Толстая муха лениво билась в стекло, словно раздумывая, стоит ли рваться на улицу, в марево летнего зноя, или остаться в прохладном кондиционированном помещении, как поступило бы на ее месте всякое разумное существо.

Тошка тоже раздумывала: сонно, не торопясь, силясь отделить жужжание мухи от скрипа собственных мыслей.

– Плутень, – терпеливо повторил молодой человек в модном шелковом галстуке. Галстук, по причине жары, съехал набок, открывая любопытному взору расстегнутый воротничок.

– Что? – изумленно откликнулась Тошка.

– Не что, а кто! – пробурчал молодой человек. – Впрочем, свою версию можете уже не озвучивать. Плутень, он же плут, обманщик, ловкач. Повалуша?

– Подвал?

– Капитолина Аркадьевна, будьте любезны, откройте конспект!

– Давно бы так! – буркнула Тошка, щелкая крышкой лаптопа.

– Читайте.

– Повалуша – башнеобразный большой и высокий сруб под отдельной крышей в хоромах… В повалуше находилось помещение для пиров. Реже – опочивальня. …Представляете – не угадала!

– Представляю… – Молодой человек упрямо не хотел разделять восторженного изумления Тошки по поводу повалуши. – Онучи?

– Вну… не-е-т, не внуки! – озадачилась Тошка.

– И даже не валенки!

– Ох, Владимир Иваныч, где вы только такие запупыристые словечки выискиваете?

– Не поверите, Капитолина Аркадьевна, – в словаре живого великорусского языка моего знаменитого тезки! – с легким раздражением заметил молодой человек.

Тошка молодому человеку не нравилась. Или нравилась, но вовсе не как будущий социолог. Еще меньше нравилась ему причина, по которой они втроем, вместе с мухой, оказались заперты в жаркий июньский полдень в просторной аудитории исторического факультета.

– Уму непостижимо! Вы абсолютно, фантастически не подготовлены! Уверен, вы даже не открывали конспект! Отвечайте, да или нет? – Владимир Иванович в сердцах хлопнул ладонью о стол. Тошка и муха мгновенно притихли. В кабинете зависла напряженная пауза.

– И о чем вы задумались, позвольте узнать? – не выдержал Владимир Иванович.

– Об ответе! – честно призналась Тошка. – Как правильней: да, открывала, или – нет, открывала?

– Открывали! – пробурчал молодой человек. – Открывали! А надо было учить!!! Вот скажите, к примеру: что в русской печи называется подом?

– А этого нет в конспекте! – невесть чему разулыбалась довольная Тошка.

– В конспекте, может, и нет – а в печи есть обязательно! О чем это нам говорит?

– О том, что я все-таки читала конспект! – торжествующе закончила Тошка.

Владимир Иванович застонал и схватился за голову.

– Объясните мне, ради бога, как вы собираетесь общаться с местными жителями, не зная элементарных вещей? Как будете жить, не имея представления о предметах и их назначении? Вы уверены, что вам действительно хочется в русскую глубинку позапрошлого века?

– Конечно, уверена! – отчаянно закивала головой Капитошка. Владимир Иванович даже слегка испугался, как бы голова не оторвалась от худенькой шейки и не закатилась под стол.

– Но зачем оно вам? Что вы ищете эдакого?

– Раскрепощения! – быстро ответила Тошка.

– Годом не ошибитесь! – хмыкнул молодой человек.

– Буду грызть семечки на завалинках, носить длинные сарафаны и скрупулезно исследовать местный фольклор… – безмятежно продолжила Капитолина Аркадьевна, игнорируя ядовитый сарказм. – Владимир Иванович, у меня диплом на носу! Вот тут, видите? – вопреки ожиданиям, Тошка ткнула пальцем вовсе не в нос, а в строку на экране. – Влияние отмены крепостного права на культурные, бытовые и религиозно-этические аспекты в структуре самосознания русских крестьян! Ну, всего на недельку, делов-то!

– Четыре дня максимум! – отрезал молодой человек.

Было, было в этой конопатой девчушке нечто такое, что не позволяло сказать ей категоричное «нет»! Нечто напористое, целеустремленное, требующее уважения… Нечто, унаследованное от родного дяди-декана. И Владимир Иванович, доцент исторического факультета, человек подневольный, остро чувствовал это родство…

– Эй, Тошка-Антошка, пойдем копать картошку! – провыли под окном кабинета задорные голоса. И звонкий голос Светки-зазнайки, до обидного похожий на Тошкин, тотчас подхватил: «Тили-тили, трали-вали, это мы не проходили, это нам не задавали!» Капитолина Аркадьевна стыдливо потупилась, изучая царапинку на крышке лаптопа.

– Физикам и математикам межвременные экскурсии давно запретили! И только до социологов руки никак не дойдут! – раздраженно пожаловался Владимир Иванович. – Гуманисты, понимаешь! Вредители! Правда, относительно вас, Капитолина Аркадьевна, я абсолютно спокоен. На ход истории вы повлиять не сумеете – хотя бы потому, что до сих пор так и не удосужились ее изучить. Однако, моя задача – помешать вам вносить губительную турбулентность в плавное течение жизни аборигенов. К сожалению, я не в силах воспрепятствовать вашей поездке… Но я сам, лично, позабочусь о том, чтобы во время вашего сомнительного турне вы не вызвали никаких подозрений. Учтите, вы будете там совершенно одна, без гида, без ноутбука – и подсказывать вам будет некому!

– Неужто вы имплантируете мне чип с лингафоном? – просияла довольная Тошка. – Тот, дорогущий?

– По-вашему, я похож на свихнувшегося мецената? – саркастически воздел бровь Владимир Иванович.

– Скорее на лизантропа!

– На мизантропа, Капитолина Аркадьевна, на ми-зан-тро-па! – простонал, откидываясь на спинку стула, молодой человек. – Идите и постарайтесь не опоздать к отправлению!

Свежевылупившимся мотыльком Тошка вырвалась на свободу…

Что ни говори, иметь близких родственников в деканате чрезвычайно полезно. В противном случае не видать бы Тошке исторической экспедиции, как своих симпатичных ушей!

Быт русских крестьян манил Тошку с первого курса. И отнюдь не старинными сохранившимися в редких музеях предметами, не обрядами и ремеслами, а исконным, уходящим корнями в семнадцатый век, к светлой памяти монаха Сильвестра, патриархальным укладом, именуемым «Домострой». Как истинный социолог, она не могла пройти мимо такого явления.

О варварских обычаях предков ходили легенды. Было нечто безумное, нечто пугающее в той маниакальной дотошности, с которой Капитолина Аркадьевна исследовала эти обычаи, – в то время, как все прогрессивное человечество стремилось отмыть следы мрачного прошлого с тонких фибр искалеченной женской души.

Дома девчушка часами могла рассматривать прадедушкин офицерский ремень – и грезились Тошке при этом отнюдь не сражения. В детских альбомах среди прочих рисунков преобладали букеты из веток в вазах, напоминающих ведра. Со временем на Тошкином рабочем лаптопе образовалась папка с гастрономическим именем «pork», о содержимом которой Капитолина Аркадьевна предпочитала стыдливо отмалчиваться.

Всех этих странностей было достаточно, чтобы, даже не заглядывая на верхнюю полку домашней библиотеки, сделать вывод о тревожном психическом состоянии девушки…

А если не полениться сходить за стремянкой, подняться, задевая головой потолок, и все-таки заглянуть, и раскрыть наугад любую из книг в одинаковых газетных обложках… Вывод напрашивался только один – Капитолина Аркадьевна была ненормальной!

Ибо нормальная девушка вряд ли станет доказывать, что «патриархальные методы отнюдь не калечили психику, а наоборот, способствовали укреплению дисциплины и являлись важным стабилизатором в развитии ячейки дореволюционного общества, именуемого семьей!» И что она, Тошка Пономарева, вполне могла бы представить себя на месте такой воспитуемой, без малейшего вреда для психического, а тем паче – физического здоровья!

Впрочем, хороший психолог, уложив Капитолину Аркадьевну на мягкий диван и задав пару-тройку вопросов, мог усомниться в столь категоричном диагнозе. И продолжив опрос, с удивлением обнаружить, что Тошка безумно желала… заботы и ласки! Жажда ее была столь велика, что со временем выросла в совершенно невероятную страсть к подчинению и неразрывно связалась в Тошкином подсознании с господством сильного пола.

Что, по современным стандартам, уже не оставляло сомнений в ее ненормальности.

Почитая спор делом чести, Тошка решила во что бы ни стало доказать свою правоту. Выбрала подходящую тему диплома, добилась с помощью дяди-декана разрешения на хронотур, приучила себя вставать в семь утра и даже перестала брить ноги за месяц перед поездкой. Единственное, что чуть не испортило дело – собеседование у придирчивого «знатока русской словесности», доцента-историка В.И. Подгорецкого…

И дались ему эти онучи!

– Так ли уж я ненормальна? – думала Тошка, дожидаясь очереди у кабинета межвременных транспортаций.

Мимо Тошки по коридору важно прошествовал коллега-дипломник, облаченный в рваную тунику. Заглянул в кабинет, кивнул кому-то за дверью, посмотрел на табло. Присел на скамейку рядышком с Тошкой. Аккуратно расправил на коленях лохмотья, расчесал пятерней тонкие сальные волосы. Казалось, весь его нарочито-неряшливый вид вопиет к собеседнику – ну спроси же, спроси, куда я иду с этим светлым и скорбным лицом?

– В Рим? На второе распятие? – понимающе хмыкнула Тошка.

Коллега, явно польщенный, снисходительно улыбнулся:

– Ну, это уж, как повезет!

Безумная страсть Васьки Бороха к Древнему Риму набила оскомину всему институту. На памяти Тошки это было едва ли не пятое «второе распятие» за последний семестр. Заметная однобокость исследований молодого историка давно стала темой студенческих пересудов – что отнюдь не убавило энтузиазма и целеустремленности юноши.

Откуда следовал вывод, что Капитолина Аркадьевна была еще не так безнадежна.

– Рим! – пафосно продолжил Василий. – Колыбель христианства! Культурно-этический гегемон античного мира!

Тошка молча кивала, с интересом разглядывая родинку над губой собеседника. Выгодное расположение родинки создавало иллюзию, что слушатель смотрит прямо в рот говорящему, на лету ловя каждое слово, что, несомненно, не могло не порадовать юношу.

– А ты куда? – исключительно ради вежливости поинтересовался коллега.

– Липовка! – оторвалась от родинки Тошка. И смутившись отсутствием громких эпитетов, торопливо добавила: – Глубинка России в эпоху больших перемен. Затерявшаяся в истории веха на пути к становлению современного общества!

– Социолог? – брезгливо скривился Василий. – В первый раз поплывешь?

– Поплыву?!.

– Точно, в первый! – возгордился проницательный юноша. – Вон, и часы снять забыла! Ничего, не расстраивайся. Я в первый раз вообще чуть в очках не уплыл – спасибо, Подгорецкий заметил. Теперь линзы ношу. Неудобная штука – глаза натирает… К слову – ты уже прошла инструктаж по настройке телепортала?

– Кажется, нет, – задумалась Капитошка. – А что – его нужно как-то настраивать?

Васька укоризненно посмотрел на соседку. Эх, деревня без газа! Куда смотрит комиссия? Разве можно отправлять таких несознательных личностей в суровое прошлое!

– Ладно, слушай сюда. Что ты знаешь о теории замкнутых энергетических контуров? Слыхала когда-нибудь о явлении биомагнитной индукции? Та-а-ак… Ладно, забудь! Одним словом, для возвращения тебе нужно замкнуть свой биоэнергетический контур на объекте, который ты сама выберешь активатором перехода.

Ты хоть знаешь, что в прошлое нас отправляют с помощью хронокамер? Так вот, эти хреновины открывает портал в радиусе нескольких километров от выбранной точки. Черта с два угадаешь, куда попадешь, – потому и предпочитают на этом этапе использовать воду, для «мягкой посадки». С возвращением немного иначе. Открыть переход можно везде, где угодно. Только не факт, что он откроется именно там, где его будут ждать. Знаешь, сколько было накладок на этапе тестирования! И тогда решено было ставить контрольные точки в том месте, где должен произойти переход. Работает безотказно – главное не ошибиться при выборе активатора.

– А как можно в нем ошибиться?

– Штука в том, что активатор переносится вместе с туристом. Точнее – турист с активатором… Откуда, по-твоему, наши музейные экспонаты? Поэтому в качестве активатора строжайше запрещено выбирать одушевленный объект, исторически ценные вещи, мебель, элементы конструкции, крупные предметы и прочее… Предпочтительнее взять что-то мелкое, неприметное – чашку, вазу, столовую ложку. И ни в коем случае не перепутать!

– И как же их оставлять, эти точки?

– Легче легкого! Перенесешься, осмотришься, выберешь активатор, хорошенько разотрешь друг о друга ладошки. Большой и указательный пальцы левой руки соединишь с большим и указательным пальцами правой, образуя кольцо, а оставшиеся переплетешь друг с другом. Знаменитый китайский метод активации контура… Сосчитаешь до десяти и приложишь одновременно обе ладони к выбранному предмету. На предмете останется слепок твоего биополя. В назначенный час повторишь свои действия – и телепорт тут как тут. Да, чуть не забыл – предмет-активатор желательно выбрать в течение первых суток – иначе у них происходят временные накладки…

– А не проще замкнуть контур без активатора – сразу между ладошками?

– Учите матчасть! – презрительно фыркнул коллега. – Точный переход без активатора невозможен! В центре контура должна быть независимая контрольная точка.

– Значит, выбрать предмет, сомкнуть пальцы, сосчитать до десяти и прижаться ладошками? И вся хронофизика? – обрадовалась Капитошка.

– Ну, далеко не вся. Как я говорил, существует масса проблем с одушевленными активаторами, заменой физических тел, и прочие сложности… Только все это не для нашего брата. Ими пользуются профессиональные гиды, разведчики и спасатели. А нам, что попроще: перенесся, увидел, ушел.

– Послушай… – Тошка смутилась, не зная, как сформулировать щекотливый вопрос. – А на чем ты оставляешь контрольные точки? Ну, в смысле – что выбираешь объектом?

И снизив голос до шепота, испуганно охнула: – Гвозди распятия?!

Васька смутился, оглянулся на дверь кабинета, выразительно постучал указательным пальцем по лбу:

– С ума сошла? Какое распятие?! Монетки я выбираю: ассы, сестерции… Милостыню у лобного места прошу! Но трепаться об этом абсолютно не обязательно!

...В тонкой, до пят, рубашонке Тошка улеглась в хронокамеру. Мокрая ткань неприятно прилипла к спине, в изголовье еле слышно зажужжали электронные датчики. Миниатюрные электроды ущипнули виски.

– Пульс – 120 на 70 , вес – 50, биологический возраст…

– Тоша, давай повторим еще раз. – Владимир Иванович склонился над камерой. – Три обязательных правила…

– Пришла, посмотрела, ушла?

– Именно. Никаких сближений с аборигенами. Никаких «сувениров» из прошлого. Никаких попыток вмешаться в историю. И самое главное – сразу после прибытия выбери контрольную точку. В крайнем случае – на протяжении суток. Постарайся ее хорошенько запомнить. Не касайся предметов, которые сложно будет найти. Пусть это будет что-то обычное, легкое, не имеющее исторической ценности. Без крайней необходимости не активируй портал в присутствии посторонних. Никаких выпендрежей! Мы будем следить за тобой с помощью микрочипа, вживленного в мочку уха… Нет, не этого – правого. В критической ситуации (но только в критической!) чип отправит сигнал, и твое путешествие будет прервано в считанные секунды. Процедура болезненная, но отнюдь не смертельная…

– А почему – мочка уха? – прохныкала Тошка, потирая зудящую мочку. – Почему, скажем, не пятка?

– С пяткой были проблемы. Слыхала про Ахиллеса? – улыбнулся Владимир Иванович. – Не хочу тебя, Тоша, пугать, но потеря конечности с имплантированным в нее микрочипом не гарантирует возвращения, если чип не успел отработать. Поэтому чем ближе он к голове, тем надежнее.

Где-то под ложечкой Тошка почувствовала запоздалый холодок сожаления.

– Если все пройдет без эксцессов (а я очень на это надеюсь!), утром пятого дня мы настроим портал, и тебе будет достаточно приложить обе ладошки к предмету, чтобы тотчас вернуться домой. И не вздумай задерживаться! Энергии телепортала хватит только на сутки. Не успеешь – пеняй на себя. Будем вытаскивать за ухо! Все поняла?

Тошка молча кивнула.

– Что ж, семь футов тебе под… гм… одним словом, успешного раскрепощения! – хмыкнул Владимир Иванович, опуская над Тошкой прозрачный колпак хронокамеры.

– Закройте глаза. Выдох. Вдох. Задержите дыхание…

Физраствор хлынул под крышку, заливая уши и нос. Тошке нестерпимо захотелось чихать и немедленно отлучиться по-маленькому. Сердце запрыгало баскетбольным мячом под рукой Майкла Джордана – отбилось о легкие, ринулось вверх, через горло, и, достигнув критической точки, ухнуло в паутину пространства и времени. Стены просторного кабинета завертелись волчком, расплылись в движении и схлопнулись в пустоту…

Цепкие руки встряхнули Тошку за плечи.

– Оклемалась, сердешная? – прорвалось в уши старческим шепотом.

– Не утопла… живучая! – констатировал сочный, раскатистый бас, прогремевший над самой макушкой. В лицо Тошке пахнуло хмельным перегаром с острой примесью кислой капусты.

– Ой! Глазенками лупает! – удивленно протянул новый голос, визгливый, девчачий.

Лупающие глазенки с трудом приспособились к чадному свету керосиновой лампы.

– Ишь, топиться надумала! – укоризненно качая седой головой, пробурчала старушка.

– Не топилась она – оскользнулась да в падь угодила! Аккурат под Архиповой мельницей… Он ее и достал! – возразил перегар.

Предметы обрели очертания, проступили из темных, расплывчатых пятен. Замаячил приземистый стол, накрытый светлой холстиной, беленые стены, сколоченная из досок кровать. Медный, до блеска начищенный самовар раздувался от гордости, возвышаясь над горкой посуды. Массивный сундук с тонкой ковкой на крышке и небрежно наброшенный поверх сундука новомодный кафтан выдавали достаток хозяина.

Тошка приподнялась на локтях, с интересом осматриваясь….

– Живучая, говоришь? – прозвучал от дверей чуть простуженный голос.

– Архип, благодетель ты наш! – засуетилась старушка, торопливо набросив на Тошку латаное одеяло. – Спас невинную душу, храни тебя господи!

– Будет тебе, Аграфена! Видишь – гостья конфузится…

Скрипя половицами, «благодетель» приблизился к Тошке. Широкий, сутулый в плечах, Архип походил на героев любимых рассказов с верхней полки домашней библиотеки: эдакий медведеобразный угрюм, с мозолистыми ладонями и сермяжной правдой во взгляде. Не старый, не молодой – самого, что ни на есть, подходящего возраста. Борода аккуратная, не лопатой, как у зычного баса. Волос чистый – вьется, блестит, оттеняет широкие скулы. От внимательных глаз хороводами разбежались смешинки:

– Как звать-то тебя, горе горькое?

– Тоша… Капитолина! – одними губами промолвила оробевшая Тошка.

– Губы шлепают, а слов не слыхать! – возмутилась девчушка, ужом проскользнувшая Архипу под руку.

– Капитошка! – изо всех сил гаркнула Тошка, прямо в ухо девчушке. Зашлась сиплым кашлем, и еще раз повторила, для верности: – Тошка!

Из разверстого рта вылетало глухое хрипение. Тошка испуганно захлопнула рот, облизнула пересохшие губы.

– Молчит, как воды в рот набрала!

– Так она и набрала! – хохотнул пьяный бас. – Без мала реку выхлебала!

– Ну, хорош потешаться! Девка и верно – немая! – всплеснула руками старушка.

Тошка похолодела от ужаса. Схватилась за горло, силясь выдавить из себя хоть бы слово, – но выдавила лишь беспомощное, протяжное бульканье.

Голос наотрез отказался повиноваться хозяйке.

– Ну, спасибо, обезопасили! А я-то наивная, размечталась о лингафоне! – с грустью подумала Тошка.

– Небось, сиротинушка! – пожалела старушка.

– А может, она того – беглая? – шепотом предположила девчонка. – Косы срезаны…

– А язык-то, язык? Что, как нету его? Оттого и хрипит! – занервничала Аграфена, силясь ввинтить тощий палец в замок Тошкиных губ. Тошка едва удержалась, чтоб не тяпнуть старуху – просто щелкнула, как собака, зубами в миллиметре от желтого ногтя.

– Ой, кусается! – взвизгнула бабка, отшатнувшись от Тошки. – Пальца чуть не лишила!

Архип укоризненно покачал головой, чуть заметно улыбнулся в усы:

– Берегись, загрызет!

– Куда ж ее деть, на ночь глядя? – задумался бас. – Кабы старосте сдать…

– Нужна она старосте! В погреб ее, под замок – а заутро свести к волостному! Пусть друг дружку кусают! – разобиделась Аграфена.

– Тут останется! – оборвал разговоры хозяин. – Щей не жалко, и тебе, Аграфена, подмога... Ну, а будет кусаться – на цепь посажу, двор стеречь.

Удовлетворив любопытство, гости разошлись по домам. Архип наклонился над Тошкой, ласково провел жесткой лапищей по волосам.

– Ты по-нашему разумеешь?

Тошка молча кивнула.

– Хорошо, – улыбнулся Архип. – Стало быть, договоримся. А кусаться не надо! Аграфена баба хорошая, не смотри, что ворчунья. Битая она, Аграфена… Побила ее жизнь, пожевала да выплюнула. Оттого и обида в ней держится, и доверия нет к чужакам… Погоди, попривыкнешь, освоишься – глядишь, и притретесь друг к дружке. А ты, стало быть, не из наших краев?

Тошка неопределенно пожала плечами, уходя от прямого ответа.

– С рожденья немая?

«Ну, уж нет!» – закипела в душе Капитошка. Но, подумав, согласно кивнула – к чему ей расспросы?

– Голодна?

Тошка вновь затрясла головой – на сей раз, отказываясь.

– Ну, не хочешь – как хочешь, – смехнулся Архип. Порылся в сундуке, выудил чистую рубашонку – точную копию тошкиной. Кинул Тошке, отвернулся, соблюдая приличия, усмехаясь в усы.

Тошка заторопилась, занервничала, не попадая в рукав.

Переждав, пока гостья сладит с одеждой, Архип прикрутил керосинку, вновь склонился над Тошкой.

– Не трясись, не обижу! – шепнул Тошке в макушку, укрыв одеялком по самые плечи. – Спи, русалочка!

Тошка благодарно кивнула, и едва прикоснувшись к подушке, провалилась в мертвецкий сон. Вопреки всем законам психологической адаптации.

Утро прорезалось в уши истошными петушиными воплями. Вспорхнув на плетень, петух добросовестно рвал себе глотку и, за компанию – барабанные перепонки соседей.

– Вот я тебя! – собралась осадить крикуна Капитошка. Привстала, раззявила рот – и вспомнила об утраченном голосе. Осознав преимущество, зловредная птица взяла новую, зубодробильную ноту. Тошка застонала, зарылась в подушки, пытаясь заглушить петуха, призывая на пернатую голову десять казней египетских. Петух пел все тише, казни представлялись все явственней, пока не сложились в новый калейдоскоп безмятежного сна...

– Добаклушничалась! Ясный день на дворе! – вырвал Тошку из сладкого небытия строгий окрик. Тошка резво вскочила, протерла глаза и едва не столкнулась с Архипом.

Архип хмурился, норовя схватить Тошку за ухо.

– Эдак все бока пролежишь! И какой с тебя прок, с лежебоки? Ну-ка, брысь умываться!

Тщетно Тошка искала в избе Архипа санузел. Ничего, хоть отдаленно похожего на ванную комнату – только кадушка в сенях, да ведро с черпаком и студеной водой. Тошка осторожно погрузила в черпак указательный палец. Холод впился тысячью мелких иголочек. Капитолина поморщилась, зачерпнула воду ладошкой, крепко зажмурилась и плеснула иголки в лицо. На долю секунды перехватило дыхание, застучало в висках – и мгновенно отхлынуло, вместе с остатками сна. Так и не вспомнив, изобрели ли к этому времени зубной порошок, Тошка пробежалась глазами по полкам, вздохнула и вытерла зубы подушечкой пальца. Прополоскала рот, сплюнула в кадку, утерлась подолом и вприпрыжку направилась в горницу.

– Сядь, поешь, егоза! – усмехнулся Архип, кивнув на миску с вареной картошкой. Надломил хлеб, протянул на ладони. Тошкин желудок свела голодная судорога. Позабыв обо всем, избалованная дочь двадцать первого века жадно накинулась на ржаную горбушку и остывшую картошку в мундире....

– Аграфена за тобою присмотрит, – бросил у порога Архип. – Смотри, не балуй! И баклуши не бей, помоги по хозяйству. Вернусь – разберемся!

Хлопнула дверь, оставляя притихшую Тошку наедине с воплощенной мечтой...

Перво-наперво Тошка отправилась на поиски активатора. Присмотрелась к пузатому самовару, повертела в руках чайную чашку, раскопала за печкой старую кочергу. Долго рассматривала пуговицу на кафтане Архипа, раздумывая, стоит ли ее оторвать и не является ли она, не дай бог, предметом исторической ценности?

Возвратилась на кухню – и заметила лавку. Лавка как лавка, на грубо обтесанных ножках, с отполированной едва не до блеска поверхностью. С неожиданным, почти незаметным отпечатком зубов возле самого края…

«А только за ослушание и небрежение снять рубашку и вежливенько бити...» – беззвучно процитировала Капитолина Аркадьевна. Покосилась на образа, залилась стыдливым румянцем, медленно потянула на талию подол исподней рубахи. Опустилась коленом на лавку, хихикнула, встала на четвереньки, повертелась, пытаясь поймать отражение в медном боку самовара. Отогнала смешинку и неловко вытянулась на широкой доске...

– Ты чего тут удумала? – раздалось над головой. – Ах, бесстыдница! До субботы не терпится? Погоди, погоди – вот на эту самую лавку и ляжешь!

Тошка спрыгнула с лавки, запуталась в подоле рубахи, больно шлепнулась попой о пол. В дверях кухни стояла вредная бабка и с укоризной смотрела на Тошку.

– Сарафан тебе принесу – срам прикрыть! – сообщила ворчливо, развернулась и прошаркала в комнату.

– До субботы? Почему бы и нет! – улыбнулась озорной мысли Тошка. Потерла руку об руку, сплела пальцы на китайский манер, сосчитала до десяти – и, наплевав на запреты и правила, крепко прижала ладошки к поверхности лавки.

– На, примерь, непутевая!

Сарафан был Тошке к лицу. Завертевшись юлою по кухне, модница едва не опрокинула миски, горкой сложенные у печи. Аграфена беззлобно вытянула Тошку по спине полотенцем и вручила метлу, чтоб не даром по полу елозилась.

Работа по дому отобрала у Тоши все силы. Покончив с уборкой, девчушка присела на лавку, наблюдая, как прогибается тесто под рукой Аграфены.

– Вот ты мне скажи, – завела Аграфена, не ожидая ответа, – на что ты Архипу сдалась? Девка ты пришлая, не из наших краев. Волос стрижен, ручки холеные... Кто такая, откуда? Да еще безъязыкая!

Тошка обиженно высунула розовый язычок, опровергая наклеп Аграфены. Старушка, стоя к Тошке спиной, опровержение не обнаружила, продолжая ворчать над квашней:

– То ли дело Архип! Холостой мужик, видный. Девки все за ним сохнут. И какие девки – как яблочки! А Архипу до них дела нет… Как в селе объявился, да у Яшки Рябого выкупил мельницу, так на ней и пропал. Одинокий он, Архип, одичавший. А сердце в нем – доброе! Повезло тебе, девка, ох, так повезло! Другой, поди, давно б к старосте отволок. Или вот – к волостному. А он пожалел… Ну, что сидишь, ножки свесила? Сбегала бы, воды принесла. Вот послал бог помощницу!

Тошка нехотя покинула нагретое место, прошлепала в сени, ухватила пустые ведра и медленно потащилась к колодцу...

У колодца было безлюдно. Капитолина Аркадьевна внимательно осмотрела конструкцию, оперлась руками о сруб, заглянула в темное горло... Из колодца пахнуло легким предчувствием надвигающихся неприятностей... Будущий социолог внезапно ощутила безудержное желание плюнуть в эту черную бездну, и прислушавшись, уловить тихий плеск оскверненной воды. Однако, взяв себя в руки, устояла против соблазна и плевать в колодец не стала.

Потемневший колодезный ворот обвивала тяжелая цепь с живописным набрызгом ржавчины. К цепи за ручку крепилось ведро. Тошка столкнула ведро в жерло колодца, подкинула ручку ворота, позволяя ведру под собственным весом опуститься к воде. Затем, поднатужившись, завертела в обратную сторону. Ведро величественно вознеслось из глубин, поблескивая кристально-чистой водой. Тошка зарделась, устыдившись былого желания плюнуть в колодец. Отхлебнула студеной, фантастически вкусной воды, подтащила ногой одно из Архиповых ведер и попробовала перелить в него воду. Тугая струя ударила в край ведра, широко расплескалась, обдав холодом Тошкины ноги. Тошка выругалась, пнула ведро, промокнула подолом озябшие ступни и крепко задумалась...

Страсть к рационализаторству была второй тайной Тошкиной страстью. Не было дела, которое Пономарева не стремилась бы сделать по-своему, оптимизировав нудный процесс.

Решения созревали в Тошкиной голове быстрее, чем рис на полях вечноголодных китайцев. Хватило лишь двух-трех задумчивых взглядов на пустое ведро.

Тошка сорвала с талии пояс, затянула на ручке ведра хитрый узел, крепко-накрепко привязала ко второму, колодезному ведру, и для пущей уверенности поместила на дно валуны – вместо груза.

В детском восторге от собственной изобретательности, Тошка бережно опустила конструкцию в жерло колодца.

Одного не учла Капитошка – два полных ведра поднять куда тяжелее...

Поднять ведра получилось с третьей попытки. Кряхтя и кляня, на чем свет стоит, все новаторские изобретения, Тошка потянулась к воде, отпустила рычаг – и оба ведра с гулким стуком устремились обратно. С той лишь разницей, что на полпути цепь неожиданно лопнула, и колодец мгновенно проглотил и ведра, и пояс...

Тошка склонилась над срубом, мучительно размышляя, как ей теперь поступить – признаться в пропаже или утопиться в колодце, спровоцировав «болезненное, но отнюдь не смертельное» прерывание тура? Победило упрямство – Тошка решила остаться и продолжить знакомство с бытом русских крестьян. Но и возвращаться с пустыми руками не очень хотелось...

Осмотревшись, Капитошка увидела реку. Вода безмятежно плескалась о берег в сотне шагов от колодца, и на первый взгляд, выглядела на удивление чистой. Подхватив уцелевшую тару, девчушка со всех ног припустила к реке.

К середине дня распогодилось. Солнце ласкало зеленые кудри деревьев, манило за реку, в сочный звенящий лес... Тоша подоткнула подол сарафана, подбежала к мосту, осторожно ступила босиком на прогретые доски.

– Стой, егоза! – закричали ей в спину. По детской привычке, а возможно, в угоду девичьему упрямству, Тошка только прибавила шагу. Да и голос был не Архипа, – в спину Тошке ударил вчерашний капустно-водочный бас.

В несколько прыжков Тошка оказалась на середине моста. Свесилась за перила, разглядывая пряди воды на камнях… и вместе с ведром и гнилыми перилами, не успев испугаться, рухнула в реку.

Река была мелкая, едва достающая до колен. Однако течение в ней было быстрым, камни скользкими, а равновесие в студеной воде Тошка держать не умела. Извалявшись на мокрых камнях, еле выкарабкалась на берег, выжала подол сарафана, зачерпнула воды и, скособочившись, поспешила домой.

– Вот бешава! – сплюнул вслед обладатель капустного баса. – Архипу скажу, пусть перила справляет...

– За смертью тебя посылать! – буркнула Аграфена. Обернулась на Тошку, выпустила миску из рук: – Ох ты, господи! Никак, в колодце топилась?!

– Вот еще! И не думала! – молча фыркнула Тошка, всем своим видом отрицая подобную глупость.

– Воды принесла? – старушка подслеповато сощурилась на ведро. – Батюшки святы, а второе-то где? Никак, утопила?! Прав был Федот – к старосте тебя надо! От тебя ведь убытки одни! Вот вернется Архип – все ему расскажу. Уж он всыпет, так всыпет – как сидеть позабудешь! Будешь знать, как хозяйские ведра топить!

От горячих слов Аграфены по телу пробежали мурашки. Не понимая, что с ней происходит, Тошка утопила в ладонях полыхнувшие щеки, сбежала в светелку, забилась в угол и стала гнать от себя непристойные мысли – Архип с тонкой розгой в руке, кадка мокнущих прутьев и она, Капитошка, навытяжку, с голой попой на лавке...

Деструктивное поведение Тошки было изложено мельнику во всех вопиющих подробностях – сперва Аграфеной, а после разгневанными односельчанами, опознавшими пояс. Архип слушал молча, устало облокотившись о стол. Дослушал, проводил посетителей, зашел в светелку к перепуганной Тошке, посмотрел тяжело («По субботам, только ведь по субботам?» – заметался в глазах беспокойный вопрос). Подошел, крепко взял перепуганную «сиротку» за локоть, молча выволок в горницу, усадил за стол, достал лист бумаги, остывший уголек из печи. Задумчиво потеребил русый ус.

– Грамоте обучалась?

– Еще бы! – хвастливо подумала Тошка, закивав головой.

– Пиши, как зовут, – мельник завозил угольком по бумаге, старательно выводя свое имя: АРХИП.

Тошка взяла уголек, долго приспосабливала к нему непослушные пальцы, зажала в щепоть и, стараясь не торопиться, прикусив от усердья губу, вывела рядом: «Тоша». Улыбнулась, и добавила плюсик между двумя именами.

– Значит, Тоша... – пробуя слово на вкус, усмехнулся Архип. – Стало быть, Капитолина? Имя-то барское… Ну, а крестик зачем?

– Просто так! – повела плечом Капитоша. Мол, уголек соскользнул.

– При крещении дали? – догадался Архип.

Тошка вздохнула, любуясь складкой на Архиповом лбу.

– Нашкодила ты, Капитоша, хоть сейчас на лавке раскладывай... – усугубил складку Архип. – Это ж надо – такое удумать! Ведра в колодце топить! Вредитель ты, Тошка, вредитель и есть!

Тошка мгновенно зарделась, скорчила виноватую мину, жалобно шмыгнула раскрасневшимся носиком.

– Ладно, ладно, прощу! Не утопла – и славно! Завтра к Фроське пойдешь. Мастерица она на все руки. Все село обшивает! Научишься прясть, холсты ткать – все какая-то польза. А нынче мы с тобой, Тошка, мост чинить станем...

Мост под рукою Архипа чинился добротно и споро. Капитошка лишь молча дивилась, откуда в таком, молодом еще человеке, собралось столько знаний и опыта? Да и руки проворные, ловкие – все в них ладится, за что ни возьмись...

Воротились под вечер. Поужинали все той же картошкой, при тусклом свете свечи – керосин бережливый хозяин жег только по праздникам. Отчего Тошка тотчас сделала вывод, что ее появление в доме Архипа для него тоже праздник – иначе с чего было жечь керосинку?

Засыпая, прислушиваясь к мерному храпу Архипа, Тошка представила себе домострой. Архип во главе за столом, с большой деревянной ложкой, с улыбкой в густой бороде. По обеим сторонам – дети, мал-мала-меньше, некоторые с шишкой на лбу – а нечего поперек батьки в щи лезть! И она, Капитошка, по правую руку – то ли жена, то ли старшая дочь. Сидят, стало быть, ужинают... Или лучше – обедают, субботним днем, после баньки... И нет-нет, да поглянут отличившиеся за неделю на кадушку с мочеными прутьями – а кадушка, как почетный гость, в центре комнаты...

Заерзала Тошка под латаным одеялом, загребла его под себя, крепко сжала ногами... Да так и уснула, задумавшись над причинами отрицательной коннотации выражения «домостроевские порядки»...

На следующий день Фроська по просьбе Архипа забежала за Капитошкой сама.

Повела за собой, по дороге рассказывая последние сплетни, отгоняя хворостиной гусей.

Завидев Фроську с «русалкой», босоногая ребятня побросала забавы, с визгом устремилась за Тошкой, мешая пройти, норовя прикоснуться перепачканными ладошками. Скромную Фроську весьма удручало такое внимание.

А Тошку удручал сарафан.

Неудобный, путающийся в ногах, сарафан, надетый на голое тело! Точней, на рубашку, которая, в свою очередь, надевалась на тело. Нижнее белье у крестьянок отсутствовало – за ненадобностью. Тошка страдала, пытаясь изобрести компромисс: обвязывала бедра льняным полотенцем, подтыкала рубашку – не помогало. Бедной скромнице не хватало любых, пусть даже символических трусиков – лишь бы не терять того ощущенья защиты, которое дарит женщине любой лоскуток между ног.

– Сотку себе трусики! – решила Капитолина Аркадьевна по пути к рукодельнице-Фроське. – Вот Архип удивится!

Фроськин домик не шел ни в какое сравнение с хоромами мельника. Однако, уступая в размерах, легко компенсировал домашним уютом. Всюду, куда ни кинь взгляд, узнавались заботливые руки хозяйки. Стены комнаты украсили кружевные салфетки, кровати накрыли узорные покрывала, а подушки, расшитые рукой мастерицы, могли сделать честь и купеческим, и княжьим хоромам.

В углу у окна громоздились ткацкие кросны. Стояки с перекладинами напомнили Тошке виселицу, а протянутые с навоя на пришвицу светлые нити обеспечили сходство с диковинным инструментом, чем-то средним между роялем и арфой.

Спровадив на улицу копошащихся на полу карапузов, Фроська поманила Тошку к станку. Усадила, поставила на подножку Тошкину ногу.

– Гляди, это пришвица, – терпеливо, как маленькой, пояснила хозяйка. – Основу крепить да новину мотать. А второй конец – на навой. А вот туточки – притужальник. Это шпуля с утком…

– А я знаю принцип действия карбюратора! И формулу дикетопиперозина!.. – мстительно подумала Тошка, совершенно запутавшись в терминах. Но вслух, разумеется, ничего не сказала...

Вопреки опасениям, Тошка быстро разобралась в конструкции и вскоре смело путала нити, радуясь возможности обучиться древнему ремеслу. Да и Фроська хвалила – станок не сломала, нить не порвала, а все, что успела напутать, за час-другой расплетется...

И если бы не Аграфеновы щи, соскочившие за обедом у Тошки с ухвата да плеснувшие на колено Архипу, можно было б сказать, что день удался...

– Ох, Архипушка, поучил бы ты ее уму-разуму! Не век за ней ходить будешь! – копошась у печи, науськивала Аграфена.

Архип угрюмо прикладывал к ошпаренному колену картофелину.

– Что ж я, изверг какой? Сиротку немую пороть!

– То-то и оно, что сиротку! Ты ее пригрел-приютил – тебе ее и учить!

– Запугаю девчонку...

– А ты легонечко так, для острастки. Глядишь, чему и научится, и работа по дому заспорится... С ней ведь мученье одно!

– А и верно...

– Что верно, Архипушка?

– Верно, Аграфена, про вас говорят – где бес не сможет, туда бабу пошлет! – отшутился Архип.

Положение становилось критическим. Шутки шутками, но возможность оказаться на лавке до наступленья субботы Капитошку не радовала. Бедняжке срочно потребовалось доброе дело – задобрить Архипа и выслужиться перед вредной старухой.

Дело вскоре нашлось: во дворе на ветру полоскалось белье, жеваное после тщательной стирки. Решив в самом буквальном смысле, загладить вину, Тошка терпеливо дождалась, пока с кухни уйдут Архип с Аграфеной, втащила корзину белья, разыскала утюг – чугунный, с разверстой зазубренной пастью. Мучительно вспомнила, что для разогрева в утюг надлежит поместить угольки.

Выгребла тлеющие угли из зольника, и, зачерпывая ложкой, по одному, наполнила нутро утюга. Закрыла защелку, разложила на лавке рубаху. Опустила утюг, протянула по ткани, оставляя под пальцами пятна угольной пыли. Кроме пятен, видимых изменений на рубахе не обнаружилось. Тошка озадаченно повертела утюг, послюнявила палец, приложила к подошве. Угли слабо тлели внутри утюга, практически не нагревая поверхность.

Догадка, как молния, блеснула у Тошки в мозгу. Углям необходим кислород! Вспомнив, как это делалось в одном историческом фильме, Тошка торжествующе улыбнулась, поудобней перехватила утюг и что есть сил, принялась им размахивать.

Не успела Капитошка размахнуться, как следует, как тяжелый утюг выкрутил пальцы, вылетел из руки, разбил вдребезги горку посуды и упал, рассыпая горячие угли… Тихо охнув, ухватив первую попавшую под руки тряпку, Тошка принялась собирать угольки, торопясь скрыть следы преступления. Угольки обжигали сквозь тряпку, оставляя на ткани прогоревшие пятна.

Не успела Тошка убрать и половины того беспорядка, что натворил непутевый утюг, как на шум заявились Архип с Аграфеной. Тошка застыла, растерянно комкая почерневшую тряпку. Виновник переполоха лежал на полу, посреди черепков, ухмыляясь зазубренной пастью.

– Ох, каналья, что натворила! Управы на тебя нет! Всю посуду перевела, окаянная! А портки-то, портки! – Аргафена вырвала тряпку из рук Капитошки, причитая, развернула прожженные угольками портки, демонстрируя мельнику.

– Руки бы тебе повыдергивать! Ну, погоди у меня! Сейчас я тебе… гостинцев… – Аграфена рассерженной фурией вынеслась мимо Тошки во двор. – Погоди, я сейчас ворочусь!

Тошка несмело подняла на Архипа глаза. Мельник пристально рассматривал Тошку, будто решая, повыдергивать Тошкины руки сразу, или по очереди? Решил, видимо, сразу – ухватил за запястья, дернул к свету ладошками.

– Не сожгла?

Тошка виновато мотнула опущенной головой. Вот так сделала доброе дело!

Архип выпустил руки, больно выкрутил Тошкино ухо:

– Не умеешь – не хватайся без спросу!

Тошка потянулась за ухом, не желая терять важный сенсорный орган, а заодно – имплантированный в него микрочип.

В кухню воротилась старуха. В одной руке Аграфена сжимала портки, все еще не поверив в утрату, в другой – стебли жгучей крапивы, обернув у корней лопухом.

Вырвав ухо, Тошка мгновенно ретировалась Архипу за спину.

– Вот я тебя, окаянную! Получи, получи! – кинулась Аграфена на Тошку, норовя вытянуть по ногам крапивным букетом. Тошка вцепилась в рубаху Архипа, завертелась, уклоняясь от жгучих ударов.

Подустав от укусов крапивы, одному ему и доставшихся, Архип изловчился, вырвал стебли из рук Аграфены:

– Будет тебе, поостынь! Сам, поди, разберусь! Ну-ка, Тошка…

– С кем разбираться-то будешь?– фыркнула Аграфена. – Сироты твоей – след простыл!

Нашлась сирота только к ночи – когда страсти слегка поутихли… Прокралась, баюкая вспухшее ухо, выбирая из шевелюры солому, наскоро перекусила остывшей картошкой и юркнула под одеяло.

И почему она прежде считала, что сеновал – не самое уютное место?

На следующее утро Тошка вновь отличилась поздним вставанием, в наказание оставшись без завтрака. Правда, сухая горбушка ей все-таки перепала.

С утра «сиротинку» озадачили уборкой в хлеву, выдав Тошке по этому случаю лапти, лопату и грабли. Архип с Аграфеной к вопросу трудовой дисциплины подходили всерьез, не делая скидок на недуг подопечной. Да и что за недуг – немота? Руки-ноги на месте, так чем не работница?

Уборка Тошке пришлась не по вкусу. Сцепив зубы, «работница» нагребла у порога ароматную кучу, отогнала кинувшихся на угощение кур, метя лопатой в крикливого петуха, промахнулась, заслышав под руку конское ржание, и мгновенно забыв обо всем, поспешила на звук.

На цыпочках приблизилась к стойлу, замерла, в детском восторге уставившись на молодую лошадку. Лошадь доверчиво потянулась к Тошке губами, щекотно фыркнула в протянутую ладонь. Тошка задумчиво стащила с гвоздя конскую упряжь, примерилась уздечкой к голове лошаденки, перекинула повод, поискала глазами седло...

На занятиях по конному спорту Тоша твердо усвоила одно полезное правило – для езды верхом главное не седло, главное – наличие лошади! Руководствуясь сей бесхитростной истиной, Тошка вывела лошадь из стойла, и, озираясь, потащила во двор.

Архип уехал на мельницу, Аргафена копошилась в саду – тощий зад, обтянутый сарафаном, то выныривал, то скрывался в зарослях бурьяна.

Тошка подвела лошадь к завалинке, ухватилась за гриву, легко вскинула ногу на широкую спину. Подол сарафана задрался выше пупка – благо, никто в тот момент не торчал у плетня, наблюдая за смелой наездницей. Подпрыгнув, Тошка угнездилась на теплой шерстистой спине. Лошадка дрогнула холкой, повернулась, норовя укусить – Тошка уперлась рукой в лошадиную морду, одновременно отодвигая колено. Лошадка еще покобенилась, прошла двор каракатицей, задом вперед, уткнулась в плетень, коротко взбрыкнула и без предупрежденья сорвалась в галоп. Тошка облапила лошадиную шею, захлебнувшись беззвучным, восторженным криком – не разбирая дороги, они промчались по грядкам, обдав рыхлой землей остолбеневшую Аграфену, вылетели со двора и что есть духу, припустили в сторону мельницы.

Лошадка была молодой, норовистой – но дорогу к хозяину знала. Прискакала на мельницу, возмущенно заржала, вздыбилась, разозленная цепкостью седока – и замерла от сурового окрика:

– Тпр-ру, стоять!

Тошка, ни жива ни мертва, вжалась в лошадиную гриву. Нет, не прошли даром занятия на ипподроме – не то лежать бы ей сейчас на дороге, со свернутой шеей!

– Ласточка, умница! – огладил скотину Архип, не спеша расправляться с наездницей. Подвел к коновязи, привязал Ласточку – и резко, без предисловий, сдернул Тошку за шиворот.

– Ой, мама! – громко пискнула бы Капитолина, если б только смогла.

– Назад пешим ходом воротишься! – хмуро бросил Архип, встряхивая ее, как кутенка. – Дома поговорим.

Всю дорогу от мельницы Тошка горько жалела об утраченном шансе. Впечатления от бешеной скачки затмили самый бурный оргазм! Вдобавок, в ее распоряжении было целое поле – в пять, а то и в десять оргазмов! А она так беспечно позволила упрямой скотине завернуть к Архиповой мельнице!

У калитки Тошку поджидала ватага сопливых ребят, соседка Авдотья и взбешенная, простоволосая Аграфена, с метлою наперевес. Седой волос тонкими прядями выбился из косы, придав Аграфене еще большее сходство с излюбленным персонажем русских народных сказок.

– Вот шалава! Лошадь свела! Держите ее, люди добрые! Хватайте, да в погреб тащите – пусть Архип разбирается! – завопила карга при виде расстроенной Тошки.

– Погреб – не повалуша! – остолбенело подумала Тошка. – Погреб – подвал!

В подвал Тошке совсем не хотелось. Развернувшись в десяти шагах от встречающих, Тошка, что было духу, рванула к реке. Ребятня с улюлюканьем припустила вдогонку. Подстрекательница-Аграфена зашлась в спину пронзительным воплем:

– Держи окаянную!

Прытче всех кинулся выполнять поручение рябой долговязый подросток – Авдотьин сынок. В два прыжка оказался на мостике, по которому шелестела лаптями перепуганная Капитолина, чуть замешкался, дав фору девчушке, и настиг ее в редком подлеске, на том берегу. Ухватил за рукав, столкнул в мелкий овражек, прыгнул следом и крепко, всем телом, притиснул беглянку к земле...

«Все, пропала...» – подумала Тошка.

– Т-ссс! – свистя сквозь щербинку в зубах, улыбнулся парнишка. – Хоронись!

По верху овражка голосистой толпой пронеслись босоногие «ловчие».

Тошка удивленно взглянула на рябого преследователя.

– Не серчай!.. – засмущался парнишка. – Я ж того... не со зла! Самому от Архипа влетало... Но лучше уж дядька Архип, чем мать с Аграфеной. Ну, чистые ведьмы! Всю плешь до мозгов проедят!

Тошка наградила спасителя сочувственным взглядом, поднялась с земли, отряхнув сарафан. Встала на цыпочки, с любопытством выглядывая проеденную Аграфеною плешь.

– Меня Степкой зовут, – улыбнулся рябой паренек. – А тебя, значит, Тошка?

«Она самая», – закивала в ответ Капитошка.

– А кобылка-то – к мельнице понесла?

«К мельнице...» – беззвучно согласилась беглянка.

– Оно и понятно. Норовистая, бестия! Сам весною ее у Архипа увел – покататься. Чуть мы со двора – она как припустит, и прямо на мельницу! А там дядька Архип – стащил меня с Ласточки и ну вожжой угощать! Уж так покатался – неделю на пузе лежал! И тебе перепало?

Тошка отрицательно затрясла головой.

– Перепадет! – обнадежил парнишка. – Ты вот что – домой не спеши! Архип с мельницы затемно будет – чего зря в доме сидеть? Я полянку тебе покажу – земляники там сила! Айда лопать?

«Айда!» – благодарно подумала Тошка.

Земляника была хороша. Степка рвал ее с ножками, собирал в ароматный букет и преподносил Капитошке, а Тошка с удовольствием отправляла угощение в рот, одаряя кормильца благодарной улыбкой. Тошке было безмятежно и сладко, как в детстве, на даче.

Через час земляника наскучила. Степка поманил спутницу к тихому плесу, стянул через голову взмокшую потом рубаху, скинул портки, и, подмигнув Капитошке, ласточкой кинулся в реку. Солнце жарило плечи, подталкивая тело к воде. Чуть помедлив, Тошка сбросила сарафан и, путаясь в подоле рубахи, осторожно полезла следом...

А потом они долго лежали на берегу, наблюдая, как стада облаков пасутся в лазури бездонного неба.

– Архип – он ведь кто? – философствовал Авдотьин сынок. – Он мужик! А мужик – он какой? Мужик злой и голодный. Голодному мужику упаси боже попасть под горячую руку! А как поест, да проспится – тут из нашего брата хоть веревки плети... Вот солнце уйдет, Архип воротится с мельницы, щи похлебает – тут тебе, стало быть, и пора...

То ли накатило на Тошку временное помрачение, то ли солнце ушло на английский манер, не прощаясь – только домой голубки воротились едва ли не за полночь.

Небывалым успехом у Степки Тошка, вне всяких сомнений, была обязана своеобразной заботе доцента В.И.Подгорецкого. Никогда прежде не встречал босоногий парнишка столь внимательную собеседницу: за всю их прогулку Тошка не проронила ни слова, ни разу не перебив говорливого спутника!

Ошибся ее кавалер только в одном – ужин отнюдь не добавил Архипу обещанного благодушия...

– Говорила я – сечь ее надо! – с утра завела Аграфена. – Стыд-то какой! За полночь домой воротилась! И где это видано – блудница бесстыжая, парню на шею повесилась! Даром что безъязыкая!

– Хорошо, будь по-твоему – согласился Архип. – Нынче в лес поведу, прутья резать...

Лес Тошка любила – и несмолкаемый щебет ликующих птиц, и пьянящие ароматы, и то дивное, ни с чем не сравнимое ощущение безмятежной свободы, когда, разбросав руки в стороны, можно лететь по тропинке, задевая ладошки деревьев!..

Что, собственно, Тошка и сделала – раскинула руки и полетела вперед, не жалеючи новых лаптей…

Тропка быстро вывела Тошку к полянке. Высоко над зеленым ковром закачались пушистые эскимо камышей.

– Хочу такие! – подумала Тошка. – Соберу икебану, светелку украшу!

Оглянулась на спешащего по тропинке Архипа, прикинула на глазок расстояние, и устремилась к ближайшему камышовому кустику.

Мокрая кочка предательски ушла из-под ног. Тошка взвизгнула, по колено погружаясь в болото, взмахнула руками... Подоспевший Архип едва успел ухватить за рубаху, рванул на себя, опрокидывая Тошку на спину. Болото обиженно всхлипнуло, выплюнув Тошкину ногу. Босую, без лаптя...

– Лапоть... утоп... – прохрипела-пробулькала Тошка.

– Не ходилось ей по тропинке! – неожиданно взорвался Архип. – К болотнику захотела!

Развернул Тошку лицом от болота, размахнулся и от души припечатал тяжелую пятерню чуть пониже спины. Тошка охнула, ухватилась руками за обожженное место, и смешно ковыляя, припустила вперед.

– Не девка, чума! – ворчал в спину Архип. – Погоди, погоди до субботы! Наплету тебе лапотков! Будешь знать, как вперед убегать! Ох, права была Аграфена – будет с тобой церемониться!

Будь на месте Капитолины та же Светка-зазнайка – цель прогулки по лесу осталась бы для зазнайки загадкой. Всего-то принесли в дом два крепких пучка хворостин, срезанных, если верить ворчанью Архипа, Капитошке на новые лапти… И хоть о процедуре лаптеплетения Капитолина имела понятие весьма отдаленное, в ней давно поселилась уверенность, что плетут их не из красноталовых прутьев...

В субботу Тоша проснулась с нехорошим предчувствием. Всю ночь ей снились экзамены в родном институте. Экзамены принимали гладковыбритый, одетый в классическую тройку, Архип и помолодевшая Аграфена. На Аграфене было черное платье в обтяжку, провисшее между лопаток. Вместо билетов на столе обнаружились прутья, разложенные в рядок.

– Ваш вопрос номер пять, – огласили экзаменаторы. – Возьмите пятую розгу.

– Но тут нет никакого вопроса! – спорила Тошка, вертя в руках гладкую веточку. – Я не в состоянии его прочитать!

– Это все потому, Капитолина Аркадьевна, что читать его нужно не в стоянии, а в лежании! – голосом доцента исторического факультета назидательно молвил Архип.

– И не просто так, а задумчиво! – поддержала его Аграфена.

– А задумчиво – это как? – удивилась студентка.

– А это, когда ум через зад поступает! – улыбнулся Архип. – Оттого и зовется – зад-умчивость!

На сей раз Капитолина Аркадьевна была почти благодарна настырному петуху. Ну приснится ж такое!

Путешествие подходило к концу – тем не менее, Тошка с утра избегала помеченной лавки, опасаясь случайно уйти раньше времени. Мимоходом отметила мокрые прутья в кадушке, украдкой стащила один и легонько стегнула себя по ноге, подвернув сарафан. Розга больно ужалила, не оставив следа. Тоша удовлетворенно хихикнула, кинула прутик на место и поспешила во двор.

Во дворе Архип вел беседу с соседкой Авдотьей. Авдотья через слово совала Архипу завязанный узелок. Архип узелок отвергал и что-то неторопливо втолковывал, в своей обычной, угрюмой манере. За спиной у Авдотьи толкались плечами и усмехались в едва пробивающиеся над губою усы два деревенских оболтуса – Тошкин давешний кавалер и его брат-погодка, лет пятнадцати от роду. Третий, помладше, боязливо топтался за спинами расшалившихся братьев.

– Эй! – подергали Тошку за подол сарафана.

Тошка опустила глаза, с удивлением обнаружив знакомую остроносую девочку – ту самую непоседу, что так бойко вертелась в день ее появления в Архиповой горнице.

– А ты все у Архипа живешь?

Тошка молча кивнула.

– Нынче Сеньку сечь будут! – по секрету призналась девчушка, кивнув в сторону младшего брата. – Сенька в скатерти во-о-от такую дырищу прожег! Только мне его страсть как жалко! Ты Архипу скажи, чтоб он Сеньку не сек! Архип больно сечет, Сеньке братья рассказывали! Попа вся, как есть, в клочья! Ты скажи, хорошо?

Тоша снова кивнула, и девчушка, позабыв о ее немоте, довольная, унеслась со двора.

Авдотья, всунув-таки узелок, поспешила за дочкой, оставив на попеченье Архипа сыновей-лоботрясов. Судя по выражению лиц, старшие самыми мрачными красками рисовали несчастному Сеньке недалекое будущее.

– Будет вам, скалозубам! – усмехнулся Архип, повернувшись к ребятам. – Ну-ка, в избу, живее!

Тошка снова почувствовала, как внутри трепыхнулось непонятное и чудное желание. То ли побежать вслед за братьями, то ли затаиться, прислушавшись, то ли самой напроситься на место несчастного Сеньки...

Капитошка затрясла головой, отгоняя настырные мысли.

– Тоша, ты иди, погуляй. – Обернулся на пороге Архип. – Нечего тебе тут стоять. И ребят смущать нечего. Ступай к Фроське – она баньку затопит...

С огромным сожалением Тошка покинула двор...

В жаркой, на совесть протопленной баньке Тошка впервые осознала недоступный современному человеку восторг избавления от пятидневного наслоения грязи. Фроськина дочка, Маришка, бережно выхлестала Тошкину спину березовым веником, натерла вехоткой, ополоснула из шайки и с огромным трудом утащила по истечении всех мыслимых и немыслимых сроков в предбанник, запивать баню квасом. Тошка, разомлев от парной, совершенно не стесняясь присутствия Фроськи, потягивала квас из высокого жбана и жмурилась от удовольствия.

– Пей, пей! – усмехалась довольная Фроська. – Вижу, банька по вкусу. И здоровью полезнее, и для кожи приятней... Гладкая у тебя кожа, красивая! Ни рубца, ни царапинки... как ни разу не поротая!

– Нет, не поротая! – согласилась Капитолина, кивнув головой. – Не бывает у нас такой роскоши...

– Да неужто такое бывает? – не слыша Капитолину, удивилась кивку собеседница. – Чтоб за всю жизнь, да ни разу?

Тошке вспомнились потемневшие полосы на бедрах Маришки. Да неужто мягкая, добрая Фроська так ее разукрасила? Расспросить бы, сколько ей перепало? И что она при этом почувствовала – с первой розгой, с последней...

Ну, хоть что-нибудь расспросить!!!

И чем дольше думала Тошка о багровых следах и причине их появления, о судьбе трусливого Сеньки, о прутьях в кадушке – тем явственней проступало в ее душе нетерпение. К приходу Архипа Тошка вся извелась и подпрыгивала, как на иголках, что было списано наблюдательной Фроськой на страх перед поркой. Пока гостья одевалась в предбаннике, сердобольная женщина увлекла мельника в сторону, шепнув на ушко о Тошкиной вопиющей неопытности, очевидно, советуя как можно скорее, но бережнее ликвидировать этот пробел.

Ступив на порог, Тошка вмиг ощутила знакомый нарастающий трепет. Такой, какой неизменно случался с ней перед экзаменом, когда, все заучив назубок, отличница Пономарева шла к столу за билетом. Всё, за исключением одного, выбранного наугад, и совершенно невыученного вопроса, – исключительно для остроты ощущений.

Однако за время обучения в родном институте незнакомый вопрос Тошке так и не выпал...

В кухне почти не осталось следов проведенной с утра экзекуции. Только лавка еще маячила посередине, упираясь в кадушку с мочеными прутьями. Пучок прутьев в кадушке значительно поредел.

– Хороша была банька? – заботливо осведомился Архип.

«Еще как хороша!» – закивала головой Капитоша, не в силах оторвать взгляд от лавки.

– Хороша-то она хороша... А так, поди, лучше... – за спиной Тошки тихо стукнула чарка. – На вот, выпей, для храбрости!

«Я квас выпила», – отрицательно мотнула головой трезвенница Капитолина Аркадьевна.

– Ну, как хочешь! – ухмыльнулся Архип. Осторожно хлебнул, поставил на стол недопитую чарку. – Хороша у Авдотьи наливка!..

Мельник вновь замолчал, тщательно подбирая слова. Сердце Тошки заныло в мучительном ожидании.

В натянутую, как струна, тишину неожиданно врезалась муха. Муха билась в стекло, силясь вырваться на свободу...

– Вот что, Капитолина... – решился Архип. – Я, конечно, тебе не отец... Но пороть тебя буду! А то как-то не по-людски получается!... Скажут – губит девку Архип, не желает вывести в люди... А как выведешь, без учения? Хочешь уму-разуму набираться – сымай сарафан да укладывайся на лавку. А не хочешь – вот бог, вот порог. Удерживать против воли не стану. Так что, Тоша, решай...

С истеричным жужжанием мухи в Тошкиной голове созревала простейшая истина.

Какой-никакой, но у Тошки был осознанный выбор! У мухи выбора не было…

Тошка медленно подняла глаза на Архипа и согласно кивнула.

Мельник выдохнул с облегчением:

– Ты ведь, Тошка, своими проказами все село взбаламутила! Нашалила на три порки вперед... Но, конечно, для первого раза одной обойдемся...

Тошка плотно закусила губу, стараясь скрыть охватившее ее ликование. Послушно потянула через голову сарафан, аккуратно сложила на стул. Помедлила, не решаясь расстаться с рубашкой...

– Сымай, сымай, не соромься! Видел я все твои прелести, когда из пади выуживал!

«А и верно – стесняться мне нечего!» – расхрабрилась Капитолина Аркадьевна. Резким взмахом сорвала рубашку, бросила на сарафан, улыбнулась смущенно и радостно. Свершилось! Она победила в глупом ребячьем споре!

Архип по-своему истолковал необычное состояние Тошки:

– Ты, Капитолина, не бойся – в полную силу сечь тебя я не буду. Постегаю чуток, для приличия... Да и розог, поди, не осталось...

Тошка отыскала глазами икону, медленно перекрестилась, поклонилась Архипу, как учила Маришка – и не в силах бороться с эмоциями, подбежала, порывисто обняла, крепко-крепко прижалась к большому, мускулистому телу.

«Спасибо!» – выдохнула одними губами, пряча довольную, от уха до уха, улыбку: «И нисколечко это не страшно!»

– Будет тебе обниматься! После поблагодаришь! – растерялся Архип. – Ишь, Ананья!

И, с трудом натянув на лицо соответствующую моменту серьезность, прикрикнул:

– Ну-ка, быстро укладывайся!

Возбуждение достигло предела.

«Вот он, миг, когда открывается истина!» – думала Тошка, опускаясь коленом на лавку: «Добровольная подчиненность, основанная на уважении! А совсем не приниженность женщины под гнетом мужской тирании! Обязательно освещу эту тему!»

Незаметно потерев рука об руку, сплетя пальцы в «китайский» замок, Тошка неуклюже легла, вытянулась на покрывале, позволяя Архипу прихватить ее в талии свернутым в жгут полотенцем. Затем пришла очередь ног.

– Крепко вяжет! – подумала Капитолина. – Ожидай меня настоящая порка – давно б испугалась!

Тошка бросила взгляд на кадушку, постаравшись представить ту самую, настоящую порку. Напрягла ягодицы в ожидании жгучих ударов и послушно расслабила, как шепнула ей на прощанье Маришка. На мгновение показалось, что певучая розга действительно опустилась на кожу, прочертила полоску острой огненной боли.

Архип перешел к изголовью, вытянул Тошкины руки, подивился переплетению пальцев, прижал полотенцем запястья...

Потянулась последняя, мучительная секунда прощания...

Тошка глянула на Архипа, мысленно простилась с чисто убранной горницей, с маленькой, уютной светелкой, вдохнула на полную грудь, крепко-крепко зажмурилась... и прижала ладони к шершавой поверхности лавки...

– Давно бы так! – одобрительно хмыкнул Архип, продолжая привязывать руки. – Вот и умница!

Тошка занервничала, осторожно приоткрыла глаза... Та же кухня, те же вышитые дорожки на стенах, тот же грубо сколоченный стол с недопитой «для храбрости» чаркой... Тот же самый Архип, деловито, спокойно пропускающий сквозь кулак мокрый прут...

«Господи, как же это? Дни перепутала? Вторник, среда, четверг, пятница... нет, все сходится, пятый день... Так, спокойно, не нервничай, сейчас все получится. Выдох-вдох, задержать дыхание, крепко зажмуриться...»

Розга взрезала воздух над самым Тошкиным ухом. Пропела короткое, залихватское «вжжж-ик!» и пропала из виду.

– Постойте! Это ошибка! Меня не могут пороть за полтора столетия до рождения! – Тошка рванулась на лавке, заерзала по покрывалу. – Нельзя... нельзя меня розгой! Ну, давай же, скамейка, работай!

– Тихо, тихо, не ерзай! – Мельник ласково потрепал стриженый Тошкин затылок. – Чего испугалась? Порка – процедура болезненная, но отнюдь не смертельная!

– Ну, с почином! – промолвил Архип, размахнулся и крепко, с оттяжкой, вытянул бедную Тошку по оттопыренной попе.

Ох, не так представляла себе Капитошка прелести домостроя!

Невозможная боль затопила сознание, хлынула жаркой волной, смывая догадки и вымыслы. Откатилась, притихла – и вновь загорелась на нижней поверхности бедер. И еще, и еще – Тошка сбилась со счету, не успевая проглатывать крик, выгибаясь на лавке, отчего становилось еще нестерпимей. С попы точно срезали кожу и присыпали раскаленными углями, не желавшими стряхиваться, сколько ей ни верти.

– За ведро! – приговаривал мельник. – За колено… да не вертись, непоседа!.. За Ласточку…

Тошка билась, натирая запястья, проклиная, на чем свет стоит, микрочипы и туры. Вне всяких сомнений, микрочип ей попался бракованный. А проблемы с порталом – не иначе, как месть Подгорецкого! С каждым новым ударом в ней крепла уверенность, что портал никогда не откроется, оставляя ее, Капитошку, на растерзание беспощадному прошлому.

– За перила на мостике!

– За ночные гулянки!

– За портки!

– За утюг!

– За болото!

– И последнюю – для науки!

Мельник выбросил розги, распутал веревки, присел рядом с Тошкой. Неожиданно нежно погладил дрожащую спину.

– Все, все, успокойся! Ты была молодцом!

Тошка, хлюпая в лавку, не могла разглядеть, чем заняты руки Архипа. Но вполне могла чувствовать, как осторожно и ласково скользят они вдоль горячих полосок, впитывая недавнюю боль; как приятным теплом поднимаются по спине, обнимают за плечи, зарываются пальцами в стриженую шапку затылка. Постепенно блаженство вытеснило из сознания панику. Боль забывалась, возвращая Тошку к преданным несколько воплей назад идеалам. Порка уже не казалась ей изощренно-жестоким свидетельством вопиющего произвола. Скорее, наоборот – проявлением нежной заботы и поводом оказаться чуть ближе друг к другу… Капитолина Аркадьевна едва удержалась, чтобы не разрыдаться под лаской Архипа – так сильно растрогала ее сентиментальная мысль о заботе.

– Ну-ну, будет плакать! – уговаривал Тошку Архип. – В первый раз тяжело, с непривычки, А потом пообвыкнешь – и привязывать не придется!

– Пообвыкнусь? – ужаснулась несчастная Тошка. – Это как – пообвыкнусь? Каждую субботу – вот так?! Не хочу, не хочу, не хочу!

Не смущаясь присутствием мельника, Капитошка суетливо растерла ладошки, образовала из пальцев кольцо, вновь прижала ладони к поверхности лавки. Никаких результатов!

Снова сомкнула, и снова прижала, до онемения в кончиках пальцев, словно задавшись целью расплющить скамейку.

Архип заинтересовался процессом, придвинулся ближе, отвел Тошкины руки. Покачал головой, вытирая с покрасневшего личика дорожки слезинок.

– Не получится, – шепнул в самое ухо.

– Что… не получится? – уставилась на Архипа бедняжка, разом позабыв про истерику.

– Вот оно – не получится… – мельник озорно улыбнулся, растер руку об руку, аккуратно сплел пальцы в китайский замок:

– Не та лавка, малыш!

И чуть раньше, чем смысл объяснения достучался до Тошки, крепко-крепко прижал две ладони к вспухшим горячим полоскам…

Закопченные стены маленькой кухни завертелись, расплылись в движении и схлопнулись в пустоту…