Сандра никогда не переступала порог кабинета мисс Риордан в особенно хорошем настроении, и в самом деле, у неё обычно были основания ждать от визита крупных неприятностей (эвфемизм, чаще всего обозначавший в школе вполне конкретную вещь). Но одно дело ждать и опасаться, а другое – знать наверняка... Зачёт и она, и даже Люси (которой пришлось делать это стоя), конечно, сдали без труда, но это было слабым утешением. Собственно, и все предыдущие «неприятности» Сандры всегда происходили от поведения, а не от успеваемости.

– Вы звали меня, мисс?

– Звала, мисс Каллаган, и Вы отлично знаете, зачем.

Не зная, что сказать и надо ли говорить что-нибудь, Сандра оглядела кабинет, ожидая увидеть приготовления к предстоящей экзекуции. Всё было как обычно, кроме, разве что, трёх вещей. Во-первых, кроме мисс Риордан в кабинете присутствовала явно предвкушающая дальнейшие события мисс О’Малли, а во-вторых, большое кожаное кресло, обычно стоявшее в углу кабинета, было сдвинуто к окну. Здесь необходимо заметить, что окна в кабинете, как и во всём интернате, были старинного типа sash, весьма распространённого во времена регентства, когда строился интернат, и до того, при Георгах Втором и Третьем. Форточек в таких окнах, разумеется, не было – они вообще появились на Британских островах настолько недавно, что в английском языке и слова-то такого нет, форточка. Вместо этого верхняя часть окна была вделана в раму намертво, а массивная нижняя скользила вверх-вниз по пазам в раме с неожиданной лёгкостью (в полой раме были спрятаны противовесы, исправно работавшие даже через столетие с лишним после строительства). При желании окно можно было остановить и зафиксировать в любом положении с помощью специального винта сбоку. Закрывалось такое окно не особенно плотно, о континентальном нововведении – двойных стёклах – мисс Риордан не хотела и слышать, а единственным источником тепла в кабинете служил внушительного вида камин, отапливавший в основном собственную трубу. Немудрено, что промозглым зимним утром стрелка термометра на стене могла надолго застрять где-то между отметками «пятьдесят» и «шестьдесят», а иногда не доходила и до пятидесяти. Увы, многим юным леди, попадавшим в разные годы в этот кабинет, и не в последнюю очередь самой Сандре, приходилось и зимой, и летом, как сейчас, против своей воли основательно согреться способом, никакого отношения к камину не имевшим.

Нынешний случай, впрочем, был внове даже для Сандры. Первые два её наблюдения, сами по себе, не имели бы особого значения. Но вот в-третьих (в последнюю очередь по порядку перечисления, но не по важности) на огромном дубовом письменном столе, на самом виду, рядом с раскрытым (второй раз за день – неслыханный случай) «журналом для наказаний» красовался тот самый предмет, который она, собственно, и искала глазами в первую очередь. Да, в общем-то, именно так она это себе и представляла. Пучок берёзовых прутьев, очень тонких, не то мокрых от дождя, не то вымоченных в воде. Довольно толстый, надо сказать, пучок – мисс Риордан человек добросовестный, меньшего и нельзя было ожидать. Неприятным сюрпризом оказалась разве что длина прутьев – добрых четыре фута – и то, что примерно на половину длины все они были плотно связаны вместе, создавая некое подобие рукоятки фута в два длиной (в первый момент Сандре даже показалось, что прутья привязаны к палке). В результате розги приобрели обманчивое сходство с невинной метёлкой, но Сандра достаточно знала механику, чтобы понять, как эта самая рукоятка может усилить их действие. «Интересно, какая же это добрая душа так постаралась – специально ради того, чтобы мне, лично мне, сделать больнее... Наверняка мисс О’Малли – угораздило меня уронить на неё стул. А впрочем, это у мисс Риордан двоюродный брат учился в Итоне – это там, как я слышала, главные специалисты по розгам». От созерцания орудия казни её отвлёк голос мисс Риордан, повторявший стандартный вопрос:

– Мисс Сандра Фиона Майри Каллаган (справляться в журнале на этот раз необходимости не было – эту комбинацию имён мисс Риордан прекрасно выучила за последние шесть лет), Вы знаете, за что Вы будете наказаны... на этот раз?

– Мисс, Вы собираетесь наказывать меня за то, что мне семнадцать лет и я не могу жить по правилам, придуманным для двенадцатилетних. А по-настоящему я виновата только в том, что подвела Люси, а подведя, не успела выручить.

«Надо же, – подумала мисс Риордан не без уважения, – какой всё-таки характер у девчонки – даже в таком положении дерзит и перечит. Можно подумать, в двенадцать лет она вела себя лучше. Ронять авторитет и пререкаться с ней я, конечно, не стану, а просто задам ей сейчас, как следует».

Мисс О’Малли, напротив, не выдержала и возмущённо выпалила:

– А, так значит, синяк у меня на спине Вас не смущает, мисс Каллаган?

– Простите, мисс О’Малли, я не подумала. Я не нарочно, я... сожалею, – смутилась Сандра и нарвалась на стандартный в таких случаях, вошедший в фольклор ответ:

– Ещё будете. Ещё будете сожалеть по-настоящему.

– Очень хорошо, мисс Каллаган, – подвела итог обсуждению мисс Риордан, – сойдёмся на том, что Вы понимаете, что заслуживаете наказания. Как Вы, очевидно, слышали, в большинстве школ для наказания розгами виновного по традиции водружали на спину слуге или специальному добровольцу. Мы не можем этого сделать, потому что мужчину мы, понятное дело, позвать не можем, а женщине Ваш вес, вес взрослой девушки, не выдержать. Мисс О’Малли вызвалась было, но у неё по Вашей милости синяк на спине. Так что мне придётся попросить Вас встать на колени на подушку на кресле и перегнуться через спинку. В Итоне – а это, видимо, последняя школа в Англии, где розги ещё применяются регулярно, – есть для такого дела специальная подставка, но у нас, слава Богу, розги дело исключительное, и придётся обойтись подручными средствами.

«Ага, вспомнила-таки Итон... Значит, всё-таки, сама распорядилась. Чтоб ей провалиться вместе со своим двоюродным братом...»

Мисс Риордан между тем продолжала:

– Но нет худа без добра. Вы, может быть, слышали и о том, что в Итоне и других элитных школах для мальчиков наказание розгами по традиции всегда публичное, перед всей школой – pour encourager les autres, или в данном случае скорее pour discourager, если я могу так перефразировать слова Наполеона.

Сандре было не до Наполеона и французской грамматики: «Нет, она не может... не посмеет... пугает только... всему есть пределы... двадцатый век на дворе... всё, что угодно, только не... в окно выброшусь... убегу к Мику, наплевать на клятву... и вообще, при чём тут тогда кресло...»

– Разумеется, я не могу велеть девушке спустить трусы перед всей школой. Я леди и вас всех пытаюсь воспитать настоящими леди. Но наказать Вас примерно, в назидание остальным, я обязана. А то где это видано, – она кивнула на журнал, – третья запись за одну неделю, и две последние на Вашей совести, мисс Каллаган. В каком-то смысле, кстати, и первая тоже: это ведь, если не ошибаюсь, Вы в своё время, года два назад, впервые предложили мисс Малоун сигарету.

– Я не виновата, что Кэти попалась вторично, мисс. Сама я после того случая больше не пробовала, мне не понравилось.

– Курить не понравилось, или те шесть ударов, которые Вы тогда заработали? Подозреваю, что последнее. Будем надеяться, что нынешнее наказание будет не менее эффективно. Так вот, я попрошу Вас встать на колени и перегнуться через спинку кресла, а голову... – Она подошла к окну и легко приоткрыла его, приподняв скользящую нижнюю часть над высоким подоконником, приходившимся чуть выше спинки кресла:

– А голову, точнее, подбородок, я попрошу Вас положить на карниз – снаружи. Только сначала не забудьте поднять юбку и спустить штанишки, юная леди – потом будет неудобно.

Краснея, несмотря на богатую практику, Сандра исполнила приказание, пока мисс О’Малли придерживала кресло. Перед тем, как положить шею на оконную раму, как на плаху гильотины, Сандра успела напоследок вытащить из единственного маленького кармана блузки носовой платок и сунуть его в рот, зажав между зубами. В абсолютной чистоте платка она была не уверена, но больше закусить было нечего, кроме собственных губ – если тебя разложили на кровати, то для этого есть угол подушки или одеяла, но на карнизах ни одеяла, ни даже подушки не водятся, а ходить на каникулах с распухшей губой не хотелось.

Прикасаться голыми ляжками и низом живота к прохладной коже спинки кресла оказалось даже приятно. Зато обеими руками пришлось взяться за подоконник – иначе мгновенно затекала шея. Довершая аналогию с гильотиной, мисс Риордан и мисс О’Малли вдвоём аккуратно опустили окно так, что втащить голову обратно в комнату стало совершенно невозможно, и закрепили винтом в таком положении, причём мисс О’Малли не то издевательски, не то и впрямь заботливо, поинтересовалась, не жмёт ли? Сандра не могла ответить, не разжав зубы. Только теперь, пока мисс Риордан отошла сделать запись в журнале, Сандра решилась взглянуть на открывавшийся из окна вид – и тут же пожалела об этом.

С высоты третьего этажа старинного, с высокими потолками здания ей был прекрасно виден сад внизу – тот самый сад, где она ещё вчера (или сто лет назад?) спорила с Кэти. Беседка, правда, была скрыта розовыми кустами (слава Богу, подумала Сандра, а то мы бы были как на ладони в нашем любимом месте встреч). Но вот остальной сад просматривался великолепно, как и поле соседней фермы за каменной изгородью, на дальнем конце которого тарахтел одинокий трактор. На улице привычно моросил дождь, но кто же, живя в Ирландии, будет июльским вечером сидеть в четырёх стенах из-за мороси. Много кто из школьниц ещё готовился к зачётам, но всё-таки в саду было не так уж мало народа. Несколько девочек из младшего класса, лет одиннадцати, известные на школьном жаргоне как pups – щенята – играли во что-то относительно чинное (вся школа знала, что сад неплохо просматривается из кабинета), но достаточно увлекательное. А на дорожке недалеко от беседки Сандра увидела группку старшеклассниц, включая Шивон и Кэти. Люси и Сюзанн не было – Сандра справедливо догадалась, что они притаились в коридоре за её спиной, поблизости от дверей кабинета.

«Но Кэти, Кэти! Надо мне было поддевать её из-за того, что ей досталось ремня за сигарету. Между прочим, тогда, два года назад, это она дала мне попробовать покурить, а не наоборот, но у неё это был первый проступок, а мне терять было нечего. Теперь её очередь посмеяться надо мной – я, конечно, постараюсь не орать на весь сад, но розог я ещё не пробовала и не знаю, выдержу ли... Тем более, с этой треклятой рукояткой... И эти малявки, pups – что может быть увлекательнее для них, чем насладиться унижением старшеклассницы... Ей-Богу, лучше бы мою голую попу выставили на всеобщее обозрение, а голову спрятали – тогда бы хоть я ничего не видела. Впрочем, тогда этот бедный фермер, наверное, свалился бы под колёса своего трактора...»

Тут произошло то, чего следовало ожидать – Шивон, беседовавшая с Кэти, стоявшей спиной к Сандре, заметила торчащую из окна огненно-рыжую голову и быстро сказала что-то остальным, которые, естественно, повернулись и уставились на это зрелище.

Сандра, честно сказать, была с детства немного близорука, ещё чуть-чуть, и пришлось бы портить внешность очками. То есть сегодня-то, будучи несколько раз бабушкой и (пока) четырежды прабабушкой, она, насколько мне известно, носит-таки очки... Но тогда, без малого семьдесят – о, Господи, семьдесят! – лет назад, это была бы трагедия почище любого наказания, и Сандра предпочитала смириться с тем, что различать выражения лиц на расстоянии ей бывало трудновато. Но, насколько она могла доверять глазам, на лицах подруг – в том числе и Кэти – читалось всё, что угодно: изумление, страх, сочувствие, даже возмущение, – но только не злорадство. Через несколько секунд Кэти отделилась от остальных, подошла к девочкам из младшего класса (которые тем временем тоже прекратили игру и подняли головы) и начала что-то быстро объяснять им.

Тут Сандру отвлёк голос мисс Риордан, наконец, закончившей с журналом (или решившей, что жертва достаточно осознала унизительность своего положения):

– Вот так, мисс Каллаган. Двадцати четырёх ударов – двух дюжин – надо надеяться, хватит для того, чтобы Вы, наконец, задумались о своём поведении. Мисс О’Малли, отодвиньтесь чуть в сторону, если можно, я боюсь Вас задеть.

Две дюжины? Обдумать эту цифру Сандра не успела, потому что позади неё раздался леденящий душу свист, и первый удар из обещанных двух дюжин обжёг беззащитно выставленные напоказ нежные выпуклости. Это было больно, очень больно, но пока ещё переносимо – мисс Риордан привыкла за последние годы к тяжёлому ремню и поначалу не слишком виртуозно обращалась с новым инструментом. Сандра удержалась от крика, но по тому, как голова в окне дёрнулась, сколько позволяла рама, девочки внизу поняли: началось.

Того, что произошло дальше, Сандра никак не ожидала. Одна из «малявок» понимающе кивнула Кэти, и вот все они, демонстративно не глядя вверх, направились к дверям жилого корпуса – Кэти замыкала процессию. Старшеклассницы уже ждали там, так что у дверей образовалась маленькая очередь. Кэти, обернувшись на секунду, прежде чем последней исчезнуть в дверях, сделала обеими руками жест, явственно означавший: держись, мы с тобой.

К четвёртому удару сад опустел.

И очень вовремя, подумала Сандра, я сейчас точно разревусь, если не от боли, то от избытка чувств ... или нет, скорее всё-таки от боли... ай! Мисс Риордан явно входила во вкус, и сдерживать крики становилось – ай! – всё труднее, пока не стало совсем невозможно.

Люси, забыв осторожность, прислонила ухо прямо к дверям кабинета. Дверь была, как ни странно, не такая уж толстая, и долетавшие до неё звуки были вполне красноречивы. За коротким, противным свистом следовал звук, похожий на тот, который производит ведро воды, выплеснутое с высоты на землю. Сначала ничего другого не было слышно, потом послышался почему-то приглушённый (Люси не могла знать про окно) вскрик, потом второй, третий...

– Сю, она кричит, она никогда раньше не кричала... Звери, звери, из-за несчастной книжки, будь она проклята... Ну, нет же... Ох... – Сжав кулаки и неловко повернувшись, Люси на секунду прислонилась к дверному косяку собственными ягодицами и чуть не закричала сама.

Мисс Риордан сделала паузу и оглядела свою работу. Сандра была – нечего ходить вокруг да около – самая хорошенькая девушка в классе, редкий случай, когда лицо и фигурка достойны друг друга. Ещё несколько минут назад один взгляд на ту часть её тела, которую обычно обнажают для наказания, лишил бы любого нормального молодого человека сна на несколько ночей. Зрелище же, которое открывалось глазам мисс Риордан теперь, соблазнило бы уже не любого молодого человека, а только молодого человека со строго определёнными вкусами (ещё несколько ударов, и можно было бы смело добавить «или, на худой конец, любителя недожаренных бифштексов»). Работа была чистая, нечего сказать, но всё-таки что-то было не так.

Мисс Риордан попробовала разобраться в своих чувствах. C одной стороны, похоже, что полные две дюжины ударов – это всё-таки многовато. Запомним на будущее, если уж пользоваться настоящими «итонскими розгами», с рукояткой, то ударов надо не больше, чем ремнём, если не меньше. Не было бы скандала. В конце концов, девочка всё-таки дочь – пускай незаконная – известного человека, можно сказать, национального героя, растёт без родителей, да ещё этот непутёвый братец... С другой стороны, именно поэтому мой долг преподать ей, наконец, такой урок, чтоб запомнила – негоже, чтобы она позорила память отца, а незаконный ребёнок, что бы там ни говорили, более открыт соблазнам и пороку (в это мисс Риордан в глубине души верила свято, хотя вряд ли призналась бы открыто). С третьей, чисто практической стороны, прутья изрядно поистрепались, минимум два или три были сломаны, а велеть садовнику приготовить запасной пучок не озаботились – сказался недостаток практики, розгами в интернате, действительно, не пользовались если не с викторианского времени, то, во всяком случае, очень давно. А уж сам Падриг, садовник, явно не стал бы проявлять инициативу: все слуги в интернате очень любили приветливую неунывающую Сандру, а угадать, кому из нескольких десятков учениц, скорее всего, предназначаются розги, большого труда не составляло.

Всё это было так, но всё это было не главное. Мисс Риордан внезапно очень чётко поняла, что именно её смущает – а именно, то обстоятельство, что, как бы это точнее выразиться... словом, она явно начинала получать удовольствие не только от сознания хорошо выполненного педагогического долга, но и от самого процесса его выполнения.

Подозревать это она начала уже довольно давно, но окончательно, и очень остро, поняла сейчас – когда воспитывать надо было такую симпатичную ученицу, а орудие воспитания так соблазнительно свистело и так пружинило в руке. И удовольствие это было вполне определённого рода, от мысли о котором мисс Риордан чуть не умерла со стыда.

Это было немыслимо, невозможно, недопустимо.

Мисс Риордан принадлежала к тому поколению британских средних классов, которому с детства внушалось (в том числе и теми средствами, которые она теперь с таким блеском применяла сама), что всякое удовольствие, источник которого находится ниже талии, греховно и постыдно, по крайней мере, для женщины. Да что там говорить, даже в объятиях мужа англичанкам из её поколения и социального слоя советовали – на полном серьёзе! – «лечь на спину, закрыть глаза и думать об Англии». О чём должны были думать ирландки, не очень понятно, да и не очень важно в данном случае, поскольку мисс Риордан была старая дева. Может быть, поэтому энергия, которая обычно находит другой выход, у неё и у многих её коллег направлялась в профессиональное русло – на горе ученицам.

Другая директриса только обрадовалась бы такому совпадению официальных обязанностей и тайных желаний (и очень похоже, что так оно нередко и случалось), но мисс Риордан была не лишена некоторых принципов. Не она ли сама год назад отсчитала вот этой самой Сандре Каллаган шесть безжалостных ударов ремнём только потому, что мисс О’Малли была почти уверена, что застала девчонку с указательным пальцем в неподобающем месте. Сандра клялась, что невиновна, и так отчаянно протестовала, что была в итоге – официально – наказана за дерзость, а не за indecency («непристойное поведение» – стандартный эвфемизм, которым пестрели в те годы «журналы для наказаний», правда, куда чаще в мужских школах, чем в женских). Но вот если бы мисс О’Малли была вполне уверена в том, что видела, то дело, вполне возможно, уже тогда дошло бы до розог. И вот теперь она, Патриция Риордан, сама поймала себя на чувствах, которые иначе как непристойными назвать было трудно.

Что же делать... Пауза затягивалась неприлично – сколько можно держать девчонку в таком неудобном положении...

«Я сбилась – четырнадцать или пятнадцать?» – спросила мисс Риордан почти шёпотом.

– «Четырнадцать» – так же негромко ответила мисс О’Малли.

Тут взгляд мисс Риордан (которая до того была слишком занята своими прямыми обязанностями) впервые упал на окно и пустой сад, и в голове её окончательно воцарился хаос:

– Ничего не понимаю... Были же девочки в саду.

– Были. Ушли. Как Вы начали, так и ушли, – коротко объяснила мисс О’Малли, у которой было больше возможностей посматривать в окно – вся её работа до сих пор заключалась только в том, чтобы время от времени поправлять задранную юбку наказываемой, чтобы не сползала вниз, а главное, придерживать на всякий случай кресло. Дьявольская выдумка с окном (тоже, кстати сказать, итонское изобретение, но о нём Сандра не слышала) означала, что держать саму Сандру необходимости не было, но вот если бы девушка, извиваясь от нестерпимой боли, опрокинула кресло, то могла бы, чего доброго, и шею сломать...

– Ничего не понимаю... – повторила мисс Риордан. – Я давно работаю в школе. Я знаю, что дети падки до зрелищ, как римский плебс, и так же наивно жестоки. Они никогда не упустят возможности...

– Может быть, – о нравах римлян мисс О’Малли имела слабое представление, в отличие от преподававшей латынь мисс Риордан, зато о нравах школьниц знала, пожалуй, получше своей начальницы. – Только ведь девушки в семнадцать лет – не дети. А младших увели старшие. Мисс Малоун и мисс О’Коннор, если не ошибаюсь.

Мисс Риордан не знала, что сказать. Охота продолжать пропала у неё окончательно.

Сандра вздрагивала от рыданий и понимала пока только то, что в её мучениях возникла передышка и надо воспользоваться ею, чтобы собраться с силами и вынести оставшееся по возможности с достоинством.

Мисс Риордан открыла окно и осторожно, почти ласково помогла девушке подняться на ноги.

– Мисс Каллаган, повторяю, я надеюсь, что наказание пойдёт Вам на пользу и Вы задумаетесь о своём поведении. Учтём Ваше чистосердечное признание и будем считать, – директриса старалась придать голосу привычный официальный тон; надо было придумать благовидный повод прекратить экзекуцию, не теряя лицо, – будем считать, что оставшиеся десять ударов пришлись утром на долю Вашей подруги мисс Дайелл. Мисс О’Малли, дайте, пожалуйста, мисс Каллаган стакан воды – графин на столе. Заодно можете записать в журнале: четырнадцать ударов розгами.

Люси отлетела от двери, отчаянно жестикулируя в сторону Сюзанн, стоявшей на страже у поворота коридора. Так значит, она всё-таки помогла Сандре хоть немного... Сю, давай-ка отойдём – Сандра, кажется, сейчас выйдет.

Дверь кабинета, действительно, отворилась, и Сандра появилась в коридоре. Бледная, как смерть, с заплаканными глазами, расширенными, как показалось Люси, до размеров шестипенсовой монеты, с большим мокрым пятном на форменной блузке (руки дрожали, пролила стакан) и с мокрой растрёпанной рыжей шевелюрой, – но не без некоторой гордости на лице, подобающей человеку, побывавшему разом в положении Тома Сойера, Марии-Антуанетты и леди Годивы.

Люси и Сюзанн кинулись к ней с немым вопросом.

– Знаете, пожалуй... – Сандра улыбнулась одними губами, – пожалуй, в сущности, ненамного хуже, чем ремнём.

И тут же полностью смазала всё произведённое впечатление, нелогично (по мнению Сюзанн – Люси почему-то никакого противоречия не нашла) добавив: «Но всё-таки ужасно больно», – и разревевшись совершенно по-детски.

Позади них дверь кабинета беззвучно приоткрылась. Мисс Риордан осторожно выглянула в коридор, убедилась, что Сандру есть кому довести до постели, и так же беззвучно закрыла дверь. На душе у неё скребли кошки.

Дунбан, графство Килдэр, август 1937 года

Каникулы на морском берегу каждого хоть ненадолго возвращают в детство. Даже в моём нынешнем возрасте, бывая с детьми на море, я каждый раз вновь переживаю это удивительное ощущение свободы. А уж если тебе семнадцать лет и ты только что вырвалась из интерната, пусть всего на полтора месяца, и день – впервые за Бог знает сколько недель – выдался солнечный...

Люси бросила камушек плашмя в море, посчитала, сколько раз он подпрыгнет, одёрнула доходящие примерно до колен облегающие шорты – нижнюю часть купального костюма – и несолидно припустила по гальке вслед маме, направлявшейся вдоль дорожки, гордо именуемой променадом, к видневшемуся в отдалении маяку. За маяком массивный мол защищал вход в небольшую бухту в устье реки, полную прогулочных яхт вперемешку с рыбачьими лодками. Выше по реке, примерно в четверти мили ходьбы, виднелись крыши самого городка Дунбан, а на полпути торчал гнилым зубом полуразрушенный средневековый Белый Замок, давший городу название: dun – замок или укрепление, ban – белый. Ходили слухи, что двадцать лет назад, при подготовке Пасхального Восстания, и потом, во время партизанской кампании за независимость, парни из только что созданной тогда ИРА использовали бухту для переброски, а замок для хранения оружия под носом у англичан, – но ни подтвердить, ни опровергнуть эти слухи с уверенностью никто не мог.

– Люси, нам скоро домой, – миссис Дайелл, несмотря на свой радикулит, успела уйти довольно далеко вперёд, Люси даже запыхалась, догоняя. – Доктор Ланниган должен зайти через час, мой радикулит что-то опять беспокоит, особенно в дождь, да и мазь кончилась. Кстати, я думаю, что заодно он мог бы посмотреть и на этот нарыв на ляжке у Сандры – что это такое, девочка приехала в гости, а сама сидит, как на углях, и на море с нами не пошла, в кои веки солнечный день.

Кажется, Сандра опять влипла, подумала Люси. Ничего, уж тут пусть сама выкручивается, по крайней мере, новые неприятности ей не грозят, а доктор, может, и поможет ей немного. Сама Люси уже могла сидеть вполне уверенно, но Сандре явно было хуже. В ночь перед каникулами, по традиции, девочки из двух старших классов собирались в общей комнате старшеклассниц у старого пианино и пели хором старые ирландские и шотландские песни вперемешку с мелодиями из бродвейских оперетт и последних фильмов. Мисс Риордан не очень одобряла этот несколько простонародный с её точки зрения репертуар, но раз в триместр закрывала на него глаза. На пианино играла в основном Сандра. Но деревянный крутящийся стул был очень жёстким, и в этот раз она сыграла всего две мелодии – «Старый каменный мост у мельницы» и, подмигнув Люси, ту самую, избитую и заезженную «When Irish eyes are smiling» – после чего, поморщившись, уступила место Люси. Та тоже, впрочем, продержалась недолго, но не потому, что ей было больно сидеть, а потому, что сдуру нарушила традицию и сыграла (и спела) старинную матросскую песню «Поклон и прощайте, испанские дамы». Мало кто знал слова; патриотка Кэти тут же состроила физиономию, означавшую «английских песен нам тут не надо»; а Сандра при упоминании Испании (как это Люси не подумала) совсем расстроилась.

Пришлось Сюзанн, спасая положение, сыграть уже вполне ирландскую весёлую мелодию: «В оба глядите, позабудьте лень, / Прячьте горшки, и солод, и ячмень: / Акцизный рыщет нынче целый день / По нагорью Коннемара». В положение героев этой песни без труда могли войти все. Вряд ли, конечно, барышни из среднего класса представляли себе технологию перегонки нелегального виски – должен признаться, я и сам представляю её себе, мягко говоря, приблизительно. Только Шивон, которая действительно провела раннее детство не так далеко от холмов Коннемары, знала, как растёт ячмень, да Кэти – дочь «пивного короля» Джерома Малоуна, крёстного отца хорошо известной знатокам марки Malone Stout – имела кое-какое представление о том, что такое солод. Но вот быстро прятать улики, спасаясь от чувствительного наказания, не раз приходилось всем. Конечно, всё равно кое-кому это иногда не удавалось (например, Кэти с её сигаретой или самой Люси с пресловутыми книгами), но Сандра однажды язвительно заметила, что если бы все, кто нарушает правила, обязательно попадались, то у мисс Риордан отсохла бы от переутомления правая рука.

– О чём это ты задумалась, Люси? Так как, ты поговоришь с Сандрой? Добрый день, миссис О’Рурк; замечательная погода, Вы не находите?

Внушительных размеров дама, к которой было обращено приветствие, прошествовала мимо, буркнув что-то себе под нос.

– И вот так каждый день, Люси, – миссис Дайелл старалась придать голосу бодрость, но была явно задета. – Ей-Богу, я здесь родилась и выросла, но если бы не доктор Ланниган и ещё несколько старых друзей, я бы, пожалуй, продала дедовский дом и переехала куда-нибудь – в Ольстер, или даже к родным твоего отца, в Абердин. Куда-нибудь, где я не буду чувствовать себя чужой только потому, что будь я мужчиной, я играла бы в футбол с правой ноги, как сказал бы твой отец. Где люди будут уважать меня, а не плевать мне вслед, за то, что мой муж погиб за короля и страну, а не (оглянувшись и понизив голос) бунтуя против них. Я что-то чувствую себя не особенно свободной в этом Свободном Государстве, Люси, и с годами лучше не становится. Это чудо, что ты так дружишь с Сандрой – у меня в школе не было ни одной подруги католички. Правда, в нашей школе католичек почти и не было – это тебя я нарочно послала в смешанную...

– Я никогда не думала о Сандре как о католичке, мама. Она просто – Сандра...

От расстройства миссис Дайелл уронила сумочку с ключами от деревянной кабинки – шале – где осталась одежда. Помня про мамин радикулит, Люси нагнулась поднять сумочку, забыв на секунду, что при таком движении шорты, как нетрудно догадаться, поднимаются вверх.

– Люси, что это такое у тебя на ноге? Вот здесь, выше колена? Синяк не синяк, и на укус слепня не похоже – какого же размера должен быть слепень, чтобы так...

Десятый удар, последняя, самая слабая полоска, сообразила Люси.

– Солидного размера, мама, фута в три самое меньшее. Мне... попало в школе перед каникулами.

– Что значит попало?

– Ну, ремнём, если тебе так интересно.

– Ремнём?! В семнадцать лет?! В первый раз, если не ошибаюсь, за всё время твоей учёбы? – миссис Дайелл сделала секундную паузу и добавила тоном скорее утверждения, чем вопроса:

– И, разумеется, в этом замешана Сандра?

– Откуда ты это взяла, мама?

– Да уж нетрудно догадаться, что если моя дочь проучилась в интернате шесть лет и её ни разу не наказывали ремнём, а потом в семнадцать лет ей достаётся, то без Сандры Каллаган тут не обошлось... Ей-Богу, Люси, Сандра мне как родная дочь, но иногда, иногда... Ах, так вот какой нарыв у неё на ляжке?! Ведь так, скажи честно?

– Спроси у неё сама, мама.

– И спрошу, не беспокойся.

По дороге домой миссис Дайелл немного успокоилась и даже растрогалась, обнаружив Сандру спящей на диване над раскрытой книжкой с невероятно невинным видом, как на какой-нибудь картине Данте Габриэля Россетти или Джона Годварда – тем более, рыжие волосы были очень во вкусе прерафаэлитов.

– Люси, знаешь, иногда мне трудно поверить твоим рассказам о том, что Сандра вытворяет в школе. Как это может быть, здесь она такая тихоня, а в школе «отчаянная»...

– Здесь она среди друзей, мама, и ей никому ничего не надо доказывать.

Тут «тихоня» проснулась, поинтересовалась, как мама и дочка провели время на море, и миссис Дайелл решилась-таки на серьёзный разговор.

– Сандра, послушай... Люси рассказала мне, как ей попало перед каникулами. Люси, дай-ка взглянуть получше. Господи, да тут их одна, две... пять полосок, и какие здоровые, не было бы следов на всю жизнь. Люси, никаких разговоров, мы и тебя покажем доктору Ланнигану.

– Мама, да ты что?! Мужчине?!

– Люси, не будь дурочкой. Не «мужчине», а доктору Ланнигану. Он доктор, и к тому же старый друг и помнит тебя с четырёх лет – с тех пор, как мы вернулись из Шотландии. Сандра, скажи честно, твой так называемый нарыв – это ведь тоже... от ремня, правда?

– Честное слово, миссис Дайелл, ремень тут ни при чём, – поклялась Сандра, и, согласитесь, совершенно правдиво.

Миссис Дайелл была далеко не убеждена, но в этот момент в прихожей зазвенел звонок, и пришлось открывать дверь доктору (у единственной горничной был выходной). Сандра воспользовалась этой возможностью улизнуть к себе на второй этаж, в спальню для гостей.