– Ух, ты! А это что у тебя?

Я включил свет внезапно для нее, и поэтому успел заметить. Она тут же быстро перевернулась на спинку и одновременно инстинктивно прикрыла попку ладошкой (эх, движение которое сразу меня заводит!).

– Ты о чем?

– Да вот, на попке, – я просунул руку ей под бочок и слегка повернул.

Она слабо попыталась сопротивляться, но поняла, что погорела.

– Ударилась. В метро.

– Слушай, не ври, – синяк был небольшой и не яркий, но я сразу узнал его по характерной полосочке, которой он начинался. След от обыкновенного брючного ремня.

– Не понимаю, о чем ты, – однако тон голоса ее выдавал.

Несколько секунд я колебался между выбором – обрадоваться мне или рассердиться. Дело в том, что Лизочка как-то сразу и резко, в самом начале знакомства, отмела мои попытки шлепать ее в постели, а настаивать я пока не решился. Время, проведенное с ней, было великолепно и без этого. Тонкая и гибкая, как ива, с длинными светло-рыжими волосами, собранными в хвост, и тонкими чертами лица она напоминала лисичку – имя Лиза удивительно шло ей. Была она заводная и энергичная – и в постели, и в жизни, – и потому с ней было свободно и легко. Когда мы познакомились у общих приятелей, то совершенно случайно узнали, что работаем в том же офис-парке на окружной дороге, только на разных этажах, потому легко договорились встретится во время обеденного перерыва в кафетерии. Потом мы стали встречаться и обедать вместе почти каждый день и болтать о всякой всячине, всегда находя общие темы. Как-то я упомянул, что моя квартира находится всего в пяти минутах от офиса, и она согласилась заскочить туда после работы перекусить и посмотреть, как я живу. У нее было очень мало времени, потому что через полтора часа начинался ее урок гольфа, но этого нам хватило, чтоб не только поесть, но и почувствовать, что мы оба ЭТОГО хотим, раздеться, насладиться друг другом, а ей еще – принять душ и уехать. И успеть на урок. И вот, обычай заскакивать ко мне перекусить перед ее уроками гольфа стал у нас постоянным, что, кажется устраивало нас обоих. Иногда я приезжал к ней домой в пригород, иногда мы проводили вместе вечер, ходили в театр или потанцевать, но обычно у нее не было на это времени: помимо гольфа она брала уроки тенниса, ходила в гимнастический зал, проходила курс восточной философии в университете и даже что-то преподавала на часть ставки в том же университете, бизнес-школу которого она закончила. Ну, и кроме того «другие дела», о которых она мне не рассказывала.

Впрочем, такая постановка вопроса устраивала в то время и меня. Я не был влюблен ни в кого другого, а Лиза мне «просто нравилась», но не более. Вот только хотелось ее время от времени отшлепать, особенно когда она говорила, что у нее на то-то и то-то со мной нет времени, но я до поры до времени не настаивал, да и не был уверен, что такое время наступит.

Однако вот, гляди-ка, подставила свою попу под чей то ремень. Конечно обидно, что для этого кого-то у нее время нашлось, однако если это просто эпизод, а она стеснялась признаться мне в своем увлечении, которое, как оказалось, близко к моему, то, возможно, я смогу ее убедить, что я сделаю это лучше. И может быть, это придаст нашим отношениям ту глубину, которой им сейчас не хватает.

В общем, я решил не сердиться, а обрадоваться, и сказал ласковым голосом:

– Да зря ты стесняешься. Это ведь тебя кто-то ремнем по попе погладил.

Она, как я и ожидал, вспыхнула и быстро выпалила:

– Никому не говори! Слышишь! Никому!

– Да что ты, нет конечно... А я ведь тоже люблю эту игру, ты знаешь.

– Какую «эту игру»?

– Ну, спанкинг, садомазохизм...

Ее реакция меня озадачила:

– Дурак! – воскликнула она и закрыла лицо руками.

– Что ты, милая, что ты, – я попытался ее поцеловать, но она резко оттолкнула меня.

– Дурак! Пошел вон, скотина!

Она не плакала, но сидела на кровати, сжавшись в комок (совершенно голенькая, разумеется) и пряча лицо в руки, словно пытаясь закрыться от мира.

Я был полностью потерян, однако стал, все же, нежно поглаживать ее и шептать ей ласковые слова, повторяя, что это все шутки, что я думал, что это была игра, что она самая милая, самая нежная девочка на свете, которую я никогда не обижу. Она перестала отталкивать меня, а потом и ответила на мои ласки. Через некоторое время мы уже были как два голубка, потом две змеи, потом она, кажется, окончательно успокоилась и стала той веселой и уверенной в себе Лизочкой, к которой я привык.

– Так ты все же расскажешь, что у тебя с попой-то произошло, или не хочешь? – не выдержал я.

– Да ладно, чего уж там. Это я в воскресенье с бывшим мужем встречалась.

– Что?! – я знал, что она разведена, и что ее «экс» – таксист, но больше ничего об этом не знал и не подозревал, что она с ним видится.

– Да, не удивляйся. Я встречаюсь с ним в раз месяц. И позволяю ему это.

– Что именно «это»?

– Пороть меня.

– Так тебе это нравится?!

– Нет. Не понимаю я этого твоего «садизма». Он меня просто порет. Наказывает.

– За что?

– За то, что я его бросила, конечно.

Я совсем запутался.

– А почему ты ему позволяешь тогда?

– Потому, что я его действительно бросила, кинула, развела.

– Слушай, я не понимаю. Расскажи толком.

Я ее нежно поцеловал и она мне ответила. А потом начала рассказывать.

– Ну, как тебе сказать. Мы приехали сюда шесть лет назад. Ни денег, ни профессии подходящей – ни у него, ни у меня. Ну, у него – советский диплом инженера-строителя, который никому здесь не нужен, а я и вовсе – учитель музыки. Решили, что я пойду учится сначала, а он – потом. Ну, так и пошло: он начал работать таксистом, а я подготовилась и поступила в бизнес-школу. Заниматься приходилось страшно много: сначала английский, тесты для поступления. Да, и потом. Для меня это все новое, но, знаешь, мне понравилось. А Боря по прежнему таксярил, содержал нас, платил то, чего мне не хватало, за учебу. Даже английский как следует не выучил – за баранкой этого не нужно, да и времени особого нет. Ну, вот, кончила я, устроилась на работу в Морган-Стенли и сказала ему: «Извини, дорогой, но жить с тобой больше не могу. Расходимся.»

– Ну, слушай, – воскликнул я, не выдержав. – Это же подло!

– Да, очень некрасиво вышло, – сказала она печально. Лицо ее покраснело, особенно кончик носа. Было видно, что ей больно об этом говорить.

– Да, наверное я стерва. И все наши общие знакомые так считают. И мне самой – знаешь, как стыдно было. Но ничего я не могла сделать. Я ведь не к другому ушла, но просто Боря стал со временем мне противен, физически противен. Ну, ничего я с собой не могла сделать: я ему вида не показывала, но каждый раз, когда он приходил ко мне в постель, я ожидала этого как пытки. И скучен стал тоже, говорить практически не о чем. При этом он все для меня делал, не могу плохого сказать: и в учебе поддерживал, и особо ничего по дому не требовал. И я чувствовала себя ему обязанной, ведь он ожидал времени, когда я пойду работать и мы заживем побогаче. Но просто не могла выдержать. Наверное, надо было сказать ему раньше, но так хотелось кончить школу: не бросать же то, во что столько труда, да и денег вложено.

Ну, в общем, мне и сейчас стыдно об этом говорить. А тогда вообще хотелось сквозь землю провалиться. Конечно, я ничего из нашего общего имущества не взяла, и долги общие обязалась выплатить, но ведь это все мелочи. А Боря даже не скандалил, не злился – упрекал меня, но как-то мягко. И я видела, как он в душе кипит. И вот он в один из наших последних дней вместе сказал: «Знаешь, я бы тебя выпорол по-настоящему». Я знала, что он любит меня «наказывать». Иногда он просил разрешения, и я ему давала меня по попке шлепать, особенно когда я его «доводила». Но никогда не разрешала сильно, а он меня слушался. Знаешь, меня это совсем не возбуждало – просто больно было, и все. А тут я даже обрадовалась: «Тебе будет от этого легче? Тогда давай, пори».

Хорошо, что я не знала, как это, «по-настоящему», а то бы, наверное, никогда не согласилась. Но я видела, что ему стало сразу после моего согласия легче.

Она замолчала.

– Пожалуйста, расскажи, как это было, – не выдержав, попросил я.

Чувство брезгливости, которое, не скрою, вызвало у меня начало ее истории (терпеть не могу подлости), сменилось неким уважением. Я не подозревал в Лизочке таких черт характера: вместо сильной и самолюбивой бизнес-вумен она говорила просто и наивно, как ласковая и жалеющая русская баба.

Вопреки моим опасениям, она не обиделась на мою просьбу, а продолжала. Видно, никому никогда об этом не говорила, и вдруг ее прорвало. Я при этом начал ее ласкать и продолжал все жарче и жарче.

– Мы договорились на порку в день после моего переезда. Мои вещи уже увезли, а я вернулась именно для этого. Я, честно говоря, думала, что он меня простит, ну, пошлепает немножко, но он подошел к этому серьезно: встретил, провел за руку в спальню, приказал раздеваться. «Может не надо?» попросила я. «Нет, надо. И, учти, наказание будет на самом деле». Я сняла джинсы и трусики, сбросила босоножки и хотела лечь, но он остановил меня и стянул с меня блузку и лифчик, так что я осталась совершенно голая. «Зачем это?» – тихо спросила я, но он лишь опять сказал: «Надо». Я легла на нашу кровать, ту самую, в которой мы спали вместе последние три года. Ту самую, где я часто ожидала его прихода, как пытки: «Захочет он сегодня меня, или можно будет спать спокойно?» Знаешь, он, конечно, замечал, что я была к нему холодна, и старался быть понежнее, но не мог меня завести. В конце концов, он сам стал делать это реже, хотя я никогда ему явно не отказывала. Ну, в общем, потому я кровать и не взяла, а сейчас подумала, что вот меня на ней ожидает еще одно «испытание».

Я легла попкой кверху, и тут он достал две пары наручников (специально купил к этому случаю) и пристегнул мои руки к стойкам кровати быстрее, чем я сообразила, что он делает. Тут уж я испугалась не на шутку и запросила: «Не надо, я никуда не убегу. Пожалуйста, не надо!» Я чувствовала себя совершенно беспомощной, полностью в его власти. Мне тут же захотелось прикрыть попку ладошкой и я инстинктивно забилась и стала дергаться в наручниках, но они не отпускали. И тут мою попку обожгло, как утюгом – он хлестнул ее в первый раз. Он стегал меня по попке вдвое сложенным своим «итальянским» ремнем – был у него такой, длинный и гибкий, он надевал его только по «особым случаям». После первого удара я вскрикнула, но потом решила терпеть: «Получи свое и отвяжись, не покажу что мне больно!». Действительно, было очень больно, меня ведь никогда в жизни ремнем не били. Боря раз десять стегнул, потом остановился, и начал попу гладить. Я уж было с облегчением подумала, что все уже позади, как он взял ремень и опять начал меня пороть. Это было так больно, больнее чем в первый раз, и очень обидно. Я не выдержала, и стала просить: «Не надо! Боречка, не надо! Прости меня!». Однако он, как и в первый заход, хлестнул меня десять раз, и только после этого остановился и стал меня гладить. Никогда еще я не ощущала его нежность так явственно, но я тут же почувствовала, что он меня и сейчас не отпустит, и все время просила его, вспоминая самые нежные слова, которые знала. Не помогло, конечно – он опять взялся за ремень. Тут уж я света белого не взвидела: каждый удар по напоротой попе отдавался волной боли по всему телу, захлестывающей мозг. Я просто заорала, просто как животное: «А-а-а», – это было самое унизительное. И продолжала орать все время, пока он выдавал мне следующую порцию, десять ударов. Когда он опять начал меня гладить, я почувствовала огромное облегчение и огромный страх: вот так он меня будет бить и гладить бесконечно, пока я не умру. Ах, как я его просила меня отпустить, а он стал рядом с кроватью на колени и целовал мое раскрасневшееся от боли лицо. И вдруг опять взял в руки ремень. Я просто в ужасе заорала: «Нет!!! Я больше не могу этого выдержать!», – каждый следующий удар, мне казалось, сведет меня с ума. Плохо помню, как я дотерпела до конца этого десятка, кроме боли в мире ничего не осталось. И вдруг я поняла, что Боря закончил, совсем закончил, и расстегивает мои наручники. Я почувствовала такое облегчение, какого не припомню в жизни, и тут же разрыдалась в три ручья. Облегчение и благодарность к Боре: благодарность, что все кончилось: и наказание, и моя вина. Я сжалась в комочек, лежа на боку, содрогаясь в рыданиях, а Боря гладил меня очень нежно и целовал, и я почувствовала, что хочу его. Впервые за последний наш год. Ты можешь представить, как глупо: попка горит, красная как помидор, а я реву, и при этом возбуждена, вся влажная внутри. Он это почувствовал, потому что я увидела вдруг, что он раздевается и пристраивается рядом. И я ему отдалась: не просто он трахнул меня, а именно отдалась, почувствовала, что я – его, и было очень сладко. Но когда он кончил, я опять на него разозлилась: попка горела как духовка, и вспомнилась вся боль, вся обида наказания. Я стала быстро одеваться, но трусики надеть не смогла, спрятала в карман, потом не без труда поковыляла к двери. Он тоже оделся и при этом все продолжал говорить, какая я милая, что он меня понимает и прощает.

Ну, уехала я домой, и, знаешь, мне после этого стало настолько легче на душе, что я чуть не летала. Летала в душе, хотя ходить было поначалу больновато, а сидеть я еще день после этого не могла вообще и спала на животе. Зато раньше моя вина висела надо мной, как кирпич: что не делаю, а вдруг вспомню, как я некрасиво с Борей обошлась, и станет на душе муторно. А теперь – вспомню порку, которую он мне задал, и успокоюсь. Даже пожалела, когда попка прошла – боль напоминала мне, что вина искуплена – как бы. И правильно пожалела: хотя мне уже не было так стыдно, но каждый раз, когда я слышала о Боре, о том, что у него ничего нового, что он неустроен, мне становилось стыдно. Тем более, у меня так все хорошо складывалось: и карьера, и вообще жизнь – я счастлива, но счастлива за его счет. И вот встретила его как-то, и как-то само собою разговор сложился, что он на меня по прежнему «чуть-чуть сердится», а я сказала, что он может меня раз в месяц «чуть-чуть» наказывать, пока меня не простит. Вот, так и наказывает. Не так сильно, конечно, как в первый раз, и чтоб без следов – я поставила ему условие. Но следы все равно чуть-чуть видно, вот ты и заметил.

– И трахает после этого?

– Да, трахает.

– И тебе нравится?

– Нравится. Более-менее. С ним точно никогда так хорошо не было. Да и с тобой не так, по-другому.

– Слушай, а может вам назад нужно съехаться? – не выдержал я.

– Ты что, сдурел? Я же жалею его. Понимаешь, жалею, как слабака. Какой же из него муж?

Нужно ли говорить, как эта история возбудила меня? Я набросился на Лизочку как лев, и мы наслаждались друг другом весь вечер, как никогда раньше – она, так и быть, пропустила свой дурацкий гольф. И не только в этот вечер – я стал смотреть на Лизочку другим глазами: под маской Лисицы, дикой, независимой и эгоистичной, «фемины», которая «юзает» мужчин, как ей нравится, передо мной была настоящая, душевная женщина, способная жалеть, сочувствовать, страдать от чувства невыполненного долга, чем-то жертвовать человеку, который ей, вообще говоря, ни для чего «эгоистичного» не нужен. Я даже хотел стать к ней ближе, предлагал ей попробовать ремень из моих рук, но она отказывала мне: «Зачем тебе казаться сильнее при помощи ремня? Ты ведь и так сильный в моих глазах». Думаю, однако, причина была не в этом – просто она чувствовала, что не я ее будущий «хозяин», которому она отдастся вся. Но, когда он придет, она, вполне возможно, сама принесет ему ремень в зубках.

– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –

^* Разводка:

1. (устаревшее, пренебрежительное) разведенная женщина

2. (новорусский слэнг) обман