Люська встает с кушетки в ординаторской, не торопясь причесывается и одергивает подол халатика.

– Спасибо, Витюш, ты настоящий друг – она целует меня в щеку. Пойду в восьмой капельницу проверю. И в двенадцатой два укола.

Это началось довольно давно, с тех пор, как я полушутя пригрозил выпороть медсестру Люську за какую-то постоянную ошибку в работе. В следующий раз во время ночного дежурства, повторив ту же ошибку, Люська сама заперла изнутри дверь ординаторской, принесла резиновый жгут и, стараясь не смотреть мне в глаза, ничком легла на кушетку. Позже она призналась мне, что, хотя и очень любит своего мужа, ей иногда не хватает именно этого.

– Знаешь, я не могу отделаться от чувства вины...

– Люська, я врач. Женщин насмотрелся вот так и даже больше, снаружи, и с изнанки. Поэтому здесь ты меня вряд ли чем-нибудь удивишь. И я тоже очень люблю свою жену. Считай, что я оказываю тебе своего рода медицинскую помощь. Или просто дружескую, как удобнее.

– Да, – задумчиво отозвалась Люська, – ты действительно друг. На тебя можно положиться, и ты не из болтливых.

– Люсь, а почему ты не попросишь об этом мужа?

– Да ты что... Я боюсь... Вдруг он разлюбит, если узнает, что я... вот такая... Ты только следов не оставляй, хорошо?

Татьяна приходит с работы и как-то необычно быстро переодевается. Я подхожу поближе и целую ее там, где шейка изящной линией переходит в плечо. Ее явно что-то гнетет – раньше она никогда не спешила, переодеваясь. Она всегда наслаждалась, демонстрируя мне изящество своего тела, каждый изгиб которого я помню и зрительно, и на ощупь. Я пробегаю пальцами по ее бедру – что-то не так...

– Что это, Танюш?

– Ой, Вить, я споткнулась и сломала каблук...

– Ага, и так восемь раз подряд, – насмешливо отвечаю я. – Зимой ты падала на льду, хотя тогда уже дня три стояла оттепель, и лед давно стаял. Сейчас каблук. Тань, я сдавал судебную медицину и кое-что еще помню. По характеру следов – я провел по ним пальцем – можно с уверенностью определить, что они не могли возникнуть при падении. А вот в результате множественных ударов твердым плоским продолговатым предметом, предположительно линейкой – очень даже возможно.

– Рейсшиной, – отозвалась она чуть слышно. – Помнишь, были такие еще до эпохи компьютеров. Точнее, куском рейсшины. Но ты не думай, Вить, у нас... У меня с ним ничего не было, кроме этого... Чего мне не хватает с тобой... Он умный, порядочный человек и очень любит свою жену. Ты ведь не стал бы ревновать меня к парикмахеру или массажисту, верно?

– Как же вы встретились с этим «массажистом»?

– В Интернете познакомились.

– Тань, а почему ты меня не попросила?

– Я боялась... Вдруг ты узнаешь, что я у тебя… с такими наклонностями и не станешь больше любить...

...Вот ведь дуреха, столько лет молчала…

– Танюшка, я не перестану любить тебя, даже если окажется, что ты инопланетянин с тремя головами и семью щупальцами. А вот чего я действительно не люблю, так это когда мне врут. Поэтому – я подвел ее к раскрытому окну – вон, видишь ту иву? Сейчас ты нарежешь с нее прутьев вот такой длины – я показал на ее руке – и принесешь сюда. Да поживее, я жду.

Как страшно хрустит под ногами тонкий ледок... Сейчас она фыркнет и уйдет, хлопнув дверью... Но вместо этого, Танька вытягивается в струнку, в глазах пляшут веселые чертенята.

– Слушаюсь, вашбродь!

Через минуту ее каблучки уже резво цокают вниз по ступенькам.

Подьем на два часа раньше обычного. Сбегать на угол за цветами. Букет в вазу, вазу у изголовья. Сегодня Танюшкин день рождения, самый любимый мною день.

Так, теперь подарки. Каплю духов из флакончика на одеяло – чтобы проснулась, чувствуя аромат. Легкий и свежий, как ветерок над летним альпийским лугом. Как она сама...

Над вторым подарком пришлось попотеть, причем втайне от Таньки и мальчишек. Но труды того стоили...

Танька просыпается, шарит рукой по одеялу... Возглас удивления, потом восторга... Она вскакивает, держа подарки в руках. Я не зря старался – плетка получилась гибкой и грациозной, точно пантера в прыжке. Третий подарок, увесистая скамья из толстых сосновых досок, стоит у стены, ожидая своей очереди. Танька горит желанием опробовать все это немедленно.

...Ну как откажешь любимой, да еще в такой день...

Вдоволь напищавшись, наойкавшись и наерзавшись по гладкой поверхности скамейки, Танька встает и вознаграждает меня крепким, благодарным поцелуем. Она вертит в руках плетку, рассматривает, щупает и даже нюхает.

– Совсем, как твои руки – сильная, упругая… и нежная!

...Только женщина может найти общее между понятиями «плетка» и «нежность»...

– Вить, а давай повесим ее на стенку!

– Ну да, а пацаны?

– Ну и что! Там же висит кинжал, что тебе в Махачкале подарили. Пускай думают, что и плетка тоже для бутафории.

...Все отдам, только бы почаще видеть счастливый блеск в ее глазах...

Вечереет. Мы идем по аллее, впереди бегут пацаны. Аллея делает резки изгиб – и за поворотом мы неожиданно сталкиваемся с Люськой. Рядом с ней высокий брюнет, приобнимающий ее за талию. Возле них, чинно взявшись за руки, две девчонки-близняшки. От неожиданности замедляем шаг с обеих сторон. Первой приходит в себя Люська.

– Коль, познакомься – это Витюша, мой вождь и учитель.

– Вы уж с ней построже, Виктуар, – басовито напутствует меня Коля, пожимая мне руку.

– Ой, да он и так строгий, – смеется Люська, и мы с ней обмениваемся многозначительными взглядами. Дальше идем все вместе. Дети бегут шумной стайкой, то обгоняя нас, то приотставая. Татьяна с Люськой – может, теплый вечер тому причиной – быстро нашли обшие точки и безумолку щебечут, перемежая болтовню хохотом. Нам с Николаем тоже есть о чем поговорить – он, как и я, оказался страстным рыбаком и альпинистом. Мы перебиваем друг друга, усыпая речь названиями снастей, перевалов и ледников.

– ...Жерех на нее здорово берет...

– ...Нее, по кулуару там не пройдешь, сильно вправо уводит и камнеопасный. Надо левей, где два жандарма...

Расходимся, когда уже темнеет, условившись о встрече на следующие выходные.

Когда Николай и Люська пропадают из виду, Таня тихонько говорит:

– Это он.

– Кто – он?

– Николай. Он и есть тот самый «массажист»...