– Едут! Е-е-е-еду-у-ут!

Суета, в последние несколько дней царившая в усадьбе Окоемово, достигла апогея. Дворня торопливо выстраивалась по сторонам дорожки, образуя живой коридор. Несколько минут томительного ожидания, и от околицы послышалось урчание моторов. Графский кортеж подплыл к дому, из головного лимузина выскочили два ливрейных лакея-телохранителя и прытко подбежали к другим дверцам, чтобы помочь хозяевам сойти. Остальные бодигарды, сопровождавшие колонну на мотоциклах, быстро обследовали подходы к усадьбе, пробежались цепкими взглядами по вытянувшейся во фрунт дворне и подали сигнал, означавший, что путь чист. Следом из лимузина показалась графиня Окоемова, несмотря на недавние роды сохранившая классические пропорции. За ней последовал сам владелец имения, их сиятельство граф Окоемов. Последним вылез младший Окоемов, приехавший на каникулы из Сорбонны. Юный граф намеревался почтительно поскучать здесь денек-другой, после чего под благовидным предлогом смыться в столицу. Впрочем, барчук уже начал понимать некоторые преимущества сельского житья – где еще он сможет так вольно охотиться и упражняться в верховой езде…Дочь Окоемовых осталась в столице, сославшись на чрезвычайную занятость в своем модельном агентстве. Модельный бизнес считался одним из немногих видов деятельности, коими не зазорно заниматься дворянке – свою невесту граф Окоемов также впервые увидел на подиуме, где она руководила группой крепостных манекенщиц.

Из следовавших за графской машиной минивэнов полезли утомленная долгим переездом секретарша, экономка, повар-француз, парикмахер, семейный доктор с саквояжем, тайская массажистка, учитель фехтования, кормилица с самым младшим Окоемовым на руках… Дворня, как обычно, принялась радостно причитать: «батюшка!», «родной наш!», «не забывают нас, убогих!», «заждались-то, заждались!»… Из дома выплыла дородная Палашка с караваем на расписном деревянном подносе. Подойдя к сиятельной чете, она отвесила глубокий поклон и протянула каравай хозяину. Тот с довольным видом отломил краюху, щедро посыпал ее солью, откусил и передал супруге. Графиня, лучезарно улыбнувшись, сделала вид, что откусывает, и торопливо сунула краюху сыну, после чего господа направились к усадьбе. Минуя Палашку, старший Окоемов всей пятерней ухватил ее за пышное филе. Девка взвизгнула от неожиданности, но отстраниться не посмела.

– Ну, как вы тут без меня? Небось, распустились совсем? – добродушно рокотал граф, шествуя мимо согнувшейся в подобострастном поклоне дворни. – Я тут быстро порядок наведу! Эх, и соскучился же я в парижах-лондонах по родному, расейскому, посконному…

У порога хозяйскую чету встретил управляющий – как и полагалось, настоящий немец родом из Казахстана. Граф специально выбил ему разрешение на приставку «фон» перед фамилией. По-немецки управляющий лопотал через пень-колоду, хотя слово «швайнерай», с которым он обращался к графским крепостным, выходило у него раскатисто и весьма натурально.

– Ну-с, дорогой Вольф Владимирович, сначала отобедаем, а потом за дела! – с улыбкой поприветствовал его граф.

Среди дворни, склонившись, как и прочие, стояла Маришка. Когда-то она звалась Мариной Петровной и работала учительницей истории в местной школе. Переход в крепостное сословие давался ей тяжелее, чем другим. Несколько раз она пыталась бежать, неизменно задерживалась и после примерного наказания в райотделе милиции препровождалась в имение. И не поймет ведь, что никуда ей не скрыться. Беда с этими грамотеями… Окоемов лично велел управляющему фон Куртке во что бы то ни стало выбить дурь из строптивицы, и тот вельми тщательно исполнял графский наказ. Граф с удовлетворением замечал, что с каждым его приездом в ней остается все меньше от Марины Петровны и появляется все больше от Маришки. Окоемов вполголоса распорядился назначить ее сегодня прислуживать за столом.

После роскошного обеда граф с управляющим отправились в кабинет, графиня удалилась в свои покои, а барчук, воспользовавшись моментом, нырнул в девичью. Маришка, утирая слезы кружевным передничком, покорно последовала за одним из телохранителей в гараж. Остальная прислуга принялась торопливо убирать со стола, на ходу вытаскивая из тарелок самые вкусные объедки.

Окоемов стал графом не так давно, после приобретения бывшей усадьбы Окоемово вместе с титулом и двумя тысячами душ. Отец его затеял челночный бизнес да сумел на нем хорошо подняться – так хорошо, что хватило и на титул, и на имение. Точно не дураки в правительстве сидят – додумались же продавать дворянские титулы в придачу к земельным наделам. Влетало в копеечку, но чего не сделаешь заради престижу. Живших там крестьян перевели в крепостные – для их же блага. Как раз вовремя – еще немного, и все бы по городам разбежались. Понятно, иные исхитрялись все это даром получить, да Окоемов не из таких. Ему от государства подачек не надо, он сам себе государство.

В крепостные граф получил почти весь бывший совхоз «Ленинским курсом», а совхозного агронома назначил дворецким. Директор совхоза однажды, вытащив из сейфа всю наличность, поехал в Канаду по обмену опытом, да там и сгинул. До приобретения Окоемовым совхоз являл собой жалкое зрелище. Усадьба, в советское время переоборудованная под «Музей помещичьего быта», а после заброшенная, почти развалилась и потребовала немалых вложений. После евроремонта и переделки конюшни под гараж она стала вполне пригодна для обитания. Граф с удовольствием проводил там летние месяцы, предпочитая использовать зиму и межсезонье для заграничных вояжей. Впрочем, даже после переоборудования графская конюшня сохранила одно из своих предназначений – у стен стояли дубовые скамьи, из пластиковых кадок с рассолом торчали розги, на специальных стендах были в образцовом порядке развешаны ременные плети…

Окоемов нимало не смущался тем, что не может козырнуть древностью рода. Вон, уездный предводитель разбогател на лохотронах. Владелец соседнего имения получал основной доход от сети платных сортиров – правда, купить смог только баронский титул. У другого соседа, князя Подонского, до получения дворянства носившего фамилию Перебейдышло, отец и вовсе начинал простым «быком» в зареченской банде… Древность дело наживное. Главное – деньги, за них все можно купить, коли знать, где подмазать. Поймал удачу за хвост – держи, не будь лохом. Кто сумел удержать, тот и король, все остальные в пролете. И неважно, что там шепчут за его спиной все эти мумии, причисляющие себя к столбовому дворянству – главное то, что он сам о себе думает. Граф, бегло пролистав на экране компьютера биржевые котировки, по телефону отдал распоряжения своим агентам. Прикрепил на стену программу уездного гольф-клуба и расписание охот. Порвал и выбросил в корзину приглашение на завтрашний обед к соседке-генеральше – безутешная вдовица была невыразимо скучна, любила посетовать на упадок нравов среди низших сословий, а главное, слишком явно притязала на его мужское достоинство.

Граф не по-дворянски много времени уделял имению. Но зато и хозяином был исправным, не чета всем этим нищебродам с Рублевки да с Николиной горы. Те только и знали, что проматывать состояния, жаловаться на притеснения и проскрипции со стороны властей да клянчить кредиты, используемые для устранения прежних кредиторов. Не таким был граф Окоемов! Лесопилка, две мельницы, конезавод, мебельная и ткацкая фабрики, лесные угодья и плантации приносили стабильно высокие доходы. Акции его предприятий постоянно росли в цене. Жизнь прекрасна, коли не выпускать штурвал из рук – это Окоемов понял еще задолго до того, как получил графский титул. Потому и спрашивал с управляющего за каждую копейку, позволяя воровать не более десятой доли. За хозяйством глаз да глаз нужен, а потому каждые полгода проверять приходилось, никак не реже. За потери и убытки граф с немчуры строго взыскивал. Коли сам проштрафится – не узрит своей десятины. Коли бухгалтерия виновата – визжать крепостным бухгалтершам под круто просоленной лозой. А коль скоро не смогут после этого за компьютеры сесть – на неделю их на птичий двор для поправки здоровья. Там-то им седалища без надобности.

Любимым, после охоты, времяпровождением графа в имении был объезд своих владений. Красота, всюду жизнь, как на картине Репина! Или как в той старинной песне – мы рождены, чтоб сказку сделать былью! Смотришь на это великолепие, и душа радуется – сколько всего сделано, сколько еще предстоит сделать… Вон крепостные снуют по господским полям, точно муравьи, отрабатывают трудодни на барщине. Тут и там бригадиры на лошадях мечутся да нагайками орудуют. Против них не попрешь – все из бывших омоновцев. И егеря в лесах сплошь бывшие погранцы – мышь не проскочит, не то, что браконьер!

У общины своя техника, трактор и комбайн, оставшиеся еще с совхозных времен – ими и свои поля пашут-убирают, и графские. Стараются, никому не хочется под бригадирскую нагайку попадать. Вон ткацкая фабрика на пригорке – и там суета муравьиная, все стремятся из общего деловитого фона не выбиться да на глаза не попасться. А вон мельницы машут крыльями – и вокруг них та же суета, только мукой припорошенная. Тут же ветряки для снабжения господской усадьбы электричеством – иначе все импортные пылесосы да микроволновки в ненужный хлам превратятся. У крестьян, понятное дело, все куда проще – провода еще в совхозное время со столбов содрали да в приемку свезли, а новые никто не спешит протягивать. Вот и сидят, болезные, при лучинах.

А вон за тем леском – любимое детище, графский Голливуд. Крепостные киностудии считались высшим шиком, и граф, боясь отстать от моды, закупил дорогое японское оборудование и нанял в столице самых известных режиссеров. Несколько фильмов с участием его крепостных актеров получили благожелательные отзывы критики, а один даже номинировался на «Золотой ключик».

Подойдя к первому павильону, граф открыл потайную дверь и вошел в небольшую комфортабельную ложу. Со стороны павильона анизотропное стекло в стене выглядело как обычное зеркало. Снимали что-то из ковбойской жизни – декорации долженствовали изобразить некое подобие салуна. Режиссер с выпученными глазами бегал по павильону и вопил, размахивая руками:

– Ну что вы за актеры, вам же на скотном дворе место! Сколько было прогонов, а вы никак усвоить не можете! Это же так просто! Джо подходит к Салли и обнимает ее за талию – вот так! Салли изящно выскальзывает из его объятий! Грациозно, легко, точно мотылек! Слышала, ты, корова неуклюжая? И-зящ-но! Так, прогоняем еще раз! Если и этот дубль запорете, всем выпишу на вечер по двести соленых! Да-да, и оператору тоже! Начали! Джо подходит к Салли… Джо! Ну, как ты идешь, скотина, как?!! Ты же ковбой, Черный Джо Гроза Прерий – а ходишь, точно в портки наложил! Живости, живости в походке не вижу! Твердости, уверенности, лихости! Салли, грациозней, свободней! Что, поджила задница с прошлого раза? Ну, так это легко исправить! Живо все по местам, снимаем! Камера! Стоп, стоп – почему лоханка с розгами в кадре?! Джо, ну сколько раз тебе повторять!..

В следующем павильоне снимали мюзикл. Граф открыл дверь ложи в самый подходящий момент – пользуясь коротким перерывом, две танцовщицы из кордебалета стояли спиной к зеркалу с задранными подолами и разглядывали следы от недавней порки. Они тихонько жаловались друг дружке на режиссера – совсем, мол, озверел, которую неделю приходится на животе спать. До чего аппетитны, подумал граф – надо будет ангажировать эту парочку на вечер.

В третьем, неподалеку от зеркала, помреж стегал конкурным хлыстом растянутую на скамейке актрису в одеяниях египетской царицы. Девка истошно визжала, виляя тощим задом из стороны в сторону. В то же самое время режиссер, не обращая внимания на ее вопли, прогонял очередную сцену. Актрисы в невольничьих туниках изо всех сил старались не коситься в сторону наказываемой – каждая из них в любой момент могла занять ее место.

– Да заткни ты ее, наконец! – не выдержал режиссер. Помреж молча снял с «царицы» сандалию, затолкал ей в рот и тут же возобновил порку.

В четвертом снимали что-то из фантастики – со звездолетами, космическими пришельцами и прочей шелухой. В той ложе граф оставался недолго – все равно без компьютерной обработки ничего не понять. Правда, от его внимания не ускользнуло, что старательно замазанные белилами и тоником ягодицы нагих инопланетянок подозрительно ярко отсвечивают кармином…

Вечер в усадьбе тек своим обычным порядком. В людской забивали козла и трепались о бабах. Перед телевизором в девичьей плакали о судьбе бразильской рабыни Изауры. Графиня, сославшись на мигрень, заперлась в своем будуаре – должно быть, щебетала с поклонниками по Интернету. У двери будуара тихонько всхлипывала Маришка с горящими отпечатками ладоней на щеках. Сынок снова где-то пропадал – не иначе, тискал девок на сеновале.

Заказанные на вечер танцовщицы уже ждали графа в опочивальне. Вволю позабавившись, он сунул им по шоколадке фабрики «Красный октябрь» и отпустил с миром. Вполглаза поглядел новости по спутнику – опять дурацкая болтовня о странах, где нарушаются права человека. Смачно крякнув, опрокинул стопку рябиновой. Ну вот, теперь можно и на боковую. Засыпая, Окоемов с ленивым удовольствием размышлял о причинах, по которым все эти европейцы и американцы ни в жизнь не сумеют постичь тайну российской души.