– Без песни как-то конец школьного дня не чувствуется, – Вайолет Стабб отвернулась от окна автобуса, в котором не было видно решительно ничего интересного, и поглядела на подруг, – ну, почему нельзя-то?

– Потому что мисс Эдвардс не велела, – грустно откликнулась Милли Саймонс. – Водитель жаловался. Мол, отвлекает его пение, не было бы аварии.

– Это мой напарник, – объяснил водитель, безнадёжно озирая пробку перед автобусом, – он вообще со странностями. Мне-то не мешает, пойте сколько хотите, девчата, смотрите только, не попало бы вам в школе, раз не велели.

– Ну, и не велела, – Вайолет, будучи уроженкой Ливерпуля (который пользуется в Англии примерно такой же репутацией, как у нас в своё время весёлая Одесса – репутацией города, где сочиняются все анекдоты в стране, города самых дружных соседей, самых остроумных комиков и самых дерзких преступников), не питала излишнего уважения к властям, – никому ж не мешает, а настроение поднимает, да ещё как.

– Влетит... – неуверенно вставила Элла Лестер.

– Только если мисс Эдвардс узнает, – задумчиво протянула Милли. – Вообще-то здесь не школа, и если никто не скажет… Зачем ей знать... А кто скажет-то?

– Девчонки, да вы что, я же префект, я обязана сказать, – Морна Кроуфорд была явно не в восторге от такой перспективы. – Вы ж подумайте, вы ж меня в какое положение поставите: сказать нельзя и не сказать нельзя.

– Среди моих друзей стукачей нет, – отрезала Вайолет. – Ты мне друг или нет, Морна? Если друг, то не заложишь, – и, не оставляя собеседнице никакого времени на возражения, завела неожиданно высоким для её внушительной комплекции голосом песню своих великих земляков, только что ставшую ещё более популярной с выходом мультфильма:

– In the town where I was born…

Милли неожиданно для себя подхватила мелодию, и то же самое, к некоторому её удивлению, сделала Элла Лестер – обычно благоразумная девочка, которую одно время даже прочили в префекты.

Первые несколько секунд остальные девочки колебались, но уже в следующую фразу – «So we sailed into the Sun»– нерешительно включились ещё двое или трое, а бессмертный припев подхватила уже большая часть автобуса, включая Морну, причём девочки помладше уже в те годы, всего через пару лет после появления песни, вместо самых знаменитых слов вставляли «we all live in a tub of margarine». Видимо повинуясь магии музыки, пробка рассосалась, и школьный автобус поплыл жёлтой подводной лодкой по красным, кирпичным двухэтажным улицам фабричного города на Севере Англии... поплыл, чтобы сесть на мель самым печальным образом.

На следующий день трое зачинщиц – Вайолет, Элла и Милли – оказались в маленькой приёмной у кабинета мисс Эдвардс, директрисы, довольно хорошо представляя, чего им ожидать.

– Элла Лестер, прошу Вас ко мне, – мисс Эдвардс выглянула из кабинета, грознее грозовой тучи.

Милли и Вайолет остались сидеть перед дверью – плотной, обитой кожей, и достаточно звуконепроницаемой, – стараясь не глядеть друг на друга... Мысли Милли прыгали в некотором беспорядке. Неужели действительно... Неужели Это... Неужели влипли по-настоящему... Сколько месяцев никого... а тут сразу троих... а может, обойдётся.... может, прочтёт нотацию, ну, строчки на доске пропишет, ну, предупредит, что в следующий раз, мол... и отпустит с миром. А с другой стороны, всё-таки интересно, как Это бывает на самом деле. Вайолет уже попадало, но трепаться на эту тему она не любит. А в книжках – про то, что было сколько лет назад... Что это?.. Никак, вскрик... или показалось... Проклятая дверь, ни черта не услышишь. Так-то всё точно как в книжке, что мне мисс Каллаган подарила, только там дверь была тонкая, всё было слышно, вплоть до...

Было странно подумать, что здесь, сейчас, за дверью, разыгрывается сцена, скорее всего, мало отличающаяся от того, что было описано в рассказе, действие которого происходило тридцатью годами раньше, и что через несколько минут может настать её очередь. А с другой стороны, что-то противоестественно интересное было в том, чтобы оказаться в положении литературной героини, пусть даже...

Дверь распахнулась, выпустив Эллу, позади которой возвышался внушительный силуэт мисс Эдвардс. По физиономии Эллы было совершенно очевидно, что нотацией или даже предупреждением тут не ограничилось. Лицо у девчонки раскраснелось, а в заплаканных глазах ещё стояло удивлённое выражение боли – смешанное с явным облегчением от того, что, по крайней мере, для неё главное позади. Держа левую руку за спиной, точнее, чуть пониже, Элла украдкой от директрисы показала подругам четыре растопыренных пальца правой. Четыре – это ещё куда ни шло, шесть хуже...

– Миллисент Энн Саймонс, Вы следующая, прошу Вас.

Когда учитель называет ученика полным именем, это не предвещает последнему ничего хорошего – это наблюдение известно по меньшей мере со времён Тома Сойера, но ничуть не стало от этого менее верным. Милли оглянулась по сторонам, ища спасения или хотя бы предлога отложить предстоящее, но не увидела ничего, кроме стен комнаты, украшенных маленьким портретом королевы и огромным тяжеловесным пейзажем, холодных и недружелюбных. «Не робей, ничего особенного», – прошептала за её спиной Вайолет.

На ватных ногах Милли пересекла приёмную, вошла в кабинет и сразу увидела Трость. Трость лежала на письменном столе, небрежно брошенная поперёк, под углом. Какая длинная-то... Я думала, она как трости, с которыми ходили, – и, кстати, кое-какое сходство есть, рукоятка крючком... но тонкая уж больно, и длина-то, длина, тут футов пять, кажется, с такой не походишь... а зато она сейчас, боюсь, ох, как походит по моей бедной... На протяжении дальнейшего разговора Милли изо всех сил заставляла себя смотреть в глаза мисс Эдвардс, но взгляд её, как притянутый магнитом, время от времени возвращался к Трости.

– Миллисент, я глубоко разочарована Вами. От кого угодно я могла ожидать такой глупости, но не от Вас. Дурацкое, опасное поведение, не говоря уже о грубом нарушении школьных правил.

– Дело было в автобусе, а не в школе, мисс...

– В школьном автобусе действуют школьные правила, Миллисент! Вам не хуже, чем всей остальной школе, известно моё распоряжение – прекратить пение в автобусе. Водитель жаловался, что его это отвлекает. В автобусе было в тот момент... сколько? Двенадцать человек! Тринадцать, считая водителя. Тринадцать человек могли погибнуть или попасть в больницу из-за Вашего и Ваших подруг дурацкого, возмутительного поведения. Можно подумать, что Вам по пять лет, а не по пятнадцать – не понимать таких вещей!

– Это был другой водитель, мисс. Этот водитель, наоборот, сказал, что ему не мешает.

– Кто для Вас больший авторитет – я или водитель?

– Вообще-то Вы, мисс, но когда речь идёт о безопасности движения...

– Вы ещё и дерзите? Ну, что ж, придётся Вас научить, как нарушать мои указания, как подвергать опасности жизни и здоровье моих учениц, как подавать дурной пример младшим, да ещё и дерзить мне после этого. Все, кто пел в автобусе, получат по три часа после уроков – придётся договариваться, чтобы автобус сделал ещё рейс. А вы трое вдобавок будете хорошенько наказаны тростью. Шесть ударов.

«Шесть? А Элле только четыре...» – эта мысль явно отразилась на лице Милли, потому что мисс Эдвардс сочла нужным пояснить разницу:

– Чтобы не говорили в другой раз, что мне не обязательно знать, что происходит в моей собственной школе.

Значит, ей рассказали и об этом... Да, тут крыть нечем.

– Уверяю Вас, Миллисент, это не доставляет мне никакого удовольствия, мне будет почти так же больно, как Вам, но у меня нет другого выхода. Если речь идёт о безопасности, то лучше сделать Вам больно сейчас, чем... – дальнейшая фраза пролетела мимо ушей Милли вплоть до ключевых слов:

– Перегнитесь через письменный стол.

Трости на столе уже не было. Трость была в руках у мисс Эдвардс, выразительно помахивавшей ею. Милли добрела до письменного стола, подошла к его торцу и перегнулась через стол, упёршись в него локтями и покрепче сжав зубы.

– Нет, я попрошу Вас лечь грудью на стол. Руки сложите перед собой, вот так (новая позиция означала, что ягодицы Милли, обтянутые тонкой шерстяной юбкой, оказались ещё более явственно и ещё более унизительно, чем секунду назад, выставлены вверх).

Мисс Эдвардс заняла позицию позади и сбоку от Милли, отошла на шаг, замахнулась из-за спины и, сделав шаг вперёд, одновременно с шагом изо всей силы опустила Трость куда положено. В первый момент, точно по книжкам, Милли не почувствовала боли – был только лёгкий хлопок. Но через долю секунды в месте удара как будто разорвалась бомба, причём, по-видимому, зажигательная. От неожиданности Милли рванулась вверх, но заставила себя вернуться в прежнее положение, не дожидаясь замечания.

– Раз! – лаконично прокомментировала мисс Эдвардс, отступая на шаг для следующего удара... который не заставил себя ждать.

– Два! – Во рту у Милли возник отвратительный металлический привкус, а боль, до того сосредоточенная в одном месте, охватила всю... Три! Боль не утроилась, она упятерилась, удесятерилась, и Милли еле сдержалась, чтобы не закричать.

– Четыре! – Ох, не ляпни я в автобусе, меня бы сейчас отпустили... А так... ещё же два-а!

После пятого удара Милли не думала ни о чём, кроме одного – как ей больно, – и не сдержала-таки приглушённого вскрика сквозь зубы.

– Умели грешить, умейте держать ответ.

– Шесть!

Перед глазами Милли как будто взорвался шар фейерверка. Всё? Ну, правда же, всё?

– Благодарю Вас, Миллисент, можете встать. Мне, право же, очень жаль, что пришлось наказать Вас, но, согласитесь, это для Вашей же пользы и ради Вашей безопасности и безопасности других учениц. Я уверена, что этот первый раз будет и последним тоже, и ни Вам, ни мне не придётся повторять этот крайне неприятный опыт. Вы можете идти.

Мисс Эдвардс проводила Милли до дверей (та даже не догадалась, как Элла, сделать знак подругам) и объявила всё тем же грозовым голосом:

– Вайолет Лайза Стабб!

Вайолет скрылась в кабинете. Милли перевела дух – похоже, жить можно, и боль проходит, – и гордым шёпотом сообщила стоявшей у окна Элле:

– Шесть!

– Ты посмотри на себя... Элла подала Милли забытое кем-то в прихожей зеркальце.

– Опять Вы, Вайолет! Мало того, что опять нарушаете правила, Вы ещё и других подбиваете, и даже позволили себе убеждать префекта уклоняться от исполнения своего долга.

– Я только сказала, что если Морна мне друг, она не станет стучать, мисс.

– Обязанность префекта – соообщать учителю о нарушениях правил, тем более, нарушениях, потенциально опасных для жизни и здоровья. Двадцать, или даже десять, лет назад Вам достались бы за Ваши художества верных двенадцать ударов, Вайолет. Сейчас, на Ваше счастье, больше шести не положено, и, наверное, это правильно. Но я заставлю Вас уважать правила школы, авторитет учителя и префекта. Перегнитесь через письменный стол – Вы знаете, как. Замечательно. Теперь поднимите юбку. Я сказала, поднимите юбку. Вот так. Трусики соберите к середине. Двадцать лет назад Вам велели бы просто спустить их – я уже не имею на это права... к сожалению... либерализм последнего десятилетия.

Щёки Вайолет покраснели, как яблоки. Нет, это слишком. Оголять... это место... не буду. Это наверняка против правил (что было недалеко от истины – то, что делала мисс Эдвардс, балансировало на самой грани законности, но директриса хорошо знала, что ничем не рискует – при всех её прочих недостатках, Вайолет была не из тех, кто ябедничает).

– В чём дело, Вайолет? Может быть, Вы предпочтёте исключение из школы? Вот так, замечательно, спасибо.

Как я уже, кажется, упомянул, внешность Вайолет Стабб (не буду даже пытаться подражать классику, называя её на русский манер Виолетой, тем более, что пишу не стихи), как и у известной героини тех самых стихов, мало подходила к имени, означающему скромную фиалку. Это была бойкая, крупная и высокая круглолицая девочка, каких на Севере Англии, по-моему, ненамного меньше, чем на русском Севере. Когда она впервые появилась в школе, кое-кто из девочек, пытавшихся передразнить её ливерпульский выговор, быстренько заработал синяк под глазом (а Вайолет – свои первые три удара тростью). Крупными были все части её тела – так что перед глазами мисс Эдвардс была замечательная мишень. Даже жалко было ограничиваться шестью ударами – места хватило бы и на куда большее количество – но правила есть правила. Зато удары получились сочными, на славу, по крайней мере, первый. Мисс Эдвардс не привыкла наказывать практически по голому телу, и оказалось, что от одежды эффект двоякий. С одной стороны, она смягчает эффект удара (хотя от трости тонкая юбка не очень-то защищает, не говоря о трусиках), а с другой, если не быть жестоким человеком (а мисс Эдвардс считала себя человеком строгим, но не жестоким), то, как оказалось, психологически куда легче стегать как следует, когда не видишь рубцов, оставленных твоими ударами. Первый удар, нанесённый с привычной силой, оказался, пожалуй, посильнее, чем следовало бы – мисс Эдвардс была приятно удивлена, что Вайолет сумела не закричать. Зато последующие два или три, по контрасту, какая-нибудь директриса старых времён, привыкшая к тому, что фразы «перегнитесь через стол» и «снимайте трусы» следуют одна за другой неразделимо, как ночь и утро, – наверное, сочла бы откровенной халтурой. Только к четвёртому или пятому удару оптимальная сила была, наконец, найдена, так что Вайолет, пожалуй, скорее выгадала от таких особых условий. Но то, что было потеряно в отношении боли, более чем компенсировалось унизительностью. Вайолет, появившаяся на пороге кабинета, была заметно тише и угрюмее Вайолет, вошедшей туда за несколько минут до того.

Занавески в гостиной в доме Вайолет были задёрнуты наглухо, и не зря. Если бы кто-нибудь мог заглянуть в окна, то увидел бы весьма любопытную картину. Трое пятнадцатилетних девчонок – двум из которых через пару лет предстояло вырасти в очень хорошеньких девушек, и даже третьей, слишком крупной, чтобы быть настоящей красавицей, не суждено было испытывать недостаток в кавалерах – лежали на животах на ковре, застеленном сверху простынёй, перед включённым – был один из неожиданно холодных дней, какие иногда встречаются в конце весны – газовым камином (центральное отопление в Англии шестидесятых было ещё редким нововведением). Все трое были всё ещё в форменных школьных блузках, но без юбок и даже без трусиков, зато с компрессами на пострадавших частях. Эффект от компрессов был явно скорее психологический – по-хорошему, их надо было если накладывать, то сразу, но не в школе же это делать. А в середине ковра, перед девочками, на старом альбоме в твёрдом переплёте, лежал список из двенадцати фамилий.

– Да чего там детектив разводить?! – В третий раз заныла Вайолет. – Ясно же, Морна заложила, Морна «ах-я-так-горда-что-меня-назначили-префектом» Кроуфорд! Она так и сказала в автобусе: я, мол, обязана сказать. Ткнуть её пару раз головой в унитаз, и всех делов (интересный факт: обычая «тёмной» в английских школах нет и никогда не было, насколько я знаю – видимо, он слишком противоречит национальному характеру с его пиететом перед «честной игрой»). Да если вы трусите, я её сама готова отмутузить как следует!

– Вайо, не торопись, – Милли ещё раз оглядела список. – Давайте всё-таки рассуждать логически. Я знаю Морну, она бы никогда этого не сделала. Давайте-ка всё-таки посмотрим. Значит, так, двенадцать человек – остальные вышли раньше. Малявок я вычёркиваю сразу. Ты можешь себе представить, чтобы малявка пришла к мисс Эдвардс и нажаловалась на старшеклассниц, одна из которых к тому же префект? Я – нет. Тем более, все малявки пели и сами тоже. Ну-ка, вспомнили, все или не все?

– Вроде, все.

– Элла?

– Все. Я заметила. Только слова, как всегда, перевирали.

– Слова нам теперь по фигу. Так что, вычёркиваем?

– Допустим.

– Хорошо. Остаются семь человек. Нас троих, надо полагать, тоже можно вычеркнуть?

– Надо думать! – Вайолет осторожно подвинулась на ковре. – Нас мисс Эдвардс вычеркнула... Тростью по этой самой.

– Так. Остаются четверо. Алисон Кэмпбелл. Сэра Бакстер. Фелисити Лент. И да, Морна Кроуфорд.

– Я никогда не поверю, что это могла сделать Флисс. Она же никогда ничего не принимает всерьёз. Чтобы она пошла жаловаться...

– А я никогда не поверю, что это могла сделать Алисон. Или Сэра, если на то пошло.

– А я никогда не поверю, что это могла сделать Морна, – решительно заявила Милли. Так мы с места не сдвинемся, девчонки. Мы должны не «верить-не верить», а рассуждать логически.

– Вот ты и рассуждай логически, у тебя по математике «А», то-то мисс Бёрт и мисс Каллаган в тебе души не чают.

– Ну, хорошо, первое логическое рассуждение. Кто из них пел сам?

– Да все пели!

– Неправда, Сэра петь не стала, – вспомнила Вайолет. – Когда вылезала из автобуса, сказала, что у неё горло болит.

– То-то она сегодня в школе не была. А между прочим, это значит, что её можно вычеркнуть смело. Вычёркивай, Мил. У неё просто не было возможности нас заложить.

– Вот так лучше. Я же говорю, рассуждаем логически... Значит, остаются трое. Флисс Лент. Али Кэмпбелл. Морна Кроуфорд. Надо двигаться дальше.

Как двигаться дальше, голопопые детективы не очень представляли.

– Надо с ними поговорить... порознь... вызвать на откровенность.

– Вызовешь тут... когда у тебя за спиной все ухмыляются и перемигиваются. А в автобусе половина уставилась на наши юбки – как будто через них можно разглядеть... Страшно подумать, что будет завтра в раздевалке перед физкультурой. Девчонки, у меня там здорово будет видно из-под трусов или как?

– Смотря из-под каких. Да ты сама посмотри, – Элла подала Милли зеркальце.

Милли попыталась разглядеть в этот замечательный оптический прибор собственные ягодицы (интересно, можно ли модифицировать таким образом известную поговорку «не видать, как своих ушей»?), но неожиданно отказалась от этой идеи, заинтересовавшись самим зеркальцем:

– Элла, слушай, а откуда оно у тебя?

– В приёмной у мисс Эдвардс подобрала. Случайно, честное слово. Ты ж помнишь, в каком состоянии мы были. Я не нарочно. Я могу вернуть. А что?

– А то, что на оборотной стороне инициалы. A.S.C. По крайней мере, в нашем классе к ним подходит только один человек. Alison Stacie Campbell. А зеркальце было в приёмной директрисы. Сечёшь? Больше дня оно там пролежать не могло – нашла бы уборщица. А значит, тот, кто забыл зеркальце, был там сегодня! А зачем Алисон заходить к мисс Эдвардс?

– Ни за что не поверю. Али?!

– Да, Али. Шотландка. Кальвинистская традиция, «не солги» и всё такое. Кстати... Смотрите, девчонки, этикетка-то на зеркальце какая. «Дженнерс»!

– Ну, и что?

– А то, что это универмаг в Эдинбурге. Шикарный. В самом центре. На Принсес-Стрит. Я была на каникулах. И больше такого нигде нет – это не какой-нибудь «Маркс и Спенсер», которые в любом городе. А Али откуда? Из Эдинбурга.

– Ну, это не доказательство... шикарный универмаг, в туристском месте. Мало ли кто мог зайти и купить сувенир. Сама говоришь, ты там сама бывала.

– А инициалы? Я не говорю, что это наверняка, но, по крайней мере, у нас есть «подозреваемый в первую очередь (prime suspect)». А ты говоришь: Морна, Морна. Значит так, для начала... Элла, ты не можешь проверить в других старших классах, есть ли там ещё девочки с такими инициалами? Особенно в «верхнем шестом», я там мало кого знаю. Попроси кого-нибудь проверить в журнале.

– Попробую.

– Вайо, а ты попробуй завтра вернуть Али зеркальце. Дескать, нашли на полу в коридоре, не твоё ли. Только не выгляди при этом так, как будто ты её съесть собираешься. Из тебя актриса такая же, как канатоходец... Вайо, ты что, спятила?!!

(Вайолет легонько шлёпнула Милли по прикрытому компрессом заду – в любых других обстоятельствах это было бы почти нечувствительно, но когда зад недавно обработан тростью... Вайолет, конечно, извинилась, но Милли была отчасти и сама виновата – люди не очень элегантной комплекции часто не любят, когда им об этом напоминают).

– Так, а я попробую поговорить ненавязчиво с Морной и Флисс. Морна – простой случай, она врать не умеет. Если это она нас выдала, она так и скажет. Флисс я хуже знаю, ей всё шуточки... Чёрт, ни на кого из них это не похоже!!! И, главное, зачем, зачем?! Мотива же нет! Никто из них нам не враг, никому из них мы ничем не насолили... И все они пели сами, так что будут завтра писать по сто строчек на доске после уроков, или что там ещё нас заставят делать.

– У Морны есть мотив, – Вайолет не собиралась сдаваться без боя, – она префект и страшно горда этим. Ей положено.

– Ладно, пока что отрабатываем версию Али. Мне пора домой, Вайо, а то твоя мама скоро придёт. Спасибо за компресс. Элла, идёшь? Слушай, куда я одежду положила? Я-то думала, что если потеряю трусики у кого-то дома, то у симпатичного мальчика. И после шестнадцати лет, а лучше семнадцати.

– Ладно тебе. Ты в книжке у мисс Каллаган такие шуточки вычитала?

– Хорошая книжка, между прочим. Хотела бы я с её тётей познакомиться. Классная тётка, похоже, и пишет здорово. Разве что длинновато местами.

Подумав, Милли не доверила слишком прямолинейной Вайолет расспрашивать подозреваемых самой – надёжнее было сделать это вместе. На расследование ушла большая часть перемен в последующие пару дней, и результаты его оказались очень интересными – и столь же озадачивающими.

То, что и Фелисити Лент, и Морна Кроуфорд, и Алисон Кэмпбелл с негодованием отрицали всякую возможность того, что кто-то из них может быть стукачкой, никого не удивило – этого следовало ожидать. Не очень удивительно было и то, что Алисон наотрез отказалась признать зеркальце своим, хотя Милли постаралась вернуть его «владелице» с самым беззаботным видом. «Ох, Мил, симпатичное зерркальце... ох нет, не моё, к сожалению. Хотя я бы не отказалась... Где ты его подобррала?» – вот и всё, чего добились Милли и Вайолет.

Но... по выражению глаз собеседницы Милли готова была голову дать на отсечение, что Алисон видела зеркальце раньше, и, скорее всего, знает, кому оно принадлежит – или, по крайней мере, пытается вспомнить. Так что развеять подозрения в этом направлении не удалось. Тем более что других учениц с теми же инициалами в школе, как оказалось, не было – Элла установила это достаточно точно.

Не лучше были дела и в другом направлении. Морна Кроуфорд заявила решительно, что дорожит должностью префекта, но подруги ей дороже, и если бы она, Морна, собиралась сообщать о нарушении правил директрисе, то предупредила бы об этом заранее и недвусмысленно. Но... Милли была права, Морна не была дипломаткой по натуре и при этой тираде покраснела так, что было совершенно ясно, что чего-то она не договаривает.

Единственно где удалось достичь некоторого прогресса, это по третьей линии. Поговорив с несколькими одноклассницами и припомнив собственные действия утром перед наказанием, Милли, Вайолет и Элла выяснили довольно точно, что либо они сами, либо кто-то из одноклассниц, кому можно было доверять, видел Фелисити Лент непрерывно на протяжении всех перемен вплоть до того момента, когда их вызвали к директрисе. Уроки, естественно, отпадали. Ни Морну, ни Алисон исключить таким образом не удавалось – в случае Алисон была целая перемена, когда её не видел никто, – но, по крайней мере, похоже было, что круг подозреваемых сокращался с первоначальных двенадцати до двух – не так уж и мало за пару дней следственной работы, особенно если проводить её надо на переменах, а в остальное время учиться – и при этом, по крайней мере, поначалу, ещё думать о том, как бы сесть безболезненнее.

Очередное совещание временного штаба расследования пришлось отложить именно по учебной причине, ввиду предстоящей контрольной по математике. Милли сначала честно попыталась растолковать материал Вайолет сама, но потом сдалась, тем более что мисс Каллаган оказалась тут же в коридоре и явно была не особенно занята. Энн (точнее, Ана) Каллаган не была учительницей, а числилась официально «ассистентом учителя», хотя её объяснения – лаконичные, с твёрдым, чётким эдинбургским акцентом – многие девочки предпочитали более пространной манере её шефа Эммы Бёрт. Энн только что получила степень бакалавра и теперь собиралась поступать в аспирантуру по психологии в местном университете, а пока что решила посвятить год-другой изучению будущего объекта своей диссертации – девочек-подростков – в естественной среде их обитания. Собственно, во многом мисс Каллаган могла положиться и на собственный опыт – она была старше своих пятнадцатилетних подопечных всего на шесть-семь лет. Но кое-какие психологические вопросы этот опыт не покрывал, например, как нетрудно догадаться, сама она училась в школе без телесных наказаний. Может быть, поэтому, даже не будучи, строго говоря, учительницей, Энн немедленно и с энтузиазмом включилась в деятельность школьного отделения STOPP (Society of Teachers Opposed to Physical Punishment), тем более что возглавляла его Эмма Бёрт – её ментор. Милли слыла в школе любимицей Энн – отчасти потому, что математика давалась ей легко, отчасти потому, что, по словам Энн, она представляла себе собственную маму в её школьные годы немного похожей на Милли. Последнее, пожалуй, было немного странно – родители Энн оба были историки, а Милли отличали выраженные склонности к точным наукам.

Без особого труда растолковав не очень-то сообразительной Вайолет непонятные для неё вещи, Энн неожиданно посмотрела на девочек с полунасмешливым прищуром и тихо выговорила:

– Милли, Алисон говоррит, Вы нашли моё зерркальце. Веррните, если можно.

– Ваше зеркальце? Так значит, A.S.C. – это...

– Ana Siobhan Callaghan – Ана Шивон Каллаган. Девочки, я не могу сказать вам, кто выдал вас мисс Эдваррдс... но я точно знаю, кто этого не сделал. Алисон говоррила со мной в ту перемену, когда её никто не видел. Мы землячки – меня интерресовало, как адаптируется девочка из Шотландии в английской школе. У нас к Северу от Грраницы дрругая прогррамма и вообще многое в школах устроено иначе.

«Ну да, – подумала Вайолет, – например, вместо Трости – Tawse. Говорят, быстрее проходит...» Энн между тем продолжала:

– Алисон очень переживает, что вы ей не веррите, девочки – ей очень обидно, и я чувствую, что она говоррит правду. Так что Алисон можете исключить смело. И вообще, уверрены ли вы, что вам нужно знать?

– Нужно. Я не хочу, чтобы среди моих друзей была предательница.

– Смотррите, Вайолет. Только не делайте глупостей, хоррошо?

– Ну да, она же тоже из Эдинбурга, даром что фамилия ирландская. Вот тебе и «Дженнерс». Как я сразу не сообразила, – Милли была страшно зла на себя за такой недосмотр.

– Ну всё, остаётся Морна. Я же говорила, Морна заложила, Морна и никто другой. Надо вам было разводить расследование. А ещё святую из себя строит. Мне, мол, подруги дороже. Сволочь. Лицемерка.

– Вайо, этого не может быть, – вмешалась Элла. – Я просто знаю, что это не Морна, знаю, и всё тут.

– Откуда тебе знать? Ладно, пошли, на контрольную опоздаем. Последний урок...

После контрольной Милли задержалась в классе – нескольким девочкам, включая Эллу, не терпелось узнать правильные ответы, а все знали, что Милли всё всегда решает правильно. Потом пришлось спешить на репетицию школьного оркестра. К сожалению, в день репетиций воспользоваться школьным автобусом не получалось. Большинство девочек, игравших в оркестре, по счастью, жили неподалёку; Морна (пианистка) в эти дни рисковала ездить на велосипеде, а Милли и Вайолет (у Эллы начисто отсутствовал музыкальный слух) вынуждены были пользоваться рейсовыми автобусами с неудобной пересадкой – возить гитару на велосипеде не разрешали ни родители, ни мисс Эдвардс. Как назло, Милли замешкалась, собирая ноты и упаковывая гитару в чехол, и, покончив с этим делом, заметила, что не только Морны, но и Вайолет (которая обычно ждала её) в зале уже не было.

Пытаясь отогнать нехорошие предчувствия, Милли бросилась к выходу из школы и к сараю для велосипедов – классической сцене английских школьных драм. И опоздала.

Морна вывела велосипед из сарая и поправляла очки, собиралась оседлать его, когда Вайолет преградила ей дорогу.

– Ну что, попалась. Стукачка. И хватило же наглости делать хорошую мину. Хоть призналась бы честно!

– Да ты что, Вайо. Я сказала, что это не я, а привычки врать у меня нет.

– А кто краснел при этом? Теперь понятно, почему.

– Ничего тебе не понятно, дура ты несчастная!

– Ах, я ещё и дура! – если до этого момента у Морны ещё мог быть шанс «спустить дело на тормозах», то теперь она сама лишила себя этой возможности. Вайолет отвесила ей здоровенную оплеуху, сбив с Морны очки. Велосипед с грохотом повалился на дорожку, Морна повернулась, чтобы спастись бегством, но зацепилась ногой за педаль, и Вайолет поймала её без труда. У маленькой хрупкой Морны и в лучшее время не было бы никаких шансов против рослой Вайолет, а без очков она была попросту беззащитна. Вайолет схватила её за лацканы блузки, припечатала с размаху к стенке сарая, потом повалила на землю, уселась верхом и, сорвав горсть травы с газона, начала запихивать её в рот своей жертве:

– Стучишь? Вот и жри теперь!

Слово grass в прямом смысле означает, как известно, траву, а в сленговом значении «to grass» переводится как «ябедничать, «стучать», доносить».

– Вайолет! Вайолет! Что Вы делаете! Остановитесь немедленно!

Вайолет, ещё пылая яростью, подняла взгляд и столкнулась лицом к лицу с миссис Стоквелл, преподавательницей физкультуры, которая тоже явно была не в самом миролюбивом настроении, и не без оснований – драка между мальчишками, да и девочками младших классов, вещь обычная, но для пятнадцатилетних старшеклассниц вести себя таким образом – чрезвычайное дело.

– Следуйте за мной немедленно к мисс Эдвардс. Морна, я попрошу Вас пойти тоже.

Милли высунулась было из-за сарая, но, увидев, что происходит, сочла за благо не вмешиваться и последовать за остальными тремя участницами происшествия на безопасном расстоянии. Ждать под дверью кабинета директрисы ей пришлось минут десять, после чего Морна и Вайолет, не глядя друг на друга, появились в коридоре.

– Ну?

– Сказала, что завтра она со мной так расправится, что я надолго запомню, – нехотя сообщила Вайолет. – И что если я ещё хоть пальцем трону Морну, она меня исключит из школы в два счёта. И всё из-за тебя, дрянь! – адресовалась она к Морне, не глядя на неё.

– Я тебе сказала, что ты ничего не поняла, дура!!! Чёрт с тобой, хочешь знать, пошли! Морна схватила Вайолет за руку и с неожиданной силой потащила за собой к двери туалета, да так, что Милли с трудом поспевала за ними.

– Так, закрой дверь, Милли! – У Морны дрожали губы. – В коридоре никого нет? Никто не войдёт?

Войти никто не мог. Учебный день кончился полтора часа назад, даже оркестр уже разъехался по домам, а учителя пользовались другим туалетом. Но Морна не собиралась рисковать.

– Тогда смотрите! – Морна повернулась спиной к остальным двум девочкам, неожиданно подняла юбку и рывком сдёрнула трусики. – Убедились?!

Вайолет закрыла рот рукой. На неожиданно округлых для такой худенькой особы ягодицах её недавней жертвы темнели шесть аккуратных параллельных синяков – точно таких, какие украшали соответствующие части тела двух других девочек (компрессы, увы, мало помогли).

– Она вызвала меня к себе после уроков, – Морна чуть не плакала. – В тот же день. Сказала, что я злоупотребила её доверием, уронила честь префекта и всё такое, потому что не сказала ей, что мы пели в автобусе! А потом велела выбирать: либо распрощаться с должностью префекта, либо быть наказанной так же, как и вы трое. А я не могла, не могла так огорчить родителей. Они были так горды, когда меня назначили префектом, папа был просто на седьмом небе. Вот и пришлось...

– Так вот почему ты краснела?

– Покраснеешь тут... – и Морна действительно залилась краской до корней волос. – Она велела мне... поднять юбку и...

– Закатать трусики к середине? – ахнула Вайолет. – Мне тоже.

Морна молча кивнула – говорить она не могла.

– Девчонки, да вы что, это же наверняка противозаконно... Вы должны пожаловаться!

– Скажем так, на грани закона, – горько вздохнула Морна, подтягивая трусики. – Я выяснила. Кому жаловаться-то? Мисс Бёрт? Или в полицию? Не хочу я никому рассказывать. Да и как докажешь... Синяки пересчитать несложно – законные шесть ударов. А остальное... Я хочу просто забыть, Милли.

Вайолет наконец обрела дар речи, подошла к Морне и заглянула ей в глаза:

– Прости меня, Морна. Прости. Я не знала.

– Я-то прощу, – Морна оправила юбку, – а вот мисс Эдвардс – навряд ли. Может, тебе завтра в школу не ходить?

– А толку? Только откладывать. Нет уж, будь что будет.

– Девчонки, – Милли только сейчас поняла, что означает эта новая информация, – а ведь мы откатываемся обратно на первую клеточку игры... Всё расследование надо начинать сначала. Не Флисс. Не Али. И теперь получается, что не Морна. Так кто же нас всё-таки выдал-то, а? Неужели, всё-таки, кто-то из малявок? Или где-то в моей логике был прокол?

– Иди ты со своей логикой, – Вайолет храбрилась, но ей явно было не по себе. – Хотела бы я знать, что она собирается со мной делать... То есть, я, в общем-то, представляю, что – но почему откладывать до завтра? Лучше бы двенадцать ударов сегодня, сразу, чем ещё целый вечер и целое утро ждать шести...

– Вайо, Вайо... Подумала бы ты немного, прежде чем лезть в драку. Liverpool born and Liverpool bred, thick in the arm and thick in the head (уроженка Ливерпуля, силы много, мозга дуля)…

В другое время Вайолет не спустила бы такого, но тут только махнула безнадёжно рукой – она понимала, что Милли не дразнит её, а скорее несколько неуклюже выражает сочувствие.

– Может, поговорим завтра утром с мисс Каллаган? Или мисс Бёрт? Может, они помогут как-нибудь?

Но Энн Каллаган не было в школе в следующее утро, а мисс Эдвардс действовала решительно и быстро.

На утренней линейке в актовом зале большинство девочек были несколько удивлены, обнаружив перед выстроенными классами парту из ближайшего кабинета. Милли – вспомнив рассказы из подаренной Энн Каллаган книжки – сразу заподозрила, в чём дело, но всё-таки против очевидности надеялась, что ошиблась – вплоть до того момента, когда мисс Эдвардс появилась перед классами в сопровождении миссис Стоквелл, и в руке у неё – вы угадали – была Трость.

– Девочки, – начала мисс Эдвардс, – вчера после уроков в школе произошло... произошло чрезвычайное событие. Вайолет – Вайолет Лайза Стабб! А ну-ка, выйдите сюда, пожалуйста.

Вайолет вышла из строя и встала рядом с мисс Эдвардс, опустив голову.

– Девочки, – опять начала Мисс Эдвардс: она явно сама была не вполне в своей тарелке, – вчера после уроков в школе произошло... вчера после уроков Вайолет Стабб попыталась избить Морну Кроуфорд, разбила ей очки и... – Мисс Эдвардс перевела дух и продолжила, постепенно обретая требуемое красноречие:

– Это было подлое, трусливое нападение – мы знаем, что Морна невысокая и… (она хотела сказать «слабенькая», но не хотела обижать Морну) и хрупкая девочка, и к тому же носит очки, без которых совсем беззащитна. Но этого мало. Морна – Префект Школы. Нападение на неё – нападение на устои школы, на всё, что нам дорого и важно, на мой авторитет. Вайолет призналась, что пыталась избить Морну именно за честное исполнение долга префекта (тут она бросила взгляд на притихшую, потерявшую дар слова Морну). Такой поступок не может, не должен остаться без самого сурового наказания. Вайолет, мне очень жаль, но у меня нет другого выхода. Вы будете наказаны тростью перед всей школой.

По классам пробежал ропот. Даже старшеклассницы не без труда могли припомнить прошлый случай, когда в школе случалось такое. Милли бросила взгляд на Морну – та была белая как мел, как будто позорное наказание ожидало её, а не Вайолет. Возможно, в этом была доля истины... Милли и сама чувствовала себя ненамного лучше. Рассказ, рассказ из книжки, которую подарила ей Энн Каллаган, разыгрывался перед её глазами наяву с очень незначительными вариациями. Неужели за тридцать лет люди не стали ни добрее, ни умнее?

– Перегнитесь через парту, – деловым тоном скомандовала мисс Эдвардс.

Лица Вайолет в этот момент Милли не видела, и никогда впоследствии об этом не жалела. Но автоматические, механические движения её обычно столь жизнерадостной подруги, когда та покорно исполнила распоряжение, запомнила на всю жизнь.

– Поднимите юбку, – прозвучала в мёртвой тишине следующая команда. Идти дальше мисс Эдвардс, конечно, не могла – то, что сошло бы ей с рук в уединении её собственного кабинета, было слишком рискованно перед полутора сотнями свидетельниц. Но воспитательный эффект и без того был немалый. Тонкие трусики обтягивали внушительные формы Вайолет (не догадалась надеть что потолще, дурёха – знала же, что её ожидает!), открывая взгляду, по сторонам треугольника, широкие полоски голого тела, украшенного ещё очень яркими синяками от прошлого наказания. Милли пыталась заставить себя не смотреть: это же была Вайолет Стаб – бестолковая, нетерпеливая, задиристая, но в глубине души всё-таки добрая Вайо. Надо было вести себя, как девочки в том рассказе – не смотреть, уйти, отвернуться, закрыть лицо руками, хотя бы закрыть глаза. Морна, похоже, так и сделала, но сама Милли, испытав Трость на собственных ягодицах, не могла побороть искушения увидеть, как Это выглядит со стороны, а может быть, просто не могла найти в себе силы отвести взгляд и следила за жестоким представлением, как кролик за раскачивающейся головой удава. Похоже, она была не одинока в этом...

Мисс Эдвардс заняла позицию слева и сзади от Вайолет, размахнулась, сделала шаг вперёд и одновременно с шагом – так вот почему Это так больно – звонко хлестнула Вайолет по самой середине ягодиц. Милли машинально отметила как неожиданную деталь, как глубоко погрузилась Трость в обтянутую тонкой тканью плоть, прежде чем выскочить назад. По рядам, как и следовало ожидать, пробежал вздох.

Теперь Мисс Эдвардс знала, как делать удары не слишком сильными, но и не слишком слабыми, и излишней жалости тоже не испытывала – в конце концов, на этот раз наказание представлялось более чем заслуженным: обижать слабых – гнусность. Удары сыпались аккуратно, с равномерными интервалами, хладнокровные, но беспощадные. Считать вслух мисс Эдвардс предоставила миссис Стоквелл, хотя это была формальность – при счёте всего до шести сбиться трудно.

После третьего удара открытая взгляду часть ягодиц Вайолет выглядела как ежевичный куст со спелыми ягодами старых синяков и ярко-красными, созревающими – новых рубцов. Страшно было подумать, что делается в середине, под трусиками, куда в обоих случаях приходилась самая болезненная часть ударов. После четвёртого Вайолет ревела в голос, но не пыталась сдвинуться с места, хотя мисс Стоквелл на всякий случай заняла позицию рядом. «Неужели будет держать в случае чего?» – с ужасом подумала Милли... После пятого плакала не только главная героиня спектакля, но и кое-кто из зрительниц помладше. После шестого, последнего, Милли готова была зареветь сама, но, по счастью, наказание кончилось – хоть что-то за тридцать лет стало лучше...

– Благодарю Вас, Вайолет, Вы можете вернуться к своему классу. Мне очень жаль, но я надеюсь, что это послужит для Вас хорошим уроком, и Вы... Вайолет? Вайолет?! Вайолет, остановитесь немедленно!!!

Вайолет не вернулась к своему классу. Вместо этого, размазывая по щекам слёзы, она ринулась прямо к боковой, ведущей на улицу двери зала, забыв про портфель (понятие сменной обуви в английских школах неизвестно), не без труда открыла дверь, оглянулась, застыла на секунду нелепым зарёванным силуэтом в дверном проёме на фоне майского солнца (Милли была уверена, что Вайолет ищет взглядом именно её), и выбежала из школы, чтобы – забегая вперёд – больше никогда не вернуться.

Несколько секунд в школе царило молчание, и никто не двигался с места. Потом миссис Стоквелл переглянулась с мисс Эдвардс, выскочила вслед за Вайолет и вскоре вернулась с опущенной головой и пустыми руками. Как потом оказалось, Вайолет – опять игнорируя соображения безопасности, хотя в данном случае у неё явно были серьёзные смягчающие обстоятельства – вскочила на ходу в заднюю, всегда открытую дверь-подножку первого попавшегося из тупорылых двухэтажных городских автобусов, который как раз начинал разгоняться от перекрёстка. Миссис Стоквелл чуть было не успела за ней, но налетела на двух длинноволосых парней – явно студентов – в потёртых джинсовых костюмах, увешанных значками с эмблемами «Кампании за ядерное разоружение» и бессмертными лозунгами «Make Love, not War». Один из них ленивым тоном посоветовал миссис Стоквелл остыть и не суетиться, второй несколько смущённо промолчал, и мисс Стоквелл узнала его – это был Стив Флокетт, молодой человек Энн Каллаган.

Через час Энн появилась в школе, хотя в этот день должна была заниматься в библиотеке. Поиски Эммы Бёрт – шефа и ментора по части преподавания математики и борьбы с устаревшими методами воспитания – привели её к порогу кабинета мисс Эдвардс. Да, Эмма была там и к тому же, видимо, забыла плотно прикрыть дверь, так что до Энн долетали отдельные ключевые слова разговора, который явно вёлся на повышенных тонах и с сегодняшнего случая постепенно переходил на рельсы дискуссии, повторявшейся уже не однажды: «средневековая дикость» – «мой долг» – «чем лучше публичных казней на площадях» – «каков проступок, таково и наказание» – «веяния времени» – «дурацкий либерализм шестидесятых» – «Европейское сообщество» – «нечего там делать» – «доктор Спок» – «дисциплина должна быть» – «права ребёнка» – «главное, любить их» – «в Европе давно отменили» – «вот вам и плоды на улицах Парижа» – «а почему не Праги» – «проклятая работа» – (хором) «уволюсь к чёртовой матери».

Никуда они не уволятся, подумала Энн, ни та, ни другая. Они нужны друг другу...

После этого обе спорщицы, похоже, истощили запас аргументов, да и просто утомились, и разговор перешёл в более практическое русло:

– В любом случае, с родителями надо связаться как можно скорее.

– У неё только мама – родители в разводе, отец живёт в другом городе...

Энн сочла, что настало время постучать в дверь.

Связываться с родителями не пришлось. Ещё до конца учебного дня мама Вайолет появилась в школе сама, очень бледная, и слегка дрожащим голосом потребовала объяснений. Мисс Эдвардс постаралась обрисовать ей ситуацию в самых нейтральных тонах, после чего миссис Стабб побледнела ещё больше и почти бросила на стол перед директрисой следующую записку на вырванном из тетради листе:

«Я виновата перед Морной. Морна прости меня пожалуйста. Но пусть мисс Эдвардс и та девочка которая нас выдала тоже извиняться передо мной. Публично перед всей школой как меня наказывали. Я позвоню завтра ровно в семь вечера Милли и Элле. Если до того времени они не извиняться – ищите моё тело в канале. V.S.»

Записка была написана явно в спешке, с большим, чем обычно (хотя Вайолет никогда не была особенно примерной ученицей) количеством грубых ошибок – я попробовал, как мог, передать их по-русски.

– Она позвонила мне на работу, – объясняла мисс Стабб, – из дома. Плакала, говорила очень сбивчиво, я смогла только разобрать, что её наказали в школе, несправедливо сурово, что она в эту школу не вернётся и вообще жить больше не хочет. Я отпросилась с работы пораньше и застала пустой дом и вот эту записку. Что теперь делать?

– Что делать? – Мисс Эдвардс провела руками сверху вниз по лицу, собираясь с мыслями. – Что делать? Боюсь, что выхода нет, надо сообщать в полицию.

Город, где происходило дело, не был ни Ливерпулем, ни Глазго, ни лондонским Ист-Эндом, ни каким-нибудь ещё знаменитым центром преступности, но всё же сказать, что Детективу-Инспектору Джейсону Сноу нечего было делать, было никак нельзя. На нём висело несколько краж со взломом, одна попытка убийства и ещё кое-что помельче, так что пропавшая истеричная девчонка была не особо кстати. Первым комментарием инспектора было «надеюсь, что её найдут поскорее и как следует всыпят тростью».

– Ей уже как следует всыпали тростью, инспектор. С этого всё и началось.

– Прямая-то угроза не слишком велика, ladies. Это и наш консультант говорит, и я по опыту знаю. Если бы девочка всерьёз думала о самоубийстве, то попыталась бы сделать это сразу. С вероятностью девяносто девять сотых мы имеем дело с попыткой эмоционального шантажа, причём попыткой по-детски неуклюжей. Беда в том, что это не значит, что опасности нет. Во-первых, даже один процент риска – это немало, всё-таки речь о пятнадцатилетней девчонке. Во-вторых, девочка бродит, Бог знает, где, одна; где она собирается ночевать, совершенно непонятно, и опасность для неё может исходить не только от неё самой. У нас не так много времени – остаются сутки с небольшим. Что Вы говорите? Нет, по радио объявлять рано – кроме всего прочего, если она услышит такое объявление, неизвестно к чему её это подтолкнёт. Пятнадцать лет – сложный возраст. Мы информировали ребят в униформе, фотографии розданы всем патрулям, её ищут. Мой сержант проинструктировал всех подруг и их родителей.

– А когда у них простой возраст... Что ещё мы можем сделать, чтобы помочь, инспектор?

– Я надеюсь, что мы найдём её сегодня вечером, миссис Эдвардс, или что она вернётся домой сама. Но если нет, то... я всерьёз подумал бы о том, чтобы сделать то, о чём она просит. Каждая ночь, которую она проводит вне дома, увеличивает шансы, что мы найдём её, но ещё быстрее растёт риск. И, кроме того, она дала обещание – Бог знает, что придёт ей в голову. Я не могу расставить констеблей по всей длине канала, а Вы знаете, что там за районы.

Старый заброшенный канал, наследие первой промышленной революции, проходил по глухим фабричным задворкам извилистой линией с поворотами, полупустыми шлюзами и акведуками, уходя из города в обе стороны – в сторону реки Трент и в сторону моря.

– Инспектор, для меня самой это гораздо меньшая проблема, чем Вы, возможно, думаете. Если речь идёт о серьёзной угрозе для Вайолет, то я придумаю способ сказать завтра на утренней линейке, не теряя достоинства, пару слов, которые можно будет при желании расценить как извинение. Но я не могу и не буду требовать того же от моей ученицы. Девочка не сделала ничего плохого – наоборот, она была совершенно права, сообщив мне о серьёзном нарушении дисциплины. Извиняться, да ещё перед всей школой, ей не за что, и я не вправе требовать этого от неё.

– Прростите, миссис Эдвардс, может быть, я поговоррю с ней, – подала голос из угла молчавшая до сих пор Энн Каллаган, которую пригласили как психолога, пусть и не очень опытного, зато лично знакомого с Вайолет. – Я пользуюсь у девочек некоторым авторритетом, и я всё же не учитель...

– А Вы знаете, с кем надо говорить, мисс Каллаган?

– Я психолог, мисс Эдваррдс... я наблюдала поведение всей грруппы последние несколько дней, – гордо сообщила Энн и честно добавила, поборовшись с соблазном повысить свой авторитет не вполне честным образом: – ну, и то, что я видела её в то утрро около Вашего кабинета, тоже не помешало...

– Отлично, мисс Каллаган, я буду Вам благодарна. Инспектор, прошу Вас, Вы можете звонить мне в любое время. Будем надеяться, что Вайолет найдут сегодня вечером или ночью... Если нет, то утром я скажу два слова перед школой.

– Замечательно. Мои коллеги поговорят завтра с двумя её подружками о том, что им говорить и как держаться, если она позвонит им, как обещала.

– Я тоже поговоррю с обеими, с Вашего разррешения, – робко попросила Энн, – и с Эллой, и с Милли.

В эту ночь дежурные полицейские патрули осматривали город с особой тщательностью. А вместе с ними, по чуть другому маршруту, мотался по спящим улицам старенький горбатый «моррис майнор», который для такого случая позаимствовал у кого-то Стив Флокетт.

Утренняя линейка опять принесла многим школьницам сюрприз. Мисс Эдвардс выглядела так, как будто не спала ночь (что было недалеко от истины) и опять начала утреннее приветствие несколько сбивчиво:

– Девочки, как некоторые из вас знают... как многие из вас знают, Вайолет Стабб убежала из дома, и пока неизвестно, где она. Есть опасение... что ей может угрожать опасность... Мне... очень жаль, что случилось то, что случилось вчера... но те, кто обижает маленьких или слабых, и в дальнейшем будут наказаны со всей суровостью. А теперь я хотела бы, чтобы мы все вместе, каждый про себя, помолились – или, если хотите, загадали желание – чтобы Вайолет поскорее вернулась домой невредимая.

Время приближалось к семи. Элла сидела около телефона, глядя на календарь на стене и не видя его. Где-то, через несколько кварталов, то же самое делала Милли. Молчание становилось настолько невыносимым, что девушка-полицейский, не снимая наушников, включила радио – разумеется, очень тихо. Семь. Пять минут восьмого. Десять минут... Диктор закончил новости о развитии событий в Праге, во Вьетнаме, о студенческих волнениях в Париже и перешёл к обзору «Ближний Восток через год после войны», по очереди связываясь с представителями противоборствующих сторон. «Я всё понимаю, кроме того, откуда у дамы из израильского посольства ирландский акцент», – рассеянно подумала девушка из полиции... и тут телефон взорвался звонком, и радио было немедленно выключено.

– Элла? Элла, ты? Я не могу дозвониться Милли – занято и занято.

– Вайолет?! Вайо, где ты? Как ты? Где ты?

– В безопасности. Сначала бродила по улицам, потом... неважно. Так что?

– Извинилась! Мисс Эдвардс извинилась – на линейке... сказала, что она очень сожалеет...

(«Очень хорошо, продолжай разговаривать, продолжай разговаривать», – одними губами выговорила девушка из полиции.)

– А та дрянь, которая нас выдала? Элла? Элла? Ты слышишь?

– Вайолет... Вайо, не вешай трубку... Вайолет... ну, в общем, это я.

– Что «это я»?

– Ну, я. Я тогда сказала мисс Эдвардс. Я не хотела говорить ни про тебя, ни про Милли. Я хотела только... я должна была быть префектом. Я, а не Морна Кроуфорд. Так что когда я поняла, что она не скажет, я решила сама. Я хотела только про Морну – что она не сообщила, а вместо этого пела сама... но мисс Эдвардс за две минуты вытянула из меня все остальные имена. Я думала, Морну снимут, и я смогу стать префектом вместо неё... а вместо этого её просто выдрали, и нас всех тоже. Я сама, специально попросила, чтобы со мной поступили, как с остальными, без скидок – я не такая сволочь, Вайо! Одну-то скидку она мне всё-таки сделала – четыре удара вместо шести. Честное слово, она сама, я не просила! А потом я не могла признаться... Особенно после того, как ты сказала... Знаешь, вдобавок к четырём ударам ещё и головой в это самое... Извини меня, Вайо, извини, я не думала, что всё так выйдет, Вайо, я же пыталась тебя отговорить, я пыталась, ты вспомни! Вайо! Вайолет! Вайолет?

Гудки в трубке. Гудки в трубке. Гудки в трубке.

– Номер? Номер телефона определили, Харрис?

– Университет, сэр. Там внутренний коммутатор, а кампус – громадный, поди найди её там. Девочка рослая, может сойти за студентку. Простите, сэр, Вас к телефону.

– Что? Вернулась? Когда? Ну, слава Богу. Я же говорил, тростью по попе её за такие штучки... Ладно, мой сержант снимет последние показания, а дальше пусть родители с ней разбираются. Ах да, только мама... Ну, тогда надежды мало. Тут отец должен бы... Газеты? Что газеты? Не, тут не скроешь – Джошуа Сегал из «Evening Mail» уже сунул нос в это дело, а у него нос не только в буквальном смысле длинный.

– Это точно, мисс Эдвардс, – подтвердила Энн Каллаган на другом конце телефона. – Я немного знакома с мистерром Сегалом – моя тётя когда-то хоррошо знала в колониях его сестру. Ну да, та самая тётя, писательница, у меня дрругой нет. Поговоррить попробую, но надежды мало – он ради хорошего репорртажа никого не пожалеет (тем более что я совсем не уверена, что хочу его о чём-то просить, – добавила она про себя. Разве что о том, чтобы не называл Вайолет по имени).

– Мисс Эдвардс, это было бы самое правильное в нынешней ситуации. Школа уже попала в газеты в негативном свете. Теперь нужен смелый, передовой шаг, в духе времени, который опять привлечёт к нам внимание, но уже положительное!

– Ну что ж, коллеги... Я не из тех не очень правдоподобных директрис-изуверов, о которых любит писать в своих любопытных, но затянутых рассказах Ваша тётушка, мисс Каллаган.

– Насчёт затянутых – не знаю. Но мама говоррит, что бoльшая часть тётиных рассказов автобиогррафичны, мисс Эдваррдс. Они учились вместе. Так что в прравдоподобие я лично верю.

– Колоритная у неё была биография в таком случае. Не уверена, что хотела бы иметь такую ученицу. Мне одной Вайолет Стабб более чем достаточно. Кстати, говорят, Вайолет неплохо освоилась в новой школе.

– Я знаю. Милли мне говоррила.

– Отлично. Возвращаясь к вашему предложению, мисс Бёрт... Что ж, давайте сделаем это. Только вопросы составлю я. И почему вы думаете, что результат будет такой, как вы хотите?

– Предоставим им решать.

– Девочки, – мисс Эдвардс прокашлялась и помахала в воздухе листком бумаги. Как вы знаете, после случая с Вайолет Стабб мы решили провести среди старших классов голосование. Вам были предложены на выбор три возможности. Первая – полностью отменить в школе телесные наказания. Вторая – оставить нынешние правила. Третья – сохранить наказание тростью, но ни в коем случае не публичное, и только для тех, кто обижает младших или делает нечто столь же отвратительное.

Я обещала вам, девочки, и обещаю ещё раз, что я – и другие учителя – последуем вашему решению. Мы доверяем вам, и в ответ тоже ждём доверия.

Итак, вот результаты.

За первый вариант – полную отмену трости – проголосовало... двадцать восемь человек.

За второй вариант – сохранение status quo… – Милли затаила дыхание, – двадцать пять человек.

Двадцать пять? Двадцать пять идиоток? О чём они думают? О том, что лично их это не коснётся?

– За третий вариант – оставить трость за самые серьёзные проступки... – мисс Эдвардс сделала паузу. В тишине зала был слышен звук транспорта за школьной оградой... – Тридцать девять человек. Принимается последнее предложение. Спасибо вам за доверие, девочки, и обещаю вам, что понятие «самые серьёзные проступки» будет означать именно это, – торжествующий взгляд в сторону Эммы Бёрт и Энн Каллаган.

– Таковы законы демократии, Энн. Мы должны признать... нет, не поражение, мы только временно отброшены назад – но История на нашей стороне.

– Я знаю, Эмма. Я дочка двух исторриков. И всё-таки... Как они могли...

– Считай, что это интересная психологическая задача... или социологическая, не знаю. Вот тебе и глава для диссертации.

– Вторая глава, если на то пошло. Первая – это Элла Лестер, и почему она на самом деле сделала то, что сделала. Сама Элла не очень-то со мной откровенничает, но мисс Эдвардс мельком упомянула, что поначалу она всю вину брала на себя, и даже Морну назвала не сразу. Не очень-то это стыкуется с тем, что она сказала подругам. Не могу отделаться от впечатления...

– Ты думаешь? А, по-моему, вряд ли. Что ж, по крайней мере, маленький шаг вперёд сделан, и под всей этой историей можно подвести черту. Я только одного не поняла. Где, собственно, была Вайолет Стабб те сутки с лишним, что её не было дома? Сначала бродила по улицам, а потом... она так никому и не сказала... даже полиции...

Энн Каллаган промолчала и отвернулась. Характером она вышла скорее в маму, чем в отца или тётю, так что не была прирождённой актрисой...