Снег с дождем. И такая погода – всю неделю.

Анька стянула с правой руки перчатку и достала из сумки заходящийся от писка пейджер. «И когда же ты сдохнешь, тамагочи», – неласково сказала она, глядя в крохотный зеленый экранчик. Пейджер говорил – решай, манил из холодного ноября в теплый край, где забываешь о календаре, и требовал – позвони.

Раньше на этой остановке был просторный, как дворец, павильон – с деревянными скамейками, высокой крышей, отдаленно напоминающей крышу пагоды. Теперь – в любом городе остановки одинаковы – крохотная стеклянная кабинка – и три человека, которые помещаются внутри, могут коротать время в ожидании автобуса, читая ярко-бессмысленный слоган. Остальная толпа человек в 40 подвергается действию зомбированию стоя снаружи.

«Ночь твоя – добавь огня», – бормотала про себя вконец закоченевшая Анька. Огоньку бы хорошо сейчас..

Анька представила апокалиптическую картину – вон там, на газоне, горит костер, а все, кто дожидается вместе с ней автобуса, греются у этого костра, как революционные матросы в старых фильмах, протягивают к огню красные руки, кряхтят от удовольствия...

Анька мысленно «добавила огня». Так. Костер стал огромным, взметнул рыжие языки к серому ноябрьскому небу, навстречу тающим у земли снежинкам полетели гаснущие в вышине искры. И толпа у костра изменилась. В бессмысленно-диком языческом танце, с пением, больше похожим на плач, звеня амулетами...

Очнись, какие амулеты? Впрочем, вон на той тетке в зеленом кожаном пальто понавешано столько драгметалла, что встряхнуть – и вправду раздастся звон.

Может быть, почувствовав, что на нее смотрят, тетка отошла в сторону. Стоящий за ней мужчина в возрасте машинально глянул в сторону Аньки и – задержал взгляд. Анька тоже посмотрела ему в глаза. Не надо никакого костра. Аньке сразу стало тепло – и весело.

Очень любила Анька встречать старых знакомых. Словно не было этих лет, сколько, кстати? – почти двадцать:

– Здравствуйте, Аркадий Николаевич! Вы меня не узнаете?

– Здравствуйте-здравствуйте! Отчего же не узнать – узнаю. Анна. Наверное, уже надо по отчеству, как вас величать?

– Да что вы, Аркадий Николаевич, не хватало еще по отчеству! Ой, как я рада! Как вы меня узнали? Что – не изменилась за двадцать лет?

– Изменилась-изменилась! Выросла, похорошела – совсем не тот лягушонок... Кокетничать вон даже научилась, – да что уж передо мной кокетничать, старик...

– Так вы еще и не на пенсии, наверное, Аркадий Николаевич?

– Работаю... На пенсию скоро, да знаешь, не хочется...

– Ой, а я бы – было можно уйти с работы – ушла и сидела бы дома, бездельничала («Или грелась бы у теплого океана», – пискнул в сумке повторным сообщением полузадушенный книжками пейджер).

– Это ты сейчас так говоришь – засмеялся Аркадий Николаевич.

Толпа вокруг них дрогнула и заволновалась.

«Мой автобус», – подумала Анька огорченно. Не хотелось сейчас комкать разговор, хотелось еще – рассказать о себе, расспросить о нем...

– Мой автобус, – сказал Аркадий Николаевич, и в его голосе Анька услышала легкое огорчение.

Оказывается, им по пути. Пока «Икарус» шел по дамбе, разворачивался, огибая белую кремлевскую стену, пока плыли за окном знакомые пейзажи, они разговаривали, больше, впрочем, спрашивал он. Анька рассказала о себе, о семье, о работе – все, все сложилось в жизни, грех жаловаться...

На конечной в центре они вышли вместе.

– Слушай, Ань, – неожиданно и как-то смущенно сказал Аркадий Николаевич, – а ты очень торопишься?

– Нет, а что?

– Уважь старика, хочу пригласить тебя куда-нибудь – где не льет с неба, попить кофе, а?

В «Макдональдсе» народу почти не было. Сказочная быстрота, которой Анька любовалась во времена первых «Макдональдсов» в Москве, здесь на местном материале была изрядно подпорчена, и девчонки за стойкой уже не производили впечатления хорошо работающей точной машины – а просто суетливо задыхались, пытаясь соответствовать высокому стандарту качества.

Анька обхватила руками пластиковый стаканчик с обжигающим кофе, грея руки.

Разговор, все такой же ностальгически-теплый, который можно вести без конца...

– Слушай, Ань, я так рад, что встретил тебя. Дело в том, что я все это время хотел тебя спросить.. Ну ладно , без вступлений. Я о том случае... Ты – сильно обиделась на меня тогда? Ты ведь ушла как раз после этого. И я потом, честно говоря, переживал...

Анька почувствовала, как щеки становятся горячими и дыхание сбивается. Все же всплыла эта тема... Ну конечно. А уж если честно – разве не поэтому так обрадовалась она встрече, разве не хотелось ей еще раз – об этом...

... Черная хоккейная шайба, булькнув, полетела сквозь толщу воды ко дну. Ее было хорошо видно на фоне голубого кафеля только первую секунду. Вслед за этим – визг и плеск, вспененная десятком тел вода словно вскипела – каждый старался опередить остальных, нырнуть глубже и первым выбраться на бортик бассейна с трофеем. Аркадий Николаевич глянул на часы. Пора заканчивать тренировку. Теперь только по традиции попрыгаем с вышки – кто по разу, кто, если успеет и захочет, – раза два-три.

Кто-то нетерпеливый уже залез наверх, и Аркадий, слава богу, успел крикнуть, чтобы никто не смел прыгать, пока не уберут дорожки. Ерунда – три метра, а покалечиться о шнур с нанизанными поплавками можно запросто.

Первый прыгнувший уже вылезал на бортик, и тренер, наклонившись к воде, уцепил его за оттопыренное ухо:

– Еще раз полезешь без команды на вышку – выдеру!

Завершив короткий выговор шлепком, он придал хихикающему пацану ускорение, и тот, сверкая розовыми пятками, снова полез по лесенке.

Аркадий Николаевич посмотрел на наверх, и досадливая гримаса на секунду мелькнула на его лице. Так и есть. Всех вылезающих после прыжка он заворачивал теперь к скамье, а не в сторону вышки, и через полминуты наверху остался один человек.

Анька Егорова не спрыгнула с вышки ни разу. Каждую тренировку начиналось одно и то же:

– Прыгай! Ну! Это не страшно! Не страшно! Сделай это один раз – и поймешь, что не страшно! Присядь на край и тихонько соскользни вниз... Ей-богу, залезу сейчас наверх и нашлепаю!

Но тонкая девчоночья фигурка продолжала стоять, замерев, на краю вышки.

– Ну, что так тянуть время, – вздохнул Аркадий Николаевич, – слезай.

– Не стыдно? – обратился он к ней, когда она слезла. Девчонка молчала, пряча глаза. Стыдно. Но страшно.

– Ну что, бить тебя что ли в самом деле? – Анька криво усмехнулась в ответ на эти слова.

– Ты думаешь, наверное, – и что пристал? Как ты считаешь – что я пристал? Думаешь, дело в спортивных достижениях? Ну, не смеши! Дело не в этом. Подумай сама – что ты за человек будешь, если не научишься преодолевать себя, свой страх? Ведь жизнь-то у тебя еще ой какая долгая...

Анька виновато шмыгнула носом, продолжая молчать.

– Я просто глазам не верю. Никак уж я не мог подумать, что ты такая размазня... Да разозлись ты на эту вышку, у тебя ведь есть характер, Егорова...

И характер ее тренеру нравился. Терпеливая и упорная была Анька. Если бы не эта вышка...

Перед тем как она первый раз появилась в бассейне, Аркадий Николаевич имел неприятный разговор с шефом.

– Ну куда, куда ты суешь мне нового человека! Группа занимается уже полтора месяца. Все плавают. Я что – индивидуальные уроки ей давать буду?

Шеф в ответ сказал миролюбиво:

– Не кипятись, Аркаш, с твоими талантами ты научишь ее плавать за две тренировки.

– Но почему...

– Потому что. Папа ее хочет, чтобы дочку научили плавать. Сказать тебе, кстати, где работает ее папа?

Аркадий Николаевич с ненавистью ожидал в понедельник, как эта девица – дочка обкомовского работника, наверняка закормленная и капризная дрянюшка, – появится на тренировке.

Аня Егорова оказалась худенькой и невысокой, с пепельно-серыми тонкими волосами, намокшие прядки которых выбивались из-под шапочки, – надень на нее вместо купальника плавки – и не отличишь от пацана.

И глаза у нее были совсем не наглые. Хорошие такие глаза.

Она явно чувствовала себя не в своей тарелке – старше всех на год – ей уже одиннадцать, да еще посреди года, да еще и не умеющая плавать.

И так стремилась она догнать группу, что через две тренировки действительно уже вполне прилично держалась на воде, и те движения, которые она делала, почти без натяжки можно было назвать кролем.

Она плавала поперек бассейна, там, где было мелко, но очень скоро Аркадий Николаевич сказал, что пора плавать по-настоящему, без подстраховки.

Он радовался про себя, видя, как ей страшно отцепиться от лесенки и проплыть над глубиной и как она все же плывет, стараясь не сбить дыхание.

А потом тренер с удовлетворением заметил, что если все плывут до тех пор, пока не начнется мелкая половина бассейна, – то Анька – до свистка.

И не сказать, что сил у нее было больше чем у остальных, или выносливость уж такая сверхъестественная – а просто, как казалось Аркадию, хорошее упорство.

Аркадий любил свою работу. Он находил в ней философское удовлетворение. Вода – стихия, она бросает человеку вызов, и ставит перед ним вопрос: или – или.

И не всегда в жизни под ногой будет близкое дно, не всегда можно рассчитывать на спасательный круг.

А он учил детей плавать.

Одно отравляло в те дни жизнь тренеру: Анька боялась прыгать с вышки.

Да была бы вышка – так ведь три метра – одно название. Неуклюжим солдатиком оттуда сигали все, некоторые даже лезли дальше – на пятиметровку. А Анька в конце каждой тренировки стояла там наверху, а потом тихо спускалась вниз.

Он и уговаривал, и грозил, и бил по самолюбию, высмеивая, – все бесполезно. И кажется, чем дальше, тем хуже – теперь уже, чтобы преодолеть привычный страх, надо что-то из ряда вон выходящее.

– А давайте ее сбросим, – азартно предлагали пацаны.

Но он унял нетерпеливых, объяснив, что сбросить-то можно, да ведь надо, чтобы она прыгнула сама...

... – Егорова, останься, пожалуйста, у меня есть к тебе серьезный разговор.

Анька послушно уселась у стены на низенькую скамью, старательно пряча тревогу во взгляде. Ясно, что Аркадий Николаевич сердится на нее. Но что она может поделать с собой...

Тренировка была в этот день последняя – следующая группа была абонементная взрослая.

Когда он кивнул ей головой, приглашая в опустевшую тренерскую, она встала, чуть помедлив, и, переступая порог, незаметно сплела пальцы в замочек-крестик.

В тренерской было тепло, Аркадию в тренировочном костюме так даже, пожалуй, жарко, и Анька еще не начала мерзнуть в мокром купальнике.

– Не замерзла? Нет? Ну ничего, я долго тебя не задержу. – Он помолчал. – Я долго думал, что можно сделать, чтобы ты прыгнула. Три месяца каждую тренировку ты забираешься на эту вышку и дрожишь так, что вышку качает. Смотреть на тебя уже... даже не жалко. Противно. Вбила ты себе ерунду в голову... Так вот. Пусть меня выгонят с работы, но ты с этой вышки прыгнешь, – голос его к концу этого монолога становился все жестче и жестче.

– А вы меня сбросьте, знаете, как в Спарте хилых младенцев сбрасывали...

– Ничего поумнее не могла сказать?

У Аньки тоже было самолюбие. И ей не нравилось, когда с ней так разговаривали. И сейчас (чисто женская манера защиты) она, чувствуя, что правота – не на ее стороне, что ей есть чего стыдиться, перешла в наступление.

– Что вы привязались со своей вышкой? Миллионы людей никогда с вашей вышки не прыгали. И...

– Они – не прыгали. А ты – не прыгнула. И в этом – разница. Я не вижу иного способа победить твой страх, кроме как поставить рядом с ним такое, чего ты будешь бояться больше, чем вышки.

Он кивнул на стол. Там лежала сложенная вчетверо плетеная скакалка.

– Ага. Ты правильно меня поняла. Ты идешь сейчас – и прыгаешь. Или я беру вот это, и будет очень больно. Выбирай.

В тишине, наступившей после этих слов, каждому из них казалось, что сердце стучит так, что его стук слышен другому.

– Ну?

Анька отвела глаза от стола и мотнула головой в ответ. Не будет она прыгать.

– Раз так – вини только себя. – Аркадий Николаевич подошел к двери и защелкнул замок. Взял со стола шнур, не торопясь, выровнял концы. Анька стояла к нему вполоборота и теперь не смотрела на него – а очень внимательно вглядывалась в простенькие крапинки ковра у себя под босыми ногами. Губа ее была упрямо закушена.

– Прыгнешь? ....И после паузы А.Н., широко взмахнув рукой, с силой хлестнул ее поперек напрягшейся попы.

Анька не издала ни звука, а только вытянулась всем телом, судорожно вдохнув и сжав кулаки.

Там, куда попали петли скакалки, на коже, не защищенной купальником, несколько мгновений спустя вздулся розовый след – отпечаток петель.

– Прыгнешь? – Анька снова помотала головой, глаза ее налились слезами, и она невольно, еще до удара, вытянулась в струнку.

А второго удара не было.

– Иди домой. – Он щелкнул замком, – Послезавтра мы с тобой этот разговор продолжим. Если ты побоишься прыгать и послезавтра – я после тренировки выпорю тебя уже по-настоящему. И будет намного больнее... И буду пороть каждый раз, пока не...

– Я не приду послезавтра! – в Анькином голосе звенели слезы. – Не приду, брошу ваш дурацкий бассейн!

– Придешь, я знаю. Ты упрямая.

– И вы думаете – вы меня победите?

– Думаю – мы победим. Мы с тобой – эту дурацкую вышку в этом дурацком бассейне.

...Вечером в его квартире раздался телефонный звонок.

– Тебя – женский голос, – недовольно поджала губы жена.

Звонила мама Егоровой. Аркадий мгновенно покрылся холодным потом – вот сейчас, сейчас... Будет скандал, и завтра он окажется на улице. Папе Егорову это раз плюнуть. Да ведь и есть за что – тренер ударил ученицу.

– Вы извините, Аркадий Николаевич, но Анюта у меня – такая скрытная, пришла сегодня из бассейна, глаза зареванные, закрылась у себя, а сейчас вообще спать легла – на час раньше обычного. Спрашиваю, говорит – тренер отругал. Что она там натворила? Она вообще у меня очень редко плачет, я поэтому заволновалась...

– Простите, не знаю вашего имени-отчества – Ольга Васильевна? – Спасибо. Вы спросите ее, пусть, если хочет, сама расскажет. А в общем – не волнуйтесь, просто не все получается на тренировках, это бывает. Все будет нормально...

Часы показывали половину шестого, а Аркадий Николаевич сидел в тренерской, крутил в руках свисток и не решался выйти в бассейн.. Он точно знал – среди сидящих на скамеечке девчонок и мальчишек Аньки сегодня не будет. И когда он увидит, что ее нет... он поймет, что все позавчера было ошибкой. От него уходили ученики, пару раз было – он выгонял учеников сам. Нет, не из-за пресловутой бесперспективности, а за нарушение графика тренировок и за баловство. А если уйдет Егорова...

Но если Анька просто опаздывает, то он даст себе возможность – дождаться, когда она появится.

Нет, вечно тут сидеть нельзя.

– Здравствуйте, Аркадий Николаевич! – голоса детей смешались, но он услышал только один голос – Анькин.

Она пришла! Подумаешь, радость, одернул себя поспешно тренер. Мне сорок лет, и работаю я далеко не первый год, чтобы так радоваться, что какая-то пигалица соизволила не бросать секцию.

Тренировка шла своим чередом, и как обычно – за 15 минут до конца Аркадий Николаевич сказал:

– Убираем дорожки, бегом все на вышку.

Анька вылезла из воды вместе со всеми и, неловко приподняв одно плечо, словно пытаясь загородиться от его вопрошающего взгляда, пошла не к вышке, а к скамье.

Визг, смех, звонкое плюханье, вот кто-то нечаянно раскинул руки и отшиб их об воду, ну да не страшно – высота-то детская... Аркадий следил за прыжками, но все время чувствовал, что за спиной у него сидит на скамеечке Анька.

Свисток – и – все на сегодня свободны.

Анька не ушла.

Он сел рядом с ней, приобняв девочку за плечи, и ее купальник оставил на его футболке мокрое пятно.

Помолчали.

– Ну, что скажешь? Молодец, что пришла. Прыгнешь?

Анька тихо заплакала.

– Боишься?

В ответ она только кивнула.

– Ань, подумай, ничего опасного нет. Ты, кстати, когда на балкон выходишь – боишься?

– С него же не прыгать – с балкона.

– Ну и слава богу, что не боишься балкона. Я уж думал, может, ты в принципе высоты боишься. А ты только боишься прыгать... Ты помнишь наш разговор позавчера? – Она кивнула. – Ну, и что мы будем делать? – Анька, хлюпая носом, пожала плечами.

– Ты же сама выбираешь... Он поднялся. – Пойдем, уговор дороже денег...

В тренерской на этот раз скакалку заранее он не приготовил – был почти уверен, что Анька вообще не придет.

Они висели в шкафу на крючке, и ему попалась другая – ярко-зеленый резиновый шнур без ручек – только с узлами на концах.

Таким нельзя бить в полную силу. Шнур тяжелый – вмиг оставит на тонкой коже не розовые, а темно-бордовые, наливающиеся синевой рубцы. Поэтому нельзя действовать вслепую, надо видеть результат воспитательного воздействия.

И тут он сказал вещь, для Аньки абсолютно неожиданную:

– Знаешь, Ань, а я ведь несправедлив. Я говорил тебе позавчера – я не против тебя – мы с тобой – вместе – против вышки. А больно-то только тебе... Давай-ка вот так...

Он взял Аньку, которая продолжала тихо лить слезы, за плечо, подвел к скамейке, поставил не нее левую ногу и перегнул девчонку через колено.

Звук рассекаемого воздуха был почти не слышен, а вот удар – сочный, получился все равно неосторожно сильным. Короткий болезненный вскрик – и в наступившей тишине Аркадий Николаевич сказал: – Это твоя доля. А это – мне. И хлестнул, не сдерживаясь, гораздо сильнее, чем был предыдущий удар, – себя по предплечью – чуть выше кисти на левой руке вспухли четыре горячих малиновых рубца.

Улыбнувшись изумленной Аньке, которая разогнула спину и смотрела на его руку, он спросил – Ну, прыгаем? Молчишь? Не убедил? А так?

Он снова пригнул Аньку к колену и – опять резкий девчоночий вскрик.

Глянул на розовые полоски, пересекающие попку, почти не прикрытую сбившимся купальником, и – на его руке чуть повыше первых загорелись еще четыре полосы.

А после четвертого удара Анька сквозь слезы взмолилась:

– Не надо больше!

– Идем прыгать?

Перед тем, как шагнуть из тренерской в зал бассейна, он остановился и неожиданно для Аньки – она не успела приготовиться – стегнул ее в пятый раз – Чтобы не передумала!

По двум дальним дорожкам, лениво ворочая пухлыми телесами в голубоватой воде, плавали четверо взрослых абонементников. На тренера с зареванной девчонкой они не обратили никакого внимания.

Анька подошла к лесенке, но Аркадий Николаевич чуть придержал ее:

– Там наверху – не стой, не думай, Как залезешь, сразу, не успев испугаться, шагай вниз. Если спустишься по лесенке – выпорю и снова загоню наверх. Поняла?

Три шага Анька сделала по ребристой поверхности, а четвертый – в пустоту.

В первое мгновение падения захлестнуло судорожное – зачем! Спастись! Уцепиться за край!

Но в следующий миг все заглушил плеск воды, замедляющийся обморочный полет вниз, сквозь воду, невозможность вздохнуть – и жадное стремление – выбраться. Она забила руками и ногами – наверх, наверх! – и вынырнула, хватая ртом воздух, – совершенно оглушенная.

Обессилено цепляясь руками за скользкую никелированную лесенку, она глянула вверх – на улыбающегося тренера. Он присел на корточки, протягивая ей руку, помогая вылезти.

– Молодец! Бегом – еще раз!

И снова – миг ужаса, миг душной беспомощности – и радость, что все позади... И еще раз...

А на следующей тренировке, поразив всех, Анька спокойненько одна из первых без уговоров прыгнула вниз. Пацаны просто зашлись – Аркадий Николаич, она все прикидывалась! Почему?!

Аркадий незаметно подмигнул веселой, вылезающей из воды Аньке и сказал:

– Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам...

– И после этого ты перестала ходить на тренировки. Я потом долго переживал – неужели я сломал-таки тебя?

Анька подобрала с подноса кусочек капусты, выскользнувший из Биг-Мака, задумчиво сунула его в рот.

– Все очень просто, Аркадий Николаевич. Была зима, и было холодно. Я простыла тогда, долго добираясь из бассейна до дома, потом началось воспаление легких, больница, уколы. А потом, конечно, родители сказали – плавать умеешь – и хватит рисковать здоровьем. А вы совершенно не виноваты...

– А я, старый дурак, все гнал от себя воспоминания об этом. Хорошо, что мы с тобой встретились и поговорили... Послушай, а большой нескромностью с моей стороны будет спросить – как ты тогда отнеслась к этому? Помнишь?

– Конечно. – Анька отхлебнула кофе, – Хотите – откровенно? Тогда, действительно, залезая на вышку, я впадала в ступор. Как один раз испугалась – так и все.. И потом – с чего бы вдруг меняться ситуации?

Вы все время в шутку говорили – прыгай, не то выпорю. Мальчишек в группе иногда драли за уши, а девочек, конечно, нет. Знаете, а мне тогда хотелось быть мальчишкой. Я понимала, конечно, что все разговоры насчет «выпорю» – всего лишь разговоры, но мне казалось, что если бы... тогда у меня появится возможность и причина прыгнуть.

Когда я зашла в тренерскую, я ожидала, что будет долгое прочувствованное увещевание с упоминанием пионеров-героев... И тут вдруг эта скакалка.

Я не верила до последнего, что вы будете меня пороть. И не думала, что это так больно. Меня никогда не били дома, так что опыт был совершенно свеженький. Тогда, я помню, очень испугалась, что вы ударите еще раз. А вы отправили меня домой.

Злилась я на вас до следующей тренировки – не сказать как. Хотела все бросить. Конечно, маме ничего не рассказала, я вообще ничем не делилась с ней.

Я была тогда немножко в Вас влюблена... Ну вот, даже сейчас краснею.... И мне в довершение к всему нравилось, что вы так много занимаетесь со мной. Может, еще и поэтому я так долго не прыгала.

Что вы меня выпорете во второй раз – я уж тем более не верила. Думала, что у вас не хватит на это смелости. Потому что хорошо знала – скажи я хоть полслова дома...

По сути дела, второй раз я... можно считать – напросилась на это.

А второй раз было все настолько больнее, чем в первый, что мне было не до самоанализа. Знаете, резиновая скакалка – удовольствие значительно ниже среднего...

– Знаю... Я старался тебя не очень... Себе по руке я бил сильнее намного. Ты прости меня, она тогда мне случайно попалась под руку.

– А мне, кроме того, что больно нестерпимо, было еще и стыдно, что из за меня страдаете и вы сами. Это был, конечно, гениально-иезуитский ход. Я даже как насилие это не могла воспринимать – потому что же все по-честному – поровну. И если первые два удара я еще держалась, то на третьем поняла очень отчетливо, что прыгать, видимо, придется.

И еще – смешно, но на вышке я в последнюю секунду отступила снова назад, но как представила снова – скакалкой по попе...

Теперь иногда приходится ... прыгать. И как начинаю бояться, честное слово, вас вспоминаю...Так что – если сухой остаток – то спасибо Вам.

Аркадий Николаевич вздохнул:

– Знала бы ты... какой груз сняла с души... Я ходил тогда и думал – ну как победить твой страх? Наверное, будь у меня побольше знаний психологических, я бы нашел другой путь. А тогда я не придумал ничего лучше, чем поставить тебя перед таким вот жестоким выбором – или – или. Я и тогда понимал, что то, что я сделал, – это вообще-то насилие – тем более отвратительное, что я сильнее в ... сто раз. И не только физически. И вообще все на уровне истязания, помимо того, что я делаю тебе больно, я еще давлю на психику. А ты ведь совсем пигалица была, сколько тебе было – двенадцать?

– Одиннадцать.

– Я тебя поставил в такую ситуацию выбора, и сам загнал себя как в тоннель с одним выходом. У меня была мысль напоить тебя после всего валерьянкой – тебя так трясло... Но гляжу – вроде бы уже смеется. А сам потом достал спирт – у нас в тренерской был на всякий случай – ну и им лечил расстроенные нервы.

Я ведь, как ни странно, детей-то практически не бил. Даже своих. Дочку, кстати, выдрал – да не выдрал, так, слегка погладил ремешком раз 10 – только раз в жизни, когда она меня буквально довела до этого. А уж поводов было.... А учеников – ну, ты помнишь – мог надрать пацану уши, мог сказать – «выдеру», мог шлепнуть пониже спины – если было за что, но чтобы такое...

Потом переживал я страшно. Думал, что из-за меня ты бросила секцию. Хотел позвонить, узнать. И – смалодушничал.

– Надо было... А рука болела?

– Пока не прошли синяки на руке – недели две не ходил в футболке, носил куртку с длинными рукавами. Рука болела, а я почему-то думал, дурак, что это что-то искупает.

– Да нет, Аркадий Николаевич, во всей этой истории есть, определенно есть польза.

– И даже скажу тебе – какая. Сказать? Ты можешь выбирать – прыгать тебе или не прыгать. А пока боишься – выбора у тебя нет. Правильно?

Ответить Аня не успела – снова зашелся писклявый пейджер. Она достала его из сумки, извинившись, прочитала сообщение – «Решай, позвони».

– Подождите меня минутку, – нащупав в кармане телефонный жетончик, Аня поднялась, оставив пейджер на столе, и старый тренер, дожевывая свой гамбургер, увидел сквозь стекло, что она позвонила куда-то, сказала несколько слов, и теперь стоит у автомата, уронив бессильно руки и словно забыв, что он ее ждет.

Аркадий Николаевич махнул ей рукой – возвращайся.

– Все хорошо?

– Все просто замечательно.

– Ты прыгнула?

Она посмотрела на него, усмехнулась, печально покачав головой:

– Нет. Право выбирать у меня было. Я не стала прыгать.

И кинула пейджер в сумку.