«Дворники» сновали туда-сюда по стеклу, развозя прилипшие к нему снежинки вперемешку с дождевыми каплями. Там, где останавливалась щетка левого стеклоочистителя, образовалась вертикальная, чуть наклоненная белая колючая полоса. Свет фар выхватывал из темноты кусок мокрой дороги, соседние машины с их красными фонарями, полосу нетающего уже снега бордюра. Шел ноябрь, темнело рано, особенно после недавнего очередного перевода часовой стрелки.

Миновав выстроившиеся в очередь у остановки автобусы и троллейбусы, я щелкнул рычажком указателя поворота и подрулил к тротуару, еле втиснувшись в небольшое «окошко» между припаркованными машинами. Выключив «дворники», фары, затянув «ручник» и заглушив движок, я, мысленно проклиная погоду, открыл дверцу. Потом, раздвигая плечом холодные струи, льющиеся с неба, вылез из машины.

Пересекая тротуар по пути к высокому крыльцу ярко освещенного магазина, краем глаза я увидел ее. Она стояла слева от крыльца в черной куртке из кожзаменителя, темном берете и ничем особо примечательным не выделялась. Я взглянул на нее, она на меня, мы встретились глазами, впрочем, только на долю секунды.

Выйдя из магазина, я опять увидел ее. Теперь она стояла поближе к моей белой «шестерке» и как будто ждала меня. Я, нарочито не обращая на нее внимания, обошел машину с другой стороны, открыл дверцу и плюхнулся за руль, бросив на сиденье рядом пакет с продуктами.

Она сделала несколько шагов к машине и наклонилась к стеклу.

Я усмехнулся и открыл правую дверцу.

— Интим не нужен? — обдала она меня своим хрипловатым голосом.

Я усмехнулся еще раз, перебросил пакет на заднее сиденье и кивнул:

— Садись!

Уже год я жил один. Нелады с супругой возникли как раз на почве интимно-сексуальных отношений. Просто мне нравится нечто такое, что не нравилось ей. Вначале я мирился с таким положением вещей, считал, что огромное множество людей на свете подавляет свои фантазии, не находя им способа реализации в жизни. Потом же, когда в постперестроечную эпоху стали появляться весьма сомнительного свойства печатные издания, я вдруг обнаружил, что удовлетворить мои желания вполне можно, если, конечно, хорошо поискать подходящего человека. Мои попытки поиска зачастую оканчивались неудачно, но иногда мне везло, и я довольно много узнал о том, к чему меня тянуло всю жизнь, а самое главное — я стал понимать, что еще не все потеряно, что подавлять свои желания особой необходимости-то и нет. Очевидно, я стал меняться и это изменение сделало невозможным продолжение моей устроенной семейной жизни. Теперь я жил один в двухкомнатной квартире, занимался юридической практикой и, казалось бы, не должен был испытывать недостатка в женщинах, но… в жизни далеко не все так просто, как кажется.

— Ну, и как тебя зовут? — спросил я проститутку, направляя машину к своему дому.

— Таня, — ответила она своим чуть хрипловатым голосом.

— Ну, и сколько мне ЭТО будет стоить?

— Минет тридцать, обычный пятьдесят, анал восемьдесят, — буднично ответила она.

Я удовлетворенно кивнул.

— А на ночь?

— Ой, я даже не знаю… — она задумалась.

— Тебя что, на ночь не берут?

В ответ она промолчала.

— А если мне захочется по ходу дела отстегать тебя ремнем? — я взглянул на нее, не зная, какой будет реакция на мое предложение. Она неуверенно пожала плечами.

— Не знаю…

Вот и знакомый подъезд. Машину в сторонку, сами — на третий этаж. Только дома, включив свет в прихожей, я смог как следует разглядеть ее лицо. Елки-палки, она ведь еще совсем ребенок! Пухлые губы, большие карие глаза, тонкая нежная кожа щек…

— Раздевайся и проходи!

Сняв куртку и берет, она вошла в комнату, с любопытством оглядывая ее.

— Есть будешь? — спросил я, хорошо зная, как благотворно влияет на таких девчонок подобное предложение. Да и не держать же ее голодом, если я собираюсь оставить ее до утра!

— Ага!.. Буду, — мне показалось, что она как будто удивилась и вместе с тем обрадовалась. «Вот это ничего себе, — подумал я. — Такие мелочи для нее в диковинку».

— Тогда пошли на кухню! — позвал я ее. Черт ее знает, что у нее на уме. Тяпнет еще чего-нибудь в комнате… Вот жизнь — приходится домой водить всяких…Хотя ничего особо ценного здесь нет, все мало-мальски стоящее лежит у родителей.

Она вошла в кухню и тихонько присела на табурет. Невысокого роста, в свитере неопределенного цвета, юбка чуть выше колен, темные колготки. Обыкновенная… Волосы русые, ушки без сережек, взгляд… вот взгляд какой-то невеселый. Выглядит бедновато, но не бомжиха.

Налив воды в кастрюлю и поставив ее на плиту, я спросил:

— Ты, Таня, по жизни-то чем занимаешься? — просто так спросил, чтобы не молчать.

Она удивленно подняла брови.

— Вот, работаю…

— Лет-то тебе сколько? — хотя женщин и не спрашивают о возрасте, но в данной ситуации вопрос вполне уместен. Показывает, кто в доме хозяин и кто здесь задает вопросы.

— Восемнадцать.

— Восемнадцать? — я недоверчиво прищурился, глядя на нее. — Что-то очень молодо выглядишь.

— Нет, мне восемнадцать, — сказала Таня, как бы оправдываясь.

— А родители у тебя кто? — (люблю я такие вопросики задавать, ну что поделаешь).

— А они в деревне живут.

— В дере-евне?

Пока мы таким образом беседовали, вода успела закипеть. Я побросал в нее часть только что купленных пельменей, и через несколько минут они уже были готовы. Специальной ложкой с дырками я выловил их из кастрюли в тарелку, которую поставил перед Таней.

— Ешь!

Сам я решил не ужинать. Нагрузишь желудок — тяжело будет… Я налил Тане чаю и невольно обратил внимание на то, как она ела. Спокойно, аккуратно, и главное, что меня поразило, — держа вилку зубцами вниз.

Когда Таня поужинала, я открыл дверь в ванную, зажег свет и включил воду.

— Проходи!

Она подошла, заглянула вовнутрь.

— Мыться, да?

— Ну, а ты как думаешь, что делать? — ее постоянное удивление без всякого повода начало меня раздражать.

Она молча вошла и оглянулась на меня, стоящего в дверях.

— Раздевайся! — скомандовал я своим любимым тоном уставшего от жизни человека.

Она послушно начала стягивать через голову свитер. Сняв, поискала глазами, куда его девать, и аккуратно положила на доску, лежащую поперек ванны. Снова мельком взглянув на меня, повернулась спиной и начала расстегивать кофту — сначала спереди, потом манжеты. Справившись с пуговицами, она медленно сняла кофту и, на миг повернувшись боком ко мне, положила ее на свитер. «Странно, — подумал я. — Чего она стесняется-то?» Когда профессионалки раздеваются медленно, они при этом пытаются изображать стриптиз, а здесь этим и не пахнет…

Оставаясь в лифчике, она, нагнувшись, сняла юбку, потом колготки. Фигура у нее была весьма неплохой — узкая талия при широких бедрах, пухлые ляжки… Вот кожа только серая какая-то, но ни покраснений, ни сыпи нигде вроде не видно. Локтевые сгибы вроде как чистые, значит, не колется. Ну и что же ты, девочка, стоишь в трусиках и лифчике?

— А дальше? — спросил я.

По-прежнему стараясь держаться спиной ко мне, она расстегнула лифчик, сняла с плеч лямки, потом взялась за резинку трусиков и как бы нехотя начала стягивать их с себя. Вот ее ягодицы… и вот она вся голая передо мной. Она вновь повернулась боком ко мне, и я увидел наконец ее грудь. Небольшая, с торчащим соском. У меня возникло острое желание подойти, положить руку, так чтобы сосок попал между пальцами, несильно сжать его и немного оттянуть… Шум воды, льющейся в уже почти наполнившуюся ванну, влажное тепло, исходящее от воды мне навстречу, темнота и холодная сырость за окном, стеснительное обнаженное девичье тело, готовое к удовлетворению любого моего желания, находящееся полностью в моей власти… Я встряхнул головой и взял себя в руки.

— Барахло твое я забираю отсюда, чтобы не отсырело, мыло и мочалка вон там, полотенце и халат я тебе сейчас принесу. Не вздумай запираться! — Я вышел из ванной и сам запер дверь снаружи. Не то чтобы мне хотелось поиграть в надзирателя и заключенную, а просто чтобы кривовато поставленная дверь не открывалась сама собой

Через несколько минут я принес Тане цветастый женский халат, лежащий у меня просто на всякий случай, и махровое полотенце. От горячей воды и мочалки Танина кожа порозовела, в ее лице тоже что-то изменилось, и теперь она выглядела вообще несовершеннолетней. «Ну, блин, — подумал я. — Не хватало мне еще проблем каких-нибудь на этой почве».

Вскоре Таня осторожно вышла из ванной в халатике, с повязанной полотенцем головой. Я подошел к ней, положил руки на ее талию, ощутив через тонкую ткань халата жар девичьего тела. Она стыдливо опустила разрумянившееся лицо. Теперь она нисколько не была похожа на ту проститутку, которая совсем недавно подошла к моей машине. Чистенькая домашняя девочка… Мне безумно хотелось ее, такую. Внезапная перемена возбудила меня еще больше, но прикасаться к ней сейчас мне почему-то показалось кощунством.

— Пойдем! — пригласил я ее в спальню и, когда мы туда вошли, указал ей на кровать:

— Ложись и спи! Сегодня тебя никто не тронет.

Она вскинула на меня удивленные глаза, но я сказал:

— Завтра утром решим, что с тобой делать.

Когда минут через тридцать я, не зажигая света, вошел в комнату, чтобы взять там что-то, Таня крепко спала, укрывшись одеялом почти с головой. Я осторожно снял с ее волос мокрое полотенце и тихонько вышел.

Наутро я готовил свой нехитрый холостяцкий завтрак. Готовить теперь нужно было на двоих. Таня вошла неслышно.

— Давайте, я вам помогу, — сказала она за моей спиной.

Я оглянулся. Посвежевшая и отдохнувшая, она с любопытством смотрела на меня.

— Если хочешь помочь и никуда не торопишься, — ответил я, — оставайся здесь и хозяйничай. Пыль везде вытри, пол вымой, — я сам не любил заниматься этими делами, — а я приду с работы, тогда и рассчитаюсь с тобой. Одно условие — дверь я закрою так, что ты выйти не сможешь. Согласна?

Таня кивнула, но все же спросила:

— А сколько вы мне заплатите?

Я быстро прикинул в уме… так…

— Сотню хочешь?

— Хочу!

В тот день я будто сидел на горячих углях. Оставил у себя дома незнакомую несовершеннолетнюю проститутку. Каково, а? Правда, украсть она ничего не сможет — входная дверь заперта на маленький старенький простенький замочек, который не отопрешь без ключа ни снаружи, ни изнутри. И все равно где-то в середине дня я не выдержал и позвонил домой.

Таня к телефону подошла.

— Ну, и чем ты там занимаешься? — спросил я.

— Я все сделала, что вы сказали.

— Ну, молодец. Включи там себе музыку какую-нибудь, поразвлекайся. Я скоро приеду.

Я действительно приехал скоро. Открыв дверь и войдя в комнату, я увидел, что квартиру Таня действительно убрала, к тому же постирала свою одежду и повесила ее сушиться. «Смотри-ка, хозяйственная девчонка», — отметил я. Сама она полулежала на диване все в том же халатике, а перед ней находилась куча газет той самой интимно-сексуальной направленности, из-за которой я в свое время и остался один.

— Ты что это тут читаешь? Ты где это все нашла?

— А оно здесь… лежало…

— Я знаю, где это все лежало. Ну и как, нравится?

Таня молчала.

— Я тебе за уборку должен. — Я достал сотенную бумажку и положил ее на диван рядом с Таней.

— А вы меня разве только из-за уборки сюда привезли?

— Ух, ты какая! Ну что ж, раз так, сейчас попробуешь того, о чем начиталась, — я кивнул на газеты. Раздевайся!

Не жеманничая и не возражая, Таня встала с дивана, расстегнула халат и сбросила его, представ передо мной, как и вчера вечером, совершенно голой, но уже почему-то не стесняясь.

«Ах, так, — подумал я. — Ну, хорошо же…»

Я подошел к шкафу и открыл его. Висящие обычно в беспорядке на специальной вешалке несколько разнокалиберных ремней были рассортированы пряжка к пряжке.

— Однако!.. — я выбрал ремешок помягче и повернулся к голой Тане.

— Газеты с дивана убирай и ложись!

Она молча, потупив взор, быстро собрала газеты и переложила их на стол (я тем временем подумал: «А как эротично выглядит обнаженная домработница, а?!»), потом остановилась в нерешительности.

— Ложись, ложись!

Таня повернулась спиной ко мне, встала коленями на диван и легла на живот, развернувшись влево. Лицом она повернулась к стене, руки положила под голову. Ее голое тело на бордовом покрывале почему-то вызывало у меня ассоциацию с золотым самородком. Тонкие девичьи руки, подложенные под голову, маленькая грудь, худая спина и ягодицы, напряженно сжатые в ожидании боли. Намотав на руку ремень и оставив лишь небольшой свободный конец, я, несильно размахнувшись, стегнул Таню.

Хотя ремень громко шлепнул по ее попе, удар не был сильным. Я размахнулся и стегнул еще раз, стараясь, чтобы конец ремня попал теперь на другую ягодицу. Таня чуть заметно вздрогнула. Третий удар — и она вздрогнула сильнее. Четвертый — то же самое. Пятый — и она чуть слышно застонала. Я сделал паузу, наблюдая, как на ее коже наливаются краснотой полосы, прочерченные ремнем. Примерно через минуту я вновь пустил ремень в ход — шесть, семь, восемь…

При каждом ударе Таня вздрагивала и судорожно вздыхала. Я, честно говоря, испытывал вполне определенный дискомфорт оттого, что девчонка была малознакомая, да еще и малолетняя — черт его знает, какими могут быть последствия, что у нее на уме. Заплатить ей за это надо будет получше, это факт. Вот уже полосы стали сливаться в одно большое красное пятно. Подсказать ей, что ли, чтобы предупредила меня, когда ей невтерпеж будет, а впрочем… сама знает.

Одиннадцать… Двенадцать… Тринадцать… На чертовой дюжине — опять перекур. Хотя амплитуда колебаний ее тела возрастает с каждым ударом, лежит она по-прежнему в своей первоначальной позе. И, главное, молчит. Терпеливая попалась. А может, как раз мазохистка и есть. Хотя…

Она повернулась ко мне.

— Всё?

— Нет, не всё. — Как минимум ударов двадцать пять я должен ей выдать, иначе незачем было все это начинать.

Четырнадцать… Пятнадцать… Шестнадцать…

— Ой… ой…

— Потерпи, моя прелесть. Сейчас все кончится.

Двадцать… Двадцать один…

— А-а! Больно!

Ну вот. Начинается самое интересное, а я уже хотел заканчивать. Хотя мы ведь о количестве ударов не договаривались. Сколько бы ей за удар отстегнуть? 5 рублей? Нет, дорого. Давай по трояку, авось, не обидится.

Двадцать пять… Ну, что? Передохнем…

— Ну, как ты? — я наклонился к ней.

Она подняла раскрасневшееся лицо.

— А долго еще?

— А тебе что, уже надоело? — решил я пошутить. — Читала, как люди по сотне ударов выдерживают?

— Но это же неправда…

— Ну почему неправда. Частично правда, — я не нашелся, что ей ответить. — Ну что, продолжим?

Она опять поспешно отвернулась лицом к стене, а я продолжил свое любимое занятие.

Двадцать шесть… Двадцать семь… Двадцать восемь… Двадцать девять…

Теперь Тане было больно по-настоящему. Она начала крутить своей изрядно покрасневшей попой, стараясь увернуться от ремня, но не тут-то было. Его кончик, руководимый и направляемый мной, вновь и вновь горячо «целовал» ее попку.

— О-ой! Не надо! Я больше не могу!!!

Стоп! Раз не может — действительно не надо. Тридцать… шесть. Так, теперь умножить… Что? Сто восемь рублей?.. За что?..

— Вставай, Танюшка!

Она вскочила с дивана, как… как настеганная.

— Вот тебе еще. — Я вытащил из кармана вторую за вечер сотенную и протянул ее Тане. Она взяла ее.

— А теперь давай вытрем слезки у моей хорошей девочки… — я действительно провел руками по ее не менее красному, чем попа, лицу, вытирая сочившуюся из глаз влагу, и не удержался, обнял ее и прижал к себе…

На следующее утро выпал снег. Несмотря на ранний час, в комнате было светлее обычного. Я вылез из-под одеяла и подошел к окну. Осенняя грязь была укрыта чистым белоснежным покрывалом. Мир вокруг меня изменился. Все стало как-то яснее, светлее и чище.

Таня в постели потянулась.

Увидев, что она уже не спит, я подошел и сел рядом с ней.

— А как вас зовут? — вдруг спросила она.

— Игорь Петрович, — ответил я и спросил в свою очередь: — Ну, и куда тебя отвезти?

Она, не говоря ни слова, быстро встала с постели и начала одеваться.

— Слушай, а сколько тебе все-таки лет?

Она молчала. Я встал, набросил на плечи рубаху и подошел к ней.

— Сколько…

Глаза ее были полными слез. Она плакала не по-женски молча, не для показухи.

Я тоже молчал, пытаясь понять, что происходит.

— Пустите! — она уже оделась и направилась к двери, пытаясь оттолкнуть меня с дороги.

— Стой! — Я еще не знал, что будет дальше, но… — Ты никуда не пойдешь! Сейчас я уеду на работу, а тебя запру здесь, как вчера. Будешь моей пленницей до тех пор, пока все-все о себе не расскажешь.

— Разве вам это интересно?

— Очень интересно! Кто твои родители?

Она отступила назад.

— У меня нет родителей, — глухо сказала она.

Я осторожно обнял ее за плечи.

— Ну, а квартира, родственники у тебя есть?

Она отрицательно помотала головой.

— У меня ничего нет, — прошептала она сквозь слезы.

Сам от себя того не ожидая, я вдруг сказал:

— Не было… Теперь есть.

Она удивленно подняла глаза.

— Неважно, как мы с тобой будем называться, — продолжал я. — Мой дом теперь и твой тоже. Будешь у меня… домохозяйкой, — слово «домработницей» мне показалось почему-то не совсем походящим в этой ситуации. — Будешь убирать, готовить, стирать… Останешься?

Она молчала.

— Уйти от меня ты можешь в любой момент, если захочешь, — продолжал я. — Деньгами не обижу, но за недочеты в работе буду спрашивать строго, с ремнем.

— Я буду стараться…

— Постарайся. Вчера я тебя не сильно?..

— Не-ет, — сказала она, улыбаясь. — Бывало и посильней, а вы добрый…

— Ничего себе, добрый…

Я понимал, конечно, какую ношу взваливаю себе на плечи, понимал, что Таня может оказаться воровкой, аферисткой, больной «дурными» болезнями, но… То ли ее молодое тело, то ли возможность без ограничений удовлетворять свою тайную страсть ослепили меня. А может быть, просто жалость к неплохой, в общем-то, девчонке, оказавшейся по стечению обстоятельств за бортом жизни? Я этого не знаю до сих пор, хотя вот уже три года мы вместе, Андрюшке нашему год. Единственно, что плохо — никак не могу заставить Татьяну учиться. Даже порка не помогает. Так и осталась домохозяйкой.