– Долго же ты шла. – Старуха у печи даже не обернулась на легкий скрип дверей. – Суетность молодая... Да ладно уж, из памяти не выжила, сама такой была.

Леська кашлянула, осторожно кланяясь в согнутую спину:

– Бабушка Медвяна, это я, Леся.

– Знамо, что ты... Тебя и жду.

И повторила:

– Ходишь вот долго. Могла уж и не застать.

– Ой, а вы куда-то собирались? Может, я потом зайду?

– Мне уж только на тот свет собираться. Зайдет она... Зайдешь лет через сто, куда денешься! – бабка наконец обернулась, разбежались морщинки улыбки.

– Ой, да что вы, бабушка Медвяна, удумали тоже – на тот свет! Скажете тоже... Я вам вот гостинцев привезла, не откажите...

– Сядь, егоза. Гостинцы... К столу садись, говорят, пока сиделка терпит! Недолго ей сидеть в покое... или уже с дороги тетка всыпала прутов? Ишь, как маков цвет зарделась! И глазищи свою хитрющие к полу-то не опускай: я тебя за сто верст чую, и все твои девкины выверты за сто лет вперед узнала.

– Или за двести? – даже не вслух, а про себя ляпнула Леська – возраст Медвяны был загадкой даже для древнего как мир деда Феофила, который знал всех, все и вся.

– Может и за двести, – тут же ответила Медвяна. – Кто их считал, года... А нашто их считать? Травушки какой по стебелечку в какой отвар – вот тут счет нужен, сколько томить над паром аль как заваривать – тут тоже без счету никак… А года... Нашто они... – то ли Леське говорила, то ли себе, подхватывая из печи закопченный низкий кувшин. Тяжело бухнула его на выскобленную столешницу, хищно потянула носом. – Везучая ты, девка. В самый раз зашла! Еще бы часок – перестоялись бы травки!

– Так вы и вправду знали, что я…

Медвяна глянула без улыбки:

– Вправду. А про двести годков… Может, тоже вправду. Оно тебе знать пока не велено.

И сразу, без околичностей, попутно выкладывая на край стола чистое полотенце:

– Значит, не пришел к тебе снова Бер-батюшка... И у Камня ждала, и на Светень-озере… И кликала, и обижалась… А его нет и нет… А сердце зовет, да?

Леська молча кивнула.

Медвяна сухими пальцами приподняла ее подбородок, вгляделась. Леська дрогнула, но взгляд выдержала. Бабка пожевала губами, медленно провела рукой над головой девушки. Потом еще раз, еще. Наконец, решительно кивнула и проворчала под нос:

– Значит, так и быть тому. Все одно ведь не утерпишь, на тайные тропы полезешь, лучше уж со мной...

У Леськи хватило ума смолчать. Про тайные тропки, что в судьбу, в человечье «завтра» ведут, даже Черные Скитники говорили шепотом да с оглядкой – ступить туда вроде как и можно, однако назад в своем уме и здравии ох мало кто возвращался!

Эхом отозвалась на мысли Медвяна:

– Еленьица вот тоже полезла. Говорила дурехе, что в омут спотыкнется: а она все смехом да смехом – мол, любовь выведет. Вывела... Люби теперь хто хошь...

Леська поежилась, словно дом холодным сквозняком продернуло: с детства помнила, как ходила по хуторам поразительно красивая женщина по имени Еленьица – с волной роскошных волос, что даже ветер не путал, стройная и гибкая, в просторной холщовой рубахе и с пустыми, страшными глазами, где навсегда застыл немой крик. Ее кормили, поили и старались побыстрей со двора спровадить – за юродивых Бог горой стоит, а Еленьица – та с тайной тропки споткнулась, выжгло ей в одночасье и разум и душу. Не Божий промысел, а грех не снятый. Говорили, шепча и на образа оглядываясь – мол, хотела на тропках суженого разыскать. Не пускали ее в тайное, трудное дело Скитники, отговаривали, даже на правеж к кресту под плети ставили – все одно ушла. Ушла и не вернулась – телом тут, а душой в омуте.

Медвяна помолчала. Дождалась, пока Леська образ Еленьицы с глаз отгонит.

– Боязно?

– С тобой – нет, – честно выдохнула Леська. – Проведешь?

– Поглядим. Туда чистой иттить надо.

– Я с утра и в баньке была уже, а вообще...

– Ты дурочку мне не коси! В баньке она была! Ровно не понимаешь, о чем я.

Леська покорно кивнула – понимала. Набрала в грудь воздуха – чтобы рассказать о потаенном, греховном или сердечном, но Медвяна сурово сдвинула брови:

– Слова побереги. Они мне того, как шелуха. Все одно сама все увижу. – И без перехода, в своей резкой манере: – Остыл отвар. Скидай свои городские тряпицы...

Прошелестело платье, щелкнул замочек кружевной «анжелики», что-то проворчал бабкин говорок по поводу трусиков – «вот ведь удумают... голого больше чем надетого...» – и Леська покосилась на окошки избы.

Медвяна поняла, согласно кивнула и коротко повела рукой – словно темной пеленой, как туманными шторами, окутался домик. Леська беззвучно охнула: «Глаз отвела! Ну, бабуля! Ну, Медвяна!!!»

Медвяна усмехнулась одними глазами – дескать, эка невидаль... – Ничо вы, молодые, не знаете да не умеете. Все бы вам сказки да глупости. Хранцузы шли, я вот так, отводом, двоих наших, подраненных, прямо у дороги упрятала. Один, правда, помер, сердешный, а второй оклемался. Красавчик был! Из этих, гусаров... Усы и все остальное… Ну все как положено! – Медвяна приговаривала, поворачивая узловатыми пальцами Леську за плечи и внимательно оглядывая фигуру девушки.

– Французы?! – вытаращилась Леська. – Может, немцы?

– Что я тебе, дурочка лесная – француза от немца не отличить? Немцы до нас не дошли, это же на полторы сотни годков попозже было. Мы уже тогда в тайгу убрели, всеми скитами... а те французы были, точно. Гусарику моему, Пантелеюшке, ты бы, девка, хорошо приглянулась! Округ сосков крупное – он это любил... Говаривал, чтоб младенчик ртом не мог закрыть – тогда девка самое то! И целовал, показывал, как это младенчику в радость... Ох, Пантелеюшка, ну все при нем... Ну, гусар гусаром... – Леська стояла спиной, но словно увидела, как юной девицей покраснела Медвяна, как лучиками разбежались миллионы морщинок...

Бабка провела ладонью по гибкой спине, неодобрительно цокнула языком:

– Ну что за дурища твоя тетка, прости господи на недобром слове! Кто же так девку стегает? Сплошь захлесты к грудям... – еще раз потрогала слегка притихшие рубцы розог, огладила тугой зад: – Вот тут бы и выстегивала, сколько надо... Голыши ядреные, крепкие – секи себе знай...

Повернула Леську снова лицом, отвела за спину волосы. Затеплила свечку, снова повела рукой, сгущая сумрак так, чтобы в нем светлым пятнышком только Леська и оставалась. Протянула тяжелый черный кубок:

– Глотни...

Подождала, пока та не пошатнется, поддержала под руку и опустила на коленки, на чистый дощатый пол. Вгляделась еще раз в глаза, зрачки в зрачки, и резко плеснула из кубка прямо в лицо. Леська задохнулась, открыла рот, вздохнуть не смогла, волной боли скрутило омертвевшую грудь, еще сильней вздохнула... Не могу! Еще сильней!

Ухнул воздух в голодную грудь, открыла глаза, оперлась о заботливую твердую руку:

– Не споткнись! Ровней ступай. Вот так... Глянула под ноги – уже и не пол, а словно песочек натоптанный. По бокам не видно, как в мареве все туманном, а тропочка замысловатым изгибом за камень. И камень не камень – ровно церковь старая-старая, из воска лепленная, вся оплыла от веков. Себя как со стороны увидела – в тонкой вышитой рубашечке, разве что повыше и волосы подлиннее... Ой, это не я... Это же Медвяна!

Та сверкнула белозубо:

– Что же я тебе, с рождения бабка? Тут же согнала улыбку: – Под ноги гляди, непутевая! Помни, где ходим! Переступи...

Узловатый корень шевельнулся как живой, Медвяна сердито притопнула босой ножкой:

– Сгинь, коряга! За грош удавился, вот теперь корнем ползает, всех за ноги хватает... Скот был, а не человек...

Испуганно чуть не перепрыгнула корень, Медвяна снова одернула:

– Ровно иди! Распрыгалась! Тут хотя и нестрашно, мы к Долгим Тропкам и не подходили пока... Сначала в Кривень-родник...

Слева в тумане мелькнуло до боли знакомое лицо – но присмотреться толком не успела, Медвяна взмахнула рукавом:

– Поди в туман, не к тебе пришли!

Справа зеленым пятном лужочек, цветами невиданными заискрился. Распрямилась там девушка, что венок плела – юная, словно солнцем пропитанная, с озорной улыбкой и тугой косой поверх простенькой рубашечки. Подбежала, коснулась губами щеки Медвяны, любопытно стрельнула глазами на Леську и зарделась, парочку тонких стебельков Медвяне протягивая:

– Вот, как ты просила.

– Спасибо, Любавушка. Травница ты моя... Как ты тут?

– Мне хорошо! Тут травушки много, и такие все разные! И степняков страшных больше нету! – улыбнулась девушка, а Леська с ужасом видела под левой грудью дыру на рубашке – и словно знала, что на обратной стороне такая же, где тяжелая стрела насквозь девушки вышла... когда же это было?

Обогнули камень-церковь, полосами туман раздвинулся – сбежала тропка к маленькому голубому озерочку. То ли на пеньке, то ли на камушке сидел, дремал, ружьем подперевшись, старый солдат. Хотя совсем и не старый – только какой-то ненастоящий, таких уж нет... Как со старой картинки – ремни наперекрест, табакерка, сабля и усы кольцами! Завидел идущих, ружье грозно взял и тут же в улыбке растаял:

– Медвянушка, ненаглядная моя!

Опустила Леська глаза – они так прижались, так приникли друг к дружке, он так ее руками оплел, а девушка-Медвяна так жарко к устам приникла… Теплой волной повеяло, душу омыло. Стояли посреди тропки, в миру и вне мира, и потревожить, понимала Леська – грех тяжкий. Чуть в стороночку шагнула, чтобы обойти, и всколыхнулся короткий вскрик Медвяны:

– Застынь!

А солдат широкой ручищей, как кутенка, за шиворот из туманной полосы выдернул. Круглым ужасом глаза Медвяны, суровым укором глаза солдата:

– Ну, куда ты, дуреха?! С тропки пол-шага – и обратной дорожки-стежки не будет!

– Я хотела… Не мешать… – отходя от налетевшего страха, пролепетала Леська.

– Так иди прямо. Это вон то озерко. Искупнись – оно и очистит.

Не поняла. Потом поняла. Осторожно шагнула – и прошла сковзь Медвяну, прошла сквозь солдата, в спину шепот ласковый и быстрый – иди, девочка, иди… Родник ждет. А мы с Пантелеюшкой тоже… обождем. И еще что-то, в поцелуе угасшее…

Не оглядывалась. Осторожно, шажок за шажком, по тропке к озеру. Сорочка, такая же что на Медвяне, словно сама с плеч скользнула. Нагая вступила в воду. Глаза прикрыла... Что с ней делал Кривень-родник, не знала, да так и не узнала.

Очнулась, когда позвала Медвяна. Подошла к Леське, подняла с бережка брошенную сорочку и тихонько, воды не замутив, по краешку словно ряску накипевшую сорочкой и собрала:

– Вот что на тебе было, девица-подруженька... Нам пора.

Только на полшага замедлились возле Пантелея, а он словно и не видел нагую Леську, только Медвяну искали глаза солдата. Взял ружье на караул, серьезно пожелал:

– Легких Путей, милые.

– И тебе, Пантелеюшка. Жди меня, не последний раз видимся.

– Жду, Медвянушка, медвяная травушка... Жду... – отголоском эха прокатилось сзади и снова захлестнуло грудь мертвым воздухом, снова теменью ударило по глазам.

– Приходи! Приходи, девка! – Медвяна трясла за плечо.

Леська судорожно вздохнула. Открыла глаза. Оглянулась. Беспомощно глянула на бабку:

– А это… все было? или будет? или...

Та коротко махнула рукой, велев замолчать. Кинула на пол перед так и стоявшей на коленях Леськой тонкую белую сорочку. Черными пятнами, как россыпь горошинок, по подолу змеились полосы – и вспомнила Леська, как этой сорочкой юная Медвяна ряску с Кривень-родника собрала. – Это...?

– Да. Черныши с твоей душеньки. Грязиночки всякие...

Леська со страхом коснулась пятнышек, отдернула руку, покраснела.

– Ишь, зарделась. Ругать не стану, грехов немного. Да и хвалить не за что: суета ваша душу вон как пятнает... Не поленись уж, девка, сосчитай горошинки. Да не сбейся!

Леська тыкала пальцем, старательно считала. Проверила заново:

– Двадцать семь!

Медвяна поджала губы.

– Много. С одного раза и не очистить. Эх, давно надо было тебя на Кривень сводить. Моя вина, совсем из ума выживаю.

– А как очищать-то?

– Сама знаешь. Али бабы не шептались?

– Не-ет. У нас про те тропки разговоры заказаны.

– Ну и хорошо. Меньше знаешь, больше... Ну и ладно. Сорочку сожжем. Золу просеем. С отваром смешаем и в ней вон ту «Покаянницу» смочим. Выдержишь, такую-то?

Леська обернулаь к стене, на которой (ну только что не было!) висела длинная витая плетка. Плечи повело ознобом – ух ты... Это тебе не теткины прутья, тут с одного удара душу криком выпустит. Ну и пусть...

Кивнула, отвела глаза от плети и кивнула снова.

Медвяна одобрительно провела рукой по волосам, огладила плечи:

– Не боязливая. Кидай сорочку в печь. Сама.

Вспыхнуло синеватым огнем. Колыхнулись тени. Колыхнулись и сгустились – незнакомые мужики, двое, с бородами-лопатами, глаза под бровями спрятались. Охнула, прикрылась руками:

– Не бойся... В том стыда нет. Покаяние открытости просит.

Опустила руки, но не глаза. Мужики переглянулись, одобрительно покивали. Неудержимо краснея, заставила себя не повернуться и не прикрыться снова. Даже не спросила, зачем они тут: и так понятно, что в годы бабушки Медвяны «Покаянницей» витой махать – толку немного. А откуда мохнатые взялись, тоже не след спрашивать – волчий дух, матерый, и так все сказал.

Вот и раскинулись руки – широким крестом выше головы. Словно корешки из стен выросли, запястья намертво, но не больно прихватили. Вот волосы грудью прижала – чтобы спину открыть, послушно и понятливо. Вот и пар с витых полос «Покаянницы» белесым дымком поднялся. Шепот Медвяны, неясная тень, тяжелая рука на поясе, плотнее к стенке прижала. И первое покаяние, вместе с болью сдернувшее грех – от плеч к ногам, напрочь и резко, как откинутая голова и трудный глухой стон.

– Вот и хорошо, девка. Вправду хорошо. – Опять голос Медвяны и ее руки, сильно втирающие в тело пахучую мазь. Уже не стена под грудью, а шершавое покрывало кровати. Горло саднит и ноет, стыдливый шепот: – Я громко кричала?

– Ничего, это не стыдно сейчас. Все хорошо. Ты молодец. Я знала... Я же говорила, что мы с тобой одинакие. Лежи. Голову не поворачивай. Почему одинакие? Ну, лет через двести сама поймешь… – хихикнула. – А все одно – я почище тебя первый раз на тропки ступала... У меня от «Покаянницы» было двадцать шесть, на одну меньше… – и снова заливистый, совсем не старый смех. Тихо улыбнулась Леська, не удержалась, повернула голову и шаловливо показала язык: – А одна лишняя была!

Ойкнула, когда Медвяна несильно пришлепнула все еще пылающий от плети и мази зад:

– Ишь, разыгралась! Про лишнее будешь своему Беру рассказывать. Может и поверит, чучело лесное.

Леська подавилась смешком. – Значит? Нам теперь можно? Когда? Сейчас?

Медвяна пригвоздила к постели одним взглядом:

– Скажу, когда! – И чуть теплее добавила: – Потерпи чуток. Скоро уже.

Не удержалась, еще раз шлепнула тугое тело:

– Нужна ты ему с такой расписанной… пусть присохнет да подлечится. И прикрикнула: – Лежи, говорят! Я позову, как надо будет.

И она позвала. Как и обещала – скоро.

И они нашли на тропках Бера. Но это совсем другая история.