Сизая морось полезла в глаза, и воробышек Чарли потянулась со сна. Потянулась??? Тяжелая давящая боль нахлынула разом, скручивая все тело в немыслимо зудящую, звенящую, но точно сорванную струну. Под рукой было что-то влажное, Чарли не осмелилась подносить руку к глазам, постаралась посмотреть в ту сторону, но в глазах все мерцало и покрывалось черными полосами. Тогда, уже готовая к новой судороге боли, Чарли все же пошевелилась, разжала руку и увидела черную, очень черную землю, а вот рука была еще и в коричневых пятнах. Кровь. Земля была смешана с ее, Чарли, кровью. И сразу забилось в висках: «Рассвет, уже наступил рассвет, а я лежу здесь. Я не выдержу еще раз, а значит точно… Смерть. Рассвет».

Да, она, Чарли, веселая девчушка, каждое утро просыпающаяся с песенкой: «Воробышек Чарли вновь встретил рассвет, воробышек Чарли на ветку взлетел», теперь умрет. Умрет, потому что уже наступил рассвет, а она все еще лежит почти без сознания в городском саду, одном из одиннадцати официально утвержденных мест для проверочных наказаний. Умрет, потому что не выдержит ни второго, ни третьего. А второе наказание начнется сегодня вечером, потому что Всемилостивый Бог не привел ее в сознание до рассвета, и как только кто-нибудь увидит ее, валяющуюся здесь, отползшую после истязания всего на несколько метров, процедура признания ее извращенной отступницей вступит в немедленное действие. О, лучше бы она умерла, тогда, по крайней мере, она была бы признана невинной, и обвинители сами взошли бы на костер за возведенную клевету. А так все превосходно вписывалось в сценарий обвинения: она не умерла под бичом, Всемилостивый не излечил ее раны до рассвета, значит – два повторных проверочных наказания, и – если вдруг она останется жива после них, – то костер. Смерть, бич, костер, смерть, смерть, смерть. «Но это же несправедливо», – возопило все в Чарли. – «Я этого не заслуживаю». Чарли действительно не была богомерзкой отступницей, извращенной флагеллянткой, вовсе нет. Она терпеть не могла, когда ее порют. Просто так получилось.

Получилось… Чарли стиснула зубы и попробовала подтянуть туловище хоть на несколько сантиметров к выходу из сада. Так получилось… Если спросить Чарли сейчас, она не уверена была бы, что смогла бы сделать по другому. Да, она смогла заставить себя встать на колени, потом с обнаженной попкой пойти через весь класс, где сидели готовящиеся к правильной семейной жизни юноши и девушки, за розгами, принести их и встать в невыносимо стыдную позу «попкой к классу, колени согнуты, спина прогнувшись». Да она смогла сделать все это, хоть и была невиновата, хоть и боялась этого первого наказания в новом только что собранном классе. Но вот захныкать и выдавить из себя слова о снисхождении… Она представляла себе расползающиеся в довольной усмешке тонкие губы руководителя класса и словно цедящиеся сквозь тонкое сито слова: «А, не сладко, вот теперь-то воробышек и запел по настоящему». Слишком хорошо представила, и не смогла. Вот и результат. Рапорт руководителя класса о получении удовольствия от порки, подозрение в богомерзком флагеллянстве и заявление о проверке благонадежности. Городской сад, бичи, уже несдерживаемые вопли, все затмевающая боль и темнота, спасительная темнота. Она надеялась, что выдержит, придет в себя и уползет. Но пришел рассвет. Чарли разжала губы и прошептала: «Воробышек Чарли встретил рассвет…» Ползти не было сил.

Девушка подняла голову. В нескольких метрах от нее стоял незнакомый парень…