рань, так чтобы часам к восьми уже быть на месте, она не разделяла Жениного оптимизма. Тем более что тревожить здоровый сон внучки баба Дуся, конечно, не будет, уйдет тихо, как мышка. Скажем, час – полтора на окулиста, еще час на поездки по городу и очереди, оформить заказ на очки – ерунда, теперь моментально делают, пара – тройка магазинов как минимум, скорее больше, электричка – получается, что уже к четырем, максимум к пяти она вернется. А Женька, когда удавалось-таки уговорить ее утречком на плотину сбегать, едва к одиннадцати приходила. Ну, пусть она в десять просыпается примерно – плохо, совсем впритык по времени получается. Тем более первый раз. Валя хотела устроить это ответственное мероприятие несколько иначе, может быть даже не у Жени. Но уж очень случай был ценный, не хотелось ее с настроя сбивать. Решила заглянуть в девять, а там по обстоятельствам.

Еще только взглянув через забор на дом, Валя обрадовалась – дверь была не заперта, Евдокия Николаевна никогда бы так ее не оставила. Женю она нашла в беседке. И сразу почувствовала, что та ее ждет. В роскошном пушистом темно-красном махровом халатике, подогнув босые ноги под себя, она сидела в углу диванчика. Волосы чуть влажные, должно быть, совсем недавно из душа. Большущие карие глаза лучились теплом, немного страхом, любопытством, ожиданием и какой-то неожиданной покорностью. Валя присела рядом, взяла ее за руку, посмотрела ей в глаза.

– Ты такая красивая, Женечка, как русалка, у тебя такие волосы… шейка такая точеная, плечики… Так и тянется рука потрогать, – она нежно, очень осторожно провела рукой по влажным кудряшкам, – я так хочу тебя, просто голову теряю.

Валя бережно но настойчиво потянула Женю за руку.

– Валечка, милая, можно мы здесь, пожалуйста! – Женька едва шептала. – Не хочу в дом.

– Тут негде, диванчик узенький совсем, – Валя постаралась говорить ласково, соображая, как они будут выглядеть в этом стеклянном аквариуме, едва прикрытом тюлевыми занавесками.

– Не надо, я диванчик раздвину, если хочешь, он старенький, но крепкий еще. Только не надо в дом, я не смогу там, это все равно, что бабушку позвать.

– Хорошо, хорошо, – решилась, наконец, Валя. Она чувствовала, что сейчас не время настаивать.

Женя соскользнула с дивана, потянула Валю за руку.

– Ну, встань же, на минутку. Я быстро.

Диван разложился легко, как будто давно ждал этого момента, лишь чуть скрипнул, раскрываясь как крылья огромной бабочки. Женя тут же юркнула к самой стене, снова села, подобрав под себя ножки, и выжидательно, нежно посмотрела на Валентину.

– Какие ручки у тебя, кожа такая бархатная, ты меня с ума сводишь, Женечка.

Валя опустилась рядом с ней, очень бережно провела рукой по юному личику, осторожно спустила с плеч Жени халатик, развязала пояс, нежно погладила плечи, руки, и, наконец, отважилась поцеловать в губы, осторожно, совсем слегка.

– Валечка, ты же не сделаешь ничего…. Такого… не сделаешь со мной. Правда? – едва слышно пролепетала Женя.

– Не сделаю. Правда. Нам будет очень хорошо. Ты такая сладкая…

Ласково и чутко Валины руки скользнули по девичьему телу, отыскивая чувствительные местечки. О, как же она обрадовалась, когда ощутила под пальцами едва заметную дрожь нежной бархатистой кожи, окруженной призрачным золотистым сиянием. Валя почувствовала приближение знакомого сладкого безумия и радостно пошла на встречу ему. Ее пальцы, ее губы теперь жили своей собственной жизнью, прикасаясь, щекоча, лаская, то едва ощутимо, то сильно и требовательно. И сладкое тело Женечки отвечало на эти призывы, изгибаясь, подрагивая, толчками напрягаясь. Сознание превратилось в цветную круговерть ярких мелодий, переплетенных обрывками полузабытых стихов, смутными воспоминаниями, ощущениями. Валя быстро скинула одежду, всем телом прижалась к Жене, слилась с ней в долгом глубоком поцелуе, выпила его, как родниковую воду, ее рука нежно скользнула вниз, по животу, погладила полные бедра, ужом скользнула между них, влажные пухленькие прохладные губки послушно раскрылись под пальцами, дальше! Как горячо! Как нежно!

Губы скользнули по щеке, потеребили игриво мочку уха, теперь вниз, долго, страстно мяли складочку кожи у основания шеи, чувствуя ответную дрожь, ощущая прерывистое дыхание, еще ниже, пышная, невыносимо сладкая грудка с неожиданно темными, твердыми, упругими сосочками…

Они забыли обо всем, теперь существовало только два юных тела, сведенных сладкой агонией. Валя соскочила на пол, встала на колени перед диваном, зарылась лицом в мягкое податливое тепло, заставляя его дрожать, пульсировать, трепетать, чувствуя, что уже не в силах сдержать себя, она причитала: «Нет! Ну же, нет! Не сейчас! Еще чуть-чуть, пусть она, она!…» – Женя прогнулась дугой, опала и снова изогнулась, трепеща.

– Ум-м-м-м-м-м!!! Все! Все, хватит, не надо! Не надо больше… М-м-м-м-м-м-м!

И Валя отпустила ее и себя, позволяя сознанию померкнуть, рассыпаться облаком хрустальных брызг, электрическим разрядом разлиться по всему телу.

– Валечка, милая, обними меня, – шептала Женя, – я хочу тебя чувствовать всю-всю. Иди ко мне.

Они долго лежали вытянувшись, прижавшись друг к другу, ощущая друг друга всем телом, нашептывая что-то неразборчиво-нежное. Валя едва смогла встать, тело, приятно ватное, расслабленное, отзывалось не сразу, не позволяя делать резких движений. Она неторопливо оделась, дошла до дома, нашла на кухне большой стеклянный графин с холодной водой, одним махом влила в себя целый стакан, налила еще, и этот выпила уже спокойнее, наслаждаясь прохладой и вкусом чистой воды.

Когда Валентина вернулась с графином и чистым стаканом в руках, Женя, все еще совершенно нагая, лежала на животе, подложив руки под щеку, вся порозовевшая, спина влажно поблескивала капельками пота.

– Хочешь водички?

– Ох-х-х… Да-а-а… Хочу…

Валя плеснула воды в стакан, подала его Жене, наклонилась, провела рукой по спине от шеи вниз и только тут заметила на чудной полной попке тонкие коричнево-зеленоватые полосочки.

– Что это?

Женька неожиданно быстро повернулась на бок, по ее лицу пробежала тень смущения, она колебалась, о чем-то размышляя, взгляд стал серьезным, оценивающим.

– Это от розог, Валечка. Я думала, уже прошло, не посмотрела как следует.

– От розог?! Неужели баба Дуся твоя до сих пор может…

– Да что ты, Валечка, ей в голову никогда не приходило. Понимаешь, я не первый раз вот так… Улетаю… То есть именно так, как раз, первый, а вообще… Ну, я от порки тоже могу. Только это совсем по-другому, с тобой это как пирожное, сладкое-сладкое, со взбитыми сливками, а там… Даже не знаю… как шашлык острый, горячущий, с углей только, так что шампур едва держать можно. Но в том-то и прелесть…

Валентина давно уже считала себя человеком сексуально просвещенным и раскованным, но тут пришел ее черед удивляться. Она с недоверием смотрела на Женьку, понимая, что та не шутит.

– А кто он и как вы вообще?..

– Только ты мне пообещай, пожалуйста, что ты не разболтаешь и ничего ему не сделаешь. Он, знаешь, такой человек замечательный, я так его подвести не хочу. Я только потому и не сказала тебе, и следы прятала, а так-то я очень водоплавающая. Ты не обижайся только. Обещаешь?

– Обещаю, если он тебе ничего плохого сам не сделает.

– Ну, что ты! А потом у нас с тобой о плохом может разное быть представление. Вот он когда меня сечет, так больно очень, я кричу, подскакиваю, извиваюсь вся. Но мне же не плохо. Я бы даже очень огорчилась, если бы он на середине остановился. Так что ты мне просто так пообещай.

– Ну, хорошо, обещаю просто так.

– Вот и замечательно. Только об этом не расскажешь особенно. Он здесь живет, его мама, старенькая уже, с бабой Дусей с детства дружит. Мы у них в гостях бываем время от времени. Вот позапрошлым летом тоже зашли как-то раз. Ну, ты знаешь, я заводная. Мне их треп про кабачки и клубнику слушать не интересно, пока они о всякой ерунде говорили, я по участку прошлась, под ноги не особенно смотрела, потоптала кое-что, и тут он меня нашел. Вывел на тропинку, посмотрел на меня строго, говорит: «Высечь бы тебя хорошенько!» – я, конечно завелась, спрашиваю его, как же это он меня собрался сечь? Он говорит, что по голой попе розгами. Ну, уж тут я сразу придумала, что, говорю, трусики снять? Он хитро улыбнулся, смотрит на меня, говорит: «Снимай!». Я, как ни в чем не бывало, снимаю трусы, из-под юбочки, так что ничего не видно, только чтобы подразнить его, и ему показываю. А сама довольна – интересно мне очень, как он теперь выпутываться будет. – Женька на секунду запнулась, посерьезнела: – Не стал он выпутываться, отвел меня в сарайчик, велел на лавку лечь – я сама легла, ты не думай, из вредности, наверное, и сама юбку задрала. А он меня привязал и высек. Ой, Валечка, так выпорол, сначала тихонечко, и не больно почти, потом все сильнее, я как вспомню, мне так и хочется снова на той лавочке оказаться. С тех пор хожу к нему. Зимой лета жду, дождаться не могу, только чтобы сюда приехать.

– Так он кто?

– Ну, хочешь, я тебе его покажу? Или нет, погоди, я такое придумала! Хочешь посмотреть, как он меня сечь будет?

Валя неуверенно кивнула.

– Тогда идем, я сейчас.

Едва накинув халатик на плечи, Женя кинулась в дом. Минут через десять она вернулась, уже одетая в легкое летнее светло-бежевое платье, с небольшим пакетом в руках.

– Вот смотри, – Женька распахнула пакет, демонстрируя пустую консервную банку из-под томатной пасты и старомодный ключ, – это от замка висячего на его сарае, а банка – мой знак. Видишь?

Валентина повертела банку в руках – самая обычная жестяная банка, крышка с одной стороны начисто срезана, на дне чем-то твердым, гвоздем, похоже, нацарапана буква «Е».

– К нему еще две девочки здешние ходят, я их знаю, но мы на людях виду не подаем, он в школе работает, если шум поднимется, его не только уволят, но еще и судить будут, а мы же сами хотим, что же делать, если мы такие, и он такой. Идем, я покажу.

Они вышли за калитку, дошли до конца улицы, свернули на Кооперативную, с нее на узенькую тропинку, протоптанную позади выходящих на Вокзальную участков. Женя остановилась у давно не крашеного забора, огляделась и бросила банку прямо на дорожку у сарая, неопрятной серой грудой досок расположившегося в углу участка.

– Все, пошли. Завтра утром зайдем, посмотрим. Ты приходи пораньше прямо на угол Кооперативной, в десять приходи, хорошо?

– Приду.

– Тогда до завтра. Пойду делать вид, что я примерная внучка.

На следующий день Валя пришла за полчаса до назначенного времени, сразу свернула на тропинку и еще издалека увидела вчерашнюю банку надетой на одну из балясин знакомого забора. Подумав минутку, она прошла мимо, как бы невзначай оглянувшись на участок, но ничего особенного не заметила и банку трогать не стала. Женька, разумеется, опоздала. Едва они поздоровались, она ухватила Валентину за руку и потащила к забору.

– Так, какая от угла балясина? Сейчас… Двенадцатая, да, точно, – она сунула банку в пакет. – Он меня завтра будет ждать с двенадцати до часа. Пошли, ты после обеда заходи к нам, в «Монополию» сыграем, а завтра сюда приходи пораньше, и оденься так, чтобы не страшно было испачкаться. Мы заранее залезем, и я тебя в сарае спрячу. Тебе все видно будет.

Вечером все было как обычно, Женька, веселая и беззаботная как птичка, ни словом не обмолвилась об утренних шпионских похождениях, зато с треском проиграла три партии подряд, ничуть не огорчившись при этом. Глядя на нее, Валентина вспомнила, что уже видела ее такой пару раз, но не могла понять, чем вызваны столь радужное настроение и прилив добрых чувств ко всему окружающему.

Утром Валя без всякого будильника проснулась очень рано, удивляясь странному, совершенно не свойственному ей волнению, здорово мешавшему сосредоточиться, напилась чаю, поразмыслив, решила надеть старые заношенные джинсы, и рубашку-ковбойку. В таком виде она явилась на угол Кооперативной, думая, что опять придется долго ждать Женьку. Она ошиблась – Женя уже была там, и, похоже, довольно давно. Вместе они прошли по тропинке к забору, Женька спокойно раздвинула две едва висящие на гвоздях балясины и пролезла на участок, своим ключом открыла замок, повесила его на ручку двери и заперла. Потом махнула рукой Вале и быстро прошмыгнула в сарай.

Валентина очень удивилась, увидев, что сарай внутри почти пуст. Никаких банок, лопат, обрезков труб и прочего хлама, только крепкая, высокая длинная скамейка, самая простая – гладко струганная половая доска–сороковка на широко расставленных ножках из обрезков бруса, кадушка, в которой мокнут прутья разной длины и толщины, большой сундук в углу. Два окошка, видимо так ни разу и не мытых за долгую свою жизнь, каким-то чудом давали достаточно света.

– Ты, Валечка, девушка крепкая, я думаю, у тебя получится. Залезай на сундук, а с него попробуй забраться наверх, видишь, там нет потолка настоящего, только доски прямо на балки под крышей сушиться сложены. Ты на них ложись, раздвинь щелочку и смотри. Только лежи тихонько и не ерзай – там пылищи полно, и доски корявые, мигом занозишься, – Женя критически оглядела ладную высокую Валентину. – Ну, давай, он и пораньше заглянуть может, и косу подбери свою замечательную, под рубашку ее заправь, что ли, а то зацепишься еще.

Залезть на доски прямо с сундука Валя не смогла, немного не хватило роста, но они быстро догадались поставить скамейку одним краем на сундук, другим на пол и дело пошло. Ругаясь вполголоса Валентина проползла по доскам и улеглась напротив большой щели.

– Женька! – позвала она. – Ставь скамейку, ага, чуть к окну. Во, правильно, отлично видно.

– Все, лежи, я сейчас приготовлюсь и ждать буду, а ты лежи тихо.

Женя отрыла сундук, вытащила из него моток бумажной веревки, оторвала кусок примерно в метр, достала старую газету, расстелила ее на полу рядом со скамейкой. Набрала из бочки штук семь-восемь прутьев. Два толстых и длинных прута сразу отправились на газетку, из остальных она связала пучок. Потом снова залезла в сундук, вытащила потертый полукруглый диванный валик и три мотка толстого, почти в палец толщиной, плетеного шнура, уложила валик поперек лавки, примерно посередине. Спокойно, словно в школьной раздевалке, скинула босоножки, сняла блузку, юбку, лифчик, стянула трусики, аккуратно сложила все на сундук. Подошла к скамейке, легла, потом слегка привстала, поправила валик, так чтобы он пришелся как раз под попку, немного повертелась, устраиваясь поудобнее, наконец, вытянулась и замерла, уткнувшись лицом в согнутые руки.

Валя не могла оторвать взгляд от юного девичьего тела, такого покорного и беззащитного, трогательно обнаженного, такого очаровательного, нежного, чуть золотистого в падающих из окна солнечных лучах, словно ореолом окруженного танцующими в воздухе пылинками. Она так и не поняла, как долго им пришлось ждать. Ей даже показалось, что Женя задремала – настолько расслабленной была ее поза, так безмятежно и ровно она дышала.

Дверь скрипнула, Женя приподняла голову, оглянулась на звук.

– Ой, Павел Петрович! Здравствуйте!

– Здравствуй, Евгения. Ты, я вижу, все такая же егоза.

Высокий темноволосый мужчина, на вид лет тридцати с небольшим, осторожно погладил Женю по шейке и плечам, поднял с газеты моток шнура. Женя послушно протянула ему руки, и он уверенно связал их под скамейкой. Отошел немного, критически осмотрел свою работу. Женя пошевелилась, опустила ноги по обе стороны скамьи, и он также спокойно и неторопливо, основательно, привязал их за щиколотки к толстым деревянным ножкам лавки, низко, почти у самого пола.

– Не туго?

– Нет, что вы. Очень хорошо, – Женька промурлыкала это как котенок.

– Тогда начнем потихоньку.

Мужчина взял в руки пучок из прутьев, провел им по голой спине Жени, по пухленьким ягодицам, бедрам. Несильно, почти без замаха, хлестнул, потом сильнее и снова. Валя видела, как под ударами тело розовеет, наливаются румянцем чуть припухшие полосочки. Женя лежала смирно, почти неподвижно, лишь изредка чуть вздрагивая от ударов, только дыхание стало более частым и шумным. Постепенно девичья попка приобрела ровный яркий горячий пунцовый оттенок. Павел Петрович отбросил порядком измочаленные прутья, взял толстую длинную розгу, на пробу свистнул ей в воздухе над распростертой на лавке девочкой – Валя почти физически ощутила, как Женечка вжалась грудью в скамью в ожидании удара.

С громким шелестом розга опустилась на пылающие ягодицы, Женя вздрогнула, судорожно потянулась всем телом, тихонько застонала.

Мужчина неторопливо обошел скамейку, любуясь набухающей темно-багровой полосой, хорошо заметной даже на основательно раскрасневшейся попке. Высоко замахнулся, гибкий прут со свистом разорвал воздух. Следующий удар пришелся чуть ниже.

– Ум-м-м-м-м-м!.. – Валя увидела, как рельефно проступили на Жениной спине напряженные мышцы.

Опять неторопливый обход скамейки. Взмах, шелест розги. Прут глубоко впился в складочку у самых ножек и остался там. Женя вскрикнула, прогнула спину, высоко подняв пылающую попку. Валя едва не закричала одновременно с подругой, руки непроизвольно сжались в кулаки, и тут же ее обожгла неожиданно четкая и ясная мысль: «Господи, Женечка, да ты же почти также кричала и извивалась в моих руках два дня назад».

– М-м-м-м-м-м-м-м! – глубокий, долгий стон, в нем была боль, но не только, куда сильнее в нем слышалось наслаждение, предчувствие того сладкого момента, когда волна возбуждения накроет с головой и отринувшее разум тело само завершит начатое. Теперь Валя это чувствовала.

Отбросив сомнения, она откровенно любовалась извивающейся под обжигающими ударами подругой. Она словно прикоснулась к ее ощущениям, пропиталась ими. Рука Вали невольно потянулась под поясок джинсов, но доски опасно зашевелились, и это немного остудило ее. Она вновь приникла к заветной щели.

Розга снова опустилась на самые вершинки ягодиц, глубоко промяла их и надолго замерла, вдавленная в тело.

– А-а-а-а-а-а-а-а!!! М-м-м-м-м-м-м! – Женя рванулась так, что путы глубоко впились в тело. – М-м-м-м-м-м-м!…. Еще! Сильнее-е-е-е-е!…

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Покрытое испариной тело Женечки затрепетало как флаг на ветру, она вся напряглась, прогнулась, на мгновение опала и снова прогнулась. Розга с маху вонзилась в ягодицы, но этот удар уже не мог ничего изменить, казалось, Женя даже не заметила его.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а! Ум-м-м-м-м!….

Мужчина опустил прут. Наклонился, поцеловал Женю в кудрявую макушку, присел у лавки – Вале показалось, что у него слегка дрожат руки – быстрыми движениями развязал, почти сорвал, веревки. Еще раз чмокнул Женечку в лобик, зашептал ей на ушко что-то ласковое, не в силах оторвать взгляд от иссеченной попки. Потом встал и молча, не оглядываясь, быстро вышел из сарая.

Женя осторожно боком сползла со скамейки, выпрямилась.

– Слезай, Валечка, все уже. Так бы и лежала здесь, но нам идти надо.

Ленивыми тягучими движениями, словно нехотя, Женя натянула на себя одежду, прислонилась спиной и затылком к стене, закрыла глаза. Валя спрыгнула на крышку сундука, с нее на пол, подошла к Жене, нежно погладила ее по щеке, поцеловала.

– Милая, замечательная Женечка, я, кажется, поняла, почувствовала, я вижу, как тебе хорошо.

Они отправились прямо к Жене, сразу забрались в беседку. Баба Дуся едва уговорила их пообедать, а вечером, когда они остались одни, Валя притянула Женечку к себе, быстро, словно манекен, раздела ее, уложила попкой вверх себе на колени и долго нежно гладила темные разводы.