– Ты никуда не поедешь! Или можешь считать, что мы больше не родственники! – Глаза Алины метали молнии, волосы растрепались, и меткое определение «фурия» еле удерживалось на кончике языка расстроенной младшей сестренки, приткнувшейся на краешке кресла...

На семь лет младше Алины, Ташка выглядела хрупким, веселым и сговорчивым созданием; точнее, сговорчивым, пока все шло так, как было ею задумано. Но когда забежавшая за вещами за час до отправления поезда Ташка застала родную сестру перед своим монитором за чтением переписки – чужой, и, между прочим, интимной! – вся ее сговорчивость вмиг улетучилась. Оторвав палец от кнопки питания, она внутренне ощетинилась, рухнула в кресло и в зловещем молчании принялась ждать развязки, поглядывая на циферблат. Ждать ей пришлось недолго...

– Я знала, что ты ненормальная, – обреченно сказала Алина, переосмыслив прочитанное. – Но чтобы настолько?!

– А что тут такого? – пожала плечами Наташка. – Разве так ненормально – поехать на выставку? Тем более, Анна Семеновна...

– Анна Семеновна едет на совещание! А ты – просто неисправимая дурочка! Нет, что удумала! Знакомиться собралась! С извращенцами!!! Ты никуда не поедешь!..

Ташка вздохнула, сосчитала до трех, вздохнула еще раз, заставляя непрошенный румянец отхлынуть от щек, – и вдруг завопила, пружинкою выстрелив с кресла:

– Кто дал тебе право засовывать нос в мою почту?!! И не смей меня так называть! Иметь разносторонние интересы – это нормально! Особенно если они совпадают! Что же тут непонятного? А сама-то? Кто лет двадцать подряд коллекционирует старые кости?

– Во-первых, не кости, а нэцкэ. Во-вторых, у вас не интересы, а психическое заболевание! – не сдавалась сестра. – А в третьих, ладно уж ты – ты и в детстве была ненормальным ребенком!.. Но он?! Как он с тобой обращается! Что значит – «получишь, как следует?» А ты хоть видела, на кого он похож? Покажи мне его фотографию – я хочу на него посмотреть!..

Вопрос о фотографии застал Ташку врасплох – крыть было нечем... И дело вовсе не в том, что с первого взгляда могло сложиться ошибочное впечатление... и даже не в том, каким именно получился на снимке предмет их дискуссии. Причина была куда более прозаичной – отсутствие фотографии как таковой... Единственное, что Ташка знала о своем виртуальном знакомом – это то, что он ей до чертиков нравился... И манера общаться, и строгость, и невообразимая разносторонность знаний, и феноменальная память... да мало ли, что может понравиться женщине в образованном чутком садисте! А фотография и анкетные данные – дело десятое... тем более, сама попросила до встречи друг другу себя не показывать...

– Чем ты думаешь? – вопила над ухом сестра. – Ну, чем? Чем думают безмозглые идиотки?

– Копчиком, как динозавры... – Ташка начала не на шутку сердиться... – Я же не жить к нему еду! Познакомлюсь, погуляем по городу – а вечером поеду обратно. Да и езды-то – восемь несчастных часов! Зато он обещал мне экскурсию...

– Маньяк! Вдобавок, иногородний!

– Ты права – местный маньяк был бы гораздо уместнее, – бросила Ташка и заметалась по комнате в поисках невесть куда запропавших ключей. – Но я же не виновата, что нас считанные единицы! Мы, можно сказать, вымирающий вид! Из-за таких вот, как ты! – обличительный перст младшей сестры уперся в грудь старшей, пылающей праведным гневом. – К тому же, не забывай – я обещала помочь Анне Семеновне!

За долгие годы общения с младшей сестрой Алина успела усвоить одну непреложную истину – если Ташке что-то втемяшилось в голову, этого оттуда уже не выбить ничем. Но попробовать стоило – исключительно ради очистки собственной совести...

– Одумайся, Ташенька! Зачем тебе это? Ну, хочешь, я сама тебя выпорю?

– Нет уж, спасибо, сестренка – для этого мужчины нужны. Все, я опаздываю! – Ташка схватила спортивную сумку, и, застегиваясь на ходу, вылетела из квартиры. Алину вынесло следом.

Такси ловко петляло по темным заснеженным улицам, и сквозь всхлипы эстрадной певички прорывался чудной диалог пассажирок на заднем сиденье.

– Нет, я тебе говорю – ничего, кроме встречи. Да, только музеи... Не знаю, как выглядит... Обещал, что узнает... да, красное яблоко – по-моему, очень заметно... не буду я там раздеваться!.. да, тот, на бретельках... нет, обычно ремнем... Не с березы – с орешника... ну какой вандализм?.. нет, нет, конечно не буду... и секс исключен... какой секс на морозе?.. Не первая... и не последняя... таких же, как я... да найдется с десяток... Откуда?.. рождаются... ну, почему «идиотки»?.. могла бы за столько-то лет что-то новенькое... да, родителям не говори... ляпнешь – я расскажу... в ту поездку на море... ну, шантаж – а что мне еще остается?.. Все, приехали...

– Ташка, а что значит «флоггер»? – спросила притихшая Алька, сама не понимая, как отпускает сестру.

– Веришь – понятия не имею! – пожала плечами Наташка, целуя ее прямо в нос и впархивая на ступеньку вагона. – Не волнуйся – жди меня послезавтра! В целости и сохранности!

– Ташка, ты только без глупостей! И только в музеи! Приедешь – я лично проверю! – вопила вдогонку Алина, шокируя Анну Семеновну, уверовавшую за пять с лишним лет в невозмутимость и спокойствие мудрой невестки.

– Нет, вы только подумайте! Взрослая женщина, а вопит, как девчонка! – не переставала удивляться Анна Семеновна, застилая нижнюю полку хрустящим бельем. – Ну, словно на фронт провожала! И чего это с ней?

– С ней еще и не такое бывает, – язвительно усмехнулась Наташка, устраиваясь на своей верхней полке.

– А ты в столицу по делу, или просто по блажи – деньги лишние тратить?

– По делу, теть Ань – там же выставка будет... Ну и город посмотреть... давненько я в нем не бывала...

– Значит, по блажи... Эх, Ташка, драть тебя некому!

– Некому, – радостно согласилась Наташка. – Вот потому-то и еду...

– Ну, едь, пока молодая! – проворчала Анна Семеновна, по-своему истолковав откровенный ответ собеседницы.

И Ташка поехала...

Всю ночь, ворочаясь с боку на бок на жестком матраце, бедная Ташка пыталась убедить себя в реальности происходящего. Да неужели это она – та самая смелая женщина, купившая сегодня билет и отважно шагнувшая в поезд?.. Ташка повернула голову, бесцеремонно уставившись на тучного пассажира неопределенного возраста, храпящего на полке внизу...

– Проанализируем, чего я боюсь? – спросила саму себя трезво, хотя с некоторым логическим опозданием... Во-первых, что я ему не понравлюсь... Полгода общения еще ничего не решают... А вдруг он тоже считает, что я идиотка... ну, может, не идиотка, а мягче – наивная дурочка?.. Но сразу в глаза он мне это, конечно, не скажет... И вынужден будет возиться со мной до отъезда... Но я ведь почувствую! А если вдруг не почувствую и стану думать, что я ему нравлюсь? А вдруг, не дай бог, он мне тоже понравится? – Ташка закрыла глаза, и представила, как это будет ужасно – потом снова открыла. – Но если рассчитывать, что он НЕ понравится... зачем тогда ехать?

– Ладно... допустим, он сразу не бросится прочь, чертыхаясь от ужаса, и начнет разговор... Что я ему стану рассказывать? Все, что можно, и даже нельзя, я уже растрепала ему в переписке – никто в мире не знает обо мне больше его. А если я вовсе замкнусь и буду не в состоянии связать пары слов? Он тут же поймет, что на самом деле я вовсе не умная – а просто умело притворялась все эти месяцы... А дальше? Вдруг он не захочет со мной ограничиться выставкой? Смеялся ведь, что теорией мне не отделаться... Но я же ничего не умею! И даже не знаю, что принято делать в таких ситуациях! Ох, пожалуйста, только бы мне не пришлось перед ним раздеваться! Пусть лучше он сам… сам все сделает... Ой, что это я говорю?!..

– А вдруг это действительно БОЛЬНО? Мамочки! Я, кажется, мазь не купила... И даже не помню названия... Трим-ти-ти-зин?.. Спросить, что ли, в ближайшей аптеке? Будьте любезны, вы не подскажете, чем лучше смазать рубцы и просечки? Нет, что вы – разумеется, я буду избегать попадания мази в глаза... Кстати, интересно узнать – рубец сильно припухнет? и насколько он розовый? и вообще – как быстро проходят следы?..

А если я не выдержу и начну верещать, как подстреленный заяц?..

Спустя пять минут Ташка почувствовала неумолимое приближение паники. Паника долго ждала своего часа, прячась за пазухой – а теперь ловко вскарабкалась на верхнюю полку, и ввинчивалась в мозг через уши, сопровождаемая зловещим стуком колес: «по-стой-по-стой... по-стой-по-стой...» Усилием воли Ташка постаралась превратить неспокойный звук в что-то более нейтральное... колеса перешли на грозное: «под-дам-под-дам... под-дам-под-дам...», а потом на еще более страшное: «по-роть-по-роть... по-роть-пороть...» Когда в ушах раздалось: «спу-скай-шта-ны... спу-скай-шта-ны», Ташкины руки помимо воли полезли под одеяло. Опомнившись и желая отвлечься, она стала подсчитать розовых слоников. Слоники не розовели, и высились серой горой над ее неспокойными мыслями. Тогда она стала лупить этих воображаемых слоников что было силы до перехода их в розовый, мысленно считая удары. Под стук и под стоны розовеющих слоников усталая Ташка забылась спасительным сном...

...Утро нового дня встретило Наталью Андреевну безобразно-помятой физиономией в зеркале туалета, перечеркнутом мутной дорожкой стекающих капель... Синева под глазами, в руке не начатый тюбик пасты, всклокоченная после сна шевелюра... Хорошо, что он не сможет увидеть ее такой... и так не красавица, а тут вообще испугаешься, если на трезвую голову. И совершенно растерянный, горящий отчаяньем, взгляд: «Господи, ну зачем мне все это? Что же я делаю?!!»

Времени на самокопания не было. Поезд резво подпрыгнул к перрону, тряхнув пассажиров, и выплюнул на платформу измятые за ночь тела с багажом. Под тяжестью чужих чемоданов Ташка сползла со ступенек, преисполненная завидной решимости. Отступать было некуда – позади нее пыхтела в дверях Анна Семеновна. А впереди лежал город – практически незнакомый, манящий и странно-пугающий...

Проводив до машины не выспавшуюся и потому сердитую родственницу (измученная войной со страшным стуком Ташка даже не заметила, что сосед по купе безобразно храпел, забавляя руладами, музыкальность которых значительно уступала громкости), Наташка осталась одна, с маленькой сумкой, где уместилось все самое необходимое. В голове роились – а точнее, клубились эдаким серпентарием – тревожные мысли самых разнообразных размеров: от крохотных червячков до огромных питонов сомнения...

Первой по плану у Ташки была парикмахерская. Как ни любила она время от времени расслабляться в приличном салоне, сейчас мысль о красивой прическе почему-то не радовала...

– Пойду и всем назло перекрашусь в бордовый! – подумала Ташка, замирая у входа в салон, показавшийся очень приличным... – Нет, лучше в зеленый – эффектнее выглядит в сочетании с яблоком...

С тем самым, что ей велено есть у второго фонтана, налево от купола, – сразу как выйдет на площадь...

Яблоко было Ташкиным «изобретением» – как альтернатива предложенным розгам и аллюзия с первым грехом. Единственная сложность была в том, что яблоко – все же конечное, и есть его долго, как правило, не получается... Поэтому вторым в плане стоял легкий завтрак, ибо на сытый желудок легче не поддаться соблазну и не съесть раньше времени опознавательный знак.

В салоне приятная девушка милой наружности предложила ей стопку журналов. Открыв наугад самый верхний из стопки, Ташка увидела грустную женщину и вырванную из контекста случайную фразу – «со временем он стал наказывать меня за любую провинность...» Ташка быстро захлопнула номер и оглянулась, пытаясь прочесть осужденье на лицах. Убедившись, что таковое отсутствует, она потянулась узнать, чем именно так опечалена грустная женщина. Но тут подошла ее очередь, и за Ташку взялись мастера...

С волосами проблем не возникло. Из-за своей «специфической внешности», доставлявшей Ташке сплошные страдания, она не любила экспериментов с прической, предпочитая стрижку-«каре» с тех самых времен, как отрезала жиденький хвостик. По вине этого хвостика, а вернее, из-за его постоянной растрепанности, учитель английского дразнил ее в школе «лохматкой», а еще «бабкой-ёжкою в молодости», чем, сам о том не догадываясь, задевал очень тонкие струны влюбчивой девичьей души.

Покончив с прической и отбросив идею покраски в зеленый, Ташка поступила во власть маникюрщицы. Маникюр исполнялся на клавишах Ташкиных пальцев достаточно редко – в особо торжественных случаях... Пока ее «клавиши» купались в пластмассовой ванночке с мыльной водой, Ташка молча внимала увлеченному щебетанию мастера – черноволосой девицы, веселой и очень общительной.

– Как я завидую таким волосам! – изумлялась она, тряся роскошной, колечками вьющейся гривой, при взгляде на которую у Ташки чернело в глазах от нахлынувшей зависти. – Всю жизнь я мечтала о прямых волосах и коротких прическах! Сколько я себя помню, всегда носила косы до пят. Ох, как же я с ними намучалась! Но родители категорически запретили мне коротко стричься – особенно папа.

Я отрезала косы, когда они были в гостях. Взяла ножницы, и не долго думая, резанула под корень. А вечером получила свою первую серьезную порку. Как сейчас помню – в четверг, после ужина... Отец меня здорово выдрал ремнем, и на следующее утро мне пришлось отказаться от школы, а все выходные провести стоя или лежа на животе... С тех пор я частенько получала ремнем от отца. Но я на него не в обиде, – хоть это и было достаточно больно. Обычно он клал меня через колено...

Ташка чувствовала, как совершенно не к месту дрожат ее пальцы в руках словоохотливой девушки. И лихорадочно думала, с потрясающим самообладанием сохраняя улыбку: «Господи, я же не прошу у тебя невозможного! Пусть говорит – только бы тему сменила!»

– До сих пор, когда я навещаю родителей, отец, глядя на мои эксперименты с прической, вспоминает про косы и хватается за ремень, – ничего не подозревающий мастер продолжала свои откровения, наслаждаясь вниманием слушателя. – А в эту субботу...

– ОЙ! – крик вырвался у обоих одновременно. То ли Ташка восприняла рассказ чересчур близко к сердцу, то ли рассказчица, увлекшись воспоминаниями, слегка промахнулась, – но на указательном пальце Ташкиной правой руки моментально образовался длинный, набухающий кровью, порез.

«Надо будет сделать анализ на СПИД», – почему-то подумала Ташка, словно издали глядя на побелевшее лицо маникюрщицы. Бедная девушка, лепеча извинения, пыталась остановить струйку крови, залившую палец.

– Всегда удивлялась, – ободряюще улыбнулась ей Ташка, – откуда в столь пустяковом порезе берется такое количество крови?

На улицу она вышла с аккуратной прической, изысканным маникюром, оплаченным вдвое ниже первоначальной цены, с уверениями в абсолютной стерильности их инструментов и перевязанным до основания указательным пальцем. Совершенно некстати вспомнилось замечательное «правило трех», ставшее семейным с легкой руки Ташкиного отца:

– Если я задумываю важное дело, – рассказывал он, – и перед его осуществлением что-то вдруг происходит не так, я говорю себе: «раз». Во второй раз я говорю себе: «два». Если что-то случается трижды, я говорю себе: «три» – и возвращаюсь домой. Четвертому – не бывать. Простое, но безотказное средство...

– Раз, – громко сказала Ташка, подняв перевязанный палец. – Раз, раз, раз... как слышно? Прием...

Фыркнув, она побрела вдоль по улице, выбирая, где можно перекусить. На глаза ей попалось кафе, небольшое, но очень уютное. Пустующий столик в углу под кашпо с искусственной плетью винограда показался ей очень удобным для уединенного завтрака. Ташка села за столик, раскрыла меню и уткнулась в названия. Стек по-английски... Ташка сморгнула, отогнав наваждение, и вчиталась опять. Стек тут же исчез, превратившись в нечто совершенно банальное... Тут же мелькнула мысль, что кнедлики в таком случае вполне могли превратиться в изящные кнут-лики. Полистав страницы в надежде найти еще что-то веселое, Ташка остановила свой выбор на блинчиках с джемом и на чае без сахара.

Теперь можно было расслабиться и, лениво прищурившись вслед уходящему официанту, чуть помечтать в ожидании заказа.

– Значит, я выйду на площадь, дойду до второго фонтана, достану яблоко и начну его есть – не иначе как торопливо и жадно, словно я из голодного края... Или нет – я замру вместе с яблоком эдакой Евой в надежде прельстить проходящих Адамов и стану их всех искушать. Или поставлю на голову и буду ждать Телля, успокаивая себя тем, что ему не понадобится вторая стрела... Привяжу яблоко на веревку и буду всех уверять, что я его просто выгуливаю – ведь яблокам, особенно красной породы, просто необходим кислород! Можно еще периодически ронять его себе на макушку в надежде открыть какой-нибудь новый закон – сколько, оказывается, замечательных вещей можно сделать, чтобы скрасить предстоящее ожидание! Но, даже несмотря на массу заманчивых вариантов, я все равно не смогу ждать спокойно, не бегая у фонтана кругами и не высматривая его из толпы! Хотя в принципе я все равно не знаю, на кого он похож. А что, если стать чуть подальше и позволить ему прийти первому? Но он вряд ли захочет стоять там столбом... и еще, чего доброго, сильно рассердится за неисполнение оговоренной инструкции! Ведь может... А сердить его я не хочу. Он и без этого меня как увидит – так ему ничего не захочется...

Но все-таки он подойдет... И возникнет ненужная пауза, когда я буду стараться сказать что-то важное, а слова улетучатся, а он будет молча смотреть, подмечая мои недостатки... Если только смущение, стыд и растерянность не входят в список достоинств, которые он ценит в партнерше... А потом мы пойдем на экскурсию... Знать бы заранее, собирается ли он ограничиться выставкой?

Но чем больше вспоминала она его письма, тем явственнее понимала – нет, не собирается... И вполне может потребовать продолжения... Она знала, что позволит ему требовать все, что он только захочет, доверяя своей интуиции и его многолетнему опыту – и все же мысль о непрофессиональном стриптизе на глазах у чужого мужчины пугала до коликов... Но как бы ни был заманчиво-стыден момент раздевания, еще стыднее и хуже было самой попросить о своем наказании... Именно этот вопрос в плане Ташкиного воспитания почему-то казался ему в переписке весьма привлекательным. Ташка честно старалась, но почему-то никак не воспитывалась... Прежде она всегда рисовала в фантазиях строгого друга, который без слов перекинет ее через колено и уверенно откинет подол – а дальше все будет похоже на рассказ черноволосой «садистки» из парикмахерской... Известие о необходимости просить все самой и самой же добровольно раздеться вгоняло в дрожь не хуже обещанных розог... Еще крепче зажмурившись, Ташка постаралась в уме отрепетировать это «прошение»...

– Девушка, что с вами? Вам плохо?

Ташка открыла глаза и с удивлением уставилась на молодого нахала, который о чем-то ее настойчиво спрашивал, как оказалось, уже целых два раза подряд...

– Девушка, вам нездоровится? Хотите, я вызову скорую??? – в очередной раз повторял он, бесцеремонно тыкая пальцем ей в локоть...

– Нет, спасибо, мне хорошо, – промямлила Ташка, слегка покраснев.

– Вы тут одна? Вам составить компанию?

«Чего мне сейчас не хватает – так это компании», – подумала Ташка, вежливо улыбаясь во все свои тридцать зубов и мечтая как можно скорее избавиться от незнакомца. – Спасибо, но я, к сожалению, жду человека...

– Хотите, я подожду вместе с вами? – обрадовался прилипала и плюхнулся рядом, не смущаясь отсутствием приглашения.

Не успела Ташка хоть как-то отреагировать на его поведение, как у столика сам собой материализовался официант с обещанным завтраком. Дальнейшие события плохо укладывались в Ташкиной голове – она помнила только, как не в меру услужливый юноша сорвался со стула, решив то ли помочь, то ли напасть на официанта – не иначе как с целью похитить поднос. В результате поднос рухнул на стол, блинчик вместе с тарелкой спикировал к полу, ляпнувшись лоснящимся боком по центру штанины, а горячий чай с лимоном без сахара разлился по левой ладони добродушным крутым кипятком.

– С-с-с... Два-а-а-а! – прошипела Ташка, впитывая кипяток кожей руки, а масло и джем – светлой джинсой штанины.

Молодой человек тут же потух, словно перегоревшая лампочка, и, рассыпавшись в извинениях, поинтересовался, что он еще может сделать для пострадавшей, чтобы загладить вину. В ответ Ташка честно призналась, что даже боится представить, что он может для нее сделать еще, и постаралась убедить его в том, что все, что мог, он уже сделал – и теперь его совесть чиста, как стерильная одноразовая перчатка в пакете. Похоже, парень немного обиделся, поскольку поторопился откланяться, так и не заплатив за испорченный завтрак. Ташка машинально слизнула с ладони капельку джема, расплатилась с официантом и несолоно хлебавши покинула заведение.

Забежав по дороге в аптеку, она попросила мазь от ожогов, бинт, парочку пластырей и на всякий случай какое-нибудь обезболивающее – денек обещал быть на редкость веселым. О мази для синяков и просечек Ташка почему-то спросить не решилась...

Баюкая боль в перевязанной левой руке, Ташка спускалась в метро и, наверное, в тысячный раз прокручивала в памяти строки из писем... Странные чувства рождали они – всегда ожидаемые с радостным нетерпением, но порой вызывающие легкую панику вплоть до полыхающих щек и дрожания пальцев на клавишах.

Иногда, прочитав очередное послание, ей хотелось подпрыгнуть от радости, схватить билет и, немедленно бросившись к поезду, отправиться на долгожданную встречу, – но ровно через письмо она уже снова во всем сомневалась, подолгу подбирая комментарий на неожиданно-строгую фразу. Ташка давно уже привыкла делить его письма на «теплые» и «прохладные», никогда заранее не догадываясь, какое именно легло в ее ящик. И если одни моментально улучшали ей настроение, то другие помогали лучше узнать собеседника и немного спуститься с небес. Куда она тут же вскарабкивалась, получив очередное послание...

Интересно – какое из писем попалось Алине, когда она сунулась по нелепой случайности в Ташкин компьютер? Сама того не желая, Аля оказала младшей сестре неоценимую помощь – не устрой она этот скандал, Ташка наверняка бы помчалась сдавать свой билет за минуту до отправления поезда...

Себе Ташка казалась сейчас маленькой мышкой, высунувшейся из норки, и теперь чуть ли не до смерти напуганной собственной смелостью. Если кому-то пришло бы вдруг в голову взять ее за дрожащий невидимый хвостик, поднять на ладонь и спросить: «Чего ты боишься?» – она бы вполне откровенно сказала: «Всего!»

Больше всего в предстоящей встрече Ташка боялась себя... Именно себя, а не того незнакомого ей человека, с которым вела переписку все эти долгие месяцы, так и не вытащив на откровенность, несмотря на все ухищрения. Боялась сама же испортить о себе впечатление. Боялась выглядеть смешной, некрасивой и глупой, или вдруг потерять над собою контроль... Боялась своих мыслей на следующее утро... В начале переписки их встреча казалась ей чем-то почти нереальным, о чем и волноваться не стоило... Но постепенно желание встретиться зрело в сознании, вытесняя все прочие мысли, и дразнило своей достижимостью... Когда он назначил ей дату, она испугалась до чертиков... И если б не Анна Семеновна с ее семинаром, Ташка скорее всего постаралась бы спрятать свой страх за какой-нибудь повод и не стояла сейчас в полной растерянности на эскалаторе, уносящем ее вниз, в неизвестность...

Ташка сошла с эскалатора одновременно с прибытием поезда. Рванула к вагону, подгоняемая неумолимым миганием цифр на экране часов. До встречи оставалось пятнадцать минут.

О том, что она едет в другом направлении, Ташка догадалась не сразу, а через полдесятка остановок, когда на минутку отвлеклась от раздумий и обратила внимание на окружающую действительность. В толчее вагона кто-то бесцеремонно ухватил ее за рукав и попытался дернуть за волосы. Ташка взглянула на руку нахала и на минутку утратила способность анализировать происходящее – в рукав ее куртки вцепилась черная, совершенно усохшая детская ручка, словно сбежавшая из коллекции практикующего вудаиста... Рядом истошно завопила тучная и громкоголосая женщина, заметившая ручку одновременно с Наташей. Вопль вернул Ташке способность соображать. Рука оказалась вполне объяснимой – разве что не вполне человеческой. Ее длиннохвостая обладательница, одернутая суровым хозяином, сидела у него на предплечье и обиженно морщила мохнатую физиономию. На шее хозяина болтался довольно увесистый фотоаппарат, а на правом плече восседал еще один представитель отряда приматов – седой и не в меру серьезный макак. Ташка с минуту полюбовалась на столь милых ее сердцу созданий, и спустя эту минуту с ужасом вдруг поняла, что села не в тот поезд...

/раздел=

...Когда Ташка наконец-то добралась до требуемой остановки, ее опоздание измерялось получасом, двумя достаточно длинными эскалаторами и прогулкой галереей подземного торгового центра до выхода к условленной площади. Казалось, все в этот день ополчилось против нее, и без того до предела напуганной – но, бог свидетель, ее вины в этом не было!

Последние метры до выхода из метро Ташка неслась со всей скоростью, какую только могла себе позволить на лестнице в скользких сапожках и сковывающей движения куртке. Миг – и глаза ее выбежали на площадь, метнулись к фонтану и замерли в страхе на одинокой фигуре в черном пальто. И в ту же секунду Ташкино тело с размаху наткнулось на нечто – большое, живое и жесткое. Не успев испугаться, она уселась на пятую точку и лихо отсчитала ею пару ступенек, прежде чем чья-то рука остановила падение, бесцеремонно ухватив Ташку за шиворот. Боль разбежалась по нервам тупыми иголками и тут же взорвалась в мозгу грандиозным салютом. Все еще продолжая сидеть на ступеньках, Ташка подняла голову и уставилась на спасителя, продолжавшего держать ее за воротник. Незнакомец был чем-то расстроен – Ташке не хотелось думать, что столкновением или отлетевшей в сторону сумкой, но другие причины в голову не приходили. Еще не оправившись от внезапности происшедшего, он с интересом смотрел на растрепанное создание с перевязанной кистью руки, сидящее перед ним на ступеньках – и даже совсем не ругался.

– Три, – неожиданно сказало создание. – Три – и мы не открываем ящик...

– Сильно ударилась? – Мужчина помог Ташке вновь обрести вертикальное положение. – Так ведь и шею недолго сломать!

– Спасибо! – искренне сказала Наташка и сделала было попытку наклониться за сумкой, выбитой из рук незнакомца. Резкая боль в ушибленном месте объяснила, что вежливость уместна далеко не всегда. – Рекомендую обратиться к врачу – с копчиком шутки плохи, – покачал головой незнакомец и укоризненно поинтересовался: – На пожар?

– Почти, – вздохнула Наташка, украдкой взглянув на скамью у фонтана.

Он стоял там, в назначенном месте, но, судя по его поведению, терпение было уже на исходе. Ташка машинально опустила руку в карман и нащупала яблоко. Стоило ее пальцам коснуться прохладной упругости фрукта, как все ее тело охватила нелепая дрожь, ноги опять стали ватными, и язык прилип к небу, как бабочка к патоке. Ташка с трудом его оторвала и облизнула засохшие губы.

– К-который час? – спросила она почти шепотом у поднявшего свою сумку мужчины, по выражению лица которого по-прежнему было не угадать, насколько сильно он сердится, и сердится ли вообще. Во всяком случае, он постарался слегка улыбнуться этой странной и чем-то очень напуганной девушке:

– Без двадцати час. А что у тебя с рукой?

– Поскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся – гипс. Так, ерунда! – Наташка ругнула себя за вырвавшийся штамп и, превозмогая неприятные ощущения в отшибленном месте, поднялась на пару ступенек. – Спасибо за помощь – фактически Вы сохранили мне жизнь, – улыбнулась она на прощанье, протягивая правую руку и совершенно забыв о своем перевязанном пальце. Он вежливо ухватил ее чуть повыше запястья, легонько пожал и спросил, не скрывая улыбку:

– Если не секрет – это твое жизненное кредо, или день выдался совсем неудачный?

– День... и кредо, – снова вздохнула Ташка, внезапно представив себя глазами «мужчины своей мечты», который все еще терпеливо стоял в ожидании у фонтана – такую растрепанную, в заляпанных джемом штанах, с перевязанными руками, да еще с отбитой о ступеньки и ноющей при каждом движении задницей!

Приглядевшись внимательней, Ташка отметила, что человек у фонтана смотрелся значительно старше ее. В шляпе, темных очках и роскошном пальто он выглядел чересчур солидным и чопорным, совсем не таким, каким рисовался в наивных фантазиях.

Неизвестно откуда возникшая, в голове тут же оформилась мысль – уйти незамеченной, а в переписке сослаться на то, что поездка сорвалась в последний момент, и пришлось сдать билет. А компьютер, как назло, поломался, лишая возможности сообщить об отмене заранее... Случилось то, что Ташка боялась сильнее всего – приступ малодушия застал ее в самый неподходящий момент, и как она ни пыталась найти себе оправдание в череде свалившихся на нее неудач, она понимала прекрасно, что никогда не простит своего отступления. Это означало конец отношений, конец всему, что подпитывало ее оптимизм на протяжении последних шести с лишним месяцев... и все же она не решалась преодолеть эти несколько метров, что отделяли ее от фонтана...

Прав, тысячу раз прав ее папа: «Четвертому – не бывать!» Даже пытаться не стоило!

С такого расстояния невозможно было рассмотреть лицо ожидавшего, который, к тому же, стоял вполоборота и совершенно не интересовался выходом из метро. Что было, по ее представлениям, вполне в его духе.

Решение пришло к ней совсем неожиданно – обернувшись, Ташка бесцеремонно ухватила за рукав собравшегося было удалиться спасителя, и, чувствуя внезапный прилив доверия к этому незнакомому, но симпатичному ей человеку, умоляюще зашептала:

– Я Вас очень прошу, если Вас не затруднит, пожалуйста, проводите меня до конца этой площади! Я еще не уверена, что могу нормально идти... К тому же я не местная и ничего тут не знаю (господи, что за чушь я несу!), а мне очень нужно добраться до какой-нибудь автобусной остановки...

То ли он счел ее просьбу забавной, то ли действительно проникся проблемой приезжих, травмированных сутолокой столицы – но, разрешив Ташке вцепиться в свой локоть, он вышел на площадь и медленно повел ее мимо фонтанов, скамеек, отдыхающих студентов и дожидавшихся своей пары влюбленных, сохраняя при этом ироничную полуулыбку и абсолютное молчание. За последнее Ташка была ему особенно благодарна.

Приблизившись ко второму фонтану, она чуть сбавила ход, мельком взглянула в лицо человека в пальто, и тут же крепко зажмурилась, словно боялась, что неуемное любопытство выдаст ее с головой. Но при этом успела заметить ответный взгляд, скользнувший по ним со скучающим безразличием – очередная прогуливающаяся парочка, ничего интересного. Она понимала, что должна была быть одна – ну, разве что с яблоком... Что должна была стоять у фонтана еще час назад... что ее дефиле под руку с посторонним мужчиной вообще не укладывается ни в какие разумные рамки... и неожиданно поймала себя на мысли, что не хочет знакомиться с «виртуальным знакомым», показавшимся вдруг совершенно чужим, и в ней, в Ташке, совсем не заинтересованном...

Эта мысль поразила ее своей очевидностью, и Ташка вдруг замерла столбиком напротив скамейки, спиной обернувшись к фонтану. Почувствовав перемену в ее настроении, провожатый остановился, вопросительно глядя на свою ненормальную спутницу.

– Вы думаете, я ненормальная? – прочла его мысли Наташа. – Вы правы – я действительно ненормальная... И мне вовсе не нужно идти на автобусную остановку...

Обернувшись, Ташка заметила, как человек у фонтана еще раз взглянул в ее сторону – теперь уже более заинтересованно, словно оценивая и проверяя догадку. И вдруг шагнул прямо к ним, явно на что-то решившись... Ташка побледнела, закусила губу, почувствовав, как горят ее уши и сердце колотится в ребра пинг-понговым мячиком... Вцепилась в рукав незнакомца и, вспомнив любимые строки из Гамлета, сделала отчаянную попытку повернуть зрачками в душу глаза...

– Извините, – раздалось над головой. Сквозь шум в ушах до сознания Ташки долетали слова, теряя смысл в заворотах извилин: – Не подскажете... который... час?...

– Нет. Вы ошиблись, – не к месту брякнула Ташка, чувствуя, что обязана что-то сказать.

Какая-то совершенно чужая Наталья Андреевна, наблюдая со стороны, спокойно отметила: «…и голос у него не такой... не говоря уже о глазах за очками, которые он все-таки снял перед тем, как начать разговор». Почему-то всегда он представлялся ей зеленоглазым – а подошедший мужчина глаза носил самые обыкновенные, карие, такие же, как у нее... И смотрел ими долго, даже слегка укоризненно – пока, наконец, в разговор не вступил ее провожатый. Ташка не понимала, о чем они говорят, не знала, как разобраться с такой ситуацией – больше всего ей хотелось сбежать или просто заплакать, – но обстоятельства не позволяли, увы, ни того, ни другого. Наконец, виртуальный знакомый откланялся и пошел, не оглядываясь, прочь от фонтана, основательно чем-то расстроенный.

– И я даже знаю, чем именно... – подумала вслед ему Ташка, расстроенная не меньше: встреча завершилась вничью, со счетом 0:0, вот только дружеской ее назвать было трудно... – Все – сказка закончилась, пора на вокзал...

– Мне показалось, ты чем-то напугана? Вы с ним знакомы? – поинтересовался заинтригованный Ташкиным поведением спутник. Ташка отрицательно замотала головой, изобразила кривую улыбку на грустной физиономии и честно ответила: – Боюсь, что теперь уже нет...

– Признаюсь, ты меня озадачила. Сначала летишь, как ошпаренная («как точно подмечено!», – подумала Ташка), сбиваешь людей, потом вдруг, ни с того ни с сего, замираешь посреди площади...

– Спасибо! Спасибо огромное! – спохватилась вдруг Ташка. – Вы сами не знаете, как меня выручили! И простите, пожалуйста, что я на Вас налетела – я просто спешила... к автобусу...

– К которому на самом деле тебе было не надо, – как бы между прочим уточнил незнакомец.

Ташка чувствовала, что он нравится ей все больше и больше. Осмелела, подняла глаза, встретившись с его, смеющимися и на удивленье – зелеными. «Может, предложить ему познакомиться – чтобы за день случилось хоть что-то приятное...» – подумала Ташка, лихорадочно преодолевая проклятую робость. Сунула руку в карман, нащупав забытое яблоко, перекатила в ладони – и на этот раз прикосновение неожиданно принесло ей спокойствие.

– Хотите яблоко? – Ташка достала его из кармана – пронзительно-красное, словно сгорающее от стыда за малодушье хозяйки.

– Яблоко, говоришь... Ну, что ж... здравствуй, Таша!

Тихий сдавленный писк был, пожалуй, единственным звуком, на который в эту минуту оказалась способна Наташка...

Почему-то пришла мысль, что сейчас он возьмет ее за ухо и строго развернет к себе попой. Предупреждая это, компенсаторная реакция организма заранее окрасила уши в малиновый цвет, впрочем, совершенно не видимый под волосами. Однако мужчина ограничился укоризненным взглядом, от которого легче не стало – вспыхнули щеки, в отличие от ушей, лишенные всякой защиты. Взяв яблоко, он приложил его к Ташкиной щечке и улыбнулся, от чего разница в их цвете совсем не уменьшилась. Опустив пароль в карман, забрал ее сумку.

– Спрашивать, как доехала, уже вроде бессмысленно, а об остальном мы и дома поговорим.

Пытаясь найти объяснение невидимой привязи, тянувшей ее за мужчиной, Ташка в конце концов остановилась на собственной сумке с деньгами и паспортом, которую нес незнакомец. Такая мысль показалась на удивление логичной и правильной – куда ж ей было деваться без паспорта? Однако спустя еще пару секунд она призналась себе, что соврала – возможность сбежать уже не рассматривалась в принципе, как не рассматривалась возможность лгать ему в переписке. Мысли переключились на «остальное» – сильно ли он на нее сердится, и что именно ожидает ее по приходу «домой». «Дома у Дома...», – вертелось на языке, не давая сосредоточиться на оправдательной речи. Вдобавок даже медленная ходьба отдавалась то резкой, то ноющей болью в ушибленном месте.

Господи! Знала же, что добром эта поездка не кончится! Раньше она была для него просто строчками на белом экране, невидимой собеседницей, ироничной и непременно находчивой... в чем-то даже забавной, но, безусловно, – умницей. А теперь... Да и тушь, пожалуй, размазалась от непрошеных слез, выкатившихся из глаз при падении... И в таком виде оказаться на первом свидании?!

«Виновник» ее треволнений остановился у ближайшей аптеки и терпеливо ждал, пока Ташка, опустив голову и морщась не столько от боли, сколько от желания вызвать жалость и этим хоть как-то смягчить предстоящую взбучку, добредет до двери. В том, что взбучки не избежать, Ташка не сомневалась – слишком хорошо успела изучить и характер, и реакцию на подобные вещи – хоть, разумеется, прежде ее провинности были гораздо невиннее... А как это «виннее»? Тьфу ты! Может, это только в ее представлении она была виновата? Может, он смотрит на все, что случилось, совсем по-другому, и, наоборот, от души забавляется? Рискнув проверить догадку, Ташка робко взглянула в лицо молчаливому спутнику и поспешно потупилась, наткнувшись на тот же укоризненный взгляд.

В аптеке, кивнув головой на витрину и доброжелательно улыбнувшись пышной седой продавщице, он спокойно сказал, как само собой разумеющееся:

– Тюбик троксевазина, пожалуйста.

Аптекарша желеобразно всколыхнула затянутыми в халат телесами и, пробуравив взглядом опять покрасневшую Ташку, отвернулась к бесчисленным ящичкам. Ташке вдруг показалось, что он здесь отнюдь не впервые – более того, что это его обычная практика и регулярный заказ – разве что спутницы разные. И в осуждающем взгляде аптекарши она читала тому подтверждение – хоть в глубине души и стыдилась собственных домыслов. Ни разу за всю переписку он не дал ей ни единого повода усомниться в порядочности – порой ей начинало казаться, что он вообще идеален... Вот только троксевазин, мгновенно проассоциировавшийся с рубцами на попе, о которых она столько читала на форумах, показался ей чересчур откровенной покупкой. По ее представлениям, ни у кого из окружающих не должно было остаться ни малейших сомнений о дальнейшем применении мази.

Переживания невольно воскресили в памяти Ташки ее первый поход за контрацептивами – по настоянию матери, решившей таким образом подстраховать Альку на время медового месяца. Тогда, оказавшись у окошка в окружении старушек и одного весьма презентабельного джентльмена, бедная Ташка в ответ на безразличное: «Вам?» чуть слышно пролепетала: «Аспирин и упаковку презервативов, пожалуйста», – и тут же покраснела до кончика носа, боязливо косясь на внезапно притихших старушек. Но аптекарше этого было, увы, недостаточно. «Аспирин и что? Громче, пожалуйста!» Она собралась, вдохнула побольше воздуха и выпалила на едином дыхании: «И баночку фармазолина!» Весь путь от аптеки до дома ее настойчиво преследовал насмешливый взгляд презентабельного джентльмена...

Опрятная однокомнатная хрущевка с неожиданно приятной обстановкой, неброскими обоями и новехонькой мебелью создавала ощущение уюта и слегка успокаивала. Все происходящее показалось ей вдруг нереальным, – или реальным, но происходящим не с ней. Снова появившаяся некая Наталья Андреевна была избавлена от куртки и от сапог и прошла в комнату, встретившую неожиданным теплом после январского холода. Освободившись от свитера, осталась рассеянно стоять у стены в джинсах и облегающей кофточке. Попа этой Натальи Андреевны болела тупой и почему-то чужой надоедливой болью, жалуясь на каждый пройденный метр. Мужчина, усевшийся на диване напротив, рассматривал эту незнакомку и, казалось, не замечал ее состояния...

– И что ты должна мне сказать?

Морок рассеялся. Неизвестная, с какой-то стати присвоившая себе ее имя-отчество, превратилась в маленькую испуганную Ташку – а что она должна ему сказать? И при всей стандартности и очевидности ситуации в голове зажглось упавшее с неба и повергшее ее в шок: «Здравствуй, Таша» – спокойное, насмешливо-доброе, и все еще безответное...

И прежде чем успела сообразить, что несет, Ташка выпалила:

– Здравствуй...те?

Мужчине едва хватило выдержки, чтобы не рассмеяться. Во всяком случае, Ташке хотелось надеяться, что искорка в зеленых глазах означала именно это.

– Ну... – замялась Ташка, уже понимая, что сказала не то, что от нее ожидали. – Там, на площади... я не ответила...

– Вообще-то я ожидал, что ты догадаешься попросить прощения за свое опоздание – я уже не говорю про весь твой последующий спектакль! – ожидаемая строгость вернулась на место. – Твое счастье, что мы все же столкнулись на выходе из метро.

«Счастье... – подумала Ташка. – А может, и не совсем – особенно учитывая текущее мое состояние. Нет, не так. Со-стояние – это когда стоишь вместе с кем-то... А раз он сидит, то у меня – просто стояние, или моностояние». Иногда, анализируя собственные мысли с позиции стороннего наблюдателя, она поражалась их безалаберности и неуместности в той или иной ситуации. Но даже такая оценка не могла помочь им стать более упорядоченными.

– Прости меня, пожалуйста, за мое опоздание! И за мою трусость там, на площади... Обещаю больше никогда тебя не пугаться и никуда не опаздывать... Но ты ведь сам меня не стал дожидаться!.. (ох, зря я это сказала!)...

– Ты опоздала на сорок минут – это перебор по любым меркам. А ждать мне было все равно где – из метро фонтан тоже виден, к твоему сведению.

– Ну, прости... – жалобно протянула она, пытаясь придать физиономии наиболее виноватое выражение. – Прости, я больше не буду!

И как назло, в таких ситуациях, чем сильнее она старалась, тем явственней заползала на губы предательская улыбка.

– Раздевайся.

Улыбка замерзла вместе с губами.

– К-как? – внезапно осипшим голосом спросила она, не решаясь поверить в услышанное.

– Сними джинсы и все, что под ними, спусти трусики и повернись ко мне попой.

«Поздравляю! В конце концов, этого ты и хотела! – мысленно съязвила она, ощущая, как волна ужаса прокатывается вдоль хребта, усиливая боль в напрягшихся ягодицах. – Это невозможно... При нем?!.. Господи, и зачем я только в это ввязалась?»

– Я жду. И буду ждать еще пару минут. Потом сниму сам – но сразу предупреждаю, тебе это совсем не понравится...

– А-а... чай? – вдруг нашлась Ташка, радуясь возможной отсрочке. – Ты же чай обещал!

– Быть не может! – передразнил он испуганную гостью, подражая ее интонации.

– Почему это чай быть не может? Очень даже может! Главное – в него верить! – тут же отпарировала дрожащая Ташка, все еще надеясь на перемену решения.

Не в силах больше сдерживать улыбку, он рассмеялся и, ухватив Ташку за пояс, потянул к себе. Ташка послушно шагнула, и, затаив дыхание, следила за ловкими пальцами, расстегнувшими пуговицу и спустившими вниз язычок протестующее вякнувшей молнии.

– Дальше сама. До колен. Ниже; если все еще больно нагнуться, я помогу, так и быть.

«Нет, я это не сделаю... не при нем... только не я...» – покраснев, Ташка вцепилась руками в пояс джинсов и отчаянно искала предлог отвертеться от грозящего разоблачения. – А… можно мне… в ванную? На минуточку?..

– Можно. Но джинсы оставишь тут. Если соберешься сбежать через окно, не забудь про холод на улице. И про всякие мелочи вроде четвертого этажа.

Через минуту джинсы – не без посторонней, разумеется, помощи, – сползли с бедер на щиколотки, причинив по дороге достаточно ощутимую боль, проехав по синяку. Но единственное, о чем думала Ташка в этот момент – как все-таки хорошо, что она еще в поезде надела тот самый комплект, о котором упоминала сестра. Правда, Алька упоминала только о лифчике – о том, что дело может дойти до оставшейся части комплекта, она даже заикнуться боялась.

Как ни странно, оказалось, что и Ташка была к этому практически не готова. Осторожно переступив через упавшие к ногам джинсы и все, что было под ними, она стремглав – насколько позволяла ушибленная попа, – кинулась в ванную и, только закрыв дверь на щеколду, перевела дух. Сердце выстукивало бодрый, забавный мотив, щеки горели, из зеркала напротив на нее смотрело взъерошенное и напуганное существо с потеками туши под глазом (стыд-то какой!..) и прокушенной в уголке нижней губой (а это-то когда я успела?). Открыла воду, успокаиваясь от мерного журчания, и, обхватив голову руками, попробовала присесть на краешек белой, безукоризненно вымытой ванной.

– Ох! – Попа неопровержимо доказала, что та некая Наталья Андреевна уже гарантированно не существует – во всяком случае решение о приседании мгновенно выветрилось из головы. Словно в ответ на ее непроизвольное ойканье снаружи послышалось:

– Долго там не задерживайся. Твоя сумка у двери. Голубое полотенце слева. Я жду тебя в комнате.

– Боюсь, ждать меня долго придется... – буркнула в ответ Ташка, полагаясь на шум воды, заглушающий звуки.

– Я все слышу! – донеслось из-за двери.

– Черт! – ругнулась она, но уже про себя. – Ой, больно! Черт, черт... ну почему я вечно во что-то влипаю? Больно-то как!

В ванной было привычно и безопасно – это свойство всех, даже чужих ванных неизменно вызывало ее удивление. «А еще здесь уютно и мило!» – отметила Ташка, стараясь не думать о запасе терпения у ожидавшего в комнате. Но, как бы ей ни хотелось поселиться в ванной вплоть до отъезда, выходить все же пришлось... Приведя себя снова в порядок, Ташка соорудила из полотенца роскошную набедренную повязку, и, набравшись смелости, покинула временное убежище.

Несколько минут она стояла перед мужчиной, тщательно уставившись в пол – благодарная за разрешение на первый раз быть к нему спиной. Кофта, полотенце и трусики дарили некоторое спокойствие – но, впрочем, недолго. Первой пала набедренная повязка – полюбовавшись дизайном, мужчина бросил полотенце на спинку дивана. Кофту ей разрешили оставить. Порефлексировав немного над последним оплотом морали, Ташка зажмурилась, храбро стянула трусики на середину бедра, – и тут же испуганно попыталась поддернуть обратно. Снова попробовав спустить их, она неожиданно поняла издержки положения спиной – даже если не считать боли от синяка при наклоне. Изо всех сил сжимая бедра и полыхая малиной, она кое-как вывернулась из белья. Ташку заметно трясло. Стараясь не напрягаться (во-первых, неоднократно читала, что так может быть только больнее – а во-вторых, от напряжения на попе образовывались противные ямочки), она ждала, что за этим последует, с удивлением отмечая все более нарастающее в ней возбуждение. За это непрошеное возбуждение ей было даже стыднее, чем за свой внешний вид, которым с истинно садистским удовольствием наслаждался мучитель. Наконец рука подошедшего к ней сзади мужчины легла на попу и подтолкнула к дивану.

Господи, как трудно, оказывается, сжимать ноги, пытаясь лечь на живот!

– Скажешь, когда будет больно.

– Ты меня... сильно отшлепаешь? – оторвав нос от расплывавшейся в глазах обивки и не узнавая свой голос, еле слышно шепнула Наташка.

– Еще и ремнем добавлю – чтоб не опаздывала и не носилась по лестницам!.. Но, увы, не сегодня... Учитывая твое состояние... Придется тебе в этот приезд ограничиться чаем...

Ташка не поверила ушам – он не станет ее пороть! Это известие разлилось бальзамом по нервам и, сконцентрировавшись в сознании, неожиданно отозвалось острой обидой. Как? Он не станет пороть?!.. После всех унижений, через которые пришлось ей пройти, после падения в метро и стриптиза, визита в аптеку, прически, пострадавшей руки и пятнах джема на джинсах? После ссоры с сестрой... После полугодовой переписки!.. Ташка закусила губу, удержав набежавшие слезы.

– Не волнуйся – я придумаю, как тебя наказать! – пообещал он, снова прочтя ее мысли. – А теперь потерпи.

Ташка отчаянно взвизгнула, почувствовав прикосновение. И только в следующий момент она поняла, что ее даже не шлепнули – легко, но довольно чувствительно мужчина прощупал копчик, определяя, нет ли припухлости, пробежал по краям синяка, и, выдавив мазь на ладонь, принялся втирать ее в пострадавшее место. Движения теплой руки в сочетании с прохладой, приглушающей боль, заставили ее раствориться в заботливой ласке. Спустя неизвестное ей самой время она подняла попу, непроизвольно подавшись за уходящей рукой. Нирвана немедленно оборвалась звонким шлепком, не хуже скоростного экспресса вернувшим Ташку на бренную землю.

– Думаешь, ты заслужила ласку и удовольствие за все, что натворила сегодня?

– А почему бы и нет? В конечном итоге, я – пострадавшая!

– Ну, знаешь! В конечном итоге, ты трусишка и неисправимая врушка!

– Я – врушка?! – Ташка возмутилась до глубины души и попробовала развернуться, забыв о своем голом виде.

– Еще одно слово – и я тебя выпорю, несмотря на синяк.

– Не смотря на синяк? Тогда тебе придется пороть меня, крепко зажмурившись! – тут же ответила Ташка и, совсем расхрабрившись, извернулась и показала язык.

Его веселая улыбка сопровождала попытку Ташкиного уха оторваться. Но оно выдержало. Выдержало и укладывание поперек коленей, выдержало и не то чтобы символическую, но весьма бережную шлепку. Выдержало и прогулку за обещанным ремнем к шкафу, и последующую режиссерскую постановку на четвереньки, когда Ташка умерла от стыда в первый раз.

Более того, это предательское ухо стало гарантом и второй Ташкиной смерти, когда свободная правая рука мужчины, отбросив ремень, находила места, о которых Наташка и не подозревала, и заставляла ее самым бесстыдным образом извиваться и выть от бессовестного наслаждения и не менее бессовестной беспомощности и нежелания воскресать. Впрочем, все эти бесчисленные бесы пришли Ташке в голову позже – когда они в пушкинском музее стояли перед картиной Пикассо. И, глядя на тоненькую девочку перед огромным сильным мужчиной, она вдруг благодарно и отчаянно разревелась, уткнувшись в его плечо…

– Как съездила? – Алька заглянула под вечер, когда Ташка уже провела сомнамбулой целый день.

– Ты не поверишь! Чудесный город, обалденная выставка, замечательный человек... а какой чай я пила! Хочешь, я расскажу тебе, что значит «флоггер»?

Собственное радостно-сумбурное щебетание отвлекло Ташку, и Алька, воспользовавшись удачным моментом, неожиданно опрокинула сестренку лицом вниз на диван и проворно задрала подол ее короткого халатика. Из-под белого шелка виднелся роскошный, темно-багровый синяк, раскинувшийся диковинным материком на обоих розовых полушариях. И не так уж много людей на месте старшей сестры смогли бы поверить в чистую правду о причине его образования в результате банального падения с лестницы.

– Та-а-ак... чай пила, говоришь... с замечательным человеком... – негромко и очень печально резюмировала Алина, глядя на сестру с плохо скрываемой смесью жалости и отвращения...

– Я же говорила, что ты не поверишь!.. – обреченно заметила Ташка.

Перевернувшись, опустила подол, проследила за укоризненным взглядом сестры, направленным на все еще перевязанный указательный палец, и, улыбнувшись чему-то своему, сокровенному, и, по мнению Альки, не менее извращенному, тихо спросила: – Аль, помнишь папино правило трех? Теперь я знаю одно замечательное к нему дополнение… Четвертому – бывать!