Ветер чуть изменил направление, относя дым в сторону правого борта. Теперь клипер был виден по левому борту во всей красе – он двигался вперёд, как казалось, легко и без всяких усилий, медленно, но верно нагоняя «Боадицею». Капитан клипера явно был не прочь пощеголять этим успехом, пройдя на совсем небольшом расстоянии, кабельтова два-три от силы, чтобы пассажиры обойдённого парохода имели возможность вдоволь полюбоваться элегантной красотой победителя. Клипер шёл, нет, летел, как пресловутая морская птица – любой видевший это зрелище признал бы, что в данном случае плоская избитая метафора вполне оправдана, – под cыто надутыми парусами, с лёгким креном вправо. Уже были видны маленькие надстройки-кубрики посередине, национальный флаг на бизани и флаг пароходства на грот-мачте. «Глостер Лайн, – тихонько проговорил позади Лили отставной полковник Бафтон, отнимая трубу от глаз, – главные любители рискнуть. На австралийском маршруте южнее всех заходят в шестидесятые широты. По возвращении не премину засвидетельствовать сэру Энтони моё почтение. Его шкиперы явно знают дело, не говоря о матросах. Одного взгляда хватит, чтобы любому здравомыслящему человеку стало ясно, что все разговоры об обречённости парусного флота – откровенный вздор».

«Не спешите с выводами, полковник, – тут же заспорил господин в чёрном сюртуке, фамилию которого Лили никак не могла запомнить, – через год, самое большее два года, канал через Суэц будет достроен. И вот тогда, надеюсь, и Вам станет абсолютно очевидно, что будущее – за паровым флотом, по крайней мере, на этом маршруте. Кстати, леди и джентльмены, это означает, что мы с вами должны как следует запечатлеть это зрелище в нашей памяти. Ещё пара лет, и пароходы из Индии будут ходить через Суэц, а это значит, увы, что их путь фактически не будет пересекаться с маршрутом клиперов. Разве что на самом подходе. Юная мисс Фицроберт (Лили стало стыдно – этот, в чёрном сюртуке, запомнил её фамилию, а она все не может как следует запомнить, как его зовут) сможет с гордостью рассказывать внукам, что плыла на пароходе, который был с лёгкостью обойдён клипером в сороковых широтах. Смотрите, леди и джентльмены, смотрите и запоминайте».

Он явно был не единственным, кто пришёл к такому выводу. Лили увидела, как в носовой части палубы возникло какое-то движение и, чуть покраснев, убедилась, что источник этого движения – не кто иной как Арнольд, Арнольд Соммерби... Лили произнесла про себя это имя с некоторым замиранием. Арнольд и его старший брат – Норман, если Лили запомнила верно – с весьма значительным видом вытащили на палубу свой фотографический аппарат и начали устанавливать его у левого борта, с явным намерением запечатлеть для потомства клипер под всеми парусами. Мистер Фергюсон – Лили точно запомнила, что сейчас его вахта, – явно решил помочь им в этом деле. Позади Лили прозвонил сигнальный гонг, и через минуту-другую пароход вздрогнул, прибавляя паров. Клипер и «Боадицея» шли теперь параллельными курсами, голова в голову.

– Сколько времени мы можем так выдержать? – спросила Лили, не обращаясь ни к кому в особенности.

– Подозреваю, минут десять-пятнадцать, – охотно ответил господин в чёрном сюртуке, – больше, подозреваю, не рекомендуется. Нагрузка на котёл... Через каких-нибудь пять-десять лет...

Лили делала вид, что слушает, а вместо этого смотрела на молодых людей. А их усилия явно сталкивались с серьёзными трудностями. Во-первых, часть дыма всё-таки опускалась на палубу, а так как ветер оставался, в сущности, почти попутным, то носовая часть корабля страдала от него сильнее, а во-вторых, носовая часть палубы была битком набита народом – пассажиры второго и третьего класса, жизнь которых на корабле не отличалась разнообразием, не могли отказать себе в таком развлечении и все хотели полюбоваться клипером. К тому же изрядная доля площади носовой части была занята импровизированными коровником и курятником, каким-то нагромождением снастей и несколькими шлюпками. Работа с Мартэновым аппаратом, как объяснил ей вчера Арнольд, была, конечно, проще, чем с Дагерровым, но всё-таки требовала места и спокойствия. В том и другом не было недостатка в Гималаях, где Арнольд сопровождал брата в экспедиции, и то, и другое было в явном недостатке на носу корабля, хотя и того, и другого было с избытком здесь, в кормовой части. Но между двумя половинами палубы «Боадицеи» – и, сейчас, между нею и Арнольдом, – непреодолимой чертой лежала Белая Линия. Лили проследила за ней ненавидящим взглядом, без труда прочитав перевёрнутые, но хорошо знакомые буквы – «first class passengers only beyond this line, за эту линию доступ только пассажирам первого класса». Неужели из-за дурацкого правила пропадёт такая возможность.... Лили подумала секунду и решилась:

– Мистер Хэй, – обратилась она к четвёртому помощнику, призвав на помощь весь запас кокетства, каким наградила природа любую нормальную девушку, даже если ей только что исполнилось шестнадцать лет, – я хотела бы пригласить мистера Соммерби... обоих мистеров Соммерби... на нашу половину палубы – здесь больше места... и нет дыма... здесь их снимок получится гораздо лучше... Я знаю, у них билеты второго класса, но ведь пассажиры первого класса имеют право пригласить гостя...

– Простите, мисс Фицроберт, – мистер Хэй явно был весьма смущён, но служба есть служба, – простите, мисс Фицроберт, но я вынужден сделать некое уточнение... Взрослые пассажиры первого класса имеют право... то есть я не возражаю, но для порядка вынужден спросить... у Вас есть разрешение Вашей гувернантки? Я знаю, она нездорова, но...

– Разумеется, она мне разрешила, – не моргнув глазом, соврала Лили, благословляя морскую болезнь мисс Смайт, – ещё вчера, когда я имела честь познакомиться с мистером Соммерби, – после чего, игнорируя весьма недоверчивый взгляд мистера Хэя и не глядя на разинутый рот Мэвис, слышавшей разговор, ринулась через Белую Линию, чтобы лично передать братьям приглашение.

Оба брата, разумеется, приглашение приняли с благодарностью. Норман бросил Лили весёлый, чуть покровительственный взгляд и даже, как показалось Лили, подмигнул, – но Лили, разумеется, смотрела не на него, а на Арнольда, который был явно смущён, но столь же явно рад. Не теряя времени, братья подхватили аппарат, а Лили досталось нести кювету, в которой Арнольд уже разводил реактивы, в которые надо было окунуть перед снимком стеклянную пластинку.

Господин в чёрном сюртуке немедленно затеял с Норманом длинный разговор о сравнительных преимуществах фотографических методов гг. Дагерра, Мартэна и Талбота, в которых Лили понимала от силы каждое десятое слово – зато не преминула воспользоваться возможностью поболтать с Арнольдом, не очень занятым процессом фотографии (если честно, то Норман справился бы и в одиночку). Да, мисс Смайт на палубе не было, но ведь Мэвис стояла всего в двух шагах, а значит, никакого нарушения приличий в такой беседе с молодым человеком не было!

Арнольд поначалу отвечал односложно, время от времени с извинениями отвлекаясь на очередную сторону технологического процесса, но скоро разговорился – ещё недавняя экспедиция явно была весьма свежа в его памяти. По его словам выходило, что они с Норманом путешествовали по какой-то другой Индии, не той, в которой Лили провела последние шесть лет. Шимла, где они с отцом проводили жаркие летние месяцы, выглядела почти как английский городок – если бы не сосновые леса вокруг и не близкие, но совершенно недоступные склоны Гималаев. В Нью-Дели, где они жили зимой, экзотики, пожалуй, было больше, но Лили видела её через окна домов и экипажей, а единственными туземцами, которых она встречала, были слуги. Арнольд, по его словам, залезал в Гималаи так высоко, что высота Шимлы казалась равниной – они с Норманом фотографировали дебаты буддийских монахов в уединённых монастырях, причём самым трудным было поймать момент, когда, высказав довод, монахи делали неповторимый жест, похожий на выпад фехтовальщика. А ещё были водяные часы в храмах джаинов и дворец последнего раджи Удайпура (раджа, на своё счастье, не участвовал в Великом Мятеже, когда погиб дядя Джордж, старший брат отца Лили, и дворец сохранился в неприкосновенности), и сомы реки Ганг, как говорят, нападающие на людей, как крокодилы (Арнольд посмотрел на неё, как будто определяя, не случится ли с ней обморок, но Лили слышала и не такое), не говоря уже о пресловутых факирах (по словам Арнольда, фотографировать голову змеи оказалось как раз проще, чем они с Норманом боялись)... Арнольд смущённо признался, что экспедиция не была доведена до логического конца, причём по весьма приземлённой, увы, причине – кончился презренный металл («мы и так путешествуем вторым классом, как видите, мисс Фицроберт...»). Тем более, немалая часть ассигнованных на дорогу средств ушла на оплату транспортировки коллекции экспонатов и фотографий, которую они с братом везли в Бэрлингтон-Хауз на Пикадилли – лет десять назад туда переехало Королевское общество... Тут явно придётся делать не один доклад, а несколько, – полухвастливо, полусмущённо сказал Арнольд, – но это дело Нормана.

А потом речь как-то незаметно свернула на дальнейшие планы Арнольда, который никак не мог выбрать, что будет изучать в Кембридже – брат толкал его к естественным наукам, а ему, Арнольду, была куда интереснее этнография, которая к тому же была ближе к его второй страсти – истории искусств. Лили задумалась, что выбрала бы она сама, но девушек в Кембридж, увы, не брали. Очень скоро Лили пожалела, что завела разговор на эту тему – раз заговорив об этнографии, Арнольд никак не хотел менять тему и начал объяснять, что настоящему этнографу не так уж и обязательно ездить далеко («вот взять хоть матросов «Боадицеи», мисс Фицроберт... они ничуть не менее интересны, чем любые факиры»). Выяснилось, что днём, после ланча, они с Норманом собираются фотографировать группу матросов, которым за это обещано по паре шиллингов, а заодно записать несколько старых матросских песен – Норман утверждал, что слышал от сменившихся с вахты матросов несколько весьма необычных вариантов. Лили, разумеется, немедленно попросила разрешения присоединиться... Арнольд слегка замялся и сказал, что если мисс Смайт не будет возражать, то да, конечно. Мисс Смайт, опять мисс Смайт... она, Лили, взрослая девушка, и что может быть плохого в фотографии...

Оторвавшись от этих мыслей, Лили огляделась. Фотографический аппарат был давно свёрнут, клипер удалился на изрядное расстояние и маячил уже явственно впереди, Норман и господин в чёрном сюртуке (да как он до сих пор не расплавился, честное слово! Кем он, интересно, работал в Индии, что так привык к жаре...) продолжали свою научную дискуссию, а мистер Хэй в десятый раз поглядывал на часы. Поняв намёк, Норман вежливо закруглил беседу, позвал за собой Арнольда, и оба направились к выходу с палубы... по дороге столкнувшись с ещё несколько бледной, но явно выздоравливающей мисс Смайт. Оба брата вежливо приподняли шляпы; мисс Смайт удостоила каждого еле заметного кивка, после чего подозвала к себе Мэвис и что-то тихо спросила. Мэвис, как и следовало ожидать, почтительно объяснила что-то, еле заметно указав сначала на Лили, потом на мистера Хэя. Лили сделала шаг в сторону четвёртого помощника с намерением занять его разговором, но мисс Смайт успела первой, с любезной улыбкой задав вопрос, о содержании которого Лили догадалась без труда. Мда, не лучшая ситуация... мисс Смайт выслушала ответ, улыбнулась четвёртому помощнику улыбкой обаятельного удава, после чего, сохраняя на лице неубедительное охвостье всё той же улыбки, коротко скомандовала:

– Мисс Лилиан... в каюту, пожалуйста.

– Мисс Смайт, я бы предпочла ещё... посмотреть на клипер.

– Вы не расслышали?

– Мисс Смайт, я не хочу... не хотела бы уходить с палубы.

– Мисс Лилиан, не вынуждайте меня, пожалуйста, уводить вас за руку, – улыбка ещё держалась на лице мисс Смайт, но было очевидно, что ещё секунда, и она слетит, как парус с оборванным канатом. Что и произошло, едва мисс Смайт закрыла за собой дверь каюты.

Каюта, кстати сказать, находилась, естественно, по правому, более тенистому, борту – хоть Оксфордский словарь и утверждает, что английское слово posh (аристократический, шикарный, изысканный) на самом деле не является сокращением словосочетания port outbound, starboard home (левый борт туда, правый борт обратно), но почему-то всем англичанам известно, что уважающие себя пассажиры первого класса, заказывая билеты из метрополии в восточные колонии и обратно, придерживались именно этого правила. И да, это была воистину каюта первого класса – мало того, что каюта состояла из двух пусть очень небольших, но отдельных комнаток, разделённых аркой, а мебель – пусть и привинченная к полу – отличалась элегантностью, вызывавшей в памяти времена регенства, но вдобавок к каюте прилагось (неслыханная роскошь!) собственная умывальная комната с... удобством (ни миссис Смайт, ни даже более раскованная Лили никогда не назвали бы его более ясно). А для Мэвис и Бренды рядом была отдельная крохотная каютка (со звонком, шнурок от которого находился в каюте мисс Смайт и Лили), в которой миссис Смайт и велела обеим оставаться, закрыв за собой дверь.

– Мисс Лилиан, у меня нет слов. Мало того, что, вопреки моему прямому указанию, вы продолжаете общаться с этими господами....

– Мисс Смайт, я, право же, не вижу в этом ничего предосудительного.

– Не всё в этом мире открыто глазу, мисс Лилиан. Вам должно было быть достаточно моего распоряжения, но если вы хотите знать основания, извольте: репутация мистера Нормана Соммерби весьма неоднозначна, и ходят слухи, что его срочный отъезд из Лондона в колонии был вызван не исключительно научными интересами, и что не все его знаменитые фотографии... имеют научное направление.

– А какое ещё?

– Неважно, мисс Лилиан. Важно то, что я недвусмысленно велела вам не поддерживать с этой парой никаких контактов. Но вы не просто проигнорировали моё распоряжение, о нет! Что вы сказали четвёртому помощнику, мисс Лилиан?

– Я...

– Вы солгали, мисс Лилиан, называя вещи своими именами, более чем солгали – вы сказали не просто неправду, а прямую противоположность правды. Ложь, мисс Лилиан, один из семи смертных грехов, и меня учили никогда, ни при каких обстоятельствах, не оставлять его без самого строгого наказания. И, наконец, вы заставили меня трижды повторять моё распоряжение, когда я велела вам спуститься в каюту. Мисс Лилиан, корень слова «гувернантка», как вам, видимо, неизвестно, имеет отношение к управлению, и я докажу вам, что я способна управлять. По всем правилам, и по всем нормам моей профессии, я должна была бы сделать это прямо сейчас. Я буду немыслимо, недопустимо, непозволительно мягкосердечна, мисс Лилиан – я делаю вам последнее предупреждение. Ещё одно открытое неповиновение, ещё одна дерзость и, превыше всего, ещё одна ложь – и я накажу вас по всей строгости. А чтобы у вас не было никаких иллюзий... как называется этот корабль, мисс Лилиан?

– «Боадицея»... – неуверенно ответила Лили, ещё не веря, на что намекает её собеседница.

– Так вот, я предупреждаю вас прямо и недвусмысленно, мисс Лилиан. Ещё одно прямое неповиновение, или ещё одна дерзость, или, превыше всего, ещё одна ложь – и я сделаю с вами то, что мне не раз, не два и не десять приходилось делать с дерзкими, непокорными и лживыми девчонками, – и что римляне, если верить Тациту, сделали с Боадицеей.

– Да вы что, мисс Смайт – вспыхнула Лили, – мне шестнадцать лет... меня с десяти лет не...

– Оно и видно, – с неожиданной краткостью отрезала мисс Смайт, прежде чем вернуться к своей обычной более пространной манере, – уверяю вас, мисс Лилиан, вы будете не самой старшей из юных особ, которых мне приходилось... дисциплинировать. И всем до единой это пошло на пользу.

– Но...

– Никаких «но», юная леди. Я вас предупредила. Я не очень верю, что предупреждение поможет, но моя совесть чиста. Делать или не делать выводы – ваше дело, но вы, надеюсь, успели за месяц знакомства немного изучить мой характер. Я это действительно сделаю, мисс Лилиан, можете не сомневаться. На остаток дня вы под домашним арестом и не выйдете из этой каюты. Это моё распоряжение, мисс Лилиан, и нарушение оного будет актом того самого прямого неповиновения – ясно?

Лили смотрела в пол, не желая ни рисковать прямой конфронтацией, ни явно капитулировать, тем более, что вопрос был явно отчасти риторический.

Приняв молчание за знак согласия, мисс Смайт удалилась, пригнув голову под аркой, в свою половину каюты. Лили скорчила ей вслед гримасу и развернула книгу. День только начинался!!! До ланча, который мисс Смайт заказала прямо в каюту, обе дамы хранили молчание. Лили почти не притронулась к еде – в каюте было чуть прохладнее, чем на палубе, но и более душно. Около половины второго мисс Смайт появилась в проёме арки со сборником гимнов под мышкой:

– Мисс Лилиан, нас ждут на променад-палубе, петь хоралы. При обычных обстоятельствах, я сопровождала бы Вас – с Вашего разрешения, сейчас я пойду одна. Мне запереть Вас на этот час, или попросить служанок присмотреть за вами, или я могу положиться на ваше здравомыслие?

– Дайте Мэвис и Бренде поспать, они ухаживали за вами во время вашей морской болезни и еле держатся на ногах, – ответила Лили, добавив про себя (про себя – можно) что-то нелестное про старую корову.

Едва мисс Смайт удалилась, Лили уставилась на часы на противоположной стене каюты. Часы были непривычные, с двадцатичетырёхчасовым циферблатом, но и по ним было ясно, что именно сейчас Арнольд и Норман делают свои фотографии и записывают матросские песни. Про хоралы я и забыла... Пожалуй, даже хорошо, что так получилось – иначе мне бы никак не открутиться... Они же ждут меня... Я только на одну минуту... только извинюсь, скажу, что... словом, что не могу присутствовать дольше...

Подождав минут пять, Лили выскользнула в коридор. Необходимо было добраться до бака, избежав променад-палубы, откуда явственно доносилось довольно сносно исполняемое «Господь мой пастырь». Подниматься наверх – рискованно, там велика вероятность наткнуться на пассажиров из первых двух классов, которые её знают и могут выдать. Пожалуй... и Лили решилась. Спустившись на пролёт, она толкнула дверь машинного отделения, проскочила его – зажав уши – насквозь по узкому, вибрирующему в такт оборотам машины, железному мостику, для порядка кивнув мистеру Макэндрю, который, к счастью, не заметил её, будучи поглощён наблюдением за стрелкой телеграфа, выскочила с другой стороны и оказалась в нижнем кубрике третьего класса. Мисс Смайт была бы весьма удивлена познаниями своей подопечной в географии корабля, но Лили и не собиралась её просвещать. Проскочить с некоторым трудом через тесноту, чад, детский плач, ругань и развешанное бельё, чуть не наступая на чьи-то ноги, шмыгнуть в дверь трапа с надписью «Только для команды», подняться два пролёта... и Лили оказалась у выхода из носовой рубки. Кучка матросов парусной команды – «Боадицея» ещё несла для порядка парусную оснастку, но пользовались ею уже нечасто, и именно у этой части команды свободного времения было чуть побольше, чем у остальных, – расположилась прямо перед ней, в самом носу парохода, отделённом от центральной части палубы низенькой рубкой. Арнольд и Норман стояли справа от неё в нескольких шагах, около зачехлённого аппарата – съёмка явно была либо отменена ввиду качки, либо уже закончилась. Один из матросов играл на губной гармонике, второй чуть надтреснутым дискантом выводил песню, рефрен которой повторяли остальные, а Арнольд и Норман быстро строчили что-то в блокнотах. Лили подоспела как раз к концу очередной песни:

– Pay attention to orders now, you and them all…

– спел солист, и хор подхватил, –

– To me way, hey, blow the man down!

И дальше оно продолжалось в том же духе:

Солист: For see, right above you, there flies the Black Ball

Хор: Oh give me some time to blow the man down!

Солист: Oh, it’s larboard and starboard on deck you will thrall,

Хор: To me way, hey, blow the man down!

Солист: For Kicking Jack Rogers commands the Black Ball

Хор: Oh give me some time to blow the man down.

Мда, подумала Лили, матросам, как и ей, велено слушаться приказаний. Интересно, многие ли из них воспринимают их столь же вольно...

Песня подошла к концу, и Норман вполголоса заметил:

– Почти в точности канонический американский вариант, хотя последнего куплета я раньше не слышал, – после чего, обернувшись к матросам, попросил:

– А теперь, пожалуйста, ту, кабестанную.

– А не рисково будет, сэр? – осведомился солист, – дамы, знаете ли.

– Дамы поют хорал, – отмахнулся Норман, – а мы споём своё.

Ну, как знаете, пожал плечами солист и, прежде чем Лили успела объявить о своём присутствии, завёл следующую песню. Она исполнялась уже другим порядком – не с одним, а с тремя солистами и хоровым припевом:

Солист 1: Oh Daisy Dawson, hi-o!

Хор: Cheerily man!

Солист 2: She’s got no drawers on, hi-o!

Хор: Cheerily man!

Солист 3: Says our old bosun, hi-o!

Хор: Cheerily man ho! Holly Hi-o! Cheerily man!

Лили, густо покраснев, с опозданием поняла, почему Арнольд смутился утром, когда она предложила присоединиться к нему с братом, и почему он и Норман выбрали для своих фольклористских занятий именно то время, когда народа на палубе меньше всего ввиду дневной жары, а дамы из первого и второго класса почти в полном составе занимаются хоровым пением, – и именно то место, которое дальше всего отстоит от Белой Линии. Пожалуй, выдавать своё присутствие было несвоевременно, тем более, что певцы перешли к следующему куплету:

Солист 1: Oh Bessy Baker, hi-o!

Хор: Cheerily man!

Солист 2: Slept with a Quaker, hi-o!

Хор: Cheerily man!

Солист 3: She let him take’er, hi-o!

Хор: Cheerily man ho! Holly Hi-o! Cheerily man!

Кажется, присоединиться к этой компании придётся в другой раз... Лили повернулась, чтобы вернуться восвояси, и столкнулась с мисс Смайт лицом к лицу.

– Я только... – начала было Лили, но мисс Смайт прервала её презрительным «разумеется», после чего схватила за левое запястье, запустив ногти в нежную кожу, и без всякого труда потащила сначала вниз по трапу (один, а не два пролёта), потом по узкому коридору мимо дверей кубриков команды в сторону променад-палубы. Лили никогда не думала, что у женщины могут быть такие сильные, совершенно стальные руки – сопротивление казалось совершенно бесполезным.

Вслед им с палубы, затихая, неслось:

Oh Suzie Skinner, hi-o!

She’s no beginner, hi-o!

Prefers it to dinner, hi-o!

Cheerily man ho! Holly Hi-o! Cheerily man!

Весёлого, вопреки припеву, было мало.

– Ради Бога, отпустите, – взмолилась Лили, когда они приблизились к променад-палубе, – ради всего святого, не тащите меня при всех за руку!

– Почему я должна доверять девчонке, которая меня только что обманула? – внешне спокойно осведомилась мисс Смайт.

– Потому что я ничего вам не обещала! – чуть не заорала Лили. – Говорили вы, а я молчала! А теперь обещаю. Я не убегу, только дайте мне пройти через зал самой.

Мисс Смайт внимательно посмотрела ей в глаза и, подумав, отпустила её запястье, на которое Лили немедленно натянула рукав платья, чтобы скрыть следы ногтей:

– Хорошо. Через зал вы проходите отдельно, но потом вместе идём в каюту. Вы мне не обещали ничего, зато я вам обещала и сдержу обещание.

– Я не обижусь, если не сдержите, – хотелось сказать Лили, но даже она понимала, что это не самая благоразумная реплика в данном случае.

Первым, кого они встретили на променад-палубе, был господин в чёрном сюртуке – на этот раз в сопровождении супруги.

– Мисс Фицроберт! Я так рад видеть Вас! Мисс Смайт сказала, что Вы нездоровы...

– Мисс Лилиан, действительно, нуждается в лечении, – несколько натянуто улыбнулась мисс Смайт, – по счастью, я, кажется, знаю подходящее средство.

– Да, жара ужасная, – вздохнула миссис чёрный сюртук.

Лили готова была провалиться прямо в машинное отделение, если не под днище корабля, но, по счастью, миссис Смайт довольно быстро, хотя и вполне вежливо, прекратила разговор и, сохраняя внешне непроницаемое выражение лица, довела её до каюты. Только тут её хладнокровие опять изменило ей – открыв дверь, она с силой втолкнула Лили внутрь, оставшись на минуту снаружи, чтобы что-то сообщить служанкам.

Едва ступив, в свою очередь, за дверь, мисс Смайт первым делом заперла её, после чего обернулась к застывшей у стола посреди комнаты Лили:

– Знаете, я вам даже благодарна, юная леди. Вы избавили меня от малейших сомнений в том, как мне поступить. Такого классического, хрестоматийного случая я давно не припомню. Нет, если бы я теперь не сделала того, что сделаю через пару минут, меня следовало бы, по справедливости, рассчитать сейчас же, немедленно. Вас предупреждали, юная леди?

– Но я только хотела предупредить мистера...

– Разумеется, я не спорю. Я вас спрашиваю, вас предупреждали?

– Предупреждали, но...

– Вот и отлично. Раздевайтесь.

– И не подумаю, – Лили сделала несколько шагов, чтобы между нею и миссис Смайт оказался стол, – мне шестнадцать лет...

– Это я слышала. Подискутировать хотите, мисс Лилиан? Что ж, и это неплохо – мне не повредит остыть ещё немного. У меня правило, мисс Лилиан: никогда не пороть, когда я ещё очень сердита.

У Лили ёкнуло сердце: и она, и мисс Смайт и до сих пор прекрасно знали, о чём идёт речь, но теперь ключевое слово впервые было произнесено открыто.

– Я не оговорилась в зале, мисс Лилиан: наказание – это лечение от греха, а лекарь не должен быть сердит. А возраст самый подходящий. Если хотите знать, девушек вашего возраста мне приходилось наказывать чаще, чем одиннадцати-двенадцатилетних. Девушки вашего возраста, мисс Лилиан, особенно склонны самовольничать и одновременно начинают проявлять интерес – она поджала губы и выговорила последующие слова как нечто если не неприличное, то уж точно рискованное, – к противоположному полу. Опасная смесь, мисс Лилиан, приводящая к опасным поступкам. Рим не был построен за день, первородный грех время от времени поднимает и будет поднимать голову, и лучшего лекарства от него, чем розга, ещё не придумали (примечание автора: простите, у меня нет лучшего перевода английского the rod – вообще говоря, оно означает не собственно розгу, а орудие наказания вообще, жезл, пастушеский посох, словом, то, что царь Соломон советовал не беречь). Повторяю, Вы будете не самой старшей из девушек, которых мне приходилось приводить в чувство и возвращать из облаков на землю... но должна заметить, что Вы делаете всё, чтобы стать самой сурово наказанной.

– Но мой отец...

– Сэр Алджернон Фицроберт доверил мне Ваше воспитание на время путешествия и на несколько последующих месяцев в имении Вашего дядюшки – до Вашего поступления в пансион. Неужели Вы думаете, что если я опишу ему Ваше поведение в течение последних нескольких дней, и особенно упомяну о том, какие песни, при каких обстоятельствах и в чьей компании Вы изволили предпочесть хоралам, он не одобрит мои действия? У меня хорошая память, мисс Лилиан, я не постесняюсь процитировать пару пассажей – письменно, разумеется, язык у меня не повернётся.

– Я не собиралась...

– Мисс Лилиан, разговаривать мы можем долго, но сейчас мне нужны не ваши доводы, а ваши голые... бёдра.

Слово «ягодицы» было абсолютно неприличным в устах дамы, не говоря уже о более грубых синонимах того же термина, но опять и мисс Смайт, и Лили прекрасно поняли, что имеется в виду.

– Так как, будете делать то, что велят? – мисс Смайт сделала несколько шагов в сторону Лили, обходя стол против часовой стрелки. Лили немедленно двинулась в том же направлении, сохраняя препятствие между собой и мисс Смайт:

– Я... я не дамся. Я не хочу...

Мисс Смайт, однако ж, обошла стол вовсе не для того, чтобы гоняться за ней по каюте. Вместо этого она подошла к шнурку звонка, ведущего в каютку Бренды и Мэвис:

– Мисс Лилиан, давайте так. Если Вы подчиняетесь добровольно, то, кроме нас двоих, всем остальным незачем знать то, что их не касается. Если Вы упорствуете ещё хоть секунду, я зову служанок. Вы сомневаетесь в том, что три взрослых женщины справятся с шестнадцатилетней девчонкой? Вы, кажется, могли убедиться, что я и одна сильнее вас. И в этом случае я не могу обещать, что по кораблю не поползут слухи...

Об этом невозможно было даже думать. Лили молча присела на кровать и закрыла лицо руками.

– Вот и славно, я знала, что вы, в сущности, умная девушка. Снимайте платье, снимайте корсет, снимайте панталоны, рубашку можете оставить, а сверху наденьте-ка, пожалуйста, вот это – она запустила руку в ванную и бросила на кровать рядом с Лили купальный халат. Задом наперёд, пожалуйста. Вам со шнуровкой помочь?

– Спасибо, справлюсь, – прошипела Лили, начиная с отвращением выполнять приказание.

– Как хотите. Не стесняйтесь, я на вас не смотрю... пока.

Она действительно удалилась в свою половину каюты и с громким хлопком открыла чемодан.

Аккуратно складывая панталоны на стуле, Лили вдруг вспомнила только что слышаную матросскую песенку и сообразила, что сама оказалась – хотя и совсем по другим причинам – в положении Дэйзи Доусон, которая, по словам старины боцмана, ходит без панталон. При всём ужасе своего положения, она не смогла подавить нервный смешок.

– Смейтесь, смейтесь, пока можете, – откликнулась мисс Смайт, – через десять минут вы у меня смеяться не будете. Готовы, юная леди?

Она появилась в проёме арки, держа в руках не особо длинный, но толстенный и жёсткий кожаный ремень, разрезанный на пол-длины на три узких ремешка – ранний вариант шотландского тоуза. Лили, конечно, не знала этого термина, но сама ситуация показалась ей настолько неестественной, что она не смогла удержаться от вопроса:

– Мисс Смайт... подождите, только одну минутку. Вы упаковали эту га... эту вещь в багаж... Вы должны были сделать это ещё в Калькутте, больше негде... Но вы же не могли тогда знать, что я дам вам повод... Мы знакомы-то были всего три недели... Зачем же?

– Зубы мне пытаетесь заговорить, мисс Лилиан? Хорошо, последний раз отвечаю. Эта вещь, как Вы изволили выразиться, путешествует со мной уже лет десять и оказалась совершенно неоценимой ещё в пансионе для юных девиц, который я держала в Баркшире. Для вас, наверное, я предпочла бы розги, но здесь их взять неоткуда. Что-то мне говорит, что в Англии наверстаем. Предупреждаю вас: такой ремень – это больнее, чем иные розги. А девушку, которую, скорее всего, придётся пороть, я вижу на второй час, а не то что день, знакомства.

– Так, мисс Лилиан, ещё пара слов. Я примерно представляю Ваш характер. Вы своевольны, избалованы и капризны. Такие девушки редко терпят наказание храбро, когда приходит время расплачиваться – обычно они вырываются, орут, извиваются, уворачиваются и дрыгают ногами. Тем более, что после всех ваших художеств меньше дюжины я вам всыпать просто не могу... Я предпочла бы привязать вас, но в каюте не к чему. Стол круглый, кровать привинчена, мне даже не уложить вас поперёк, кресла слишком низкие. Ложитесь на кровать во весь рост, но предупреждаю: не советую слишком сильно извиваться – если ремешки захлестнут на бок, это гораздо больнее, и могут быть ссадины, до крови. Что до криков, то обычно я наказываю за них лишними ударами, но... в данном случае кричать не в ваших интересах. На корабле не очень-то толстые перегородки, мисс Лилиан. Всё ясно? Я спрашиваю: всё ясно?

– Ясно. Я не буду кричать и не буду извиваться, – Лили чувствовала себя глубоко оскорблённой. Раз уж от неприятностей не отвертеться, то она, Лили Фицроберт, выдержит их с достоинством. Честь несчётных поколений Фицробертов – начиная от того Робера, который когда-то высадился в Сассексе в армии герцога Вильгельма, и его сына, первого фис-де-Робера, – требовала защиты... конечно, лучше бы защищать её другим способом, но не всегда приходится выбирать...

– Это мы посмотрим. Ногами можете дрыгать – мне не мешает. А вот руки я вам всё-таки свяжу. Для вашей же пользы – поверьте моему опыту, иначе вы будете закрываться ими (она сделала ударение на слове «будете»), на руках будут следы, и эти следы будут видны несколько дней... – и, неожиданно повысив голос, закончила фразу почти криком: – Руки, мисс Лилиан!

Лили, стоявшая с опущенной головой и руками за спиной, с удивившей её саму покорностью протянула руки вперёд и почувстовала, как их неожиданно крепко связывают вместе чем-то мягким, но прочным. Лили очень старалась храбриться, но эта деловитая основательность подготовки, эти постоянные намёки на то, что влетит ей, похоже, очень здорово, и эта ледяная вежливость – как можно быть таким вежливым с человеком, которого через минуту будешь бить как следует? – начинали действовать на неё сильнее, чем она ожидала. Дурацкий халат задом наперёд тоже не способствовал самоуважению – Лили видела себя в высоком зеркале на стене каюты, и зрелище было более чем конфузное.

Железные пальцы мисс Смайт крепко взяли её за плечо (Лили опять машинально отметила этот контраст вежливости слов и жёсткости действий) и подтолкнули к кровати. Устроившись поудобнее и вытянув связанные руки перед собой, Лили попыталась загрести ими подушку – кажется, закусить её будет не лишним. Мисс Смайт коротким движением помогла ей, выпрямилась, глубоко вздохнула и объявила:

– Ну что ж, дюжина. Так и быть, я буду считать сама. Ну, мисс Лилиан, я щадила вашу стыдливость, сколько могла, но теперь – пора!

С этими словами она деловито распахнула и так полуоткрытый сзади халат (попробуйте застегнуть халат, надетый задом наперёд) и чуть задрала рубашку Лили, октрывая поле действия.

– Мисс Смайт…

– Нет уж, юная леди, разговоры кончены. Теперь пусть говорит ремень. РАЗ!!!

Она явно вложила в удар всю свою недюжинную силу, всю целеустремлённость и весь остаток злости. Острая, неожиданно злая тройная боль от трёх ремешков (причём, разумеется, отнюдь не в бёдрах, а именно в той части тела, которую мисс Смайт постеснялась назвать своим именем) заставила Лили задохнуться на минутку, вцепившись зубами в подушку.

– Вот так-то, мисс Лилиан. А ну-ка... – она отступила назад, сделала резкий шаг вперёд и одновременно с шагом опять изо всей силы, скорее с треском, чем со шлепком, опустила ремешки на беззащитную плоть своей подопечной. – ДВА!

Лили не была совсем уж новичком в таких делах – мало кто из её современнниц, не говоря уже о современниках, того же возраста мог бы этим похвастаться. Но платяная щётка в руках добрейшей мисс Шарпли, её первой, ещё доиндийской гувернантки (поперёк колен которой Лили – некоторые вещи не меняются – чаще всего оказывалась как раз за враньё и излишнюю самостоятельность) относилась к происходящему сейчас примерно так, как ласковые волны, выкатывающиеся на пляжи Брайтона или Борнмута – к девятибалльному шторму «ревущих сороковых».

Кстати, о шторме. Корабль явно начинало качать серьёзнее, и когда мисс Смайт сделала шаг для следующего удара, волна отбросила её назад, и удар получился слабоватым.

– Надо бы не засчитать, – чуть тяжело дыша, проговорила мисс Смайт, – ну уж ладно, три.

Зато с последующими ударами она оказалась или умнее, или удачливее: то ли мисс Смайт подгадала, то ли Дэви Джонс решил помочь дьявольскому делу, но удары оказались неплохо синхронизованными с качкой, усиливавшей, а не ослаблявшей их, и это было втрое больнее всего, что Лили приходилось испытывать в жизни – тем более, что острая боль от новых ожогов ремешков наслаивалась на боль от старых.

В одурманенной болью голове Лили мелькнула было робкая надежда, что у мисс Смайт начнётся новый приступ морской болезни, и она, Лили, будет спасена, – но морская болезнь, к сожалению, не начинается так быстро. После полудюжины ударов Лили рыдала, не сдерживаясь, изо всех сил кусая подушку, чтобы не закричать в голос, беспомощно колотила несвязанными ногами по кровати, и действительно начала извиваться так, что пару раз – то ли из-за её движений, то ли из-за качки – ремешки всё-таки захлестнули на бедро, добавив к, казалось бы, и так невыносимой боли новые резкие нотки.

– СЕМЬ... ВОСЕМЬ... ДЕВЯТЬ... – слегка задыхаясь, с ровными интервалами считала мисс Смайт, а в голове Лили в такт новым слепящим вспышкам боли слабо звучал обратный отсчёт: ПЯТЬ... ЧЕТЫРЕ... ТРИ... вытерпеть до двенадцати, вытерпеть до двенадцати, не заорать в голос...

Теперь море оказалось на её стороне. Мисс Смайт, очевидно, стало труднее удерживать равновесие, и она оперлась левой рукой на спину Лили, ухватившись за соединённые полы халата, что позволило ей одновременно и придавливать девушку к кровати в момент удара, и самой лучше удерживаться на ногах, – но одновременно чуть сузило размах, хотя к этому времени Лили было так больно, что вряд ли она почувствовала такое уж сильное облегчение.

– ДВЕНАДЦАТЬ, – объявила, наконец, мисс Смайт, опуская ремень и немедленно закрывая халат на Лили. Скромность – первая добродетель девушки, и её надо поощрять во всех ситуациях.

Даже лёгкая ткань причинила иссеченной коже новую боль...

– Неплохо, мисс Лилиан, вы держались лучше, чем я ожидала. Теперь скажите спасибо за наказание, и можете одеваться.

В каком-то смысле, мисс Смайт и правда заслужила благодарность за свои труды. На лбу у неё выступили капельки пота, и явно не только от жары, но и от тяжёлой работы – в последние удары она вложила не меньше силы, чем в первый. Но Лили думала, конечно, совсем не об этом. Её, Лили Фицроберт, так жестоко и так унизительно отстегали за какую-то ерунду, и она же должна говорить спасибо?.. Спасибо – за боль, за унижение, за несправедливость?

– Не буду... не буду говорить спасибо... – не очень внятно прорыдала Лили, но мисс Смайт поняла и отреагировала немедленно и решительно:

– Ах не будете? Что ж, будем надеяться, ещё дюжина научит вас вежливости, – и Лили с ужасом почувствовала, как халат у неё на ягодицах открывают опять. Ещё дюжина? Ещё дюжина... да как же можно, меня же уже наказали так сурово, там же и так живого места нет, это же нельзя, невозможно...

Это оказалось очень даже возможно – но ужасно, запредельно больно. Всё мужество, всё самообладание и всё терпение Лили ушли на первую дюжину, ко второй она не была готова, а миссис Смайт – которая, видимо, на то и рассчитывала – не дала ей времени подготовиться. Первые пару ударов Лили ещё выдержала кое-как, но когда миссис Смайт замахнулась для третьего, Лили с отвращением к себе самой обнаружила, что лежит не то на боку, не то на спине, выставив связанные руки перед собой и бормоча сквозь рыдания что-то нечленораздельное.

– Э нет, юная леди, так у нас дело не пойдёт, – мисс Смайт с лёгкостью перевернула её обратно на живот, схватила вторую, ненужную Лили подушку, и Лили с ужасом поняла, что её через эту подушку придавливают коленом. Ремешки гуляли теперь не поперёк, а по диагонали, скорее даже вдоль её ягодиц, пересекая старые рубцы, захлёстывая на ноги и доводя боль до какого-то нового уровня... Лили была не в силах считать и не могла поручиться, довела ли мисс Смайт дюжину акккуратно до конца, добавила к ней лишнюю пару ударов или, наоборот, ограничилась десятком.

– Ну что, юная леди, будете благодарить за науку? – осведомилась, наконец, мисс Смайт, еле дыша и опуская ремень в полном изнеможении, прежде чем опять закрыть халат. Лили рыдала так, что говорить не могла, а только чуть заметно отрицательно покачала головой. Мисс Смайт взглянула на неё в некотором сомнении, тоже покачала головой и вдруг побледнела и, ни говоря ни слова и приложив ладонь ко рту, ринулась в ванную комнату. Качка сделала-таки своё дело. Лили почувствовала, что ей самой вот-вот станет плохо: не то – от качки, не то – от боли, не то – от того и другого вместе.

Мисс Смайт вернулась через минуту, ещё бледная, но чуть-чуть повеселевшая.

– Ну что ж, мисс Лилиан, вы, оказывается, храбрая девушка, а храбрость – хорошее качество. Давайте, руки развяжу... ну как, мисс Лилиан, вы готовы помириться и быть друзьями?

Друзьями?! Друзьями?!! Я вас ненавижу, хотелось прокричать Лили, я вас задушу ночью, я вам яду в чай подсыплю, я вас... перед глазами новой Боадицеи уже вставало видение пылающих Комулодунума и Лондиниума, подкреплённое не менее пылающим ощущением в нижней части её собственного тела.

Останавливало её – как ни стыдно ей было себе в этом признаться – главным образом то, что она была совсем не уверена, что, столь скоропалительно приговорив её ко второй порции, мисс Смайт так же легко не расщедрится и на третью. Она, Лили, больше не выдержит – это было ясно.

– Ну, как хотите, – устало проговорила мисс Смайт, не дождавшись ответа, – одевайтесь, наказание списывает все ваши старые грехи, но за новые... вы теперь знаете совершенно точно, чего ожидать.

– Списывает все старые грехи? Это значит, что я больше не под домашним арестом? – спросила Лили сквозь затихающие рыдания.

– Мисс Лилиан, посмотрите на себя в зеркало, – всё так же устало откликнулась мисс Смайт, удаляясь чуть пошатывающейся походкой в свою половину каюты, – куда вы в таком виде пойдёте... Когда приведёте себя в порядок, позвоните Мэвис – мне опять нехорошо...

Зеркало было высокое, до пола, и первым делом Лили, чуть задрав рубашку, по давней детской привычке осмотрела ту часть тела, которую ни за что никому не показала бы, даже выйдя на палубу. Да уж, это не щётка.... постаралась мисс Смайт... господи, а тут, на бёдрах.... Лили даже почувствовала некоторую гордость. Арчи, её старший брат, рассказывал, как в его интернате мальчик, вернувшийся в дортуар после наказания розгами, первым делом должен был показать остальным следы крови на фалдах белой рубашки – иначе считалось, что это не наказание, а так, халтура... интересно, меня бы там приняли за свою, или как... Лицо, красное и распухшее от слёз, тоже весьма красноречиво выдавало, что прозошло нечто экстраординарное... Да, домашний арест явно продолжается явочным порядком. Тогда и одеваться как следует незачем... Лили надела халат правильным образом и, вызвав служанок, осторожно устроилась на непострадавшем боку на кровати, прикрываясь книжкой, чтобы Мэвис и Бренда не видели её лица.

Утреннее солнце грело палубу, ненавязчиво обещая будущую жару. Лили шла по палубе в сторону белой линии, за которой её ждал Арнольд. Встреченные пассажиры первого класса любезно раскланивались с ней, и никого совершенно не смущало, что из одежды на Лили только купальный халат, да и то надетый задом наперёд и открытый сзади. Господин в чёрном сюртуке с любопытством взглянул в открытую часть халата и со знанием дела объяснил, что через каких-нибудь десять-пятнадцать лет все наказания будут осуществляться специальными машинами – никакого унижения, никаких захлёстов на бёдра, и сила удара известна заранее. Правда, пока что такие аппараты подвержены морской болезни, но над этим уже работают. Миссис Смайт, улыбаясь от уха до уха, шутливым тоном предложила ему испытать аппарат первым, и Лили улыбнулась, представив себе эту картину. Она вообще чувствовала себя очень счастливой, немного мешало только то, что к поясу халата была пристёгнута боль – уже не острая, а тупая и не очень сильная, но всё-таки неприятная. Вот Лили перешагнула через белую линию и поняла, почему она такая счастливая. Арнольд был тут, и им можно было говорить и видеться друг с другом, сколько угодно, ведь все старые грехи были списаны, а с ними авансом и новые. Арнольд улыбнулся ей, и объяснил что-то про про храмы джаинов, один из которых они с Норманом нашли в машинном отделении... а потом взял боль, осторожно отвязал её от халата, подбросил в воздух и с улыбкой выбросил за борт, и жизнь стала совсем замечательна... тем более, что Арнольд, всё ещё улыбаясь, потрогал рукой то место её тела, где только что была боль, и в этом не было ничего стыдного, это было естественнее всего на свете, и... и замечательнее всего на свете тоже, и... просыпаешься всегда на самом интересном месте.

Весь этот день и Лили, и мисс Смайт провели в каюте – мисс Смайт с очередным приступом морской болезни, а Лили отчасти потому, что и ей нездоровилось после пережитого вчера, отчасти для того, чтобы лицо пришло в порядок и прошли мешки под глазами, а отчасти для соблюдения приличий – мисс Смайт давеча объяснила на променад-палубе, что она, Лили, нездорова и нуждается в лечении, и никто не должен был догадаться, что это было за нездоровье и что за лечение.

Мэвис принесла ей несколько стандартных картонных открыточек с эмблемой пароходства и пожеланиями скорейшего выздоровления как ей, так и мисс Смайт. Одна из них была от господина в чёрном сюртуке, фамилию которого Лили, наконец, узнала и тут же забыла опять, а вторая – которую Лили украдкой прижала к губам, прежде чем написать стандартный вежливый ответ и попросить Мэвис отнести отправителю – от братьев Соммерби.

За весь день обе дамы обменялись лишь несколькими дежурными фразами. На все вопросы мисс Смайт, когда той становилось лучше, Лили отвечала по обязанности и кратко – только для того, чтобы не быть обвинённой в дерзости, – а сама, естественно, не заговаривала. Лили решила для себя твёрдо, что отомстит мисс Смайт при первой возможности, но мстить больному человеку недостойно девушки из рода Фицробертов.

На следующий день мисс Смайт поправилась настолько, что и она, и Лили смогли выйти на палубу – мисс Смайт теперь прилагала все усилия, чтобы Лили никуда не отлучалась без неё. Лили всё утро искала глазами Арнольда, и даже увидела его разок на другом конце палубы, но мисс Смайт не сводила с неё глаз, а совсем уж откровенно нарываться на верные неприятности не хотелось – острая боль, конечно, прошла почти сразу после инцидента, но синяки ещё слегка напоминали о себе, и добавки не хотелось совсем.

Но и отказаться от возможности поговорить с Арнольдом, увидеть его ещё раз, Лили не могла. Во-первых... во-первых, ей просто хотелось этого, настолько, что сны становились всё чаще, а во-вторых, капитулировать сейчас означало бы признать, что её, Лили Фицроберт, можно дрессировать битьём, как цирковую зверюшку...

Решиться помог случай.

После ланча мисс Смайт напомнила Лили про очередное хоровое пение, а так как теперь Лили была не под домашним арестом, а под неусыпным наблюдением, то идти пришлось вместе. Собственно, это было не так и плохо – среди гимнов попадаются очень мелодичные, старый грубиян Лютер был прав в том смысле, что незачем отдавать дьяволу все лучшие мелодии... Хор как раз заканчивал любимый гимн Лили – тот, где про натруженные руки Бога, знакомые с рубанком и токарным станком (что было немного странно, учитывая, что мало кто из её семьи был знаком что с тем, что с другим), когда через променад-палубу, в сильной задумчивости, прошёл Арнольд Соммерби – один, без брата, – и скрылся в двери, ведущей к каютам второго класса. Проходя, он вежливо поклонился нескольким дамам из числа хористок, включая мисс Смайт и Лили. Расстановка хора по голосам означала, что мисс Смайт была в первом ряду, а Лили – в последнем. Мисс Смайт обернулась на Лили, убедилась, что та по-прежнему поёт, и вернулась к своим нотам. Не теряя времени, Лили сделала извинительный жест соседкам, показала руками «на одну минутку» дирижировавшему хором преподобному Смайли и в свою очередь выскользнула за дверь. Это было немыслимо рискованно, но по крайней мере это не было верным провалом, а что ещё было делать... Лили слетела по трапу и оказалась в длинном коридоре, с каютами по левую сторону. Арнольд как раз открывал дверь каюты...

– Мистер Соммерби! Одну минуту, прошу Вас... я просто хотела сказать... вы извините, что я не смогла присоединиться к Вам третьего дня...

– Я знаю, мисс Фицроберт. Вы были нездоровы. Надеюсь, Вам лучше? Я очень, очень рад Вас видеть.

– Спасибо... Я вас тоже... Вы не думайте, что я... что я не заговариваю с вами, потому что... – Лили почувствовала, что краснеет... – Вы не думайте, я не избегаю вашего общества, более того, если честно, я... ужасно по Вам скучаю... Просто... мисс Смайт...

Взгляд Арнольда заставил её обернуться. Мисс Смайт спускалась по трапу позади них, ещё секунда – и она их увидит. Умоляющий взгляд Лили был красноречивее всяких слов: Арнольд мгновенно втолкнул её в каюту, влетел туда же сам и закрыл дверь.

Лили с облегчением вытерла лоб платком с монограммой LFR и оглянулась не без интереса. Каюта была меньше их собственной раза в три, и к тому же заполнена немыслимым сочетанием книг, чемоданов, походного снаряжения и чего-то ещё. В углу торчал фотографический аппарат, уже знакомый Лили, в двери напротив кровати была дверь – видимо, пожарная, обычно закрытая, – в соседнюю каюту, а на трёх свободных квадратных дюймах загромождённого бумагами стола красовался изысканный кальян.

– Это не моя каюта, – шепнул Арнольд, – это каюта Нормана. Он блокнот забыл, просил принести.

– Вы не знаете, от чего вы меня спасаете, – таким же шёпотом проговорила Лили.

– Я не идиот, мисс Фицроберт. Я учился в интернате, – несколько загадочно прошептал Арнольд, – погодите, я её спроважу.

И Арнольд действительно выскочил в коридор, протиснувшись совсем рядом с Лили. Последней очень хотелось, чтобы они оставались рядом чуть дольше, но Арнольд не задержался.

Мисс Смайт мерила коридор шагами в явном замешательстве.

– Добрый день, мисс Смайт. Простите, Вы потеряли что-нибудь?

Мисс Смайт смерила его недоверчивым взглядом и не очень охотно ответила на приветствие:

– Добрый... добрый день... мистер Соммерби. Вы мисс Лилиан не видели, случайно?

Очень правдоподобно изобразив смущение, Арнольд указал взглядом на дальний конец коридора. Там, вниз по трапу, находились уборные второго класса. Мисс Смайт, удостоив его благодарного кивка, скрылась в том направлении, и, едва она исчезла, Арнольд открыл каюту и скомандовал:

– Обратно в хор. Быстрее. Вы поняли, где вы были? – внизу, по коридору, вам стало нехорошо. Ясно? Бегите!! Вы храбрая девушка, но больше так не рискуйте!

Лили бросила ему такой взгляд, что более догадливый молодой человек поцеловал бы её в губы тут же на месте, но Арнольд только повторил: «Бегите!», – и через минуту, закрыв каюту, сам ушёл на палубу другим путём.

Лили вернулась в зал, как раз когда хор переходил от гимнов к репетиции сочинённой преподобным Смайли кантаты в честь дня рождения капитана. День рождения был тем же вечером, так что репетиция могла считаться генеральной.

Мисс Смайт, разумеется, сохранила некоторые подозрения, но доказать ничего не смогла.

Отсутствие платка с монограммой Лили обнаружила только вечером, собираясь на раут в честь дня рождения капитана. Это было немного тревожно – как ни крути, последний раз она держала его в руках в чужой каюте, каюте Нормана Соммерби, – но Лили не придала этому особого значения, а просто достала из багажа другой платок.

Раута Лили ждала давно. Строго говоря, присутствовать на таких мероприятиях ей было рано, но в качестве участницы хора она была допущена хотя бы на первую часть вечера. Мисс Смайт не допускающим возражения тоном заявила, что со второй части – танцев – они уйдут, и Лили – которая ещё не была вывезена в свет должным образом и не имела вечернего платья, – было нечего возразить. Кантата была принята великолепно, Арнольд апплодировал громче всех, преподобный Смайли от имени пассажиров вручил капитану Маклауду памятный сувенир, и Лили – ради такого дела пожертвовав своим пактом молчания – попросила мисс Смайт, чтобы ей хотя бы разрешили выпить со взрослыми честно заработанный стакан лимонада с лёгкой закуской. Лили, разумеется, больше всего хотелось перекинуться ещё двумя словами с Арнольдом Соммерби. Вместо этого рядом с ней неожиданно оказался Норман, и Лили с ужасом увидела, что из кармана его костюма торчит угол платка.

Её платка.

Платок был сложен, и Лили видела только угол буквы L, но кто знает – а Лили знала – тот догадался бы.

Воспользовавшись моментом, когда миссис чёрный сюртук отвлекла мисс Смайт на минуту, Лили позволила себе заговорить с Норманом, и между ними состоялся следующий короткий диалог:

– Спасибо. Отдайте, пожалуйста,.

– Кому? Вам или мисс Смайт?

– Мне, конечно.

– Придите и возьмите. А то отдам, но не вам, и скажу, где нашёл, – и, к удивлению и ужасу Лили, Норман удалился, а вскоре после этого мисс Смайт увела Лили.

Да что за игру он затеял? И это – брат Арнольда? И когда, интересно, я могу прийти и взять? Только поздно вечером – мисс Смайт ложится спать рано... он вообще понимает, что делает?

Откровенно говоря, проще и безопаснее всего было бы признаться мисс Смайт, получить отчасти заслуженную в данном случае трёпку и закрыть дело. Но, во-первых, Лили ещё собиралась отомстить мисс Смайт, а фактически смиренно просить самой о новом наказании было меньше всего похоже на месть. Во-вторых, в таком случае бдительность мисс Смайт была бы утроена и ни о какой дальнейшей встрече с Арнольдом не было бы и речи. Чего доброго, Лили могла оказаться под арестом до конца плавания. В-третьих, пусть это звучало немного по-детски, но... у Лили ещё не прошли синяки, и от одной мысли о том, что по этим синякам её будут стегать опять, становилось тошно. А что в случае признания не миновать опять спускать панталоны и надевать халат, было совершенно очевидно.

Более рискованно, но всё-таки не совсем глупо, было бы обратиться за помощью к Арнольду, но тогда пришлось бы честно рассказать ему, почему она так боится мисс Смайт, – то есть рассказывать о наказании. Всё что угодно, только не это. Только не ему.

И Лили сделала самое безрассудное. Она выскользнула из комнаты ночью, когда уснула мисс Смайт, и тихо постучала – не позвонила – в комнату Мэвис и Бренды. Две гинеи – всё состояние Лили и неслыханная сумма для служанок – быстро подавили протест и удивление, и через пять минут Лили и Мэвис тихо постучали в дверь уже знакомой Лили каюты Нормана Соммерби.

Их ждали – или по крайней мере ждали Лили. Норман Соммерби был не в халате, а полностью одет, кальян на столе булькал и дымился странным ароматом, а платок лежал рядом с ним.

– Мисс Фицроберт. Рад видеть Вас. Вы умная девушка, и храбрая.

– Спасибо. Мне уже говорили.

– Я искренне. Вас зовут?.. – обратился он к служанке.

– Мэвис, сэр.

– Так вот, простите, Мэвис, в этой каюте нет места для троих. Вы подождёте за дверью, а лучше у выхода на палубу, а если вдруг вас увидят и спросят, что вы тут делаете, скажете... ну, например, что мисс Смайт плохо и я составляю одному мне известное индийское лекарство от морской болезни. Я не врач, но половина пассажиров почему-то считают, что я сведущ и в медицине тоже. Даю вам слово джентльмена, что мисс Фицроберт ничего не угрожает, дверь я не запираю, и вот вам шиллинг – идите.

– Итак, мисс Фицроберт. Присаживайтесь... – он внимательно проследил за движением Лили, уловив некоторое напряжение, когда та опустилась на стул у кровати. Сам Норман сел у стола и с наслаждением затянулся из кальяна.

– Итак, мисс Фицроберт. Вы хотите получить ваш платок обратно, настолько, что ради этого пришли ночью к малознакомому мужчине. Вы знаете, чем рискуете?

– Знаю. Если это станет известно, я опозорена до конца дней и никто на мне не женится.

– Не совсем так. Вы аристократка, Вы можете иногда обходить неписаные законы, которые душат остальное общество. Но да, скандал будет, и от вас зависит, чтобы его не было. Итак, вы настолько боитесь мисс Смайт ?

Норман говорил дружелюбным, даже весёлым тоном, но всё-таки было страшновато. На того корректного, затянутого на все пуговицы Нормана Соммерби, которого Лили видела на палубе, это было непохоже.

– Значит, мои выводы верны, и то лекарство, в котором, по словам мисс Смайт, вы нуждались, это...

Похоже, этому человеку врать бессмысленно, а терять в сложившейся ситуации было нечего.

– Ремённое масло, – неожиданно для себя без особого смущения призналась Лили, – Двойная доза, если хотите знать. Я больше не хочу.

Выражение «ремённое (или ореховое, или берёзовое) масло», по аналогии с касторовым маслом, понятно англичанину, особенно викторианского времени, не хуже, чем нам «берёзовая каша». В каком-то смысле это фольклорное выражение той же метафоры, которую употребила мисс Смайт – о наказании как лечении от греха.

– Вот как, даже двойная доза, – Норман затянулся опять, – и сколько же ложек масла вам прописали?

– Две дюжины.

– Две дюжины? Сочувствую, – присвистнул Норманн.

– Сначала была одна, но я не хотела говорить спасибо за порку. Так и не сказала.

– Вы храбрая девушка.

– Вы третий человек, который говорит мне это. Даже надоедать начинает.

– Первый раз вижу женщину, которой надоедают комплименты. Хорошо, а в какой позе она вас наказывала?

– А вам зачем знать? Хорошо, лёжа на кровати. Руки связала, заставила раздеться и натянуть дурацкий халат задом наперёд...

– А потом распахнула его в последний момент?

(Опять глубокая затяжка).

Ему обязательно надо, чтобы я всё-таки покраснела? Ну что ж, вы своего добились, сэр. Лили промолчала, но Норман прочёл ответ на её лице, да и не очень в нём нуждался.

– Следы ещё есть, конечно?

– Куда они денутся. Не мучайте меня больше, мистер Соммерби. Пожалуйста. Отдайте платок и отпустите. Мисс Смайт спит крепко, но вдруг проснётся...

– Отдам. Но сначала заработайте.

– С ума сошли, сэр? Забываетесь?

– Успокойтесь. Не всё, что про меня болтают, правда. Я не растлитель малолетних. Я к вам пальцем не прикоснусь. Я прошу только о маленьком одолжении. Я хочу всего лишь... (опять глубокая затяжка)... всего лишь сфотографировать следы на вашем теле. Не волнуйтесь, лица в кадре не будет, это технически невозможно.

– З-зачем вам?

– Можете считать, что это очередной этнографический экспонат. Нравы эпохи для потомков – как фотография клипера и матросские песни. Не скрою, однако, что это может доставить мне и эстетическое удовольствие.

Это... это противоестественно, мистер Соммерби. Это отвратительно.

– Не хотите, не надо. Я с удовольствием отдам платок мисс Смайт, и следов станет больше.

– Ну, и пусть. Благодарю вас за беседу, мистер Соммерби, – Лили с негодованием вскочила со стула... и тут оказалось, что дверь, ведущая в соседнюю каюту, не только пожарная и не наглухо заперта. Дверь открылась, и в каюте появилось новое лицо. Лили сама удивилась, что не упала в обморок. Конечно, это был Арнольд Соммерби – что может быть более естественно, чем сдать двум родным братьям две сообщающиеся каюты?

– Простите, мисс Фицроберт. Я всё слышал. Я не хотел вас смущать, но тут другого выхода нет.... Арнольд молча схватил платок и отдал его Лили, после чего повернулся к брату:

– Норман... Так это всё правда?

– Не всё, – Норман ничуть не смутился, казалось, он даже наслаждается ситуацией, – Если бы правдой было всё, что про меня рассказывают, я был бы исчадием ада. Я отдал бы мисс Фицроберт её платок через секунду, если бы ты не вмешался... хотя, конечно, жалко, что снимок сорвался.

– Но, про снимки в заведении мисс Баркли – правда?

– Допустим.

– Норман, Норман... Подумай, что ты делаешь! Ты же учёный, Норман! Учёный Божьей милостью. Твои собственные ученики обходят тебя, пока ты занимаешься... Бог знает чем.

– Да чем это хуже (очередная затяжка) чёртовых барельефов на чёртовых индийских храмах? (Выражение, которое он произнёс в оригинале, нынешние англичане употребляют через слово, но в викторианское время только человек, полностью наплевавший на социальные условности, мог сказать его при девушке).

– Брось, Норман. Ты лучше меня знаешь, что вот чего-чего, а этого в Камасутре нет.

– Что такое Камасутра? – поинтересовалась Лили, про которую братья, похоже, забыли.

– Спросите мисс Смайт, мисс Фицроберт, – посоветовал Норман, – я пошутил: не спрашивайте, а то три дня не сядете.

– Вот именно, Норман... – простонал Арнольд, – тут не барельефы и не постановочные кадры, это настоящая девочка, которой по-настоящему попало и может попасть ещё из-за нас. Ты не видешь разницу?

– Да в этом вся прелесть, Арни, дорогой мой... Фотография, как и всё, что мы с тобой делаем, на стыке науки и искусства... и наука, и искусство (очередная затяжка) каждый на свой лад стремятся к настоящему, к правде, к истине, к оригинальности... Я таков, каков я есть, хотя во многих отношениях не такой, как несколько лет назад. Но я (очередная затяжка)...

– Мисс Фицроберт, вам лучше уйти, мы разберёмся сами. Ваша служанка наверняка волнуется, и действительно не проснулась бы мисс Смайт, – Арнольд выглянул в коридор, – Пусто, порядок. Идите быстро, платок не забудьте.

– Но мы ещё увидимся с вами?

– Надеюсь, но я не хочу, чтобы вы ради этого рисковали... идите!

– С огнём вы играете, мисс Лилиан, вот что я вам скажу, – вздохнула Мэвис, когда Лили присоединилась к ней, – не нужно мне денег, у меня за вас душа болит...

Угу, подумала Лили. С огнём и с ремнём – что страшнее, замнём.

Последующие три дня Лили более или менее успешно играла с мисс Смайт в кошки-мышки на очевидную обеим ставку, пользуясь приступами морской болезни гувернантки и несколько натянутым покровительством Мэвис. С Арнольдом – который каждый раз был очень смущён – ей удавалось перекинуться разве что парой слов – ведь днём кругом были глаза, а Арнольд пресёк малейшие разговоры о повторении ночной эскапады, – но даже это было лучше, чем ничего. Но недостаток игры в кошки-мышки состоит в том, что мышке надо быть удачливой всё время, а кошке – хватит одного раза. Мисс Смайт поймала её в ситуации почти идентичной той, с которой началась история – только на этот раз «Боадицея» встретила не клипер, а другой пароход того же пароходства – «Вортегирн», – шедший во встречном направлении. Волнение было довольно сильное, так что мисс Смайт опять оставалась в каюте. Спустить шлюпки и обменяться даже очень относительно свежими газетами по той же причине не удалось, но посреди махания шляпами и обменов сигналами и гудками Лили удалось с молчаливого попустительства Мэвис поболтать с Арнольдом об очередных пустяках – ей было всё равно, о чём, – не привлекая особого внимания. Разумеется, разговор шёл за пределами Белой Линии – приглашать гостей, увы, теперь было невозможно. Слегка опьянённая разговором и штормовым воздухом, Лили впервые за несколько дней потеряла бдительность и прозевала момент, когда мисс Смайт появилась на палубе и увидела их вдвоём. Проигрывать тоже надо уметь – Лили нашла благовидный повод распрощаться с Арнольдом (по счастью, не заметившим мисс Смайт) – не хватало только, чтобы её отзывали или, хуже того, оттаскивали, – и быстро нырнуть в кормовую рубку, чтобы встретиться с гувернанткой не у него на глазах. Что ж, по крайней мере старые синяки прошли... Мисс Смайт нагнала её у трапа, ведущего вниз к каютам, и Лили, выдерживая спокойный тон, осведомилась о её самочувствии.

– У вас хватает нахальства, мисс Лилиан... Что ж, по моему опыту, многим девушкам требуется напоминание как раз через недельку после первого наказания. Повторим урок чуть позже, когда уляжется волнение, – а пока в каюту, пожалуйста.

– Мисс Смайт, но я не обманывала, не дерзила и не...

– Я не слепая, мисс Лилиан. Вы опять разговаривали с одним из этих... братцев.

– Мисс Смайт, он вполне порядочный человек. Они с братом совершенно разные, я знаю. Послушайте, выслушайте меня... Арнольд...

– А, так вы называете его по имени, мисс Лилиан? Боже, как я могла просмотреть... И слушать не хочу!

– Мисс Смайт, да не будьте же... не будьте же такой дурой!

Слово вылетело из уст Лили совершенно непроизвольно, но мисс Смайт отреагировала мгновенно. Отняв руку от поручня трапа, она повернулась и, не долго думая, влепила Лили звонкую пощёчину:

– Это задаток, юная леди. Дайте мне только довести вас до каюты, – и повернулась с намерением ухватить Лили за руку. Лили, на которую пощёчина подействовала сильнее, чем более сильное воздействие неделю назад, оттолкнула её, – и в этот момент корабль качнуло сильнее, чем обычно.

Мисс Смайт попыталась ухватиться за поручни, потеряла равновесие, упала на трап, съехала вниз мимо Лили, считая ступеньки рёбрами и, к ужасу Лили, осталась лежать под трапом без движения.

– Доктора! Помогите! – Лили сама оказалась внизу трапа, как ей показалось, мгновенно. Мисс Смайт дышала – это было уже хорошо – но не могла говорить, а только судорожно ловила воздух ртом... – Вы за доктором, я останусь с ней, – бросила Лили подбежавшей Мэвис.

– Мисс Смайт! Мисс Смайт! Вы меня слышите? Я не нарочно... я не хотела, – Лили искреннне забыла, что как раз хотела, и что совсем недавно чуть не обещала подсыпать мисс Смайт яду в чай или задушить её во сне.

Мисс Смайт глубоко вдохнула и с трудом раздельно выговорила:

– Потом. Разберёмся. Мисс. Лилиан.

На лбу у мисс Смайт выступили знакомые Лили бисеринки пота – было совершенно очевидно, что ей безумно больно, но надо отдать достойной леди должное – она умела не только причинять боль, но и терпеть её сама, не подавая вида...

– Ничего особо страшного, – сообщил доктор Робинсон, закончив осмотр, – позвоночник цел, руки-ноги целы, голова цела, сотрясения нет. Сломаны два ребра, но, насколько я вижу, должны срастись нормально, думаю, недели за три-четыре. До выздоровления не делать резких движений. На первые несколько дней я перебинтую Вам грудную клетку, мисс Смайт, и вынужден рекомендовать полный покой – ПОЛНЫЙ покой. В случае сильных болей – по тридцать капель вот этого – и вручил Лили пузырёк с тёмной жидкостью. Лили машинально открыла пузырёк и понюхала. Запах показался знакомым, и Лили даже вспомнила где она с ним сталкивалась. Это было очень похоже на кальян в каюте Нормана Соммерби.

– Простите, доктор, что это такое?

– Да ничего особенного, – пожал плечами доктор, – лаудан.

«Она хлестала меня с позором ремнём по голой... по свежим рубцам, придавив коленом... она требовала, чтобы я же за это благодарила... она собиралась повторить урок сегодня... она не давала мне видеться с Арнольдом... она не давала мне даже объясниться», – повторяла про себя Лили, и тут же возражала себе сама: «она заботилась обо мне на свой лад... у неё есть чувство справедливости... если бы она заперла меня в каюте до конца плавания, было бы ещё хуже... она оказалась права насчёт Нормана Соммерби, если не Арнольда... она никому не сказала, что я её толкнула... и, в конце концов, ей очень больно – мои синяки прошли за одну неделю, а ей мучиться аж четыре...»

Боадицея получила свою месть, но никакого удовлетворения это почему-то не принесло...

– Я могу прислать кого-нибудь из штата помочь, – предложил доктор, – медицинских сестёр на корабле нет, у нас, увы, не Севастополь, но...

– Не нужно, доктор, спасибо. Мы справимся втроём.

Доктор посмотрел на неё с некоторым удивлением, как будто хотел сказать: «А ты что, сама будешь что-нибудь делать»?

Его ждал сюрприз. В последующие дни (и ночи) Лили делала не меньше, а больше Мэвис или Бренды, не очень умело поправляя подушку, подавая еду и лекарство, проветривая комнату и даже делая то, о чём в викторианское время не говорили, но делать-то его надо было всё равно, тем более, что лаудан в сочетании с полной неподвижностью вызывает дополнительные медицинские проблемы, из тех, которые не обсуждают за столом. Более того, именно Лили догадывалась по выражению лица мисс Смайт, когда нужно было предложить ей болеутоляющее – сама пациентка стоически отказывалась просить, – и пыталась после этого помочь ей понять, где кончается реальная каюта и начинаются галлюцинации.

И, разумеется, именно Лили отвечала на открытки от других пассажиров – мисс Смайт было неудобно держать перо.

Первые день или два мисс Смайт бойкотировала её усилия примерно так, как сама Лили неделю назад бойкотировала её, но постепенно немного смягчилась, видя усилия Лили, и между ними установилось подобие перемирия.

На третий день мисс Смайт наотрез отказалась от лекарства: «Мне дорог трезвый разум, мисс Лилиан», – и объявила, что необходимости в полном покое более не чувствует и способна на следующий день подняться на палубу. Вечером того же дня Лили – которая не выходила из каюты с момента, когда туда перенесли мисс Смайт – сообщила Мэвис и Бренде, что на час-другой за пациентку отвечают они, и нашла Арнольда Соммерби.

Лили впервые за три дня вырвалась из душной, больничной атмосферы каюты на морской воздух, это была их первая и, возможно, последняя возможность поговорить по душам, без всякого опасения быть прерванными, и на душе у Лили было то же светлое, почти праздничное ощущение, которое она помнила по своему сну недельной давности. Видимо, это отражалось на её лице сильнее, чем ей бы хотелось, потому что Арнольд выглядел ещё более смущённым, чем обычно, и сказал что-то насчёт того, что недостоин того, чтобы его обществу так радовались.

– Да что вы, мистер Соммерби! Я ждала этой встречи столько дней, и к тому же вы мой спаситель, причём неоднократный...

– Мисс Фицроберт... – Арнольд опёрся на фальшборт и заговорил очень медленно, с некоторым трудом подбирая выражения, – мисс Фицроберт, я и правда выручил вас пару раз... спас, если хотите, хотя я бы не использовал такое сильное выражение. Один раз – от неприятности с вашей гувернанткой, но это, простите, неприятность не самая страшная... я учился в интернате, я знаю. Второй раз – от неприятности с моим старшим братом, но Норман клянётся, что отдал бы вам платок и сам... он, в сущности, неплохой человек, мисс Фицроберт, не судите его слишком строго... Мисс Фицроберт, я боюсь, что мне придётся спасти вас в третий раз – от нас самих. Я боюсь, что нам лучше не видеться больше, мисс Фицроберт...

– Но... но почему?

– Мисс Фицроберт... Ваша компания доставляет мне огромное удовольствие, но... простите, я не психолог, но я боюсь, что даже я начинаю читать на Вашем лице... более серьёзный интерес к моей особе, чем простое желание поболтать... а эту ситуацию лучше оборвать раньше, чем позже...

– Но…

– Дайте договорить... мисс Фицроберт, дело не в том, что мне двадцать лет, а Вам едва исполнилось шестнадцать. Не в том, что за вами несчётные поколения благородных предков, а я сын сельского викария... и даже не в репутации Нормана. Меня... меня ждут в Англии, мисс Фицроберт...

Долю секунды Лили вопреки очевидности надеялась, что речь идёт о сестре или друзьях, но Арнольд развеял эту надежду:

– Её зовут Кэтрин, мисс Фицроберт, и она очень похожа на вас – только на три года старше. Может быть, поэтому мне и было так приятно с Вами беседовать... У меня есть медальон, могу показать... Вы замечательная девушка, умная, храбрая и добрая... Вы обязательно будете счастливы в свой черёд, но...

Лили ринулась в каюту, думая только о том, чтобы не разреветься по дороге. Зато в каюте она дала себе волю... мисс Смайт некоторое время наблюдала истерику молча, потом тихо, но твёрдо осведомилась о её причинах.

Лили заставила себя прекратить рыдания и сбивчиво, но вполне откровенно выложила мисс Смайт – не лучшая конфидантка, но больше было некому – ту часть происшествий последних двух недель, которая была ей доселе неизвестна. Мисс Смайт пожевала губами, спрятала зачем-то пузырёк с лауданом и сухо, но не зло проговорила:

– Возмутительное поведение, мисс Лилиан. Но, по здравом размышлении, я вела себя ненамного умнее вас.

– По-прежнему собираетесь наказать меня... когда выздоровеете? – спросила Лили почти равнодушно.

– Думаю, мисс Лилиан, что в данном случае в этом нет необходимости. Если помните, я предложила вам некоторое время назад помириться и быть друзьями.

– Друзьями – вряд ли, – честно сказала Лили, – но помириться я согласна...

«Боадицея» отшвартовалась в Саутгемптоне под мелким дождём. Господин в чёрном сюртуке подарил Лили на прощание книгу о знаменитых инженерах времени, которую Лили тут же запихнула на дно чемодана, Норман Соммерби опять еле заметно подмигнул, прощаясь, а Арнольд по обыкновению выглядел смущённым и не знал куда себя девать.

Посылку доставили в Саутби-холл через два месяца, когда Лили уже собиралась в пансион. Внутри, кроме нескольких предупреждений о хрупкости содержимого, Лили нашла кучу скомканных газет и завёрнутый в бумагу тонкий предмет. Лили развернула свёрток, и пол слегка качнулся у неё под ногами, как палуба. На тонкой стеклянной пластинке, вырисованный чёткими, нерукотворными чёрными линиями, летел под сыто надутыми парусами клипер, а сверху, на приклеенной гуммиарабикумом бронзовой метке, красовались выгравированные слова

Мисс Лилиан Фицроберт,

На память о плавании «Боадицеи».

А.S., Лондон, A.D. 186*.

Одна из забавных особенностей английского языка в том, что названия кораблей в нём пишутся с артиклем, зато без кавычек. А что до артикля, то при наличии некоторого воображения, the Boadicea в данном случае можно истолковать и как «той самой Боадицеи». Лили так и не узнала наверняка, что имелось в виду.