Прежде я никогда не писал. У меня посто не было времени. Я был молод, умен, мной гордилось начальство, мне завидовали друзья. Передо мной открывалось блестящее будущее. Три года, пять месяцев и два дня назад, в два часа пополудни на пересечении Октябрьской и проспекта Свободы мое будущее смяли колеса пятнадцатитонного грузовика.

Я помню аварию – отчетливо, до мелочей. Помню запах палаты, вкус больничной еды, отчаяние, охватывающее меня по утрам, когда из окна долетало деловитое оживление города. Помню книги, прочитанные за долгие месяцы, проведенные в гипсе, – я читал все подряд, от коротких рассказов до многотомных романов, классиков и современников, прозу, стихи, документальные очерки. После чтения ко мне в голову приходили забавные мысли – я записывал их, как попало, безо всякого умысла…

Эти записи служат мне до сих пор. Третий год я пишу свой роман. И я счастлив!

Я снимаю мансарду в старом доме, нуждающемся в капитальном ремонте. Вечерами я любуюсь закатами, по утрам под окном собираются голуби, покрывая ржавый скат свежим слоем помета. Я хромаю на правую ногу и нечасто спускаюсь на улицу – в нашем доме нет лифта, а лестницы довольно круты. Иногда меня навещает соседка, миловидная девушка лет двадцати, и приносит продукты. Когда я предлагаю ей деньги, она обижается – похоже, она влюблена. В другое время я бы уделил ей внимание. Но сейчас не могу. Я дописываю последние главы.

Мой единственный критик и слушатель – странный тип, отражающийся в темном оконном стекле. Я не знаю, кто он такой. Возможно, когда-то он был гладко выбрит и носил светло-серый костюм, но те времена давно канули в лету. Я не помню, где мог его видеть, – и не хочу вспоминать. Единственное, что я хочу – поскорее закончить главу. И если б не парень, с завидным упрямством колотящий мне в дверь, я давно бы уже с этим справился.

Он кричит, что его зовут Гена, и что я обязательно должен открыть. Я киваю, дописываю последние строки, поднимаюсь из кресла и направляюсь к дверям, чтобы спустить Гену с лестницы.

Гена молод, невысок, худощав. На нем узкие джинсы и футболка с безграмотной надписью, у него гладкое, будто из воска, лишенное выражения лицо, аккуратная стрижка и бессмысленный взгляд. Не помню, чтобы я был с ним знаком.

– Димка! Ты должен вернуться! – кричит он, едва я появляюсь в дверях. Лицо парня остается бесстрастным.

– Вы ошиблись, молодой человек. Я не Димка.

– Ты должен вернуться! – повторяет он, как автомат и медленно лезет в карман.

Я выкручиваю парню запястье прежде, чем его палец ложится на кнопку.

– Ты пришел не по адресу!

Парень хрипит, – наверное, я слишком сильно сдавил ему горло. Вывернутая ладонь по-прежнему крепко сжимает парализатор. Либо парень под кайфом, и не чувствует боли, либо у моего посетителя железная воля.

Я тащу его к лестнице. Он упирается, все еще пробуя ткнуть в меня парализатором.

– Не дури! – хрипит он. – Идиот!

Докручиваю запястье до хруста, легонько толкаю настырного визитера на лестницу. Он пробует удержать равновесие, машет руками – и в последний момент прижимает парализатор к предплечью моей левой руки. Сильнейшая боль прошивает меня от макушки до пят. Последнее, что я замечаю – качнувшийся пол и склоненное надо мной восковое лицо паренька.

Когда я открываю глаза, в моих пальцах еще дергается чей-то кадык. Я лежу на широком столе, в комнате с белыми стенами и огромным экраном. На расстоянии вытянутых рук – красное от удушья лицо моего оператора.

– Отпусти! – хрипит Генка, – Ты мне шею свернешь!

Я с трудом разжимаю онемевшие пальцы. Генка валится на табурет.

– Псих! Я же только проверить хотел...

– Что случилось?

– Что случилось?! – взрывается Генка и перемычка очков подпрыгивает на горбатом носу. – А вот что случилось! Ты был на волосок от слияния! Кретин!!!

Генка бешено вращает глазами:

– Ты не шел на контакт… Я уж думал – конец. Ты хоть знаешь, что бы было, если б я не успел?

– Мне расплакаться? – морщусь от боли. – Или сразу упадешь мне на грудь?

– Во дурак! – обижается Генка. – Я в тюрьму за тебя не хочу! Или будешь работать с привязкой, или я увольняюсь, и пошел ты…

В отличие от других операторов, Генка не матерится. Почти.

«Почти» длится четыре минуты. Красочный монолог содержит весьма обстоятельное описание тех направлений, куда мне, по мнению Генки, обязательно стоит пойти.

– Полегчало?

Он все еще злится. Грубо вкалывает в вену иглу – я шиплю через сжатые зубы.

– Больно? – спрашивает мой оператор с плохо скрытой издевкой.

– Ничего, потерплю. Скажи лучше, кто это был? Что за хрень?

– Прерыватель.

– Неужто доделали?

– Не доделали. Бета-версию из лаборатории спер. Для тебя, дурака!

– То-то, думаю, он левый какой-то. И совсем на тебя не похож. Надо бы поработать над образом.

– И за этот спасибо скажи.

– Спасибо! – говорю совершенно серьезно, без тени иронии. – Генка, я твой должник!

– Убирайся, – огрызается Генка. – Из-за тебя вся система слетела. Теперь до утра тут сидеть…

Я встаю со стола. От долгого лежания на твердой поверхности ноет спина. Комбинезон липнет к телу, царапает датчиками. Генка сутулится в кресле, колдует над кнопками, нервно протирает очки. Сегодня он дважды нарушил инструкцию – первый раз, когда допустил меня без привязки к работе, и второй – когда ввел в систему непроверенного «прерывателя». Не введи он его, и сейчас мое тело упаковывали бы в черный мешок.

– В следующий раз без привязки на стол не пущу! – злится Генка у меня за спиной.

Я знаю, что виноват. Я работаю без привязки. Третий месяц подряд. Мой оператор вопит о беспрецедентном нарушении правил, но шеф закрывает глаза: правил много, а трейсер – один...

Привязка для трейсера – как лонжа для акробата: не очень-то и нужна до тех пор, пока не случится беды. А случается она только тогда, когда трейсер, увлекшись, начинает терять связь с реальностью. Забывает, кто он и откуда пришел, принимая чье-то будущее за свое настоящее. Я не забывал никогда – вплоть до этого случая. Но еще никогда я не чувствовал такого абсолютного счастья…

У меня нет привязки. Нет подруги, ожидающей моего возвращения, нет жены и детей, нет родителей, нет кредиторов, которым бы я задолжал, – никого, кто бы думал обо мне день и ночь. Кому позарез было бы нужно, чтобы я, трейсер Димка, обязательно вернулся домой. Как в стихах: «Жди меня, и я вернусь, только очень жди»… Меня ждут только пиво и старый диван. Есть как минимум сорок причин, по которым пиво лучше, чем женщина. Но – увы, – оно не годится в привязки!

Когда Генка цепляет мне датчики, в глазах у него застывает вселенская скорбь, словно он только что принял решение об усыплении любимой собаки. Он уверен, что трейсеры обладают особенным даром, позволяющим влиять на людей, и не может понять, почему я до сих пор не «привязан».

– Неужели так трудно влюбить в себя первую встречную? – сокрушается Генка, поправляя сползающие к кончику носа очки. – Да с твоей-то харизмой! Необязательно, чтобы она тебе нравилась – главное, чтобы ты нравился ей!

Последняя, кому я пытался понравиться, сбежала от меня без оглядки на вторую неделю знакомства. Не скажу, что я был огорчен.

Генка ловит меня на выходе из раздевалки.

– Доигрались! – шепчет он суетливо. – Все отчеты – насмарку. Зависло… Техники обещали починить через день. Так что завтра будешь лично работать с клиентом. Отчитаешься устно. Но только без фокусов!

Я снимаю с головы воображаемый черный цилиндр, достаю за уши воображаемого белого кролика и выбрасываю в корзину для мусора.

Генка смотрит на меня с осуждением.

С работы я возвращаюсь пешком. Медленно бреду по проспекту, любуясь сиянием ночных фонарей, перемигиванием неоновых вывесок, подсвеченными щитами реклам. В это время они единственные мои провожатые – город спит, и никто не тревожит торжественного спокойствия улиц.

Рекламы линолеума сменяются рекламой такси. Зеленый павлин предлагает тротуарную плитку. Огромный бигборд агитирует за кандидата. «Он – думает!», – уверяет плакат, состоящий из белого фона и черных внушительных букв. Я знаю, чем закончатся выборы, но поневоле задумываюсь, за кого агитируют. Из восьми кандидатов, по понятным причинам, отметаю одну, и спустя пять шагов делаю вывод, что «он» – образ, скорей, собирательный. Эдакий скрытый намек: неважно, кто, лишь бы ОН. Потому что ОН – думает. Отчасти я с этим согласен.

«Он – знает!», – голословно уверяет соседний плакат.

«Она – делает!». И с этим не спорю.

Он – думает, она – делает. Он думает, что он знает, что она делает…

Когда столько знаешь о будущем, жить становится не так интересно.

Пока я иду, на горизонте рождается свет…

После смены меня в первую очередь интересует диван. Неприхотливый уют холостяцкой квартиры, бутылка холодного пива, теплый душ, тишина.

Я хочу отдохнуть от ворчания шефа и нотаций моего оператора, от назойливого жужжания датчиков, от клиентов, в чьем будущем мне пришлось побывать.

Я закрываю глаза, и мне снится белый генкин халат. Блестящая сталь протыкающей вену иглы, бесконечные цифры на широком экране, параллели, меняющиеся одна за другой… Входить в параллель неприятно. Как проснуться после долгой попойки в незнакомой квартире, без шансов на опохмел.

Многие думают, что мы организовываем путешествия в будущее. Это не так. Наша цель – организовать само будущее, скорректировать, выбрать из множества вариантов тот, что удовлетворяет запросам клиента. Мои «путешествия» напоминают прогулку паралитика в инвалидной коляске – с той лишь разницей, что у паралитика есть тело, но нет ощущений, а у трейсера – наоборот. Ощущения налицо, а физическое тело отсутствует – лежит себе в прошлом, в белой комнате, на жестком столе, опутанное проводами и датчиками. В грядущем я призрак, мираж, бестелесный фантом, непрошеный гость в чужом теле. Я могу знать и чувствовать все, что однажды узнает и почувствует мой клиент. Я дерусь, умираю, беременею (половина заявок от женщин предусматривают такой вариант), лезу в пещеры, карабкаюсь на горные склоны. Я осваиваю сотни профессий, от сторожа до президента. Я смотрю, вспоминаю и сравниваю, – но я ограничен во времени. За час-полтора я должен успеть изучить параллель, найти то, что послужит причиной ее появления, и удостовериться, что клиент получил, что хотел.

Сегодня их было пять. Пять параллелей, пять возможных вариантов развития будущего.

В первой мой клиент получил повышение и скончался от сердечного приступа на праздновании в баре отеля. Во второй – пристрастился к рулетке, разорился, скатился на дно, но до конца своих дней не испытывал нужды в докторах. В третьей познакомился с дочкой богатых родителей, получил долгосрочный контракт, нелюбимую женщину, пентхаус, сухое шампанское в ведерке со льдом, возможность спать по двенадцать часов и столько же предаваться депрессии. Я покинул его, когда он обдумывал безболезненное самоубийство.

В четвертой я застал его на полпути в зал суда. Бойкая девушка сунула ему микрофон и поинтересовалась, сожалеет ли он о содеянном? Кажется, он сожалел.

В пятой мне повезло. Пережив ДТП и оставив работу, мой клиент сочинил уникальный роман. Не ведая, что написал, он собрался продать все права небольшому издательству, по цене, несоизмеримой с грядущей популярностью книги: рассчитаться с долгами, пригласить на свидание соседку и купить скромный дом на окраине…

Он еще не догадывался, что после выхода книги его имя будет у всех на устах. Что ему надоест узнавать себя на рекламных плакатах. Что его ящик распухнет от писем читателей, в чьих судьбах книга сыграет переломную роль.

Он писал, ни о чем не догадываясь, и был просто, по-человечески счастлив. И меня зацепило. Его счастье подействовало на меня, как наркотик, – я раздумал возвращаться назад…

Чем крепче я сплю, тем сильней не люблю просыпаться. Особенно от звона стекла.

У меня бельэтаж, с видом на футбольное поле – если, разумеется, можно назвать полем асфальтированную площадку с воротами. Ворота расположены точно напротив окна. Предыдущий владелец советовал поставить решетку, но я не спешил – за окном лежал снег, и опасность получить мячом в окна сводилась к нулю.

Виновник переполоха лежит посредине гостиной, рядом с разбитым цветочным горшком. Мяч достаточно старый, потрескавшийся, со стертым рисунком. На белых заплатах видны отпечатки подошв.

Стараясь не наступить на стекло, пробираюсь к окну. Быстро выглядываю, успевая заметить прыснувших в кусты пацанов. На площадке остается один, самый старший и самый нахальный. В коричневой крутке, с надвинутым до бровей капюшоном, в джинсах, подкатанных выше колен. Тощие голени сиротливо торчат из широких кроссовок. Руки в карманах, дерзкий, прищуренный взгляд…

Пока я обдумываю, с чего бы начать разговор, парень подбирается ближе. Останавливается под самым окном, вытягивает тощую шею, пытаясь заглянуть ко мне в комнату.

– Добрый день! Вы не бросите мяч?

Пожалуй, впервые я не нахожусь, что ответить, ибо все, что в такой ситуации приходит на ум, не годится для детских ушей.

– Вы нас извините, мы больше не будем! – без тени раскаяния продолжает пацан. – Только мяч заберем – и уйдем!

– Вот как? А подняться слабо?

Мальчишка колеблется, не веря добродушному тону. И правильно делает – нет во мне добродушия. Тем более, спросонья.

– Ну? Идешь?

– А вы мяч отдадите?

– Отдам. – Говорю, не вдаваясь в подробности.

– Хорошо, я сейчас забегу…

Он действительно забегает, минуту спустя – останавливается в дверях, глубже прячется в куртку. Теперь, когда нас не разделяет окно, вся его дерзость окончательно сходит на нет. Я хватаю мальчишку за шиворот, – он оказывается на удивление легким и не пробует сопротивляться, – волоку его в комнату, ставлю перед разбитым горшком.

– Видишь, что вы наделали?

– Вижу, – кивок головой, – Мы случайно!

– Еще б не случайно! И что делать будем?

– Наверное… – он мнется с ответом, возит ногой по ковру. – Думаю, надо убрать…

И сейчас же, на выдохе:

– Можно, я мяч заберу, да пойду, чтобы вам не мешать?

– Ну уж нет! Просто так ты его не получишь!

– А как получу?

Ох, думаю, будь моя воля, как бы ты у меня получил!

– Тебя как зовут? – начинаю издалека.

– Велька.

– Вот что, Велька… Велька – это что, Велимир? Так вот, Велимир. Вы мне стекло – я вам мяч.

– Это вряд ли, – сопит Велимир, – у нас денег нет…

– Думаешь, меня это волнует?

– Я не знаю…Волнует?

– Ни капельки. Нет у вас – значит, есть у родителей.

Велька тяжко вздыхает.

– У родителей, может, и есть. Но родители в отпуске…Может, мы отработаем?

– Это как?

– Ну…посуду помыть… подмести…

– Нет, спасибо, я как-нибудь сам.

– А хотите, я скажу, кто разбил?

Как-то быстро он сдался. Легко.

– Ну, скажи.

– А вы мяч отдадите?

– Так и быть, забирай.

Велька пробует заглянуть мне в глаза – недоверчиво, как дикий котенок.

– Обещайте, что сразу отпустите?

– Слишком много условий, молодой человек.

– Обещайте! – настаивает.

– Хорошо, отпущу.

– Это я.

– Что – ты?

Парень тянется к капюшону, откидывает его с головы, решительно встряхивает копной светло-русых волос. Длинных, по самые плечи.

– Я разбила…

Велька пятится от меня в коридор. Я слышу, как хлопает дверь, как стучат по ступенькам шаги – и не двигаюсь с места.

Появление Вельки с мячом, целой и невредимой, вызывает под окнами волну ликования – ее хлопают по плечу, поздравляют, сочувствуют.

– Отпустил? Просто так?! Во дает! А ты классно влупила!

На площадке она оборачивается, прикладывает ладони ко рту:

– А вы лучше решетку поставьте! Ей-богу, надежнее!

– Он думает, что он знает… – горько хмыкаю про себя, вспоминая недавний плакат.

Через час у меня встреча с клиентом. Забегаю к соседке, – перед тем, как открыть, осторожная женщина долго смотрит в глазок, раздумывая, стоит ли связываться с таким типом, как я? Наконец, она меня узнает. Описываю ей ситуацию – так, мол, и так, ухожу, оставляю квартиру на радость грабителям. Соседка оглядывается, недоумевая, что тут можно украсть. Я даю ей ключи и прошу последить за квартирой до моего возвращения.

Вызываю такси и, не выспавшись, мчусь на работу.

– Расскажи, что тебя зацепило? – просит Генка, пока мы идем по коридору на встречу с клиентом. – Лоханулся, как новичок!

Я вижу, как он представляет проносящиеся по дороге Феррари и роскошные золотые дворцы, и меня раздирает желание рассказать про мансарду.

У двери в приемную я останавливаюсь и долго смотрю на плакат, размещенный в торце коридора: «Что день грядущий нам готовит?». Усатый мужик в поварском колпаке, улыбаясь, печет календарь.

– Генка, что бы ты предпочел: быть богатым – или счастливым?

– И с маслом! – улыбается Генка.

Следующие полчаса я провожу в кожаном кресле Сан Саныча, на время ремонта установленном в нашей приемной. У шефа удобное кресло – с подлокотниками из натурального дерева и регулируемым положением спинки. Напротив меня, через стол, сидит мой клиент в светло-сером костюме и фисташковом галстуке. Он молод и не слишком богат – я знаю, что он продал квартиру, чтобы оплатить свой заказ. У него неплохая работа, но он грезит о крупных деньгах.

– Понимаете – о действительно крупных! – говорит он, подавшись вперед, и в глазах у него возникает пентхаус с видом на океан.

– А счастье? Его вы не купите…

– С такими деньгами я куплю, что угодно! – смеется клиент, нервно щелкая костяшками пальцев.

Щелк-щелк…

Я рассказываю ему о повышении и о рулетке. И еще о суде.

– Это все? – Он заметно расстроен. – Мне не из чего выбирать?

Одна мудрая женщина как-то сказала, что коррекция будущего сродни пожизненному заключению с правом прогулки по периметру камеры. Суть только в том, чтобы выбрать просторную камеру на солнечной стороне…

– Нет, почему же.. Есть один вариант.

Я стою перед выбором: оставить его без пентхауса или лишить человечество лучшей из когда-либо написанных книг…

Щелк…

– Послушайте, Игорь… Вы хотите прославиться?

Он кивает и щелкает пальцами. Для него слава синоним богатства.

– И на что вы согласны?

– На все.

– Даже если это кардинально изменит вашу предыдущую жизнь?

– Разумеется!

– Тогда завтра в два часа дня будьте на перекрестке Октябрьской и проспекта Свободы… Вы знаете, где это?

Я показываю, где он должен стоять, и ни слова не говорю про аварию.

В больнице он впервые задумается о написании романа. После выписки увидит отчеты и поймет, что я был не до конца откровенен. Надеюсь, он не станет подавать на нас в суд…

После встречи с клиентом я беру выходной. Саныч сетует на срочный заказ и отсутствие сменщика, но я непреклонен – оставить на ночь пустую квартиру с разбитым окном все равно, что размахивать мясом перед носом голодной собаки. Со стекольщиком удается договориться на утро. Собрав с пола осколки, валюсь на диван с пультом, книжкой и бутербродом. Лениво переключаю каналы, не зная, чем еще занять вечер. Через дырку в стекле ветер дует в занавеску, как в парус.

Только я собираюсь заснуть, как в прихожей трезвонит звонок.

На пороге мнется Велька, в мягких тапках и домашнем халате. Пальцы крутят блестящую пуговицу, ресницы опущены, на скулах румянец.

– Я к вам… – шепчет девочка, не решаясь ступить за порог. – На минутку.

– Ну-ну… Заходи.

Велька быстро проскакивает между шкафом и мною, – в узкой прихожей мало места для сложных маневров.

– Дмитрий Павлович, простите пожалуйста, что я так себя повела...

– Как? – удивляюсь. – И откуда ты меня знаешь?

– Как трусиха, – напряженно улыбается Велька. – А ваше имя мне соседка сказала. Я хочу заплатить за стекло…

Не успеваю опомниться, как Велька тянет мою руку к себе, разворачивает и высыпает в ладонь горку блестящих монет. В россыпи попадаются свернутые квадратом купюры.

– Я копилку разбила, – торопливо поясняет она.

– Мячом? – пробую я пошутить.

Возникает неловкая пауза.

– Вы не думайте, тут приличная сумма. Это все, что у меня есть. Мама с папой в отъезде, а бабушка попала в больницу, и мне не у кого занять.

Велька смотрит на меня снизу вверх, и я чувствую себя Карабасом, отнимающим у Буратино монеты. Вспоминаю, что в сказке было наоборот – Карабас дал монетки и велел отнести папе Карло, чтобы тот не болел…

– Нет, я не буду брать с тебя денег, – ласково говорю я девчушке, возвращая монеты. – Лучше завтра сходи в магазин и купи что-нибудь бабушке. Чтоб не болела.

Сходство с Карабасом усиливается.

– Нет, возьмите, – упорствует Велька, – или я не уйду.

Аккуратно беру ее за ухо и выставляю за дверь.

Всю ночь горсть монет на ладони не идет у меня из головы.

Саныч принял стажера. Обещает за месяц натаскать до приличного трейсера. Говорит, у стажера чутье и весьма неплохая привязка. На слове «привязка» шеф выдерживает долгую паузу – я делаю вид, что не понял намека. Интересуюсь, нужна ли ему моя помощь в обучении сменщика? Он уверяет, что справится сам.

Что ж, тем лучше – возможно, у меня наконец-то появится отпуск. Махну в Крым, к можжевеловым рощам. С палаткой.

У соседей гульба. Громыхает «Металика», лихо пляшут подвески на люстре, по потолку дружно топает стадо слонов. Я не спал восемнадцать часов. В голове – барабанная дробь. В таком состоянии меня не допустят к работе – мы нарушим контракт, и шеф вычтет из меня неустойку. Я принимаю снотворное, затыкаюсь берушами – пилюли не действуют, музыка проникает сквозь вату. Беру швабру и стучу в потолок. Возвращаюсь к дивану: музыка становится громче, к хрипу солиста добавляются громкие вопли – компания перешла к караоке…

Я терплю еще тридцать минут. Затем одеваюсь, вынимаю беруши и выхожу в коридор.

В коридоре пахнет хлоркой и кошками. На ступеньках высыхает след недавней уборки. Под батареей, куда не достала тряпка ленивой уборщицы, валяется засохшая кочерыжка от яблока.

Поднимаюсь к соседям, останавливаюсь у двери, обитой весьма непрактичным, бежевым дерматином. Давлю кнопку звонка.

Мелодичный звонок разливается соловьем. Считаю до десяти и опять нажимаю на кнопку. На сей раз звонок деловито осведомляется голосом галчонка из мультика: «Кто там, кто там, кто там?»

Музыка становится тише. Для уверенности звоню в третий раз. Звонок взревывает раненым зверем. Дверь распахивается – на пороге подгулявший молодой человек обнимает наряженную в черное платье девицу. У девицы сине-черные губы и печальные, подведенные темной тушью глаза. Парень пьян и безлик – неопрятные длинные волосы, рассеянный взгляд, выпущенная на джинсы футболка с надписью «I’m the best».

– Ты кто? – осведомляется парень, с неохотой отстраняя девицу. Мой возраст и вид не позволяют отнести меня к числу приглашенных, но уверенность, с которой я шагнул за порог, заставляет его усомниться.

– Я сосед, – великодушно прекращаю терзания парня. – Кто хозяин квартиры?

К парню мигом возвращается наглость.

– А че надо? – хмурится он.

– Не могли бы вы сделать потише? Я пытаюсь уснуть.

– Не могли бы.

– А если попробовать?

– А мы пробовали.

Девица за плечом подхихикивает, умудряясь сохранять на лице выражение глубокой печали. Или это так падает свет?

– Хорошо, я попробую сам.

Парень подходит вплотную, выпрямляется, оказываясь на голову выше меня.

– Шел бы ты, дядя…

Я киваю головой и иду. Паренек у меня за спиной оседает на пол, подвывая, баюкает руку. Девица некрасиво ругается.

В комнате еще несколько пар. Двое сидят на диване, четверо резво выплясывают под гремящую музыку. У стола суетится хозяйка – я не сразу узнаю ее в платье.

Огибая танцующих, прохожу через комнату, выключаю проигрыватель. Музыка замолкает на пронзительной ноте. Велька удивленно оборачивается от стола, поднимает глаза – и удивляется еще больше.

– Дмитрий Павлович? Не ожидала!

Я тоже – не ожидал.

– А у меня – день рождения…– тянет Велька, и я вдруг понимаю, как осточертели ей гости.

– Так! – объявляю собравшимся, громко хлопнув в ладоши. В тишине мой хлопок звучит резко, как выстрел. – У вас пять минут. Кто задержится, будет пенять на себя.

– А ты не загнался? – интересуется один из гостей, коренастый, плечистый, уверенный в собственной силе. Я спокойно пожимаю плечами. Черная девица подлетает к нему, принимается что-то шептать. Шепчет весьма убедительно: квартира пустеет даже раньше, чем я ожидал.

Велька пробует улизнуть за гостями. Ловлю ее за руку, возвращаю в гостиную, – не зная, чего от меня ожидать, она забивается в угол и смотрит оттуда влажным взглядом тюленя-белка. Подведенные тушью глаза кажутся непропорционально огромными.

– Можешь не благодарить. – Ухмыляюсь, кивая на дверь.

– Зря вы так! – упрекает хозяйка. – Они неплохие. Просто шумные. Мы вас разбудили?

– В том-то и дело, что нет…

В гостиной накурено. Открываю окно, разбавляя тяжелую смесь табака и спиртного свежей порцией вечернего смога. На длинном столе выстроились пустые бутылки от пива, недопитое «Крымское», закуска на скорую руку – чипсы, бутерброды, салат. Ближе к краю – дорогущий коньяк и початая бутылка текилы. Недурно, для детской копилки.

– Это папино, – подает голос Велька, проследив мой задумчивый взгляд, – друзья попросили… Хотите?

– А не рано, друзьям?

– Нет, не рано… Витьке двадцать, но он это не пьет. Мише двадцать четыре. Максу, которому вы руку сломали, двадцать один.

– Я никому ничего не ломал.

Велька пропускает мое уточнение мимо ушей.

– Девочкам по девятнадцать. Но мы пили шампанское.

– А тебе?

Быстрый взгляд на часы:

– Через час будет двадцать один.

– Врешь!

Она роется в сумочке и протягивает паспорт в темно-синей обложке. Так и есть – ровно двадцать один.

– Извини…

– Ничего, я привыкла. Может, что-нибудь выпьете?

– Кофе есть?

– Да. Сейчас принесу.

Пока Велька отсутствует, принимаюсь осматриваться: добротная мебель, стилизованная под старину, широченная «плазма», хрусталь. Светлый ковер на полу – относительно новый, не затоптанный и не запятнанный. Кожаный широкий диван…

Велька возвращается с дымящимся кофе. Ставит чашку на стол, принимается нервно накладывать в тарелку салат. Она все еще не решила, приятно ли ей мое общество, – скорее всего, неприятно, но вежливость вынуждает терпеть.

– Не волнуйся. Я скоро уйду.

– И я встречу день рождения одна… – говорит она с неожиданной грустью, подвигая тарелку с салатом.

– Ешьте! – требует Велька. И ворчливо добавляет: – Пожалуйста!

Я и не думал, что так проголодался! Велька садится напротив, подпирает кулаком подбородок и смотрит, как я ем салат. Зеленое платье удивительно подходит к ее волосам – куда больше, чем бесформенная теплая куртка. Велька морщит веснушчатый нос, оглушительно чихает в ладошку.

– Извините… сквозняк. Пиво будете?

Пиво льется в стаканы, обрастая шапкой белой, устойчивой пены. Возраст в паспорте не желает вязаться с внешностью девятиклассницы.

– Дмитрий Павлович, а кем вы работаете?

Почему-то мне кажется, что лучше соврать – выбрать какую-нибудь скучную до зевоты профессию…

– Вы работаете по ночам? – Она пробует догадаться, морщит лоб, пробегая в уме длинный список профессий. – Вы врач?

– Я?! С чего ты взяла?

– Когда я зашла за мячом, от вас пахло медпунктом.

Я закатываю рукав и демонстрирую следы от инъекций на внутренних сгибах локтей. Непосвященные могут принять меня за наркомана – Велька отшатывается, округляет глаза.

– Не пугайся! Это не то, что ты думаешь…Я трейсер.

Она огорчается.

– Я не знала…Лучше бы вам быть врачом!

– Почему?

Велька медлит с ответом. Я почти доедаю салат, подбирая последние крошки.

– Потому что это опасно, – наконец, отвечает она. – А я не хочу, чтобы с вами что-то случилось…

– Почему?

Теперь ее щеки краснеют. Велька избегает смотреть мне в глаза, вертит крышку от пива.

– Потому что вы хороший сосед. А хороший сосед – это редкость.

Я засчитываю ее попытку красиво уйти от ответа.

– Что ты знаешь о трейсерах?

– Почти ничего… Знаю, что вы торгуете судьбами. Ходите в будущее, как в супермаркет, и выбираете нужный товар. А ненужный – выкидываете.

Точность ее аллегории меня удивляет – такое сравнение никогда не приходило мне в голову.

– Ты считаешь, что это безнравственно?

– Почему? Мы не вправе менять наше прошлое, но вольны выбрать будущее, – цитирует Велька. – А вы любите вашу работу?

– Люблю.

– Расскажите, как все происходит?

Объясняю, не вдаваясь в подробности, – незачем ей знать о привязках, о психических срывах, о телах незадачливых трейсеров, остывших на рабочем столе. Велька слушает, не шевелясь. Ей все интересно: и как выглядит стол, и как сильно царапают датчики, и на что похож комбинезон? Больно ли делать укол? Раздельные ли у нас раздевалки? Усмехаясь, объясняю, что общие.

– Во-первых, потому, что я – единственный трейсер на фирме, а во-вторых – женщин в трейсеры редко берут.

– Почему?!

Вспоминаю плакаты и не могу удержаться:

– Потому что мы – думаем. А вам это вредно.

По-моему, она обижается.

Сан Саныч дает нам отгул, собираясь проверить стажера, и Генка зовет меня в бар.

Он первым замечает длинноногую блондинку у стойки – девица пьяна и пытается строить нам глазки. Мне неохота знакомиться – я холодно киваю девице, собираясь уйти, но Генка заступает дорогу и шепчет, что я полный кретин, и не замечаю, как удача плывет ко мне в руки. Так же шепотом возражаю, что удачу представлял по – другому, – пока мы дискутируем, блондинка покидает уютный насест и нетвердой походкой направляется к нам…

– Привет, – улыбается Генка. – Станешь для Димки привязкой?

– В таком состоянии, – кивает девица, – я могу стать как угодно!

Мне нравятся девушки с юмором. Пусть даже блондинки.

Она очень даже неплохо целуется. Генка заказывает две текилы и пару коктейлей. Спустя полчаса блондинка рыдает у меня на плече, вспоминая какого-то Макса, который подлец, и прерывая рыдания икотой. Подхватываю девицу под руки и веду подышать в коридор. В коридоре блондинку тошнит – я держу ее волосы, пожертвовав новыми брюками.

Ей становится легче. Она говорит, что я мил. Возможно, когда-нибудь, то же самое я скажу про нее. Если, конечно, мы еще когда-нибудь встретимся. Она пишет свой телефон на салфетке и пытается положить мне в карман.

Я сажаю блондинку в такси.

– Ты дурак! – сокрушается Генка по дороге домой. – Такая хорошая девушка!

– Еще б не хорошая – после стольких коктейлей!

– Она-то к утру протрезвеет, – вздыхает напарник, – а ты так дураком и помрешь…

К полуночи я возвращаюсь домой. Еще в коридоре мне мерещится дробь весенней капели. Снимаю ботинки и сейчас же наступаю носками в холодную лужу. Из-под двери на кухню сочится вода. Наплевав на носки, бегу в кухню – весь потолок усеян дрожащими каплями, капли зреют, срываются, звонко шлепаются на кафельный пол. Мокрое пятно расползается по потолку.

Велька!!!

Прыгая через ступеньки, несусь к велькиной двери. Принимаюсь звонить – выслушиваю все 16 мелодий, стучу кулаком, чертыхаюсь, вспоминаю милицию. Снова звоню – на сей раз милицию вспоминают соседи. У Вельки очень громкий звонок – особенно в полпервого ночи.

За бежевой дверью отчетливо слышен шум льющейся из крана воды. Отчаявшись достучаться, выбегаю во двор: Велькины окна темны. Возвращаюсь, прислушиваюсь – ни единого шороха.

– Велька – уговариваю в замочную скважину, – будь умницей, открой дверь! Обещаю, что не стану ругать!

– Ну, не хочешь – не открывай! – соглашаюсь минуту спустя. – Только воду закрой!

Через час в моем доме не остается свободных кастрюль. Я прислушиваюсь к шагам в коридоре и смотрю на часы. Я не знаю, где можно так поздно гулять!!!

В подвале, сразу около входа, есть кран, перекрывающий доступ воды. Но у меня нет ключей от подвала…

В шесть утра я отлавливаю сонного дворника, отбираю ключи, открываю подвал и перекрываю трубу. Возвращаюсь в квартиру и слушаю, как хлопают двери возмущенных соседей.

Велька возвращается в семь…

– Дмитрий Павлович, честное слово, я не нарочно! – хнычет Велька у меня за плечом. – Я не знаю, как оно получилось…

Мы стоим на Велькиной кухне, по щиколотку в воде, и любуемся неожиданным паводком. Раковина забита посудой – вода стоит вровень с краем, с каждой каплей готовая выплеснуться на залитый пол. Остатки салата плывут над тарелками, огибая лоснящийся бок затонувшей кастрюли. Сливное отверстие аварийного стока плотно заткнуто тряпкой.

– Не нарочно… – повторяю за Велькой, поддевая тряпку на вилку. – Само засосалось…

– Если б само… – ее подбородок начинает дрожать. – Почему, почему я такая?!…

– Безголовая?

– Невезучая!!!

Велька всхлипывает, ныряет в ладони, опускается на табурет.

– Надоело… – глухо доносится сквозь прижатые пальцы. – За что не возьмусь – все не так!!! Телевизор сломался… В ванной свет не горит. Утром мойка забилась…

– Не утром, солнышко, – поправляю, с издевкой. – Вечером.

– Утром! – упрямится Велька, – вчера. Я ее прочищаю – а ей хоть бы хны! Полдня провозилась, вылезла в интернет – там написано, заткните отверстие верхнего слива… Ну, я и заткнула. Прочистила, сложила посуду, собиралась помыть… Тут Ирка звонит, ее папа подвез. Говорит, собирайся, поедем готовиться к модулю. У них дом, на Кульпарковской. Места там – завались! У нее все девчонки ночуют… Ну, я и поехала…

– А воду забыла, – заканчиваю за Вельку рассказ.

– Наверное. Но мне показалось, что выключила. Может, с краном что-то не так?

– С головой у тебя что-то не так! Тащи вантуз. И ремень, заодно.

Велька быстро выходит из кухни. Я слышу, как она возится в комнате – скрипит дверцей одежного шкафа, звякает пряжкой ремня.

К ее возвращению я успеваю выудить всю посуду из раковины. Велька мнется в дверях – в одной руке кожаный пояс, широкий, с заклепками, в другой полотенце.

– А вантуз?

– А вантуза нет…

– Как же ты чистила раковину?

– Вот так… – Велька рвется показывать, поскальзывается, врезается головой мне в плечо. Ремень падает в лужу.

– Я ладошкой… сложила, вот так…

Велькина голова все еще лежит у меня на плече. Я невольно ловлю ее запах – фруктовый шампунь, и чуть слышный, холодный аромат молодежных духов, – и пытаюсь на нее разозлиться. Злиться не получается.

– Вот что, затейница… Дуй за тряпками и ликвидируй потоп. А вантуз я, так и быть, принесу.

Спустя полчаса вчерашняя сцена под дверью повторяется с точностью до интонаций – с той лишь разницей, что за Велькиной дверью не слышно шума воды, а у меня в руках вантуз, потерявший свою актуальность.

Не знаю, как бы я поступил, если бы мне угрожали ремнем, – но мне определенно надоело проигрывать сопливой девчонке.

Не могу объяснить, почему, но мне нравится думать о Вельке. Нравится вспоминать, как потешно она пряталась после истории с раковиной, как норовила проскользнуть незамеченной. Как несколько раз получилось ее напугать – резко войти и столкнуться нос к носу у двери. Однажды я поймал ее за руку и предложил мировую. Хитрюга чуть не бросилась меня обнимать. Оказывается, она и сама собиралась извиняться за свое поведение – на сей раз она обозвала его малодушным. Но меня, видите ли, так непросто застать!

Еще бы! Если бегать от меня всю неделю…

Теперь Велька всегда улыбается – у нее заводная улыбка персонажей диснеевских мультиков, с ямочками на щеках. Когда Велька играет в футбол, я распахиваю окно – удачная альтернатива решетке. Она часто бегает для меня в магазин, а я покупаю ей книги о теории параллельного будущего и сборники рассказов о трейсерах. По прочтении она долго ко мне пристает с просьбой объяснить ту или иную деталь. Иногда я берусь объяснять – реже, чем ей бы хотелось, но подробней, чем стоило бы. Велька смотрит на меня с обожанием. В глазах этой девочки я давно и надежно причислен к лику святых. Впору поинтересоваться, не жмет ли мне нимб.

Единственное, о чем Велька не спрашивает, – могу ли я заглянуть в ее будущее? Каждая из представительниц прекрасного пола, с которыми я провел более часа, задавала мне этот вопрос. Кто кокетливо, кто осторожно, кто намеками, а кто просто в лоб – как, мы вместе вторую неделю, а ты все еще не заглянул в мое будущее?!

А Велька молчит.

– Тебя ждут, – сообщает мне Генка, едва я открываю глаза.

Приподнимаюсь, стараясь заглянуть в коридор, перебираю в уме варианты: шеф? Девица из бара? (Это вряд ли, она даже имени моего не спросила)… Курьер?

Генка отключает компьютер, улыбается, как Петрушка на ярмарке.

– Во балбес! Да не здесь.

– А где?

– Там. – Генка неопределенно кивает за спину. За спиной у него картотека, куча папок в железном шкафу. Вряд ли он кивнул на него.

– Похоже, у тебя появилась привязка!

В голосе друга радость вперемешку с обидой. Теперь я действительно чувствую себя дураком. Ждут? Меня? Почему?!

Генку не так-то просто в чем-нибудь убедить – он верит только приборам, а приборы подтверждают ментальный контакт. Достаточно сильный, чтобы вытянуть из параллели.

– Колись! – в сотый раз просит Генка, суетливо протирая рубахой запотевшие стекла очков. – Неужели Марина?

Я пью третью кружку холодной «Балтики», и не испытываю никакого желания играть в угадайку.

– Какая Марина?

– Ну, эта, из бара… С ногами.

Надо отдать Генке должное – определение сейчас же вызывает в памяти нужную девушку.

– А-а! Так ее звали Марина?

– Ты животное, – резюмирует Генка, отхлебывая из моей кружки. Пиво Генка не жалует, не считая его тем напитком, на который стоит тратить деньги и время. По крайней мере, свои.

– Думай, – изнывает он от любопытства. – Кто еще?

– Хозяин черного джипа, припаркованного у меня под окном…

– А он-то с чего?

– Понимаешь, мы с Велькой вчера сбили ему левое зеркало. Случайно, мячом… Я сегодня обещал заплатить.

– Ты играешь в футбол?!

– Иногда…

– А кто этот Велька? Племянник?

– Велька! – от неожиданности я опрокидываю недопитую кружку. Генка проворно отшатывается – пиво, шипя, скапывает со стойки на пол.

– Точно, Велька! По соседству живет…

– Ну, ты чокнутый! Привязаться к чужому ребенку! К пацану! Да у них чёрти что в голове! Найдет себе другую компанию, заиграется, забудет – и прости-прощай, трейсер Димка, доверчивый человек. Вечная тебе память…

– Она не пацан.

Улыбаюсь, как последний дурак. Генка подозрительно хмурится.

– Окстись! Тебе скоро тридцатник! Она что, сирота?..

– Она – Велька! – кричу от двери.

Велька топчется на лестничной клетке. Заслышав шаги, оборачивается, подбегает ко мне, повисает на шее. Я пытаюсь заглянуть ей в глаза – Велька прячется у меня на груди, глухо всхлипывает… Плачет?!

– Что случилось?

Молчание. Всхлип.

Чувствую, как в желудке растекается холод. Отчетливое ощущение беды…

– Велька? Бабушка?

Отрицательный кивок головой.

– Что–то с родителями?

Велька снова возит лбом по рубашке – нет, с родителями все хорошо…

Только сейчас замечаю у нее под рукой книжку в мягкой обложке.

– Ну-ка, дай посмотреть.

Любопытная книжица. Некто Лукошкин, П.И. «Записки мертвого трейсера»… Нет, не помню такой…

Велька поднимает заплаканные глаза.

– Он умер, потому что его перестали ждать. Он думал, что справится… Он хотел доказать… А ты мне никогда не рассказывал… – она быстро шепчет, вцепившись в ворот рубашки, сбиваясь то на «ты», то на «вы»: – Дим… Дмитрий Павлович… Поклянись, что у тебя есть привязка!

Я прячу книжку в карман, притягиваю Вельку к себе и целую в затылок:

– У меня есть привязка! Клянусь.

Саныч запускает стажера, так что до пятницы я могу быть абсолютно свободен.

Я больше не возвращаюсь пешком. Я сажусь в припаркованное у тротуара такси, и прошу побыстрее доставить меня домой. После отпуска я собираюсь работать исключительно в первую смену, чтобы Велька могла спать по ночам. У подъезда, освещенного тусклой, обсиженной мухами лампочкой, я расплачиваюсь с шофером, перепрыгиваю низкий забор, огораживающий участок соседей, и ломаю сирень.

Ветки гнутся под тяжестью грузных соцветий. Велька любит сирень – в ее комнате постоянно стоит свежая веточка.

– Ты рано! – с искренней радостью восклицает она, появляясь в проеме окна. – А что ты там делаешь?

На велькиной кухне по обыкновению царит кавардак. Я ставлю чайник, собираю посуду, сгружаю в глубокую раковину. Велька мгновенно оказывается у меня за спиной.

– Брось сейчас же! Еще не хватало! Я хотела убраться, но у меня все валилось из рук...

Я знаю, что Велька не спит, пока я не приду. За несколько дней у нее появились круги под глазами. Я ругаюсь, объясняя, что необязательно торчать у окна, что ждать можно и лежа в постели, можно даже уснуть, – это никак не ослабит привязку. Но Велька не слушает.

Велька носится по маленькой кухне, торопясь накормить меня завтраком. Больше всего это напоминает ворвавшееся на кухню торнадо – сахарница слетает на пол, раскаленная сковородка плюется брызгами масла, Велька выныривает из холодильника с кучей банок и пакетов в руках. Вываливает запасы на стол, принимается искать доску, нож, миску, терку, снова нож, снова терку…Я пытаюсь помочь.

– Сядь! – распоряжается Велька, по дороге роняя яйцо. Яйцо сочно хлюпает на пол. – Видишь, что ты наделал?

Я послушно сажусь в уголок и наслаждаюсь замечательным шоу. Велька густо мажет масло на хлеб, оборачивается за колбасой, поскальзывается на разбитом яйце… Бутерброд вылетает из рук, шлепается, согласно общеизвестному закону, на пол, прилипает к линолеуму. Пока Велька наводит порядок, яичница на сковородке превращается в угли…

Сегодня я предложу ей перебраться ко мне. Так нам будет спокойнее. Мы будем вставать по утрам, как нормальные люди, едва солнце прогонит от окон тень соседнего дома. Будем вместе готовить и ходить в магазин…

– Ты уверен? – тихо спрашивает Велька и пристально смотрит в глаза. – Ты не будешь жалеть?

Я притягиваю Вельку к себе, на мгновение зарываюсь лицом в ее волосы, по-прежнему пахнущие фруктовым шампунем, и предлагаю ей то, что не думал никому предлагать.

– Хочешь, я загляну в твое будущее?

Велькины глаза расширяются от удивления. Даже если она согласится, это не скажется на моем отношении к ней. Я действительно постараюсь заглянуть в ее будущее (в наше будущее?), чем бы это мне ни грозило.

– Нет, – шепчет Велька, тесней прижимаясь ко мне. – Нет, я не хочу. Мне нравится мое настоящее!

– А чем мы сегодня займемся? – спрашивает она погодя, глядя, как я уплетаю салат. Салаты ей удаются на славу. В отличие от яичницы, остывающей в раковине – мы решили, что соскребем ее позже.

– А чем бы ты хотела заняться?

– Не знаю… Пойти в зоопарк?

– Почему в зоопарк?

– Я животных люблю… Меня папа водил. Посмотреть на жирафа.

– А меня на рыбалку возил…

– А я не была на рыбалке, – сокрушается Велька. – Никогда-никогда… И палатку не ставила. И уху не варила…

– И не надо!

Велька пробует дуться.

– Думаешь, у меня не получится?

– Что ты, нет, – тороплюсь я загладить вину. – Потому что я сам с удовольствием для тебя наварю!

– А когда? – оживляется Велька.

– Да хоть прямо сейчас! Собирайся – на рыбалку поедем.

– Далеко?

– Два часа на попутке..

– Я рыбалку люблю! – улыбается Велька, опровергая свои же слова.

Если бы я был писателем, я писал бы рассказы про Вельку. «Велька и лес», «Велька ставит палатку», «Велька и котелок»…Даже если бы я просто записывал то, чему был свидетелем, ничего не придумывая, – мои книги с лихвой переплюнули бы рассказы Джерома.

А сборник я бы назвал «Велька и рыбная ловля».

– Умеешь ловить кузнечиков? – спрашиваю я, останавливаясь у края полянки. Велька смотрит на меня с укоризной – что за глупый вопрос?

– Только лови аккуратно – они очень хрупкие.

Велька рвется вперед. Придерживаю ее за рукав теплой куртки – месяц выдался на редкость дождливым, во второй половине июня в лесу все еще сыро, и я настоял, чтобы Велька оделась теплей.

– Погоди. Я тебе покажу.

Впереди запевает кузнечик. Всматриваюсь в густую траву. Песня смолкает – в двух шагах от меня начинает шататься травинка. Складываю руки «ковшом», резко бросаюсь вперед. Травинка проходит меж пальцев, в кулаке бьется первый трофей.

– Теперь ты.

Велька рассекает траву с грацией миниатюрного танка. Кузнечики бегут врассыпную – я вижу, как они выстреливают у нее из-под ног и грузно плюхаются обратно на землю. Добежав до середины полянки, она останавливается. Долго вглядывается перед собой. Падает на колени, хлопает рукой по траве. Разочарованно разжимает кулак. На ладошке – две примятых травинки. Велька встает, терпеливо повторяет попытку. Теперь ее движения медленны – слишком медленны, чтобы кого-то поймать. Она словно танцует – поворачивается вокруг оси, плавно поводит руками, как в замедленной съемке. Я невольно любуюсь, не замечая неловких движений, бесформенной куртки, старых потрепанных джинсов. Передо мной самое совершенное создание на свете, занимающееся самым важным занятием – отловом кузнечиков…

Снова запевает кузнечик – Велька прислушивается, замирает, складывает руки ковшом… Находит в траве вытянутое серо-зеленое тельце и делает шаг… Подошва сапога увязает в раскисшей земле – Велька теряет сапог, падает носом в траву. Поднимается, испепеляя меня василисковым взглядом. Я делаю вид, что увлекся осмотром противоположного края полянки.

С третьего раза ей все-таки удается поймать насекомое. Велька вскидывает кулак, чмокая сапогами, несется через все поле, останавливается, не добежав до меня пары шагов, с тревогой глядит на кулак

– Дим, а ты точно уверен, что они не кусаются?

– Точно. У них жала нет.

– Если бы у них было жало, они бы им жалились. А я спрашиваю, могут ли они укусить.

– Не волнуйся. У них нет кусал.

– Жвал! – поправляет дотошная Велька. – И они у них есть. Еще как! Значит… ой!!!

Велька разжимает ладонь – я не успеваю схватить беглеца, и кузнечик исчезает в траве. Отличный, к слову, кузнечик…

– Зачем ты его отпустила?

Велька смотрит с укором:

– Он мог меня укусить!

Спустя час в нашем активе три кузнечика и банка червей.

Я иду впереди, с удочками на плече и раскладным креслом под мышкой. Велька тащит сумку со снастью и коробку с приманками.

Доходим до конца переката. Речка тут неглубокая, но течение быстрое. Я останавливаюсь около ямки – в прозрачной воде отлично просматривается каменистое дно. Маню Вельку пальцем и начинаю короткий ликбез:

– Дело в том, – говорю я с профессорским видом, поправляя на переносице несуществующие очки, – что хорошо освещенные солнцем, прогретые перекаты с проточной водой и укрытиями из камней служат идеальным местом для развития насекомых. Насекомые привлекают сюда мелкую рыбу, та в свою очередь – хищников. Нас с тобой интересует голавль…

Велька делает вид, что внимательно слушает.

– Теперь о наживке. В середине июня голавль лучше идет на кузнечика. Крупного кузнечика следует насаживать на крючок одного, мелких – по несколько штук. Вот смотри – извлекаем кузнечика, вводим крючок… аккуратно, со стороны спинки…вот так…

Наживка падает в воду. Велька смотрит на поплавок – краем глаза я замечаю, что у нее дрожит подбородок.

Не проходит и трех минут, как поплавок резко уходит под воду.

– Клюнуло! – шепчет Велька, с похоронной интонацией в голосе. – Клюнуло, подсекай…

Опуская крупную – не менее двух килограммов, – рыбу в садок, ловлю взглядом притихшую Вельку. Она только закинула удочку и теперь хмуро смотрит на свой поплавок. Поплавок сносит течением к берегу.

– Не расстраивайся. Сейчас обязательно клюнет.

Голавль не клюет. На пятой минуте решаю проверить наживку. Так и есть – сорвалась. Велька ловит на голый крючок.

– Ну-ка, дай мне кузнечика…

– А их больше нет…

– Как же нет?

– Одного я истратила, а второй убежал. Я коробку слишком сильно открыла…

Велька мастерски испускает тяжелый, полный раскаяния, вздох.

– Извини…

– Ничего. Значит, будем ловить на червя.

На червя попадается некрупный судак, и еще один мелкий голавль. Судака ловлю я, голавль заглатывает наживку у Вельки. Показываю, как подсекать, как выуживать и освобождать от крючка. Велька смотрит без интереса – я чувствую, как ее настроение сходит к нулю, и сам начинаю расстраиваться. Вельке вскоре надоедает торчать с удочкой на берегу. Она бродит у меня за спиной, поднимает мелкие камушки, швыряет их в реку. Почему-то все они норовят попасть в мой поплавок. Я делаю ей замечание – Велька сразу щетинится, выпускает иголки, как рассерженный дикобраз.

– Я устала! – капризно заявляет она, – Надоело…

– Погоди, – уговариваю, пока терпеливо, – ну что ты как маленькая? Рыбалка – дело серьезное, вдумчивое. А мы только пришли…

Велькин кулак вдруг со свистом проносится у меня над плечом, – я едва успеваю отпрянуть.

– Ты чего?

– Ничего… – Велька быстро раскрывает ладонь, стряхивает на песок оглушенного овода. – Эти точно кусаются. То есть, жалят. Или все же кусаются? Как ты думаешь – они жалят или…

Я давлю овода сапогом.

– Знаешь, – доверительно сообщает мне Велька, – думаю, нам вполне хватит этих рыб на уху. А не хватит – наловим еще.

Теперь она смотрит на меня заскучавшим по ласке котенком. Или кошкой – хитрой опытной кошкой, спрятавшей коготки.

– Сходи за дровами, – просит Велька, когда мы возвращаемся в наш маленький лагерь. – А я с рыбой пока разберусь…

– А ты сможешь? Давай покажу.

– Нет, я справлюсь! Иди. Должна от меня быть какая-то польза!

Вот глупая. Для меня польза в том, что ты рядом! Умиляешь, смешишь… Ловишь оводов, из параллелей вытаскиваешь… А то, что капризничаешь – так со всяким бывает. Как-нибудь перетерплю…

Неожиданно замираю, как вкопанный. Отгоняю видение – крупный овод лежит на песке, перебирает короткими лапками… Велька сбила его на лету, на рефлексе – раз, и кровопийца зажат в кулаке.

Тогда что она вытворяла с кузнечиками? То, что выглядело смешной неуклюжестью, на поверку оказалось притворством. Она вовсе не ловила кузнечиков. Нет, она их… распугивала!!!

Обратно я уже не иду, – несусь, с треском ломая подвернувшиеся под ноги сучья. Врываюсь на место стоянки – ни Вельки, ни рыбы. В сторонке лопочет река и надсаживает горло сорока. Подсказывает, где нужно искать.

Пока я иду, ярость сменяется холодным расчетом. Я знаю, что сделаю – я придумываю на ходу, что скажу, и фразы в моей голове складываются сами собой.

Велька сидит у реки, сосредоточенно смотрит на воду. Речка полощет опустевший садок. Мне не надо его проверять – я догадываюсь, где сейчас плещется наша уха.

Оглядываюсь, в поисках убедительных доводов, замечаю роскошный ореховый куст, молча принимаюсь резать длинные прутья – медленно, напоказ, искоса наблюдая за Велькой. Велька кусает губу, старательно не замечая моих приготовлений. Нарезав солидный пучок, выбираюсь из зарослей. К сапогам прилипают прошлогодние листья, цвета темной, коричневой ржавчины. Сапоги приближаются к Вельке – она смотрит на них, не решаясь взглянуть мне в лицо. Крепко беру ее чуть повыше локтя, помогаю подняться.

– Пойдем.

В двух шагах от палатки Велька вдруг вырывается, начинает бежать. Натыкается на котелок, отшвыривает его ко мне под ноги. Перепрыгиваю и продолжаю погоню. У беглянки нет шансов, но есть удивительное для девчонки упрямство – даже когда начинается резкий подъем, она все еще продолжает бежать. Ноги скользят по земле – прелые листья, словно губка, пропитаны влагой. Скользкая ветка выворачивается из-под ноги – Велька вскрикивает и летит ко мне в руки.

Я не вижу причин возвращаться к палатке – полянка, попавшаяся нам на пути, вполне отвечает моему прихотливому вкусу. От пучка остается четыре прута – остальные растерялись в погоне.

– Дим, я больше не буду… – шепчет Велька, уткнувшись в плечо. – Вот увидишь, я буду хорошая!

С удивлением замечаю, что больше не злюсь. Но прощать не спешу – вкус горячей ухи еще дразнит обманчивой близостью. Ее сердце бьется гулко и часто – я чувствую его через куртку.

– Дим, пусти!

– Значит, будешь послушной? – уточняю, опуская ее на траву.

– Буду! – клянется плутовка, не видя подвоха.

– Вот сейчас и проверим. Разденься.

Велька округляет глаза.

– Зачем?

– Как насчет быть послушной?

Пальцы неуверенно тянутся к молнии куртки.

– Ты серьезно? – не верит она.

Я киваю, еще не решив, чем закончу игру. Почему-то мне кажется, что Велька меня провоцирует, и вся ее робость чистой воды выпендреж. Куртка падает с плеч – Велька ловко подхватывает ее на лету, протягивает мне, замирает.

– Дальше, – командую я.

Дальше Велька колеблется – джинсы или вязаный свитер?

– Джинсы, – подсказываю, пряча ухмылку. – А свитер оставь.

Велька хлюпает носом.

– Дим, вернемся к палатке?

– Потом.

Джинсы медленно ползут по ногам. Наконец-то она замечает, что еще не сняла сапоги. Вопросительно поднимает глаза – я кивком головы разрешаю оставить, как есть. Джинсы, спущенные ниже колен, заставляют ее покраснеть. Под джинсами – ажурные трусики, более чем неуместные в холодном лесу. Неожиданно понимаю, что не я режиссер происходящего действа – я злой Арлекин, ведомый за ниточку талантливым кукольником. Велька стоит, прикрываясь руками – на ветру ее кожа покрывается слоем мурашек. Смотрит из-под ресниц, произвела ли на меня впечатление. Что же, я впечатлен.

– Руки за голову.

Выполняется беспрекословно. Теперь ничего не мешает мне любоваться ее стройной фигуркой и отличной актерской игрой. Насладившись, расстилаю перед Велькой штормовку, скатываю куртку в рулон, кладу поперек. Велька смотрит с нарастающим страхом – «кукла» действует не по сценарию. Приглашающим жестом указываю на лобное место.

– Прошу!

Отбросив притворство, Велька цепко хватает меня за рукав.

– Дмитрий Павлович!

Осторожно высвобождаю рукав, перехватываю Велькину руку. Улыбаюсь, как можно добрей.

– Не волнуйся. Я не буду наказывать тебя за кузнечиков. И за рыбу не стану. Если хочешь остаться без ужина – дело твое.

Велька быстро кивает, соглашаясь с разумным решением. Я держу паузу, достаточно долгую, чтобы дать ей возможность усомниться в моей доброте.

– Но я собираюсь как следует всыпать тебе за вранье.

Велька пугается – на сей раз, натурально.

– За… вранье? – уточняет, перебирая в уме варианты.

– Ты сказала, что любишь рыбалку…

– Ах, это! – облегчение в голосе заставляет меня призадуматься – неужели есть что-то еще?

– Мне хотелось, чтобы ты отдохнул…

Я беру ее на руки. Велька пахнет весенними травами и немного – рекой.

– Знаешь, – объясняю, после краткой борьбы поворачивая ее вниз лицом. – Есть куча способов отдохнуть без рыбалки.

– Как этот? – язвит Велька, продолжая выкручиваться.

– Почему бы и нет?

Мягкий валик из куртки сминается, становясь бесполезным.

– Назовем это кратким историческим экскурсом. К слову, в некоторых параллелях розги очень даже в ходу!

– В хламе? – фыркает Велька.

Хламом шеф зовет параллели, не пригодные для дальнейшей работы. Обычно их называют резервными, но Саныч не любит расплывчатых определений.

– Где, прости?

– В хламе… или в отбросах? Извини, я не помню, как ты их называл. Непригодные параллели…

– В хламе. Но тебе это вряд ли поможет.

Неожиданно Велька сдается. Слишком быстро – я еще не готов продолжать.

– Мне считать? – обреченно уточняет она, поудобнее располагаясь на куртке.

Я не знаю, что ей отвечать. Пожимаю плечами – лежа носом в штормовку, Велька не видит мой жест, как не видит растерянности у меня на лице. Я почти соглашаюсь с ее предложением – почему бы и нет? – как из леса доносится четкий, узнаваемый звук. Я прислушиваюсь, – и улыбаюсь от уха до уха.

– Слушай!

Звук повторятся совсем близко к полянке.

– Кукушка?

– Кукушка. Ты ведь любишь кукушек?

Велька смотрит на меня с подозрением. Аккуратно собираю оставшиеся прутья в пучок.

– Дима, что ты задумал?

– Помнишь детский стишок? Про кукушку?

– Который?

– Отважный мальчишка, исполненный сил… нет, постой, лучше так:

Сердитый… э-э-э… рыбак, преисполненный сил,

Врунишку под розги в лесу разложил.

Но прежде, чем злым замахнуться прутом,

Услышал кукушку в концерте лесном.

Врунишка глядит на карающий прут.

– Ах, сколько ударов сейчас мне дадут?

Рыбак, усмехнувшись, кукушку зовет –

Кукушка, кукушка, начни этот счет!

Молчала кукушка, на первых порах,

И розга молчала, в суровых руках…

Вновь стала кукушка в лесу куковать…

– Он сбился со счета и начал опять… – мрачно подхватывает смышленая Велька. – Тебе уже говорили, что ты – извращенец?

Я довольно киваю:

– Что ж, посмотрим, насколько ты, Велька, везучая!

И резким движением спускаю с ее попы трусы.

– Так надо! – пресекаю ее возмущение. – Терпи…

– И долго мне так лежать?

Велька послушно лежит, крепко сжав напряженные ноги. Я смотрю на ее смуглую кожу, на границу между летним загаром и белой полосой от купальника и пытаюсь отвлечься от непедагогических мыслей.

Выручает кукушка.

– Ку-ку!

Велька вздрагивает, вжимаясь в штормовку. На попе одновременно вспыхивают четыре полоски. Аккуратные, но недостаточно яркие.

– Ку-ку!

– С-с-садист! – шипит Велька.

– Все претензии к птице.

– Ку-ку!

С каждым ударом у меня получается лучше.

– Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!

Смуглая попа бодро пляшет под прутьями.

– И бедра ее метались, как пойманные форели…

– Заткнись, – рычит Велька, кусая кулак.

Кукушка берет перерыв.

В траве распевают кузнечики, вечернее солнце прорывает пелену облаков, опускает ладони на расчерченную тонкими полосами Велькину попу. Кукушка молчит.

– Улетела? – хрипло спрашивает Велька.

– Возможно.

– Ненавижу куку…

– Ку-ку! Ку-ку, ку-ку-ку-ку-ку-ку…

И бывают же такие болтливые птицы!

Отбросив стеснение, Велька взревывает пароходной сиреной. Кукушка смолкает – теперь уже наверняка. Удивляюсь, как ей не пришло в голову спугнуть птицу раньше?

Этой ночью звезды светят особенно ярко. Мы лежим у костра, под большим одеялом –

Велька трогает вспухшие полосы, одну за другой, обгоняя мой палец, повторяющий тот же маршрут.

– Смотри, – шепчу я, – параллели!

Велька хмыкает, осторожно касаясь губами уголка моих губ.

С этой ночи определение «прощупывать параллели» обретает для нас новый смысл.

Мы спим непростительно долго – все рыбные места уже заняты. Меня будит писк комара. Аэрозоль лежит в правом кармане Велькиного рюкзака. На ощупь, не разлепляя глаза, пробую до него дотянуться. Пальцы натыкаются на гладкую стену палатки. Просыпаюсь, уже окончательно, и долго смотрю на оранжевый скат. По скату барабанят проворные капли. Так вот почему мне так крепко спалось! Мой рюкзак лежит там, где лежал – в изголовье, на расстоянии вытянутой руки. Велька свой переставила. Упрямый комар пробует атаковать мою щеку. Оборачиваюсь спросить, куда Велька дела рюкзак – и вижу пустой каремат. Еще вчера тут лежал Велькин спальник. Еще вчера в спальнике, свернувшись калачиком, дрыхла Велька… А Велькин рюкзак, с аэрозолем в кармашке, стоял в изголовье, бок о бок с моим рюкзаком…

И дался мне этот чертов рюкзак!

– Спокойно, – говорю я себе. – Паника сейчас ни к чему. Обычное дело – человек отошел по делам…

С рюкзаком?!

Медленно начинаю зашнуровывать берцы, прислушиваясь к шуму дождя…Сейчас мокрая Велька ворвется в палатку, встряхнет волосами, поежится – бррр! ну и холод!– и полезет греться под теплое одеяло…

Рядом с палаткой с треском ломается ветка. Оставив правый ботинок зашнурованным до половины, вылетаю под дождь. Снаружи свежо – резкий ветер мгновенно залезает за шиворот. От земли пахнет мокрой травой. Рыжая тень улепетывает в кустах – я едва успеваю заметить разлохмаченный хвост. Лес оглашается резким свистом и ответным, восторженным лаем.

Накидываю капюшон, тороплюсь за собакой – возможно, они видели девушку, светловолосую, в коричневой куртке, с маленьким рюкзаком?

Хозяин собаки бородат и угрюм. Он слушает, молча осуждая мое нетерпение. Нет, он не видел девушки с рюкзаком. Но первая электричка уйдет через десять минут, и если я поспешу…

Возможно, мне следует взять себя в руки и пройтись по окрестностям. Возможно, она заблудилась в лесу, подалась в деревню за парным молоком, встретила других рыбаков и решила скупить у них рыбу… Зная Вельку, я могу допустить что угодно – но я бегу к станции.

Поезд уйдет через десять – нет, уже через восемь минут. Если Вельки не будет на станции, я вернусь и по сантиметру прочешу весь лесок. Я пройду вдоль реки, до порогов, опрашивая каждого встречного. Я выйду к деревне…

Лес внезапно заканчивается. На узкой бетонной платформе топчется с десяток людей. Несколько местных, с корзинами, накрытыми марлей, два рыбака, одна престарелая пара. Электричка еще не пришла.

У противоположного края мерещится знакомая куртка. Вскакиваю на платформу, верчу головой, вглядываюсь в удивленные лица. Люди предпочитают уступить мне дорогу. Платформа заканчивается. Худая старушка, кутаясь в коричневый плащ, горбится над корзиной с клубникой.

– Погодка… – хрипят у меня за спиной. Оборачиваюсь – дородная тетка в мокром пуховом платке, рассевшись на клетчатой сумке, улыбается двум рыбакам. Сумка набита футболками в полиэтиленовых прозрачных пакетах – старая молния давно разошлась, и футболки торчат, словно внутренности раздувшейся рыбины.

– Может, оно и на пользу, – раздумчиво продолжает торговка. – Спокойнее. В прошлом году было жарко, так за месяц семеро тут потонуло. В Быстрянке. И все городские…

Я бегу через лес, наплевав на тропинки, и в ушах продолжает звучать сиплый голос торговки…

В деревне никто Вельку не видел – я обхожу все дворы, сопровождаемый истерическим лаем. Дождь наконец-то утих, только в лесу с веток еще продолжают срываться тяжелые капли. На речке остались только самые стойкие: одного я нахожу у излучины, второго – за перекатом, на месте вчерашнего лова. Тот, что стоит у излучины, вспоминает, что видел девчонку, спешащую в город – она еще голосовала на трассе. Но была ли на ней коричневая теплая куртка и синий рюкзак, утверждать не спешит.

Слегка успокоившись, возвращаюсь в палатку. Вельке в такую погоду хватит ума держаться подальше от речки – остальное терпимо, лесок можно пройти за пару часов, народ тут незлобный, водители рады туристам, – разумеется, если тем есть, чем платить. У Вельки в рюкзаке кошелек – мы сложили туда все самое необходимое в дороге, чтобы не рыться в моем. Я быстро собираю палатку, упаковываю на дно рюкзака. Складываю удочки, цепляю к рюкзаку котелок, собираю в пакет разлетевшийся мусор – фантик от шоколадки, консервную банку, вымокшую страницу блокнота… На странице – потеки чернил. С трудом разбираю искаженные буквы:

Дима, про… очно вызва… в …род.

Жд...(жди или жду?), твоя В.

Камень падает с плеч и невидимый, катится, катится по размокшей траве, к берегу беспокойной Быстрянки.

В город меня подвозит разговорчивый мужичок на синем потрепанном Вольво. Он деликатно не спрашивает меня про улов. За полуторачасовую поездку мы успеваем обсудить все спортивные новости, вскользь коснуться политиков, посокрушаться о беспределе в росте цен на продукты питания – вечные темы, на которые каждый найдет, что сказать. К окончанию поездки я знаю, сколько у него детей, сколько родственников, кто кем работает, и как дорого нынче ставить новую крышу – он же знает, что я заядлый рыбак, и что мы разминулись с подругой. Она не дождалась и уехала раньше меня.

– Бывает… – Задумчиво говорит мужичок, пересчитывая купюры. – Дать вам мой телефон?

Расплатившись с водителем, врываюсь в подъезд.

Со времени моего пробуждения не прошло ни минуты, чтобы я не подумал о Вельке. Я хочу, чтобы она была дома. У меня, у себя, – где угодно, только чтобы была…

Ее двери заперты. Я звоню – все 16 мелодий. После каждой мне слышится тихий, крадущийся шаг. С трудом убеждаю себя отойти от двери и спуститься к себе на этаж.

Я не успел сделать Вельке дубликаты ключей – но я все равно принимаюсь звонить, глупо надеясь, что она вдруг окажется по ту сторону двери. Мокрый свитер прилипает к спине. Я не чувствую холода…

Открываю квартиру, вхожу в коридор – с кухни тянет позавчерашними пригоревшими тостами. Сваливаю в угол рюкзак, не переодеваясь, выбегаю во двор. Я не знаю, где буду искать. В институте? В больнице? В милиции – пусть опросят водителей, проезжавших по трассе в интервале с четырех до восьми? За три года работы я свел много полезных знакомств и вправе рассчитывать на какую-то помощь…

Синее Вольво все еще стоит у подъезда. Завидев меня, водитель распахивает переднюю дверцу, настойчиво машет рукой. Мне сейчас совершенно не хочется уделять ему время.

– Эй! – кричит мужичок. – Эй, а как она выглядела? Ваша подруга?

– Вы точно ее не обидели? – озабоченно спрашивает мой новый знакомый, выруливая на проспект.– Она чуть не плакала…

…Когда Велька уснула у меня на плече, я взял ее на руки и отнес в нашу палатку. Она обвила мою шею руками и долго не желала меня отпускать.

– А если бы я была трейсером, – бормотала она, еле слышно, – ты бы стал меня ждать?

Я ответил, что ждал ее всю предыдущую жизнь. Она счастливо улыбнулась во сне…

– Я делаю по несколько рейсов – сами знаете, лето. Дочке на свадьбу коплю... Только высадил одного рыбака, тут она… часов в пять утра. Шла к машине и постоянно оглядывалась, словно боялась кого….

– Она написала записку. Сказала, что вызвали в город… Вы уверены, что мы едем в нужную сторону?

– Молодой человек, я без малого двадцать лет за рулем – обижается он. – Я в состоянии запомнить маршрут.

Вольво сворачивает на боковую дорогу, петляет короткими улочками. Выбирается к парку, тормозит перед серым приземистым зданием, с футуристической вывеской из стекла и бетона: АО «Coming Day».

– Тут, – кивает водитель. – Тут она и сошла. Вон туда.

Палец водителя указывает на железные двери.

Что сумасбродной девчонке понадобилось у меня на работе?! Тем более, когда у меня выходной?

Водитель уехал, расхваливая щедрость влюбленных. На сей раз, я взял его телефон.

Первый, кто встречает меня на работе – Катюха. Блондинка лет тридцати, симпатичная, стройная. Менеджер по работе с клиентами. Особа весьма впечатлительная – любое замечание шефа повергает Катюху в состояние, близкое к панике. Успокоить ее может только чашка горячего кофе, который она тотчас отправляется пить в компании Генки, болтливого и бесцеремонного, как и все операторы. Питие продолжается тридцать минут, – успокоившись, она возвращается на рабочее место, получает втык от Сан Саныча, и бежит за очередной чашкой кофе. Обычно я встречаю ее в коридоре, – Катины каблучки особенно гулко выстукивают в тишине переходов. Сейчас я застал ее за рабочим столом.

Катины глаза заползают на лоб, когда она видит меня – в мокром свитере и грязных ботинках, – на пороге приемной.

– Дима?

Кроме меня и Катюхи в помещении нет ни души.

– Катя, меня кто-нибудь спрашивал?

– Кто? – удивляется Катя.

Формулирую вопрос по-другому.

– Никто меня тут не искал?

– Ты же в отпуске! – восклицает Катюха.

А я уже стал забывать, почему до сих пор не женат!

– Катя!!! – говорю выше тоном, разделяя слова. – КО МНЕ. КТО-НИБУДЬ ПРИХОДИЛ?

У Кати кривится губа.

– Нет! – рявкает она в раздражении. – Кто тебя будет искать, если ты в отпуске?

И помолчав, сообщает:

– Я на кухню. Тебе кофе нести?

Мне не хочется кофе. Мне хочется, чтобы Велька, сию же минуту, появилась в дверях.

– Хорошо – соглашаюсь. – Неси.

Неожиданно находит прозрение – как я раньше не сообразил?!

– Стой! – кричу, выбегая за Катей. – А клиенты у Саныча? Были сегодня? Девушка, невысокая, смуглая, лет 16 на вид?

– Не было никого, – не оборачиваясь, отвечает Катюха. – Только наши. Шеф и стажер.

Неужели таксист обманул?

Принесенное Катей кофе горчит. Я забыл положить в него сахар.

Каждые пять минут я названиваю Вельке домой. На мобильный не пробую – он, разряженный, со вчерашнего вечера лежит у меня в рюкзаке. Ну что за привычка не следить за своими вещами? Почему у нормальных людей все работает, все всегда при себе… У меня, например.

Саныч входит в приемную, довольный как слон. Он действительно похож на слона – добродушный, большой.

– Димка! Что, заскучал?

Я натягиваю на губы улыбку.

– Ты, я вижу, с рыбалки? Ну давай, заходи. Чай попьем, познакомлю со сменщиком…

– Саныч, я на минуту…

– Замечательный сменщик! Во такой! – шеф не слушает, все еще пребывая под впечатлением от работы стажера. – Параллели – как семечки! А какая привязка! Мгновенная! Семь параллелей за три с половиной часа! Каково?

– Саныч, тут должна быть клиентка… Девочка. То есть, девушка, лет двадцати, невысокая, в куртке…

– Девочки, девушки… любые капризы! Теперь валом повалят!

Шефа явно несет – он хватает меня за рукав и тянет к себе в кабинет.

– Фу-ты, мокрый какой! Ну пойдем, покажу. Теперь, Димка, у нас новая эра. Как ее… эмансипация! Индивидуальный подход!

Все еще не понимаю, к чему он ведет. Шеф врывается в кабинет, подлетает к столу. Открывает верхнюю папку – я едва успеваю прочесть первые буквы фамилии – не то Ба, не то Бе. Перелистывает страницу, поворачивает ко мне фотокарточкой.

– Вот, знакомься, – наша новая смена!

Саныч все еще говорит про моральный аспект, возникающий в работе с клиентками, про необходимость идти в ногу со временем и отказ от стереотипов, – а я, молча смотрю на фотографию в личном деле стажера, – нет, теперь уже сменщика.

Я всегда знал, что Велька фотогенична…