Каждое утро богиня зари с розовыми пальцами и именем Эос растворяет на востоке врата неба, и золотая колесница солнечного бога Гелиоса начинает свой бег над землей. По всему кругу обитаемых стран его лучи будят деревья и травы, птиц и животных, фавнов и нимф, и, конечно же, людей. Они так радуются его приходу! Может быть, не все из них, но те, кто юн, беззаботен и весел, ликуют вместе с травами и птицами. И потому Гелиос нет-нет, да и взглянет вниз: как вы там, люди?

Гелиос смотрит на северные страны угрюмых, но добродушных гипербореев, где по полгода не прекращается зима и кружат белые метели, где, тоскуя по его теплу, люди собираются вместе и любуются огнем очага. Он смотрит на южную Эфиопию, где живут люди, чья кожа почернела от его лучей и чьи пляски так же жарки, как и его сияние. Он смотрит на мудрый восток, где в индийских джунглях живут обнаженные мудрецы, что умеют разговаривать со змеями и могут неделями обходиться без пищи и воды, потому что дух победил в них плоть. Он смотрит на дикий запад, где воинственные, но нежные кельты поют свои бесконечные и тягучие песни, варят вересковый мед и точат острые мечи.

Но есть на земле край, от которого не может Гелиос оторвать свой взгляд. Эллада, священная Эллада! Страна поэтов и воинов, жрецов и землепашцев, страна винограда и оливы, моря и ветра. Страна древних преданий и вечно юного любопытства…

В тот день Гелиос загляделся на остров Парнос, убаюканный белыми бурунами Эгейского моря. И был на этом острове мраморный дворец, а на его верхнем этаже была маленькая комната, где спала девочка тринадцати лет. Ее золотые волосы блистали, как гривы коней Гелиоса, ее лучистые глаза светились, как его корона, а ее нрав… Ее нрав был горяч, как само солнечное божество. Но бог не стал ревновать – а ревность богов страшна, спросите хоть у Одиссея! – он просто послал ей маленький солнечный зайчик. Ведь царевна Паона – а это была она – и сама бы никогда не подумала тягаться с Гелиосом своей красотой. Она радовалась его ежедневному приходу, как никто другой на земле. И только Нептуну с его ласковым морем иногда радовалась она еще больше…

Лучик Гелиоса запрыгал по лицу девочки, как нетерпеливый котенок, и она проснулась. Паона открыла глаза и села на кровати, приходя в себя после ночного сна. Затем встала, подошла к мозаичному образу богини-воительницы Артемиды и бросила горсть смирны на ещё теплые угли. Начинался новый день.

Что следовало делать дальше? Нужно было позвать рабыню, умыться, а затем облачиться в царские одежды. Паона этого терпеть не могла. Ну, как можно носить эти длинные, расшитые узорами одежды в такую жару! А еще говорят: «тонкорунное сукно«»… Ничего себе тонкорунное! Так и липнет к телу. А золотые цепи, а браслеты? Куда лучше бегать босиком, в одном хитоне, как деревенские ребятишки, что купаются в бухте рядом с дворцом.

И потом, в этом торжественном наряде надо будет идти завтракать вместе с отцом и его первым советником кентавром Аратором. И на завтрак опять будет жареная баранина, как будто в мире нет ничего вкуснее. Ведь вполне можно наесться и лесными ягодами, или хотя бы свежим овечьим сыром. А потом предстоит длинный поход в храм богини Артемиды, покровительницы Парноса. Там девичий хор будет петь хвалебные гимны, ужасно старинные и занудные, а хмурый и жрец с желтой кожей и мешками под глазами будет приносить в жертву белого быка. Как будто мясников на рынке не хватает… Все это мало прельщало Паону.

Впрочем… У нее была идейка получше. А что, если потихоньку сбежать к морю, выкупаться, вернуться обратно и сделать вид, что заспалась? Тогда не так тягостно будет выполнять свои обязанности.

Паона так и сделала. Она достала из потайного уголка и быстро накинула короткую тунику, что еще в прошлом году выменяла у девчонки-простолюдинки на золотое колечко. Потом пролезла в окно и спустилась вниз по кипарису. Она знала, что её отец страшно не любит, когда его дочь ходит по острову в одежде простолюдина – никакого уважения к царскому достоинству! никакой девичьей стыдливости! Словно какая-нибудь спартанка, носишься по острову полуголая, говаривал он, и всякий встречный кузнец или рыбак видит… ну, то, что обычно видят у спартанок во время состязаний нетерпеливые зрители.

Но Паоне было всего тринадцать, и сейчас ее больше всего волновало, чтобы ее не заметили стражники. Она с быстротой и ловкостью обезьянки перелезла через стену, ограждающую царский сад, и побежала к морю. Ее фигурка все еще мало отличалась от мальчишеской, и издали ее легко можно было принять за сына какого-нибудь рыбака. Правда, выдавали роскошные золотистые волосы, каких не могло быть у мальчика.

Паона выбежала на мыс, что вдавался в море как острый нос лодки и, посмотрев на солнце, громко крикнула:

– Доброе утро, Гелиос!

И тут же на ее лице заиграл солнечный зайчик – ответ от лучезарного бога. Не будь он богом, который исключительно ответственно относится к своим обязанностям (в отличие от некоторых), он бы, пожалуй, задержал бег золотой колесницы, чтобы немножко поиграть с этой девчонкой.

А девчонка улыбнулась, легким движением сбросила хитон и на крыльях восторга слетела в теплое Эгейское море – или это повелитель ветров Эол пролетал мимо и велел одному из своих подопечных подхватить ее легкую фигурку? Взметнулись брызги, и каждая клеточка юного тела переполнялась радостью оттого, что на свете есть солнце, море и она сама, Паона. Она решила доплыть до вон того черного камня, и обратно. Плавала Паона хорошо, ведь дети в Элладе учатся плавать в том возрасте, когда себя еще не помнят.

Она доплыла до камня, и немножко посидела на нем, а потом решила исследовать дно бухты, что была по другую сторону камня – там жили морские ежи, такие колючие и интересные! Царевна совсем как-то забыла, что оставила хитон в другом месте, но решила вернуться к нему по берегу. Ее мало заботило, что кто-то может увидеть ее обнаженной. Если, говорят, сами богини иногда являлись смертным в таком виде, то почему бы так не поступить царевне? Тем более, она не нарочно.

Словом, когда царевна собралась вылезать на берег, время завтрака было безнадежно упущено. А ведь еще предстоял обратный путь! И надо ж было такому случиться: первое, что увидела Паона, вылезая из моря на камни, были копыта… Она подняла голову. Копыта принадлежали первому советнику – кентавру Аратору. Сейчас Паоне меньше всего хотелось этой встречи. «Теперь он все расскажет отцу!» – промелькнуло у неё в голове.

– Доброе утро, принцесса, – сказал кентавр и с необычайной легкостью поднял находящуюся по пояс в воде девочку и поставил перед собой. Кожа Аратора потемнела от загара и старости. Но, несмотря на свой возраст, он был силен, как и положено кентавру, что сочетает лучшие качества от природы коня и природы человека. И выглядел он достаточно внушительно.

– Доброе утро, – ответила Паона, глядя в землю.

– Та-ак… И что ты тут делаешь, о дочь Деметра, царя Парноса?

– Ку… купаюсь.

– А что ты должна была делать? – пробасил кентавр.

Ответом было молчание.

– Ну, для начала, не покидать дворец. Кинулись искать – нигде тебя нет. Уже думали, что финикийцы похитили! А она тут купается! Да еще без знаков царской власти! Да и вообще, прямо сказать, без ничего… Ты хоть понимаешь, что на тебя могли напасть?

– Кто посмеет это сделать? – тихо произнесла Паона. Она старалась говорить сурово, но на самом деле ужасно робела перед строгим советником. Да и как тут не оробеть, когда тебе всего тринадцать, когда ты явно провинилась, и к тому же стоишь голышом перед могучим кентавром!

– А ведь царь Деметр недавно ввел новую подать на оливковое масло и пошлину на ввоз соли, – словно не слыша её, продолжал кентавр, – вдруг крестьяне отомстить захотят? Ты хоть бы отца пожалела!

Паона подняла глаза и пролепетала с не слишком уверенной улыбкой:

– Но вы ведь ему не скажете?

Вместо ответа Аратор схватил её и одним махом перекинул через свой хребет.

Паона жутко перепугалась. Шутка ли – болтаться вниз головой на такой высоте! О том, чтобы вырваться не могло быть и речи: упадешь – все кости себе переломаешь. Ей ничего не оставалось делать, как схватиться за складку на спине – место, где у кентавров срастаются лошадиная и человеческая части.

Кентавр же проскакал по берегу, подобрал брошенный хитон, прикрыл им Паону и спокойно пошел во дворец, цокая своими огромными копытами и не обращая никакого внимания на визжащую и брыкающуюся Паону. Когда Аратор проходил через ворота, стражники хохотали и указывали пальцами на принцессу, болтающуюся на кентавровой спине, как мешок с соломой. Один из них, кажется, ясно произнес слова «всыпать как следует». Как он смеет, подумала Паона, но решила отложить выяснение этого вопроса до более удобного случая.

Таким образом Аратор прошел прямиком в тронный зал. Там их ожидал, восседая на троне, царь острова Парнос – Деметр. На голове у него была, как и положено, корона, сам он был укутан в расшитые роскошными узорами одежды, а на груди его висела золотая цепь. На цепь падала белая борода – царь прежде времени поседел от перенесенных им бедствий. Руки его светились от колец и браслетов – все-таки сильно сказывалось в быте Парносского двора развращающее восточное влияние, еще со времен господства в вазописи коврового стиля.

Аратор вернул Паоне вертикальное положение. Хитон при этом слетел на землю, и Паона горько пожалела, что не выбрала минутки одеться – стоять перед роскошно облаченным правителем Парноса совсем голенькой было как-то неуютно, даже если этот правитель – твой родной отец. Уж слишком это походило на те жуткие истории, которые рассказывали за стенами дворца ребятишки. В этих историях тоже частенько звучали слова «всыпать как следует», в них тоже кому-то приходилось стоять голышом перед строгим родителем, а потом… Паона с замиранием сердца вспомнила, как во время купания не раз видала тоненькие полоски на попках деревенской ребятни.

– Здравствуй, дочь моя, – начал Деметр с едва сдерживаемым гневом.

– Доброе утро, отец, – ответила Паона и вновь опустила глаза.

– Что с утра должна была делать принцесса? – сурово продолжал Деметр. – Встать, умыться, воздать хвалы великой богине Артемиде.

– А я это и сделала, – возразила Паона.

– Не просто бросить смирну на угли, а пропеть весь хвалебный гимн в благодарность за её покровительство. А ты вместо этого отправилась к морю, да еще без моего разрешения. Разве ты не знаешь, что вокруг острова так и шныряют эти финикийские пираты? Помнишь, как год назад финикийцы похитили юношу, чтобы получить выкуп? Так вот, не дождавшись выкупа, они его избили, изнасиловали, а затем принесли в жертву своей мерзкой богине Иштар. Хвала девственной Артемиде и всем богам, что с тобой ничего не случилось!

Паона подняла глаза и звонко произнесла:

– Да кто посмеет похитить меня – дочь царя?

Деметр вскочил с трона и схватил девочку за плечи.

– Глупая девчонка! Да как ты не понимаешь?! Финикийцы не люди, а кровожадные псы! Узнав, что ты принцесса, они только удесятерят выкуп!

С этими словами Деметр подхватил Паону и резко кинул ее поперек колен. «Ничего себе денек начинается, – подумала девочка, – что это я все вишу вверх тормашками? И что это он собирается делать?» Но тут ответом на ее второй вопрос прозвучали слова кентавра:

– О, Деметр, ударишь ли ты того, в ком течет царская кровь!

– Пороть и бить – не одно и то же, – ворчливо ответил царь, но все же поставил Паону на ноги. Как истинный эллин, он любил красивые фразы и время от времени позволял им брать верх над здравым смыслом.

Завтрак прошел в официальной обстановке. Переодетая в великолепные одежды Паона притихла и вела себя паинькой, и только где-то внутри у нее все скреблось мышонком это страшное и загадочное слово: «пороть».

После завтрака все отправились в храм. Богатство Парноса было создано морской торговлей: спешили сюда со своими товарами и горбоносый финикиец, и бритый египтянин, и даже неотесанный скиф в нелепой одежде под названием «штаны». Все они везли сюда свои товары, не говоря уже об экспорте аттического меда, спартанского вооружения и всяческой античной расписной керамики, которая в те стародавние времена была еще не страшным сном студентов-историков, а предметом роскоши и важной статьей экспорта в слаборазвитые страны ойкумены.

Но из всех богов на острове чтили, как и встарь, девственную охотницу Артемиду. Ни охотничьи увлечения, ни девственность не способствуют успеху в торговых делах, но парносцы считали, что это именно ее покровительство дает успех их торговым операциям. И потому нескончаемым потоком лилась у ее алтаря кровь разных животных – а в тот день в честь какого-то особого праздника, название которых Паона успевала забыть раньше, чем вспоминала, в жертву богине приносился откормленный белый бык.

Главная жрица долго переворачивала кровавые внутренности, вынутые из жертвенного животного, крутила их во все стороны, а потом торжественно откашлялась и заговорила гекзаметром, а если быть совсем точным, то элегическим дистихом, как и подобает хорошей прорицательнице:

– Ныне исполнились, царь, твоего ожидания сроки,

Дева вещает тебе ныне: пора, царь, пора.

Сразу после возвращения во дворец, царь Деметр в присутствии Аратора усадил измученную Паону перед собой и завел длинный разговор. Ну вот, опять воспитывать будут, – мелькнуло в голове у девочки, но вместо этого царь начал излагать хорошо знакомый ей материал из краткого курса истории Парноса. Правда, на сей раз в нем прозвучали новые, несколько интимные подробности, которые, конечно, она и так знала от местных ребятишек, но вот от отца слышала впервые:

– Во времена наших дедов Парнос был бедным островом. Люди годами ничего не ели, кроме рыбы и козьего сыра. Но мой отец, молодой царь Паонис, отправился в дальние страны, чтобы научиться мудрости и сделать остров богатым. Там он и познакомился с Аратором, – Деметр указал на кентавра, – но так случилось, что в этом путешествии мой отец полюбил нимфу из свиты богини Артемиды. И она тоже полюбила его. Зевс-Громовержец, увидев их, сам возжелал владеть этой нимфой и молнией убил моего отца. Но нимфа была уже беременна мной. И Зевс сказал, что не возьмет ее до тех пор, пока не родится ребенок.

Когда я родился, моя мать не захотела стать любовницей Зевса и пожелала воссоединиться с любимым. Тогда жена Зевса Гера, которая всегда прохладно относилась к любовным приключениям супруга, договорилась с Персефоной и отправила мою мать в царство мрачного Аида, к моему отцу. В ярости Зевс наложил проклятие на все наше потомство. А богиня Артемида, в память о любимой нимфе, напротив, стала благодетельствовать нашему острову. Парнос достиг процветания, но проклятый Зевсом царь должен был остаться без наследника. Все мои сыновья умирали, не дожив и до двух лет. А их у меня было восемь… И вот, наконец, родилась девочка. Это была ты. Как жаль, что твоя мать тоже ушла от нас так рано!

А верный мой помощник Аратор отправился в Дельфы в святилище бога Аполлона – узнать твоё будущее. Бог предсказал – ну, по крайней мере так мы поняли его туманное изречение – что ты, Паона, станешь ученицей великого мудреца, сына бога Пана и нимфы Дориды – Панадора, чьё имя означает «Дар Пана». Он владеет мудростью, которую не могут постичь даже боги. Ну, по крайней мере, некоторые из них. Окончив свое обучение, ты вернешься на Парнос и станешь великой Царицей. Время пришло. Собирайся в дорогу, Паона.

После недолгих сборов Паона вместе с Аратором сели на корабль и отправились на материк, где в заповедной роще жил Панадор. Всю дорогу Аратор давал ей уроки кораблестроения и мореплавания, а главное – хорошего поведения, но девочку больше интересовала жизнь матросов на корабле: как они пили разбавленное вино (а иной раз и не слишком-то разбавленное), танцевали то, что позже станут звать сиртаки, и флиртовали с морскими русалками. Удивительно, что при таких порядках корабль все-таки избежал крушения и причалил в небольшой гавани, названия которой не сохранила ни история, ни память Паоны.

– В этом лесу и живет Панадор, – сказал кентавр, когда они с Паоной сошли на дикий, поросший лесом берег. – Ну, что ж, иди. И помни, что я тебе говорил. Да сопутствует тебе удача!

Паона пробиралась сквозь заросли. На ней были шлем, полностью скрывающий волосы, и длинный хитон. На бедре – короткий меч, за плечами дорожная сумка. В таком обличье она походила на юного спартанца, возвращающегося из похода.

И тут Паона увидела прямо перед собой маленькую семиголовую гидру. Она знала, что гидры очень опасны. Но эта едва доставала Паоне до колена. Поэтому девочка не отказала себе в удовольствии – схватила палку и стала весело лупить гидру по всем семи головам. Развлечение было в самом разгаре, как вдруг… Из чащи леса вылезла огромная гидра – видимо, это была мамаша первой, хотя еще точно не установлено, как именно они размножаются.

Это ужасное чудище когтями выдирало траву вместе с землёй, её хвост был подобен огромному дереву, а след её лапы вместил бы в себя десяток маленьких девочек. Во всяком случае, так показалось Паоне… Все её головы разевали пасти и с ненавистью смотрели на Паону. Девочка похолодела от страха. Она выхватила меч, судорожно пытаясь вспомнить наставления Аратора: «Гидре нельзя рубить голову. На её месте вырастают две новые. Надо бить её по хвосту – там у них болевая точка». С отвагой, доступной лишь людям, попавшим в отчаянное положение, Паона бросилась на грозную тварь. Тварь остановилась и стала медленно отступать.

– Ага! Испугалась? – задиристо крикнула Паона, но обернувшись увидела, что гидра испугалась вовсе не её… За спиной Паоны стоял сатир с деревянной палкой.

– Ну, ну! Какие мы грозные… – говорил сатир, медленно наступая на гидру. – Давай, давай, иди обратно в болото. У-ти какая! – Он тыкал поочередно в каждую морду гидры, а та слушала его, как заколдованная, и нехотя отступала в болото. Когда чудище скрылось под водой, сатир подошел к маленькой гидре и бесцеремонно поднял её за хвост.

– Смотри-ка, совсем недавно вылупилась. Ай, кусается! – Он закинул малютку подальше в болото и обернулся к Паоне.

Теперь можно было рассмотреть его повнимательнее. Ноги у него были козлиные, покрытые черной короткой шерстью, а туловище было вполне человеческим, хотя и несколько странным на вид. Сатир был худ и сутул, но при этом имел круглый упитанный животик. Лохматые волосы до плеч, нос картошкой, маленькие глазки, козлиная бородка и два рожка на лбу завершали картину. Сатир сказал:

– Запомни, гидру нельзя бить по голове. Ненароком срубишь, а там две новые вырастут. Она начнет жрать в два раза больше. Не могу понять – желудок остается прежним, а жрет в два раза больше.

– Будет мне еще каждый сатир указания давать! – огрызнулась Паона.

Сатир нахмурился:

– Как ты сюда забрел, мальчик?

– Я не мальчик!

– Да? – сатир скорчил рожу.

– Да! – ответила Паона и сняла шлем. Её прекрасные волосы рассыпались по плечам.

– Ну, у меня тоже волосы длинные, – не унимался сатир.

Тогда Паона в неожиданном хулиганском жесте высоко задрала свой хитон. Мол, знай наших!

– А вот это уже на что-то похоже. У-ти какая! – прозудел сатир. – Ну? И что ты здесь делаешь?

– Не твое дело, козлоногий!

– Значит я спас ее от гидры, а она меня ещё и обзывает! А ну, вон из моего леса!

– Сам вали! – доводы сатира Паону ничуть не смутили. – Я пришла не к тебе, а к великому мудрецу Панадору. Кстати, ты не знаешь, где его можно найти?

Сатир почесал левый рожок, пощипал себя за правое ухо и, погладив животик, произнес:

– Ну, я Панадор.

Паона открыла рот от изумления. Она ожидала увидеть почтенного седовласого старца. А этот сатир никак не походил на мудреца. Но, как ни странно, сомнений в том, что перед ней действительно Панадор, у нее не было.

– Так зачем я тебе понадобился?

– Я хочу у тебя учиться, чтобы стать великой!

– С каких это пор в Элладе девочки стали получать образование? Врешь ты все.

– Я вру?! Да ты знаешь, кто я? Я Паона, дочь царя острова Парнос Деметра. Вот грамота от моего отца и кентавра Аратора. – С этими словами она вытащила из сумки пергамент и протянула сатиру.

Тот пробежал глазами по бумаге и изучающе осмотрел Паону.

– Ну ладно, собирай вещички, пойдем домой. Будем тебя учить. И зацокал копытцами.

Паона забросила надоевшие меч и шлем в дорожную сумку (по правде сказать, она так и не поняла, зачем взрослые навязали ей стиль «милитари», но решила, что великим царицам так и положено) и пошла за сатиром. Идти в заповедном лесу оказалось не так-то просто: противные колючие ветки то и дело норовили зацепить и поцарапать девочку. Сатир всю дорогу наигрывал что-то на флейте и не разу не оглянулся. Приходилось поторапливаться, чтобы не отстать. Наконец они подошли к огромной скале, внутри которой была благоустроенная пещера. По-видимому, это и был дом Панадора. Сатир велел Паоне разложить вещи, а сам остался на улице. Когда Паона вышла, он сидел на камне перед входом.

– Иди сюда, – сказал сатир и поставил Паону перед собой. – Так кто из нас козлоногий?

Девочка молчала.

– Ну ладно, я козлоногий, – ответил за неё Панадор. – А ты хоть понимаешь, что ты сделала? Ты нагрубила тому, кто спас тебя от гидры. И это вместо того, чтобы отблагодарить! Я уж не говорю про бесстыдные жесты… Как будем тебя воспитывать?

– Не знаю…

– Ну, как воспитывают всех детей в Элладе?

– Не знаю…

– Как, и этого не знаешь? Да… работы непочатый край! Иди в ту рощу и выломай розгу.

– Что?! Вы не смеете меня бить! Во мне течет царская кровь, – вскипела Паона.

– У-ти какая! Вон там гидра, – Панадор указал на болото. – Позвать?

С тяжелым сердцем Паона повернулась и пошла в лес. Кажется, выбирать не приходилось. Но, может быть, он хочет ее просто попугать? А потом будет долго занудствовать, как Аратор, и отпустит? И что такое вообще розга? Кажется, это прямой и гибкий прут… Уй, ужас какой! Может быть, вот этот подойдет… Или этот…

Паона выломала розгу, вернулась обратно и, скорчив презрительную гримаску, протянула Панадору. Тот помахал розгой в воздухе.

– Плохая, – сказал он и выкинул её. – Неси другую.

Паона выломала другую.

– Хорошая, – сказал сатир, – пойдет мне на флейту. Неси третью.

– А может еще целый пучок притащить! – не выдержала принцесса.

– Идея! Тащи пучок. Желательно ивовых. Вон там хорошая ива растет, видишь?

Паона не знала, что и думать. Мысль о том, что её – принцессу, будущую великую царицу, может высечь какой-то сатир, пусть даже трижды мудрый, доводила её до бешенства. Да еще и розги заставляет самой заготовлять! Но встретиться с гидрой хотелось еще меньше.

Когда Паона отдавала Панадору, принесенный пучок, тот как бы ненароком взглянул ей в глаза. И второй раз за день Паона испытала ужас. В глазах сатира не было ничего, кроме тьмы, и тьма эта засасывала, доводила до оцепенения. Паона слышала, что бог Пан может наводить панический ужас. Его сыну, видимо, это передалось по наследству. Паона охотнее еще раз встретилась бы с гидрой, чем заглянула в эти глаза.

Панадор разложил розги на камне.

– Иди сюда. Встань здесь.

– Не надо, – прошептала Паона.

– О, вот хорошая, – сатир взял розгу в руки. – Опустись на колени.

– Не надо, – повторила она и не двинулась с места.

– Да, тут мне будет неудобно. Лучше ляг на тот камень, – сатир указал на огромный гладкий валун, – кстати, не забудь снять хитон.

Паона почувствовала, что просить о пощаде бесполезно. Словно во сне подошла она к камню. Медленно стянула с себя хитон. Легла. Сатир подошел к ней.

– Ну что, приступим?

Волосатая рука поднялась вверх, розга просвистела и впилась в тело девочки. Паона взвизгнула. Панадор с удовлетворением посмотрел на красный след и снова поднял руку. И снова просвистела розга. Паона была так напугана, что не могла даже ни о чем его просить, не смела закрыться рукой или попытаться вырваться. Она только жалобно вскрикивала и вертела попкой в разные стороны. А противный сатир все обжигал и обжигал ее, как вдруг, после очередного взмаха, он отбросил этот жуткий прут в сторону. Неужели конец?

– Ой, сломалась, – сказал сатир и процокал к разложенным прутикам, – вот еще хорошая. На что-то ты все-таки годишься, – повернулся он к всхлипывающей Паоне. Затем вернулся и еще несколько раз стегнул девочку, вызвав у нее бурный визг и настоящий взрыв рыданий.

– Ну, все, хватит. Подымайся.

Паона не без труда встала, потирая настрадавшиеся половинки, и робко взглянула на своего наставника. Глаза его были обычными, такими, какими она видела их у болота – веселыми и слегка лукавыми.

– Надеюсь, это тебе на пользу. Теперь иди к горе, найдешь там синюю траву. Её сок залечивает раны. Ран, впрочем, никаких у тебя нет, есть только следы хорошей порки, но все равно поможет. А я пока сварю похлебку – будем ужинать. Только не задерживайся. Да, и болото обходи: гидры – народ злопамятный.

Паона вернулась быстро. Панадор как раз закончил приготовление похлебки и ставил на грубо сколоченный стол две деревянные плошки. Как непохож был его простой быт на дворцовую роскошь! И как не похожи были его методы воспитания на все, какие только испытала Паона на себе за предыдущие тринадцать лет. Говорят, у северных варваров это число считается несчастливым…

– А, вернулась? Кстати, собери-ка розги, – сатир говорил как будто о чем-то совершенно заурядном и само собой разумеющемся.

«Бабай», сказала сама себе Паона по-древнегречески, что в переводе на язык современных подростков означает: «Ну, блин, я и попала!» Но все-таки молча подобрала разбросанные прутья.

– Куда их?

– Можешь сжечь. Хотя нет, сложи в угол – еще пригодятся. Или вот что, набери вон в тот пифос воды из горного источника и замочи эти розги. Гибче будут.

Так начиналось воспитание Паоны, будущей великой царицы Парноса. А в небесной выси совершал свой путь лучезарный бог Гелиос, хитро улыбаясь в золотую бороду, но посланный им солнечный зайчик на сей раз остался незамеченным, сколько ни прыгал он перед Паоной.