На улице дождь, ветер жуткой силы гудит в оконных стеклах, терзает, будто хочет оторвать, тонкие веточки старой березы... Да их попробуй оторви, это они на вид такие хрупкие и невесомые. А на самом деле – гибкие и прочные. Вот и мотаются на ветру... совершенно бесполезные. Гм. Но наш рассказ сегодня – не о них. Хотя о каждом прутике можно сочинить сказку, и вполне трогательную. Как он гнется, но не ломается под страшным напором, о чем думает, о чем мечтает. Нет, возможно, ветки какой-нибудь чужой, незнакомой нам березки грезят о чем-то совершенно экстравагантном, но вот наши прутики, каждый день с рассветом вновь обретающие счастье заглянуть в это окно и увидеть там их: их теплых, совершенно голеньких, обнимающихся в полу... сне? мраке? серого осеннего утра; расчесывающих друг другу длинные волосы, русые и пепельные; второпях (пора бежать на работу, а объятия и нежности крадут столько времени... и так незаметно!) красящих глазки и вливающих в себя дежурную чашечку чая или кофе; а уж вечерами, что происходит здесь вечерами,… – в общем, толстовское предложение закончено, читатель успел измучиться, утонул, забыл, что было вначале, прости, читатель, мы тебе напомним, вначале были тоненькие веточки растущей под их окном березы. Так вот, спрашивается, о чем ином могут мечтать эти прутики, кроме как в один прекрасный, благословенный момент очутиться в тепле уютной комнаты, где их будут любить и бояться, хотеть и умолять: «Ну убери, не надо, пожалуйста, ну, пожа-а-а-алуйста!» А потом, возможно, даже сломают, а если и не сломают, то уж истреплют всенепременно, зато после наверняка поцелуют с благодарностью. Да, эта девочка умеет быть благодарной. И еще она прелестна, просто очаровательна... Ее нежное упругое тело – мечта и вожделенная цель любого из наших прутиков. И пусть грозит опасность измочалиться, разлететься на щепочки. Какая, право, сладкая смерть...

Но прелюдия затянулась... Читатель зевает и смотрит в окно. Там тоже пасмурно и идет дождик – как в нашей маленькой повести. Нет, у нас холодно и мокро только снаружи, за окнами. И мы на этом настаиваем. Потому что внутри всегда тепло, даже горячо бывает.

Что ж... Их двое в этой комнате... этой квартире... в этом лучшем из миров, который они соорудили для себя сами. Как зовут их... зачем нам знать? О чем могут сказать простые незамысловатые имена, носимые еще миллионами женщин, не имеющих ничего общего с этой девочкой и ее подругой?

В общем, так случилось, что они встретились. Одна – почти тридцатилетняя, слегка разочарованная и усталая от мужчин с их грубостью, подловатостью и ничегонепониманием, как слишком высокой ценой за минуты откровенности и мгновения блаженства... да, цена уже начала казаться ей непомерной. И другая – еще совсем юная, прячущая робость и некоторую наивность за деланной разухабистостью: «а-вот-мне-все-нипочем-я-еще-покажу-этому-ничтожному-миру!» Хотя, честно говоря, не совсем понятно, что и как ему показывать, да и страшновато. Лет мало, но верное ощущение «съедят и не подавятся» уже присутствует.

Ну и вот они знакомятся, как, где – неважно; важно – что они хотят одного и того же, но поначалу не знают об этом. Они вроде бы гетеросексуальны и просто дружат. Но от простой девичьей дружбы до непростой – один шаг, как известно. Ведь это же в порядке вещей – обнять подружку, поцеловать, утешая, прижать к себе. «Ты моя маленькая, какая же ты дурочка... ну перестань, все хорошо». Шлепнуть тоже можно за какую-нибудь шалость или дерзость. Так, смеясь... Это же вполне «в рамках», и должно восприниматься нормальными людьми не более странным, чем бой подушками – обычная игра расхулиганившихся девчонок. «Но если ты сделаешь что-нибудь плохое, например, изменишь мне с мужчиной... хи-хи-хи (рот хохочет, а у самой сердце сжимается от ужаса: вдруг, правда, уйдет от меня насовсем, а я без нее уже не выживу... выкинуть из головы!) или... или в эту сессию получишь хоть один трояк... или – я ужасная тиранка – вернешься домой позже десяти вечера (если не от меня, конечно)... все равно об этом узнаю. Вот тогда я тебе покажу. Ох-х-х, я тебе и всыплю... Нет, правда, котеночек, чего ты смеешься? Не веришь? Ничего, ты поверишь, ты узнаешь, что бывает с непослушными детишками...» И вот так уютно возясь со старшей на широкой софе, младшая думает, что после этих слов смешно даже представить себе ее измену дорогой подружке с какими-то там таинственными и очевидно опасными мужчинами... Хотя... Ведь это так странно, так неправильно!

Ощущение все усугубляющейся неправильности ворвалось в ее жизнь вместе с этой девушкой. Но самоуглубляться и раскладывать чувства по полочкам не хочется. Не думать, не анализировать, спрятаться, убежать... Убежать в надежную и привычную обыденность, внушить себе, что ты нормальна, нормальна, ты – как все, ни шагу в сторону...

Старшей же из подруг было еще сложнее, поскольку понимать себя она уже умела, и ее чувство нарастало катящимся со склона снежным комом, а уверенности не было... Ни в чем. Когда они находились в разлуке, любовь этой славной девочки к ней казалась чем-то неоспоримым, аксиомой практически; но они встречались, начинались шуточки, рассказы о кавалерах и дурацких журнальчиках... Все не то, не то... Потом девочка уходила, а старшая оставалась в слезах и досаде, бессильно ощущая чрезмерность и безнадежность своей страсти, скорее всего, неразделенной.

... В любых отношениях однажды случается перелом, после которого связь либо крепнет, становится почти неразрываемой, либо, и так, увы, бывает чаще, все летит под откос совершенно безнадежно.

Большая ждала маленькую к себе... Ждала к шести «попить кофейку, побаловаться картишками». В половине восьмого она начала прилично беспокоиться. К девятому часу беспокойство переросло в сильную тревогу. Все девчонкины телефоны глухо молчали. Черт возьми! Старшая готова была начать обзванивать больницы и морги, когда девочка наконец появилась. Веселая, довольная, она виновато ткнулась носом в щеку большой. Ну, так и есть! Она выпила.

«Что это за поведение? Мерзавка, мерзавка, – она не выдержала и разрыдалась, – я с ума, с ума схожу. Могла вообще не приходить, если тебе уже не надо этого, если я тебе не нужна...» Маленькая ужасно испугалась: она и не ожидала, что ее опоздание так ужаснет подружку, вовсе не предполагала такой бурной реакции. Честно говоря, она вообще ни о чем не думала. Просто веселая институтская компания утащила ее играть в бильярд, пивка попить (пить наша девочка совсем не умела), и когда она вспомнила о договоренности с большой, было уже... эээ... несколько поздновато.

«Бестолковая, жестокая, избалованная девчонка... Знаешь, знаешь, почему ты такая? Потому что ни у кого до сих пор не хватило соображения взять в руки ремень и отстегать тебя как следует!.. И если я все-таки чего-то для тебя значу... Я...» «Да... ты, наверное, права». «Конечно, я права».

То, что неизбежно должно произойти, обычно и случается очень естественно. Как будто все так и должно быть, как будто так было всегда. Младшая чувствовала себя словно в тумане, как во сне: ощущение неправильности и недосказанности испарилось, все было ясно. Совершенно искренне огорченная страданием подруги, она опустилась на колени и начала покрывать кисти любимых рук нежными покаянными поцелуями.

Старшая с трудом сумела взять себя в руки и начать говорить – ее захлестнули эмоции потрясающей силы: сплав нежности, изумления, необыкновенного душевного подъема и желания умереть прямо сейчас... сию же секунду... потому что лучше уже не будет, просто не может быть. Наверное, это и есть счастье... «Ну не плачь только, котенок. Я почти совсем не сержусь уже. До чего ты трогательная... Нет, не буду целовать, я... ты же знаешь... я накажу свою девочку, хотя больше всего мне сейчас хочется залезть вместе с тобой в теплую ванну и долго-долго ласкать... котеночек, я боялась, что ты уже совсем никогда не придешь». «Я не могу не прийти, просто не могу... я пропаду без тебя». «Ты точно пропадешь, если будешь такой легкомысленной, понимаешь? Не плачь, я тебя высеку. Да, высеку... больно... И тебе станет легче, вот увидишь...» Маленькая вздрогнула. Она чувствовала, что краснеет, и почему-то ненавидела себя за это. Язык едва слушался ее: «Моя родная... я твоя, я сделаю все... Мне... мне раздеться?», – бормотала она, спрятав лицо в складках длинной юбки подруги и обхватив бедра той так крепко, что, казалось, никакая сила не сможет оторвать ее от тела, неожиданно оказавшегося таким любимым и драгоценным. «Я не хочу раздевать тебя полностью... сейчас не хочу. Потому что, и ты должна это понять, сегодня порка для тебя – не ласка, не секс и даже не прелюдия к нему. В следующий раз все может быть иначе, но в этот вечер ты – просто моя маленькая провинившаяся девочка, которая будет наказана очень серьезно... стыдно... и достаточно больно. Я никогда не видела тебя полностью обнаженной, и хочу впервые увидеть в иных обстоятельствах. Поэтому сейчас... встань... просто сними колготки и трусики... спусти их совсем низко. Вот так. Подними юбочку, держи ее руками... держи высоко, выше, иначе рассержусь. Ты такой красивый котенок, не отодвигайся, нет, стой совсем близко ко мне... мне нравится, что ты так смущена, не сжимай коленки... смотри на меня, смотри и не смей прятать глаза». «Я не могу, милая, золотая, это выше моих сил. Пожалуйста, скажи куда, я просто лягу, и секи меня, я заслужила, только не мучай так». «Никто тебя не мучает, я просто наказываю и... совершенно не собираюсь выслушивать твои комментарии. Чтобы начать тебя сечь, мне сначала нужно решить, чем именно это сделать. Хорошо было бы, конечно, отстегать тебя розгой... жестким прутом по твоей нежной избалованной попке... смотри на меня! вот так... но розги нет... Ничего, котенок, в следующий раз все будет, обещаю. А сейчас – пойди в коридор и отцепи ремешок от моей сумочки. Он длинный и очень узкий. Да, раз я сказала – отцепи – значит, он отцепляется, прекрати задавать глупые вопросы. И не вздумай отпускать юбочку, я буду смотреть, как ты идешь. Понимаю, что болтающиеся трусики с колготками тебе мешают, но я не разрешаю тебе их ни снять полностью, ни надеть... Здесь я приказываю, а ты слушаешься. Давай ремешок, молодец, умница, хорошая девочка. А теперь – поцелуй ремень, да, немедленно поцелуй. Почему?? Потому что я так сказала, потому что я требую любви и почтения к предметам, благодаря которым ты у меня будешь оставаться послушным и милым ребенком. Вот так, хорошо, правильно. Так, ложиться ты никуда не будешь, нет-нет... Наклонись вперед... солнышко, не тяни время, тебе прекрасно понятно, что нагнуться надо низко... так низко, как можешь. Да, хочу, чтобы было больнее... чтобы тебе было неудобно... чтобы тебе было стыдно и хотелось убежать...»

Маленькой в самом деле было так стыдно, как будто она без трусиков стоит в такой невозможной и открытой позе не перед своей нежно любимой подругой, а перед целой толпой незнакомых бесстрастно рассматривающих ее беззащитную голую попку людей. Ужасно хотелось прикрыться руками, но она понимала – это невозможно, и потому только сильнее стискивала пальчиками собственные подрагивающие ноги... Пауза невыносимо затягивалась, тогда как девочка ждала, более того – жаждала боли. Боли как избавления от страха, стыда и… тяжелого, темного, абсолютно неконтролируемого возбуждения. «Солнце, пожалуйста, прошу тебя…» «Что?» Старшей, напротив, хотелось остановить это потрясающее мгновение: ее дорогая, такая любимая маленькая подруга, восхитительно покорная и нежная, уже сама готова просить о первом ударе… готова на все… И, кажется, да нет же, не кажется, так и есть: хочет, хочет продолжения. «О чем ты пытаешься попросить?» «Нет, ни о чем… не знаю…» «Не двигайся. Я жду… Упрямых девчонок наказывают строже, котенок. Я не хочу делать тебе слишком больно». «Хорошо… сейчас я скажу… прости, я была ужасной девчонкой, очень-очень плохо поступила, да… не подумала. Мне так жаль». Ух, крепче зажмуриться и… Как в ледяную воду рыбкой: «Я заслужила хорошую жесткую порку, высеки меня, пожалуйста… мне это нужно. Только! не слишком больно, прошу тебя… Ну начни же скорее, мне так страшно». Как чудесно, думала старшая, как это здорово, что она не видит моего лица – совсем не сурового. Что за нелепая мечтательно-счастливая улыбка так и тянет уголки рта к ушам… Она провела кончиком пальца от промежности к копчику, погладила теплой ладонью нежную пухленькую попку, с удовольствием ощущая трепет девичьего тела: «Ты мне что, девочка, будешь диктовать, когда начинать, когда заканчивать? Хочешь поруководить процессом?» Хорошо получилось, правильная интонация, вон как вздрогнула. А кто ей разрешал рот открывать, интересно? Пусть, пусть побоится. Младшая действительно боялась, но страх был сладкой желанной эмоцией. Именно сейчас, именно такой страх… Да и боится ли она на самом деле? Как назвать это острое, доселе неведомое, горько-сладкое ощущение? Девочка не знала, не хотела знать и думать, она хотела лишь еще большей власти над собой, плавилась и готова была раствориться без остатка в этом необыкновенном вечере, в тепле рук, неторопливо поглаживающих ее тело, в собственном безумном вожделении… Первый удар, столь желанный, обрушился на младшую, тем не менее, почти неожиданно. Она знала, сейчас придет боль, но не рассчитывала на такую ее силу, реальность… Казалось – больше она терпеть не сможет, это же действительно больно! Резко разогнувшись, девочка встретила непреклонный взгляд подруги. Старшей было жаль малышку: все только начинается, а глазены уже полны слез. «Немедленно наклоняйся. Ты виновата и будешь наказана так жестко, как сочту нужным я. Ну же… (подушечками пальцев по щечке, по шее… ласково…) Котенок, не вынуждай меня быть грубой с тобой, ладно?» Рука давит на затылок, ничего не поделаешь… «Вот так, умница, вдохни… выд…» «Айййй!» «Выдыхай-выдыхай… ничего, не так уж и больно. Сейчас будет посильнее, да, ничего-ничего, малышка, потерпи, привыкай, я буду тебя часто наказывать… и, возможно, серьезнее. Тебе нужно это, ведь правда?.. Я не слышу». «…Дда». «Не слышу!» «Да!Да!ДААА!»…

...Жили они долго и счастливо. Да почему «жили»? И сейчас живут.