Уф... Вот видишь, вроде и снега было немного, а как привалило калитку. У нас специально из-за этого даже над калитками вроде крыши – а то иной раз утром без лопаты не прогребешься. Давай толкать вместе – я же тебе не трактор! Ладно, путь будет тракторенок... Ну, вот, во дворе тоже сугробы. Дом без присмотра всего неделю, а лопатой теперь махать – на целый день. Ничего, как-нибудь проберемся к крыльцу – нам не на парад. Да, высокое – в старину дома не тяп-ляп делали, вон какие валуны у фундамента: даже сугробы не до конца прикрыли.

Из чего сруб? Лиственница, само собой. Она же не гниет, из нее недаром даже Венеция... Ой, прости, знаю что знаешь, а у наших половина и слова Венеция слыхом не слыхивала... Сам ты сноб – просто вот ты про Венецию слыхал, а живого соболя в глаза не видел. И как пули в крышечке из под «бздеколона» делать – не знаешь. А такие разрывные выходят, что Батюшку наповал кладут. Не, Хозяин – это тигр, в наших местах не водятся, не Уссурийская тайга. У нас так медведей зовут. Ну, и Топтыгой, бывает, как в сказках, или Бером, если по-старому, а так все больше Батюшкой. Уважительно. Даже шатуна зимнего чаще Отчим кличут... Ладно, это у меня от смущения слова не в ту сторону идут, разговорилась не по делу... Проходи, гость дорогой, уважь хозяйку!

Да в дом проходи, чего ты в сенях разуваешься! Звиняйте, господин-барин, тапочек не предусмотрено, бери-ка чуни... Вот же чунька городская! Чуни – вон они, ну, валенки обрезанные! Да проходи же, чего ты там увидал? Ну, конечно, как же – тебе, да не увидать-то: ну да, это и есть та самая кадушка, где розги мочат. А зачем специальная? От огурцов рассол все равно остается, вон и сейчас там огурчики наполовину, а сверху лоза красноталовая мокнет. Экологически чистый продукт, прямо с куста... Я же тебе кусты показывала, когда мимо проезжали – ну да, по-над берегом речки он и растет. Причем тут санитария? А зачем их после порки снова в рассол? Лоза не плетка, на одну порку всего готовят. Ага, вот сейчас тебе возьмет и «сохранится» – это смотря как пороть. Если в игрушечки играть, так и до пенсии одного прутика хватит. А если пороть, так с десяти ударов хоть самый моченый-перемоченый прут в лохмотья. Лозы-то не жаль...

Давай к столу, гость почтенный, с дороги и с устатку настоечку не грех. А чего это у тебя глазки на лобик? Говорила ведь, что в клюквенной за шестьдесят градусов, а ты ее смакуешь, как мартини недосушенный... Ай! Ну, чего дерешься, и не клади ты меня на свои коленки, мы же не все еще посмотрели... Ай! У-у, рука тяжелая, ровно как у деда Никанорыча, царствие ему Небесное. Тот тоже пятерней припечатывал «попную деталь», словно лопатой. Ну, никакой нежности… Ай! Как это – причем нежность? Никанорыч, царствие ему легкое и светлое на Небеси, перед тем, как ума впечатывать, всегда ладонью оглаживал. По голове погладит, по волосам, бедра словно кругом обведет – ладони жесткие, мозоли как камешки, а все равно сладко и нежно... Аж потом и не обидно, даже если с потяжкой прутья вписывал. Девчонка не корова, чтоб попусту молотить, ее даже в большом гневе можно ладошкой погладить или даже поцеловать, чтобы знала: от любви секут, а не от бесовства. М-м-м... Ну, погоди, нетерпеха! Я и сама уж голову с тобой теряю – так и до колечка недолго...

Не про то кольцо подумал, и брови не сдвигай: я вон про то говорю, что в потолочную балку ввернуто. Давай-давай, угадывай со ста раз, для чего оно там! Все тебе «девайсы» на уме! Тут до девайса еще лет пятнадцать... Не понял? Господи, ну какой ты у меня... чуня городской! Под это кольцо колыбельку подвешивают. А как выросла девушка и колыбелька без надобности, под это же кольцо руки поднять можно. Вожжами стянут у кистей, свободные концы в колечко, поддернули – и стоишь себе в струночку. Как струнка и звенишь в голосок, пока мокрой лозой все грешки на спине и попе распишут. Но это чаще зимой, потому как в доме проще на лавке разложить, а «струнку» – на дворе. Там простора больше.

Ой, ну какой ты смешной! Конечно, голышом! Какие там тебе «маечки до пупа», кого волнует «повышенная эротичность»! Ты еще гольфики закажи, слегка приспущенные... Или стрингечки. Это же не секс-шоп, это нормальная порка. А пороть надо всегда голых, чтобы через чистое тело, открытое, и душа побыстрей очищалась. Порка не ради порки, а ради пользы.

О-ох... Горячие какие губы... И руки... Ай, погоди... Ну, погоди ты чуток... Ну, с чего ты взял, что я уже в ночнушке? Это сарафанчик такой... Давно его не надевала, нравится он мне. Легонький, короткий и видишь какой простенький – слегка расшивочка у ворота, по подолу узорчик, и все. Чистенький, светленький. Под ним что? Не что, а кто. Под ним только я... вот, гляди. Ну, хоть бы отвернулся чуток, гляделки твои бесстыжие! Да, ты прав... снимешь его сам...

Нет! Нельзя на кровати... На кровати секут только жен любимых, да очень редко девок – отец до замужества. А полюбовниц, как я у тебя, на супружеской кровати сечь неможно. Грех дому выходит...

Да, твоя воля... Всю кадушку сюда принесу. Подыму, не переживай. А вот лавку тебе придется двигать – тяжела больно. И со шнурками этими не возись – вон там на скобе как раз для такого дела толстые веревки висят. Тонкие – следы оставят, будто от наручников каких, а толстые в самый раз. Сам ты посередке лысый! В этом месте я веревку, если уж совсем невмоготу, кусаю. Зачем орать, коль стерпеть можно...

Дверь за щеколду? А зачем? И занавески можно не дергать зря – окошки все равно в инее, ничего не видно. Да и кому тут дело, как и за что девку порют... Нашел невидаль!

Ну вот, мы с тобой и почти дома. Лавка, кадушка с розгами мочеными, веревки, снимай с меня сарафанчик и позволь лечь. Почему почти? Потому как дом этот тебя еще не принял... Сам поймешь, когда примет.

Сколько розог? Чунька ты моя... Ну, как есть – чунька. Сколько решишь, столько и будет. Моя воля кончилась, когда волосы перед тобой с груди сняла.

...У тебя тоже хорошие руки. Сильные и жесткие. И гладить умеют. А теперь покажи мне, как они умеют наказывать!

М-м-м... М-м-м!!! Как плохо... что... ты! только! на! три дня-а-а!!!