В этот год жара нью-йоркского лета наступила необычайно рано.

Был конец рабочего дня, на улице уже начинала густеть толпа спешащих домой финансовых клерков, потеющих под своими темными пиджаками и галстуками. Я же, глядя на них, сидел у окна в рубашке с короткими рукавами (привилегия инженера) и размышлял о том, что сегодня отправлюсь распаковывать свою лодку с зимнего хранения, чтобы в субботу впервые в сезоне выйти в залив. Неожиданно (впрочем, они всегда так) раздался телефонный звонок. Это была Таня, что тоже было неожиданно:

– Здравствуй Федя, нам срочно нужно встретиться, – сказала она безо всякого вступления. И это было уже совсем неожиданно.

С Таней мы были, что называется, «старые друзья». Я знал ее еще в СССР, но не близко. В Нью-Йорке же мы встретились у общих знакомых года четыре назад и страшно обрадовались. У нас завязался роман – лиричный, но не очень пылкий – мы скорее относились друг к другу как приятели, приятно проводящие время, чем как влюбленные. Без слов каждый понимал, что другой, как говорят здесь, «держит глаза открытыми», и вскоре как я, так и она, стали встречаться с кем-то другим более серьезно. Нельзя даже сказать, что мы «расстались»: мы ходили в общие компании, иногда выбирались вместе в театр или на выставку, иногда эти вечера оканчивались в постели. Случалось последнее где-то раз в месяц, так что ничего требующего «срочно встретиться» мне на ум не приходило.

– Сегодня я, вообще-то, занят. А в чем дело? – Промямлил я.

– Феденька, милый, мне нужно тебя увидеть, – что-то в ее голосе мне не понравилось, она действительно была очень взволнованна.

– Хорошо. Я подскочу к твоему офису. В шесть тебя устраивает?

– Да, спасибо!

Пока я ехал до таниного офиса, я думал о ее личности: таких целеустремленных и способных женщин мне редко доводилось встречать. Попав в Америку без постоянной визы и с маленьким ребенком на руках, она стала звездой одной из инвестиционных компаний, и теперь владела отличным домиком в пригороде, а ее дочь, прелестное белокурое создание, училась в одной из лучших частных школ. Кроме того, Таня любила вращаться в русских богемных кругах и то и дело вытаскивала меня на встречи с какой-нибудь приезжей литературной знаменитостью, о которой я, будучи на Родине, и слыхом не слыхал. При этом она держалась как очень независимая женщина: бой-френдов (в основном американцев) по долгу не держала, и даже получения гринкарты добилась «нормальным мужским путем» – через университет, хотя легко могла обойти все сопряженные с этим трудности и выйти замуж. Ее можно было бы назвать «железная леди», но внешность у нее была совсем не англосаксонская, а русская, даже крестьянская: длинные русые волосы, крупные открытые черты лица, очень белая гладкая кожа, мощная фигура. Не толстая, а именно мощная, ни капли лишнего жира, несмотря на объемный круп и большие тугие груди. В институте она серьезно занималась легкой атлетикой, да и сейчас держала себя в форме, согласно самым строгим стандартам американской моды, и ходила в хелс-клуб так же регулярно, как набожный еврей в синагогу. С этим у меня даже были сопряжены неудобства в период, когда мы были вместе. Я приучил Таню понемногу к спанкингу, однако тут и встретил проблему с ее спортивностью: разложишь ее, бывало, в воскресенье с целью выпороть немножко, а она говорит:

– Только смотри, чтобы все следы прошли до вторника.

– Почему?

– Во вторник у меня теннис, не могу же я, чтоб в душевой другие девочки увидели следы на моей попе.

Можно подумать, я медик, чтоб оценить, когда именно и какие следы проходят! Приходилось сдерживаться, на всякий случай.

Занятый подобными воспоминаниями, я подошел к входу в здание. Таня была уже внизу. Посмотрев на нее, я убедился, что с ней действительно не все в порядке. Какая-то осунувшаяся, под глазами мешки, даже волосы несколько растрепаны.

– Ну, что с тобой случилось? – спросил я ее после того, как мы обменялись приветствиями.

– Даже не знаю, как сказать тебе. А больше поделиться мне и не с кем. Несчастная любовь.

– Ну... ну, чего, можешь мне рассказывать. Только не здесь, наверное. Пойдем-ка в Централ-парк, – я как-то даже не удивился, хотя ситуация должна была казаться странной.

Мы прогуливались по дорожкам, и я внимательно слушал ее историю. Оказывается, она давно уже встречается с «одним человеком», в которого была влюблена еще в молодости в Москве. Он физик-теоретик и тоже приехал пару лет назад в Америку, живет в Индиане, где работает в одном из университетов. После того, как он приехал, они время от времени встречались то здесь, то там, а переписывались по е-мейлу – каждый день. У него начались каникулы, и он поехал в Россию навестить друзей-знакомых. Таня собиралась в отпуск через две недели, и они договорились встретится в Париже, чтобы вдвоем поездить по Европе. Вдруг он присылает ей е-мейл, что женится на ком-то там в России, и вообще – обратно в Америку не собирается.

– Ну, такое письмо... меня поразило.... как громом. Вон, уже второй день не ем ничего и не спала ни минуты, – Таня выдавливала из себя слова с трудом.

– Серьезно?

– Абсолютно, – впрочем, и вид ее на это указывал.

– Да, вещь известная. Любовный психоз. Описано во многих произведениях мировой литературы. Возьмем Бокаччо, например... – рационализация – мой излюбленный метод успокоения истерических натур. Часто действует, но это был не тот случай.

– Только сейчас я поняла, что мне нужен в жизни только он, – продолжала Таня. – И – ничего больше. Где угодно: в Нью-Йорке, в Москве, хоть в тундре, но с ним я буду счастлива. А без него – нет, – по щекам ее покатились крупные слезы.

Намереваясь утешить, я обнял ее за плечи. Она тут же уткнулась носом мне в плечо и разрыдалась по-настоящему. С трудом я успокоил ее, и мы продолжали прогулку.

– Да, у тебя явный психоз, и сейчас я буду тебя успокаивать. Лучший способ – начать строить планы, как поправить положение, – продолжал я.

– Да как же его теперь поправишь? Раньше надо было. Он ведь хотел, а я все тянула. Как выскочила замуж в 18, разошлась в 20, так у меня о замужестве мысли, как о ночном кошмаре. А ему, оказалось, это нужно – есть такие мужики. А мне нужен он... – она опять начала всхлипывать.

– На твоем месте я бы бросил все, и завтра же летел бы в Москву. Найдешь его там, разъяснишь ему все, и все станет на свои места.

– Нет, не могу. Работа, ребенок...

– Брось! Ведь паспорт у тебя действителен? Все остальное уладим. Сама же говоришь, речь идет о счастье твоей жизни.

– Нет, не могу – он меня не звал. И вообще, я не знаю где его искать. И он написал мне такое письмо...

– Ну, хорошо, тогда ты ему напиши. Напиши все то, что мне сейчас сказала. На него это подействует.

– Нет, не могу – что он обо мне подумает... И как письмо может подействовать? ТА, небось, моложе. Небось, красивее. Небось, без ребенка...

– Ну вот, опять плачешь...

Я обнял ее крепче и поцеловал. Она ответила на поцелуй, и некоторое время мы стояли, слившись в объятии. Таким манером – то разговаривая, то обнимаясь, то плача – мы и продвигались по парку. Со стороны мы, наверное, выглядели как самая влюбленная из влюбленных пар округи. Ирония ситуации пришла в голову и Тане:

– Вот, Федя, как хорошо ты меня слушаешь. Как ты мне сразу поверил, – сказала вдруг она.

– А чего мне не верить? Пока у меня денег взаймы не просят, я всегда верю, – отшутился я. – Однако мне интересно другое: почему ты к какой-нибудь подруге не пошла исповедоваться? К Лиле например? Дело-то женское.

– Нет. Не могу. Ни Лиле, ни другим. Разве они поймут.

«Скорее, гордость не дает, – подумал я, – разрушить образ, который ты поддерживаешь в их глазах. Да и я, признаюсь, от тебя, Танечка, подобных эксцессов не ожидал.»

Начинало смеркаться. Не знаю, успокоил я ее достаточно, или нет, хотя, похоже, ни в чем не убедил, однако надо было чем-нибудь это заканчивать:

– Слушай, у тебя разум сейчас не работает, однако мне ситуация ясна, как божий день. Ты должна ему написать, причем сегодня же. Никаких упреков, никакой критики – только о своей любви. А там видно будет. Напишешь?

– Не зна-аю...

– Напишешь. И копию мне пошлешь, я проверю. А не то приеду к тебе, и выпорю по первое число. Ты же знаешь, я могу.

– Знаю.

– Ну, и ладно.

От предложения повести ее поужинать Таня категорически отказалась, я проводил ее до машины, и мы расстались.

Она действительно написала письмо тем же вечером и прислала мне копию. Хорошее любовное письмо, ничего не скажешь. Если бы мне такое кто написал, я бы вполне мог влюбиться в ответ. Однако вечер следующего дня окончился точно так же, как предыдущего. Таня позвонила мне и попросила встретиться.

Выглядела он не лучше предыдущего. Скорее, даже хуже.

– Он мне ничего не ответил. Нечего! Наверное, и не ответит.

– Да, подожди ты, дай человеку подумать. Может, он еще и не прочитал.

– Нет, раньше он мне каждый день сразу отвечал. Ждал моих писем.

На ее глазах опять появились слезы.

– Слушай, как ты в таком виде на работе была?

– Да так и была. Уткнулась носом в компьютер и делал вид, что работаю. На самом деле – каждые пять минут е-мейл проверяла. И все равно некоторые заметили: спрашивали, что со мной стряслось. Я от них только отмахивалась.

Мы поговорили еще некоторое время.

– Слушай, если мои методы утешения на тебя не действуют, – сказал я,. – могу предложить старый добрый секс.

– Ну, давай.

Мы поехали к ней. По вредной американской системе ехать приходилось на двух машинах, ибо из таниного пригорода без машины потом не выбраться, так что у меня было достаточно времени и на предвкушение будущего свидания и на размышления об общей нелепости подобной ситуации. К ее дому, столь хорошо знакомому мне, мы подъехали одновременно и сразу проскользнули наверх в спальню. Мы быстро раздели друг друга и нырнули под одеяло. Я начал осторожно ласкать ее, она же продолжала говорить о своем несчастье:

– И почему с другими такое не случается? Почему со мной?

– Ну, это ты брось, Танечка – со всеми случается. Погоди, у меня есть кое-что по данному поводу.

Я вылез из кровати, достал из своей сумки пакет с CD и, найдя нужный диск, поставил на плеер. Нежная украинская мелодия разнеслась по комнате:

Цвіте терен, цвіте терен,

Та й цвіт опада-aє.

Хто з любов’ю не знається,

Той горя не знає.

А я, молода дівчина,

Та й горя зазнала:

Вечероньки недоїла,

Нічки недоспала.

Мы оба улыбнулись.

– Смотри, симптомы – точно как ты описывала, – сказал я. Печальный девичий голос продолжал жаловаться:

Ой візьму я кріселечко,

Сяду край віконця,

Іще очі не дрімали,

А вже сходить сонце.

Хоч дрімайте, не дрімайте –

Не будете спати;

Десь поїхав мій миленький

Іншої шукати.

Песня закончилась, и я выключил плеер.

– А в селе у моей бабушки еще такой куплет пели, – прибавил я:

Нехай їде, нехай їде,

Нехай не вертає

Терен цвіте, терен цвіте,

Та й цвіт опадaє.

– Хорошие слова, пускай едет, – сказала она. Песня явно разрядила обстановку.

Я продолжал ее ласкать, она расслабилась и отдавалась моим ласкам. Мы сплелись в объятиях и сливались в бурных поцелуях. Однако что-то ее все же сдерживало. Вдруг она спросила:

– Слушай, Федя, а у тебя такое, как у меня, было?

– Что – несчастная любовь?

– Да.

– Было, в девятом классе. С тех пор как-то не случалось.

– А что ты тогда делал?

– Стих написал. Здорово помогает.

– Расскажи стих.

– Да он плохой.

– Ну, расскажи.

Я рассказал ей свой стих (действительно, слабенький). В ответ она громко рассмеялась.

– Ах, так! – вскричал я с нарочитой строгостью. – Ты позволяешь себе смеяться над моими стихами! А ну подставляй попку!

Она мгновенно приняла мой сигнал и повернулась попкой к верху, обхватив руками подушку. Ее мощная, выпуклая спортивная попка изгибалась над кроватью так, как другая могла бы, только лежа на солидном возвышении. Я наклонился над ней, стоя на кровати на коленях, и с силой влепил ей первый шлепок.

– Ой! – вскрикнула Таня.

– Что, отвыкла? Ничего, терпи, – я размеренно шлепал ее тугую попку.

Попка не поддавалась под моими ударами, а почти вибрировала, как барабан, и звуки шлепков разносились по комнате как барабанная музыка джаза. При каждом шлепке энергия этой вибрации распространялась у меня от пальцев к плечам, охватывал грудь, заставляя сердце сладко сжиматься, а низ живота вздрагивать.

– Будешь еще над моими стихами смеяться?

– Не-е...

– А вот это тебе, чтоб дурацкие мысли в голову не лезли, – и я обрушил на попку новую серию шлепков. Белая кожа таниной попки покрывалась теперь краснотой, но не ярко пунцовой, а стыдливо-розовой, как румянец на щеках.

– Ой, Феденька, хватит. Бо-ольно...

– Что, пожалеть тебя?

– Пожалей.

– Хорошо, можешь перевернуться.

Танечка молниеносно перевернулась на спину и тут же раздвинула и поджала ноги, обхватив колени руками – наша излюбленная поза. Я и не представлял, насколько я распалился предыдущими долгими ласками и этой шлепкой – я устремился в Танечку, как бронебойная ракета в бункер Саддама Хуссейна.

Она вскрикнула от удовольствия и кончила несколько раз до того как «боеголовка» взорвалась у нее внутри. Несколько оглушенные этим взрывом, мы откинулись на кровать, переводя дыхание.

В этом же роде, с необходимыми перерывами, мы продолжали еще несколько часов.

Уже совсем выдохшись, я лежал рядом с засыпающей Таней, размышляя, что вот не зря говорят, что доброта к ближнему вознаграждается. Если бы днем меня спросили, как я предпочту провести этот вечер – в таниной постели или распаковывая лодку – я бы выбрал лодку. Однако то, что произошло, было, как говорят американцы, «одним из лучших сексуальных ощущений моей жизни». С Таней – точно лучшее, из того, что у нас было.

Я оделся, поцеловал Таню и поехал домой.

Однако пятница закончилась точно так же, как предыдущие два дня. Позвонила Таня и попросила встретится. Когда я приехал к ней, то нашел ее точно в том же истерическом состоянии, что и прежде.

– Что, неужели то, чем мы вчера занимались, не помогло? – спросил я. Я был искренне удивлен.

– Нет, не очень. Я опять проснулась среди ночи и больше не могла заснуть. И опять те же мысли – что я больше не буду без него счастлива.

– Да вернется он. Если ты будешь добиваться этого, то вернется.

– Нет, он мне так и не ответил. Я сама виновата – мне стоило поманить его раньше, и он был бы мой. А я ждала, боялась... Чего?

Мы опять поехали к ней, забрались в постель. Я начал ласкать ее, однако она была скованна и отвечала слабо.

– Ну, раз и секс на тебя не действует, остается применить шок. Клин клином вышибают, – сказал, наконец, я.

– Что побьёшь меня?

– Не побью, а выпорю, но по-настоящему.

– Да уж, у тебя от всех болезней – одно лекарство.

– Чем богаты, тем и рады. Я же не ученый-психиатр, – про себя я подумал, что ученый или нет, а отпахал с ней как психиатр три смены.

– Ну и пори. И посильнее. Сама, в конце концов, виновата.

– Тогда нужно сходить за розгами.

– Ну, сходи...

Она растянулась на кровати, а я спустился вниз, взял на кухне нож и вышел из дому. На участке у нее розог не росло – один американский газон. Зато неподалеку был лес. Я углубился в него и вскоре встретил подходящее растение. Названия я не знаю, в ботанике слаб, однако покрытые серой корой довольно толстые прутья вполне подходили для розог. Нарезая их, я размышлял о Тане. Что-то она слишком быстро согласилась на порку. Да еще розгами, а ведь всегда была чувствительна к боли. Наверное, думала об этом заранее. Наверное, затем меня сегодня и позвала. Почему тогда прямо не сказала? Не люблю, когда мной манипулируют.

«Ну хорошо, хотела посильнее, будет тебе посильнее.» Я нарезал десяток розог несколько длиннее руки. Без сучков, но, правда, не прямые, как положено, а слегка изогнутые, вроде татарской сабли. Впрочем, и такими можно попасть как надо – зависит от угла.

Я вернулся и нашел у Тани на кухне моток бельевой веревки. Этой веревкой я перехватил розги в нескольких местах, сделав из них два пучка по пять штук, и вместе со всей своей добычей вернулся в спальню. Таня по-прежнему лежала на кровати голенькая, согнув ноги в коленках.

– А ну, на живот, руки вперед! – скомандовал я, сбрасывая с нее одеяло.

Она подчинилась, и я, подложив ей обе подушки под низ живота, начал связывать ей руки. Закончив, я протянул свободный конец под изголовье кровати и привязал к раме. Ноги ее я привязал каждую по отдельности, протянув концы веревок к ножкам кровати сзади. Теперь Таня с высоко приподнятой попкой и разведенными в стороны ногами представляла из себя аккуратную пирамиду, хотя и неправильную.

– Можно? – спросил я, поглаживая ее по попке и между ног.

Она только кивнула.

Я разделся, пристроился сзади и аккуратно вошел в нее. Приготовления к порке возбудили нас обоих, ощущение было пронзительно-резким. Она закончила одновременно со мной, вскрикнула и забилась в своих веревках, как птичка.

Теперь, сняв напряжение, я был готов начинать. Последнее, что я сделал – включил плеер и сделал звук громче: кто их знает, здешнюю звукоизоляцию. Там по прежнему стоял мой диск, и веселая песня, наполнившая комнату, как нельзя соответствовала ситуации по содержанию:

Била мене мати

БерезОвим прутом

За те, що стояла

З молодим рекрутом....

Аккомпанируя этим словам, розги со свистом опустились на танину попку. Оставленные ими полоски тут же стали вспухать и наливаться красным.

Таня вскрикнула и рванулась вверх. Такую резкую боль ей приходилось испытывать впервые.

«Вжи» – «вжи» – «вжи» – в такт то грустным, то веселым звукам скрипок и цимбал розги опускались на танину попочку, покрывая ее перекрещивающимся узором рубцов. Таня кричала и рвалась все сильнее. Плачущая, с распущенными по плечам русыми волосами, она теперь вполне напоминала ту самую сельскую дивчинку, которую мать била березовым прутом, а не ухоженную манхеттенскую мисс Аналитика.

«Вжи» – «вжи» – «вжи» – концы у первого пучка розог стали обламываться, и я взял второй. Мне было жалко уже порядком исхлестанную попочку, однако я твердо решил довести счет ровно до 30.

«Вжи» – все.

«їди братику

До дiвчiноньки

Що тебе чека-а-ає...» – раздалось уже в тишине, прерываемой лишь таниными всхлипами.

Я выключил плеер, разрезал танины веревки и стал энергично растирать ее запястья и щиколотки. Она лежала на животе, уткнув нос в подушку, и тихо плакала, отдаваясь всецело чувствам боли и обиды.

– Принести лед? – спросил я.

– Нет. – Резко ответила она. – И вообще – уходи.

Я послушался ее, оделся и поехал домой.

Я ждал ее звонка в субботу и воскресенье – сам звонить я не хотел,– однако она позвонила только в понедельник.

– Все в порядке, Феденька. Он написал. Он меня любит. Признал, что вся эта затея с женитьбой на другой была глупостью. Как ты и говорил. Спасибо! – ее голос звучал куда бодрее, чем раньше.

– Так что, зря я тебя порол?

– Нет, не зря. Не знаю, как бы я еще два дня прожила – я с ума сходила, в прямом смысле. А это действительно помогло – как-то забылось, что больнее: любовь или поротая попка.

– Всегда пожалуйста.

– Ну, уж – нет. Я ведь замуж выходить собралась.

– И в Москву возвращаться?

– Если он скажет. Хотя, почему бы ему не найти работу в Нью-Йорке?

– Ну ладно, желаю счастья.

Когда я повесил трубку, мне пришло в голову, что она мне так и не сказала за все это время, как зовут ее суженного. Вот забавно, если Евгений. Тогда я точно получусь в этой истории «усатым нянем».