Крепкая дубовая дверь на мгновенье приоткрылась, и Молодой ловко повис, зацепившись за перекладину, позвякивая пряжкой от радостного возбуждения. Суетливо заворочался, спеша осмотреться, и тут же нарвался на строгий, рассерженный окрик:

– Цыц, непоседа! Слушать мешаешь! – И уже более мягко, по-стариковски: – Эххххххх, молодежь!

Молодой послушно затих и прислушался. Из-за неплотно прикрытой двери долетали обычные звуки – мягкое шарканье поношенных шлепанцев, скрип петель, звяканье столовых предметов… И два голоса, один – строгий и властный – Хозяина, и другой – тихий и жалобный, разбавленный горькими всхлипами… Минуту спустя в мелодию звуков вплелось нечто ритмичное, похожее на детские «ладушки». Ладушки становились все громче, и кто-то вторил их ритму радостным ойканьем…

Молодой так и не смог уловить момент, когда все закончилось… Звуки сменились, хоть все еще продолжали дразнить непонятной ритмичностью, но в темноте уже не ощущалось прежнего напряжения, словно кто-то невидимый тихо скомандовал «Вольно!».

Соседи зашевелились, начали перешептываться, кто-то грустный почему-то вздохнул: «Не судьба!», и Молодой облегченно расслабился.

–Эй, молодой! – позвали из темноты, разом прервав шепотки. – Ты кто будешь? Давай, что ль, знакомиться?

– Я – Подарок! – представился Молодой, повернувшись на голос и едва не лопнув по шву от распирающей гордости.

– Хорош подарочек! – беззлобно, по-стариковски, буркнул сосед. – Ну, милости просим! Ты Правила знаешь?

– Какие правила? – искренне удивился Молодой, заподозрив неладное. А ну как проверку устроят – на крепость характера?

– Простые у нас правила, – устало пояснил собеседник, – обычные. Безопасность, Здравомыслие и Дружелюбие… Ну, и последнее, лично от меня: не нарываться. А не захочешь по правилам жить – приму меры…

– А ты кто? – прошептал Молодой с невесть откуда взявшимся трепетом.

– Я-то? Я Воспитатель. А еще – самодур и тиран… – с усмешкой ответил сосед. В темноте одобрительно зашелестели.

– Воспитатель – он воспитатель и есть! – убежденно прошептал тонкий голос слева от Молодого. – Он с Хозяином с раннего детства! Можно сказать – от горшка в люди вывел. И у нас тут за главного. – Словоохотливая соседка, тоненькая и гибкая, словно змея, шевельнула изящной пряжкой, посылая в сторону Воспитателя восторженный блик.

Молодой присмотрелся внимательней, разглядывая ворчливого соседа. Очень широкий, с чуть потускневшей от времени пряжкой с двумя язычками, изрядно потертый в боках, он висел тяжело и солидно, одним своим видом внушая почтение. Даже место его было почетным – в углу, у стены, на которую можно было уютно опереться истрепанным боком, и наблюдать беспрепятственно за остальными, не вертясь во все стороны. Молодой был и горд, и встревожен таким необычным соседством, – он тоже постарался посолиднее навалиться на перекладину, напряженно вытягиваясь. За Молодым висела тоненькая соседка, непонятно, как тут оказавшаяся, дальше вольготно располагались другие обитатели странного шкафа – всевозможных размеров, формы и цвета сияющих пряжек. Были здесь ремни длинные и укороченные, широкие, носимые по обыкновению, в джинсах, и узкие, с аккуратной классической пряжкой, надеваемые под костюм; был даже один хитросплетенный и парочка мягких коротких ремней-близнецов с неприметной застежкой. Один из соседей, классический утонченный вариант с эстетической пряжкой, как бы между прочим обратился к Молодому, скрывая за безупречно-вежливой формулировкой усмешку:

– Есть у меня сильное подозрение, что нашему другу не до конца ясна ситуация. Возможно, я ошибаюсь, но чувствую, как его переполняют сомнения. Вы, мой друг, можете спрашивать, никого не стесняясь – поелику все мы тут добрые, и новичков не едим.

– А тогда зачем нас здесь – столько? – брякнул Молодой, не подумав, и тут же почувствовал стыд за неловкий вопрос, сопровожденный раздавшимся со всех сторон приглушенным хихиканьем.

– А ты сам-то как думаешь? – спросили раскатистым басом, усугубляя картину.

– Для брюк! – убежденно сказал Молодой. И смутившись, поправился: – Ну, и для джинсов...?

Чей-то громкий несдержанный смех перелился за рамки приличия, и в общем веселье и гомоне чуть слышно мелькнуло забавное слово «ваниль».

Расстроенный Молодой собрался было обидеться, но тут вновь разнеслось Воспитательское:

– Будет вам, развеселились, как дети! Что к молодому пристали?! Спать пора – поздно уже. Все разговоры – на завтра.

– А сказку? – просительно хныкнула Тонкая.

– Сказку, сказку! – подхватили все остальные и обернулись с надеждой к Хитросплетенному.

Он откашлялся вежливо, покачнулся, дожидаясь внимания, и чарующим голосом начал:

«– Зимой ее называли снегурочкой в серебряной шубке, летом – нимфой в звенящих сережках. Поэты посвящали ей стихи, менестрели слагали баллады, а художники дарили волшебное таинство красок…Для простых жителей окрестной деревни она была просто – береза…

Утро оставило слезы росы на едва распустившихся почках. Молодая береза, склонившись над зеркалом озера, ловила свое отраженье, запутавшись кудрями в ветре…

И каждая веточка, радуясь солнцу, шептала: «Я – новая веха!».

Только одна, неестественно ровная, отличалась от бойких сестер. Ниже всех, необласканным солнцем ребенком тянулась за старшими, мечтая о чем-то своем, всем неведомом…

Его крепкую руку с грубой сетью морщин нимфа лесная запомнила с юных корней. И заботу его, и ласку и хлопоты – и острый нож с перемотанной ручкою, и горячие, в сукровице слез, свежие срезы…

Встрепенулась, подставилась веточка, покорной рабыней легла в мускулистую руку. Мелко вздрогнула, тонкая – и как в омут головой, в теплым хлебом пропахнувшей горнице, опустилась в кадушку. И пусть будет что будет, но в эти минуты – весь мир для неё – только для удовлетворения бешеной страсти, непонятно откуда навеянной. Страсти к полету, к волшебной, чарующей песне. Песне, в которой поется о боли и счастье. Песне-мечте прорастающих крыльев. И если больше не будет рассветов, и радостных трелей, вплетаемых в кружево листьев – все равно у нее будут крылья и этот прощальный полет. Пять волшебных полетов…

А потом было новое утро, и счастливые сестры смеялись, стараясь не видеть чуть скошенный срез, затянувшийся жесткою коркой…»

– Спасибо вам! Какая хорошая сказка! – вздохнула соседка.

– Красиво получилось. И тематично, и вместе с тем – очень чутко и трогательно... – подхватили из темноты.

– Прекрасно, как, впрочем, всегда! Вот так, путем аллюзий и аллегорий, талант находит дорогу к ожесточенным сердцам! Только я, признаться, не поклонник воспетой березы…

– А мне так совсем не понравилось, – раздалось откуда-то сбоку. – Так никого и не вы…

– Все, обсудили – и спать! – прервал Воспитатель, и в шкафу замолчали.

«Странная все-таки сказка…» – подумал Молодой, засыпая…

Пробуждение, растянутое минутами балансирования на грани сна и реальности, оказалось приятным и медленным… Словно едешь на полке вагона, убаюканный мерным качанием, а в прозрачный муслин полусна проникают иголочки долгих, дотошных рассказов…И нельзя не прислушаться к тихим чужим откровениям…

Молодой и прислушался…

– Все зависит от кожи! – убежденно шептал чей-то голос, – Питание кожи – вот главная заповедь!

– Только кожу ведь всем, чем попало, не смажешь! Рекомендую хорошее масло. Можно даже машинное… но не вонючее…

– Ох, не знаю, какое оно не вонючее! Меня вот в машине укачивает…

– Так это от марки машины зависит…И от того, кто сидит за рулем!

– Только не надо про марку машины! С нашими-то дорогами так в любой укачает!

– А чем вам, уважаемый, наши дороги не нравятся? Просто вождение требует навыков, а плохому танцору… хорошо бы учиться.

– Благодарю покорно – не докатились мы еще до того, чтобы слушать советы рыжих кожзаменителей!

– Уважаемый, позвольте напомнить вам правила! Любые проявления враждебности, а также утверждения превосходства либо неполноценности кого бы то ни было, мотивированные цветом и качеством кожи, в дискуссиях не допускаются! Получите предупреждение с отстранением от этой дискуссии.

Кстати, об ученичестве… Мне случай вспомнился – ехали с новенькой. И дороги боится панически, а все туда же – права подавай! Ну, Хозяин ей все объяснил, сели, тихо поехали…Тут как раз поворот, и движение одностороннее… А она – под кирпич…

Хозяин ее ласково спрашивает:

– Какой знак проехали?

А она руль одной рукой держит, назад развернулась, и знаки разглядывает:

– А какой?

– А такой, что проезд в одну сторону…

– Ой, – говорит, – а я не заметила!!! Что же делать-то? – и прямо посреди дороги – по тормозам…

Ну, завели мы ее в старый сарай, и давай объяснять эти правила – да не просто так, а с приложениями! Все вспомнила – и про знаки, и где лево, где право находится…

– Подобные методы могут украсить процесс обучения, но вот результаты улучшаться вряд ли!

– Да и вопрос гигиены страдает…в сарае…

– А кто слышал о глицерине? Говорят, дезинфекция…

– А что, собственно, собрались дезинфицировать? Сарай? Или… гм… места приложения?

– Ой, ребята! Какие я места знаю! Меня Хозяин в прошлую субботу на рыбалку возил! Рядом малинник, грибов навалом, палатка, мерцание пламени…

– А что ловили? Налимов с сазанами?

– Мерцание – это красиво! Когда летишь в воздухе и краем пряжки ловишь мерцание яркой свечи…

– Не люблю свечи – тают они препротивнейше! Пятна на коже оставляют…

– А можно еще силиконовым маслом…

– Что – пятна смывать?

– Нет, пропитывать…

– Я извиняюсь за наивный вопрос, но зачем пятна от парафина силиконом пропитывать? Может, проще их просто не ставить, чем так извращаться?..

– Господа, по-моему, наша собеседница предложила отличный повод вернуться к началу всего разговора – является ли жестокость в наших рядах извращением?

– Ну, а мы тут о чем, интересно?

– Вы тут скорее о жесткости… Вопрос был простой – должен ли настоящий ремень быть жестоким?

– Должен, по-моему…Только в пределах разумного…

– В зависимости от провинности…

– А мера этой провинности – величина субъективная и не всегда адекватная…

– Но провинность не обязательно должна предшествовать наказанию! Возможно и наказание в рамках игры, по хотению …

– Ага – и по щучьему велению.

– Да уж не по сазаньему…

– Нет, дорогие мои: наказаний без вины – не бывает!

– Это у вас не бывает, уважаемый Воспитатель! А у нас очень даже бывает…И просто так, и в профилактических целях …

– Правильно – зачем нам вину-то выдумывать? Захотелось, скажем, выпороть партнершу – схватили ее и поперек коленей…

– Поперек коленей – замах не тот… И удар не ложится… А жестокость в этом деле не главное… Главное – психологический настрой…

– Эк куда хватили! Не думаю, что здесь вы найдете поддержку, с такой-то психологией! Все же большинство тут собравшихся воспринимают порку исключительно физиологически…

– Однако контроль над жестокостью здесь обязателен! Особенно при первом контакте!

– При первом контакте можно пользоваться простым спиртом…Только он кожу сушит…А вот ежели пропитать силиконовым маслицем…

Молодой пошевелился, стряхивая остатки прилипшего сна, и уже не пытаясь распутать клубок разговоров, погрузился в тревожные мысли. Естественно, первой был извечный вопрос: «Ох! Куда я попал?!»

Но вторая и все остальные были менее катастрофичными. Скорее наоборот – за время дискуссии Молодой пережил удивительные ощущения – от сладостной дрожи хвоста и до мелкой вибрации пряжки…

Ведь было же что-то такое, что тревожило сны, приходило в фантазиях и возбуждало, стоило только свернуться случайной петлею в руке у хозяина! Сколько раз приходилось давить в себе это, пугаться и прятать внезапную дрожь под личиной холодной бесстрастности!

– Значит, я не чудовище? – радовался Молодой, не решаясь поверить в удачу…

Только как бы тут все разузнать… деликатнее?

Молодой осмотрелся, стараясь поймать настроения рядом висящих. Тот, что висел сантиметрах в пятнадцати, был увлечен жарким спором с прекрасной соседкой. Чуть дальше качался получивший выговор от Воспитателя – свернувшись петлей и уцепившись единственным зубом за кончик хвоста…Весь вид его выражал недовольство и праведный гнев, и было заметно, как трудно дается бедняге молчание. Хуже было только удаление с перекладины – в темный и душный угол, укрытый от света, где провинившийся до конца своих дней мог влачить жалкое, никому не известное существование…

– Ищете собеседника? – раздалось совсем близко у пряжки, и Молодой увидел своего вчерашнего ироничного знакомого, которого про себя окрестил, для удобства, Эстетом.

– Буду вам очень признателен… – просиял Молодой. – Видите ли, я новичок…

– Вижу, – хмыкнул Эстет. – Ну, и в чем же проблема?

– Я не совсем уверен, что правильно понимаю, что здесь происходит…

– Что тут понимать, юный друг? Происходит игра, только с более жесткими правилами…Нет, ты все понял верно – мы здесь отнюдь не для носки! Но в этом-то вся притягательность! Я, право, не лучший советчик… И как ты, наверное, заметил, несколько выделяюсь своей нетипичностью, поскольку в силу моих качеств и цвета подхожу к одному из костюмов, и вполне могу обходиться без этого… Но…

– Так значит, о практической стороне вы не сможете мне рассказать? – протянул Молодой, чувствуя, как тает дымок иллюзорной надежды…

– Хорош бы я был, рассуждая о чем-то при отсутствии личного опыта! – усмехнулся Эстет, и придвинулся ближе. – Можешь спрашивать все, что тебе интересно.

Так с помощью Эстета Молодой впервые узнал Предназначение.

И оно ему нравилось с каждой минутой все больше и больше, как нравился полутемный, пропитанный запахом кожи мир старого шкафа, отполированный бок перекладины, замечательные соседи и весь тот восторженно-радостный спектр ощущений, обозначенный ёмким понятием – дом. Отныне все его тайные мысли были заняты только одним – возбуждающим «первым реалом».

Чувство полета, так живописуемое Эстетом, представлялось легко, но сам факт соприкосновения хоть и был так желанен, но пугал неопределенностью и почему-то будил в душе совершенно нелепое чувство стыда и раскаяния. Мысли нарушали строй, а в сознании билось рефреном «…я не помню полета, я помню только глухой удар о холодные камни… Неужели я мог залететь так высоко и сорваться жестоко… как падший ангел? Прямо вниз…»

Устав копаться в противоречиях, Молодой снова прислушался.

Теперь неугомонные обитатели шкафа, коротая время до наступления вечера, играли в цепочку слов.

– Весло.

– Ошейник.

– Кабель.

– Линь.

– Нагайка.

– Арапник.

– Кирзовый сапог. Ну ладно, ладно – пусть будет кнут.

– Топор. Кто добрый? Я добрый? А что я вам еще придумаю на букву Т? Тоуз? Ах, теперь вы просите все же оставить топор… Хорошо, но только при условии, что вы прекратите постоянно ставить под сомнение мою доброту… ну давайте, называйте, наконец, ваши розги!

– Розги! А как вы догадались?

– Ива!

– Авиамодельный корд.

– Девайс

– Слово «девайс» – слишком общее понятие. Не зачитывается!

– А Ваш авиамодельный корд тоже, знаете ли…

– Вы что-то имеете против авиамодельного корда?

– Только то, что это не слово, а сочетание…

– Да вы просто…

– Дубинушка, – не выдержал Молодой.

– Что еще за дубинушка? – опешил один из спорщиков, в запале борьбы не распробовав нового слова.

– Ухнем?… – как-то вопросительно подытожил Молодой, начиная сомневаться в уместности этой самой «дубинушки»…

– Ну, ты зверь! – с примесью восхищения воскликнул проигравший, оставив Молодого терзаться догадками, чем он заслужил такой странный эпитет – быстротой реакции или все же беспрецедентно-жестоким причислением дубинушки к разряду девайсов…

Ближе к вечеру благодушно-расслабленное поведение обитателей сменилось тревожной сосредоточенностью. Когда комната вновь ожила и наполнилась звуками, старый шкаф, наоборот, затопила напряженная, почти зримая тишина.

Шаги раздались совсем близко от дверцы, и секунду спустя долгожданный глазок электрической лампочки любопытно размножился десятками бликов на пряжках…

Руки Хозяина заботливо перебирали, поглаживая, вытянутые в струнку, тела, проверяя на мягкость. Выбрали Эстета и Хитросплетенного, на минутку задержались на Тонкой, затем сняли висевшего чуть поодаль Инквизитора... Повертели и со вздохом вернули обратно на перекладину. Было видно, с какой удрученностью он перебрасывает через нее свое тренированное гибкое тело и с каким сожалением глядит на него осторожный Хозяин… До Молодого уже успели дойти слухи об экстремальности Инквизитора, не мешавшей последнему оставаться одним из любимых девайсов… но, увы – приберегамым только для исключительных случаев…

Дверь шкафа снова закрылась, и в полумраке послышался жалобный скрип и стенания тех, чья очередь не подошла…

Молодой был немного расстроен, но все же никак не мог понять странного уныния, разом наполнившего все закоулки любимого дома…

– Эй, Подарок! – позвала соседка.– Ты лучше к реалу не рвись… нет в нем ничего, в этом реале… Только хуже становится…Привыкнешь – потом не обрадуешься… ломка начнется! Вон – гляди, как святошу ломает! Он уже месяц, как без реала… Кожа грубая, старая – просечки оставляет… такое не всякой понравится… Вот и висит, злой, как черт, и колбасится...

Молодой с интересом принялся наблюдать, как колбасится Инквизитор, и почти пропустил тот момент, когда шкаф снова открыли и закинули Хитросплетенного. На его плетеной поверхности четко отпечатались следы чьих-то зубов…

– Больно? – участливо спросил Молодой.

– Мне-то? Мне хорошо! – мечтательно улыбнулся герой, и повис, успокоенный. – Только рассказывать буду попозже – когда наслажусь послевкусием…

Чуть погодя, возвратился Эстет. Неизменно подтянутый и так же предельно спокойный, он подмигнул Молодому, поделившись со всеми известием:

– Кажется, господа, сегодня у нас посвящение!

Еще не зная причины, Молодой вдруг почувствовал странную дрожь и желание тут же упасть с перекладины в тихую темень угла… Но остался висеть, напряженно прислушиваясь к всхлипам и легким шагам, приближающим неотвратимое…

Мысли сорвались в галоп, когда чья-то чужая рука, осторожно и бережно ухватив Молодого за кончик хвоста, потянула беднягу из шкафа. Еще не совсем осознавая, что его ждет, но успев перетрусить, Молодой ухватился звенящею пряжкой за твердь перекладины, моля об одном – только не соскользнуть, оказавшись тотчас за пределами шкафа… Продолжая бороться, Молодой все пытался понять, кто же он – отщепенец с израненной психикой, черствый садист или просто случайный свидетель? И долго бы колебался еще Молодой, уцепившись за остов своих недолеченных комплексов, когда б не едва уловимое глазу движенье соседа, подтолкнувшего скользкую пряжку.

Молодой вылетел наружу, дверца шкафа захлопнулась и в тот же момент какофония звуков и света обрушилась на неокрепшую психику новенького…

…Удивительно, но падать на мягкие, вздрагивающие от прикосновения розовые подушки оказалось вовсе не больно и даже не страшно! Наоборот – восхитительно здорово! – вспоминал Молодой перед сном, обвивая хвостом перекладину. Легкость полета, щекотавшие тело мурашки паденья, и нежная кожа, хранившая, словно подарок, вспухающий след – все это снова и снова всплывало в восторженных грезах и заново переживалось, обретая словесную форму – РЕАЛ.

«– Реал был началом начал, и взлетал, расправляя затекшие крылья, карающий ангел. С небес свою длань опускал, посребренную звездною пылью, так резко и странно… Встречая посланника, нежная плоть отзывалась звенящею болью покорного агнца, чей стыд побороть он явился любовью… И нити терпенья связали металлом оков неспокойные руки, – напрасны сомненья, что был строгий ангел суров, обрекая на муки. Но росчерк крыла оставляя на бледном папирусе кожи, он знал, как любовь их светла, всех сокровищ на свете дороже…»

Тихо посапывая всеми семью аккуратными дырочками, Молодой засыпал под чарующий голос, читающий сказку, и полусонное бормотание Инквизитора:

– Опять без порки! Ну, что ты за сказочник, Хитросплетенный! Садист, право слово – садист!..