Спи, ничего. До твоего самолета еще почти четыре часа. Собираться тебе недолго, всех твоих вещей – тапочки, полотенце, косметичка да книжка, и, как ни компактна твоя багажная сумка, больше чем наполовину она так и осталась нераспакованной. Сувенир для твоего сынишки мы наверняка успеем купить и в аэропорту, так что получаса на все хватит с запасом. Зная, какой стремительной и деловитой ты умеешь быть в обычной ванильной жизни, спорю на что угодно, что и кофе мы успеем выпить, а если нет – в самолете тебя покормят. А я … а я и не голоден… подожду своего семейного ужина, с медлительным чаепитием у телевизора и последующей, всегда слегка суматошной, укладкой детей. А потом… потом будет ночь, и я благодарен тебе заранее за то, что нынешней ночью, я знаю, я буду не только полон желания, но и исполнен бережной нежности к жене, чистой, обычной нежности, той самой, которая так редко пробуждается во мне одна, не сопровождаемая азартным порыкиванием тайного зверя, живущего где-то во мне глубоко-глубоко.

Но сейчас этот зверь спит, спит, как и ты. Он, наконец, накормлен, сыт и убаюкан, и мне кажется, что твое сонное дыхание созвучно его довольному посапыванию у меня в душе, и я молча улыбаюсь вашему дружному сопению.

Тихий, спящий, ручной… а какой дикой зверюгой я ощущал его внутри еще сегодня утром – даже сам немного испугался. Как бесстыдно, радостно и громко он заревел, когда я узнал тебя в незнакомой мне красной куртке с белой меховой оторочкой в толпе пассажиров, «прибывших рейсом Аэрофлота 1541» и вливающейся в зал через «выход номер 4». «Ну-ка, заткнись!» – сказал я ему как мог решительно. Возможно и вслух, по крайней мере, парень с букетом цветов, переминающийся с ноги на ногу и вытягивающий шею рядом со мной, покосился на меня странно и даже отодвинулся. А я и не подумал купить тебе цветы… но не успел даже подосадовать на себя – тут и ты увидела меня и просияла глазами мне навстречу.

– Привет, хорошо долетела? Не голодна? Не укачало?

– У вас теплее...

– Да, но солнца не видим уже который день, – вот, пожалуй, и весь сумбурный короткий диалог, в течение которого зверь старательно молчал. Впрочем, ты сама развязала ему язык, когда хитрющим взглядом покосилась на меня, садясь в машину:

– У, какие сиденья мягкие… в самолете жестче.

– Это на обратном пути тебе будет куда как важнее, – немедленно отозвался зверь и дальше уже я не мог, да и не пытался его заткнуть, а, наоборот, радостно предоставил ему полную свободу слова. И он почти не умолкал, изредка давая мне вставить пару фраз на какие-то побочные, чисто бытовые темы: «Вот твоя контора, не забудь отметить командировку…договора-то возьми! А то зачем ехала?», « Надо чая и к чаю чего-нибудь купить, квартира совсем пустая». Да и ты мало ко мне обращалась, а общалась в основном с ним в той своей приветливо-язвительной манере, которая так возбуждает его и так смешит меня самого. От твоего в дверях квартиры «А куртку-то – тоже снимать?» прыснули, впрочем, мы оба. Но я промолчал, про себя позавидовав твоей способности объясняться полусказанным, а он, подавив смешок, намеренно тихо и многообещающе посоветовал:

– Снимай, могу гарантировать, ты не замерзнешь.

Похоже, ты даже несколько струхнула, впечатленная его решительным тоном. И попыталась переключиться с него на меня, заслоняясь опять же бытом:

– Я скоренько в душ, а то все-таки с дороги… Ты чайник поставь пока, ладно?

И я без споров отправился было ставить чайник, но зверь таки вынудил меня обернуться на пороге пустой нежилой кухоньки:

– Поторопись. Разговор у нас сегодня долгий, а времени не так много.

– А чё долгий… – полуиспуганно-полусмущенно пробормотала ты.

– Бегом! – прикрикнул зверь. – Выйдешь – узнаешь.

Он мечтательно молчал, пока ты плескалась в ванной, (а я делал несколько звонков в надежде обеспечить себе покой на ближайшие часы: «Сегодня не вернусь. Да, был рано утром, почту просмотрел, остальное ты уж сегодня сам, будь другом» – партнеру, «Немного задержусь, не волнуйся… все окей? У Сашки что в школе? А малая? Ну отлично, ты постарайся мне не звонить, если ничего срочного, я на встрече. Целую» – жене), и искательно обратился лично ко мне, когда, отложив телефон, я механически налил себе чаю: «Ты только не мешай мне, ладно?». Я не успел ничего ему ответить, как появилась ты. Порозовевшая, с влажными кончиками коротких каштановых волос, полностью одевшаяся («из чистой вредности», как про себя прокомментировал зверь). Ты налила себе чаю и тихонечко села с чашкой на угловую табуретку, задумчиво подобрав под себя ноги и глядя в основном в окно. Я с удовольствием изучал тугие синие джинсы, плотно обтягивающие длиннющие твои ноги, а зверь… зверь разве что не вопил от восторга и предвкушения. Он еле дождался, пока ты отпила треть чашки.

– Ну? Обсудим предстоящую экзекуцию?

Зверь тоже многое делает «из чистой вредности». Ему, как и мне, прекрасно известно, что ты не любишь словеса типа «наказание», «экзекуция». Но он понимает, что в такой момент ты, скорее всего, не станешь спорить.

Так и есть. Ты морщишься, но глотаешь вместе с чаем и говоришь:

–Да чего ж тут обсуждать, – с грустной такой, преувеличенной покорностью, от которой зверь даже несколько скисает, растерявшись. Нет, ложная тревога, ты еще, оказывается, не все сказала. – Так… чуть-чуть. Для мышечного тонуса разве что!

Зверь тихонько взревывает от азарта, а я только что рот не открываю от восхищения такой наглостью.

– Вот я сейчас тебе покажу тонус! – обещает зверь.

– Ой! – весело откликаешься ты.

– И ой тоже будет, – зверь чувствует, что я, наконец, с ним заодно, и ему это приятно. – И тонус будет, и все остальное тоже вспомним по пунктам.

Ему приятно. А еще приятнее мне. Нет, не то слово – приятнее. Никто не знает, как горько мне безжалостно его останавливать, когда в уютной темноте супружеской спальни он моими руками пытается сдавить посильнее узкие плечи жены.

И сейчас, в единодушии с моим зверем, я испытываю звенящее облегчение.

– По пунктам – это слишком долго, – возражаешь ты вроде бы робко, но из твоего взгляда как будто рассыпаются огоньки того же предвкушения, которому так счастлив в себе зверь, – а у меня обратный рейс в 19.50.

– Вот и нечего время терять! Пошли, – решает зверь, и я крепко беру тебя за плечо, так что ты еле успеваешь отставить полупустую чашку.

В комнате я сажусь на край кровати и ставлю тебя боком между своих коленей. В этой позе у тебя не получается, как ты любишь, опустить голову, чтобы не встречаться со мной глазами. Поэтому, наоборот, гордо задрав подбородок, ты пытаешься отвернуться.

Зверь давно готов. Ему не хватает только сигнала, твоего решающего «да», а ты не спешишь с «да» и тем самым приводишь его почти в исступление. Зато я сам знаю, как помочь тебе и зверю и решительно тянусь к застежке твоих джинсов. Ты не пытаешься увернуться, но бьешь меня по руке – вот оно и «да» – начали! Сдернуть с тебя штаны, даже такие тугие, и уложить животом на мое левое колено – дело секундное. Мы со зверем успеваем даже оценить, как неплохо держится на тебе в ноябре еще июльский загар, и в который уже раз удивиться, как при такой худощавой спине с уходящей под футболку цепочкой крупных позвонков тебе удается иметь такую круглую, плотную, белую попу. Нет, уже не совсем белую! Ты ерзаешь и ойкаешь – под давлением зверя я не жалею ладонь, и вот уже попа совсем-совсем нигде не белая. Еще, и еще, и еще. Ладонь моя горит, ты дышишь, как щенок на жаре, а зверь… зверь утолил самый жестокий первый голод и теперь не торопится. Будет гурманствовать.

Я осторожно высвобождаю из-под тебя колено, встаю и выхожу. Ты немедленно выворачиваешь голову, и я ловлю твой расширяющийся, точно в испуге, взгляд, когда возвращаюсь в комнату, разворачивая на ходу длинный полиэтиленовый сверток. Да, я заметил, как ты в аэропорту с недоумением оглядела пустой багажник, зашвыривая туда свою сумку, и как с еще большим недоумением, смешанным даже с разочарованием, убедилась, что и здесь, запарковавшись у подъезда, я жестом фокусника не извлек ничего из машины. Потом, если ты спросишь, я расскажу тебе, как утром съехал с трассы у давно примеченного мною перелеска около железнодорожного переезда, как, едва не погубив в грязи ботинки, безжалостно ободрал несколько кустов, досадуя, что не захватил ножик, и как, забрав у приятеля ключи от квартиры, успел забежать сюда до твоего самолета, убедиться, что в доме относительно чисто, а заодно и замочить прутья. Зверь помогал мне только на этом последнем этапе, придирчиво проверяя, достаточно ли гладко обрезаны сучки и как обработаны кончики.

Наградой за ботинки, беготню и споры нам со зверем будет как раз вот этот твой взгляд, лучащийся азартом и веселым страхом.

– Бери подушку и ложись, ты знаешь как, – командует тебе зверь.

Ты заглядываешь мне – нет, ему! – в глаза и не отваживаешься спорить. Вместо этого пытаешься оттянуть неизбежное (или растянуть удовольствие?)

– А вдруг она грязная? Неизвестно чья. А я на нее самым сокровенным… – упираешься ты. Зверь хмыкает, но не возражает, когда я отправляюсь в ванную за твоим полотенцем и накрываю им с виду совершенно чистую подушку в белоснежной наволочке.

– А оно – мокрое!

Но тут у зверя лопается терпение, и я говорю «Давай ложись!» таким тоном, что ты без споров укладываешь свое «самое сокровенное» поверх подушки и полотенца. Зверь благородно дает тебе еще минутку повозиться и устроиться.

– А… сколько? – спохватываешься ты.

– Сто, – отвечаю я, хотя зверь умоляюще меня толкает «Двести! Ну пусть двести».

–Что-о-о-о-о? – ты делаешь будто бы попытку встать, и зверь перехватывает у меня остатки инициативы.

– А ну смирно лежи! Иначе будет двести.

Нет, двести все же не будет. Уже на двадцати пяти попка напоминает летний фейерверк, розовое небо, исчерченное красными полосками, а ты, отбросив упрямство, начинаешь повизгивать. На пятидесяти это уже полноценный, довольно громкий визг. Приходится сделать перерыв.

– Хватит! Больше не буду терпеть! – бурчишь ты, переведя дыхание и убедившись, что перерыв таки наступил.

– Пять минут тайм-аут, – обрывает тебя зверь. И уточняет: – Молча. Если хочешь, конечно, лежать эти пять минут. А если хочешь дискутировать – проведешь их в углу. И тогда уж точно будет двести!

Может быть, ты боишься двухсот, может быть, стесняешься угла, но дискутировать не решаешься. В течение трех минут с кровати доносится только обиженное пыхтение. Попа твоя цветом напоминает недозрелый помидор, но царапинок нет. Зверь подмигивает – видишь, не зря мы с тобой сучки обрезали. Да, не зря.

Я включаю телевизор и щелкаю пультом, выбирая канал погромче. Ты вздрагиваешь и тоже всхлипываешь громче. На МТВ как раз подходящая шумная муть. По совету зверя я обхожу кровать с другой стороны.

– Готова? Ну-ка, выше попу! – я помогаю тебе поправить съехавшую подушку. – Поехали!

Дальше я плохо слышу и тебя, и себя. Игнорируя МТВ, зверь во мне поет восторженную ораторию, заглушая твой нарастающий визг. Но где-то на восьмидесяти визг сменяется уже как будто бы слезами. Прервемся еще разок.

– Передохни, осталось всего ничего.

Но от первой же розги после короткого перерыва ты взревываешь и пытаешься встать. Зверь настороже. Он изучил тебя лучше, чем я, и, видимо, понимает, что сейчас как раз самый ответственный момент. И знает, как избежать и недолета, и перелета.

– Не хочешь лежать – будем вперегиб. Вставай на четвереньки. Вставай, вставай, а то хуже будет! – зверь весь собрался и напряжен. Я подхватываю тебя левой рукой под живот, помогая встать на локти и коленки.

– Выше попу и считай! Осталось двадцать раз. Будешь уворачиваться – все сначала.

Умница зверь не зря заставляет тебя считать – это и тебе поможет отвлечься и дотерпеть, и ему поможет сориентироваться по тону твоего голоса – много ли, мало ли. Впрочем, уже и мне понятно, что не мало. Но – и это я знаю даже лучше, чем он – хуже нет для тебя, чем недотерпеть заранее объявленное количество. Дурацкое упрямство, глупая гордость, «чистая вредность»? Не знаю, что это. Знаю, что имеет место такая твоя особенность. Хорошо, что это понимает и зверь.

Ты вполне в голос ревешь, но сквозь рев честно продолжаешь считать и, прогибая смуглую спину, держишь повыше попу, на которой проступают уже и капельки крови от мелких царапин. Ну, еще чуть-чуть… последние два… раз… все.

Наслаждение зверя кипит и с кровью стучит у меня в висках. Ты падаешь животом на кровать и всхлипываешь громко и жалобно. «Ну… твоя очередь… утешай» – зверь улыбается мне.

И с тех пор он спит. Заснул даже быстрее, чем ты – ты еще долго успокаивалась, постанывала, обзывала меня «инквизитором» и «монстром каким-то», непостижимым образом выворачивая шею, пыталась разглядеть «раны», требовала намазать заживляющую мазь, без всякого стеснения подставляя мне попу. А потом, тихонько улыбнувшись мне одними глазами, пробормотала «сейчас… полежу пять минут и встану» и уснула. Но уже, к сожалению, пора. Сейчас я тебя разбужу, вот только еще побаюкаю спящего зверя.

Пусть спит, ему же не надо на самолет.