Ласковое майское солнышко заглянуло в окно. Надулись пузырем кружевные занавески, заботливо сшитые мамиными руками, заиграло бодрую мелодию радио.

Вставай, Натуся, вставай! Впереди утро, впереди хороший погожий денек, впереди школа!

Как же радостно вставать под веселые мелодии отрядных гимнов! Умываться, растираться колючим полотенцем до легкого покраснения кожи, завтракать, надевать с вечера приготовленную и старательно отглаженную форму!

– Как же хорошо жить в нашей стране, – думала Натуся, тщательно повязывая алый галстук, – где все дети ходят в школу в специальной форме, и никто никому не завидует. Мы все делаем одно общее дело, мы овладеваем новыми знаниями и умениями, и наша форма – это такой же отличительный знак, как роба шахтера или комбинезон металлурга. Интересно, берут ли девочек в металлурги?

Натуся поправила белые гольфики, огладила руками плиссированную юбочку, притопнула аккуратными туфельками на низком каблуке, подхватила портфель, пакетик со сменкой и побежала в школу.

На улице ласковый ветерок обдувал ей личико, играл юбочкой...

– Восемь часов десять минут, восемь часов десять минут, – подмигнули ей старые часы на заводской башне, – поспеши, поспеши!

– Поспешу, поспешу, – кивнула Натуся старым знакомым, и ее крепенькие ножки застучали каблучками по старой мощеной дороге переулка, ведущего к школе.

Кирпичное здание школы, с широким фронтоном, украшенным белыми колоннами и гипсовыми бюстами пламенных борцов и ученых пряталось в свежей зелени вековых лип. Их упоительный запах влетал в распахнутые двери школы вместе с радостной толпой рвущихся к знаниям школьников.

– Только в нашей стране дети брови не хмурят, только в нашей стране песни радуют слух, – вспомнились Натусе недавно услышанная мелодия, когда мимо нее пронеслась счастливая стайка первоклассников, спешащих учиться читать, писать и считать.

Сама Натуся, не торопясь и чинно, как положено тринадцатилетней семикласснице, влившись в дружную компанию своих одноклассников, вошла в кабинет математики. Аккуратно достала тетради, учебник, обернутый в чистую бумагу, положила в специальное углубление ручку и остро заточенный карандаш.

Одновременно со звонком в класс вошел математик, Николай Денисович.

– Здравствуйте, дети!

– Здравствуйте! – зашумели крышки парт, когда класс встал, приветствуя математика.

– Тема сегодняшнего урока – уравнения Колмогорова.

И, повернувшись к доске, застучал мелом.

Ровными белыми рядами ложились значки на коричневую доску, внимательно смотрели тридцать пар глаз, сосредоточенно усваивали знания школьники...

Сорок пять минут урока прошли в напряженной тишине, лишь жужжание шмеля за окном, да постукивание мела о грифель доски, да дружный скрип ручек.

Звонок! Звонок!

Перемена!!!

Делу, конечно, время – но ведь должен быть и час потехе!

Шумят во дворе младшеклассники, разучивают новые марши в пионерской комнате, играют в спортзале...

Но невесело Натусе.

Внимательно она слушала Николая Денисовича, не отвлекалась, не обращала внимания на шмелей и бабочек за окном, не мечтала о настоящей дружбе с Артемом из параллельного класса, не придумывала себе подвигов на корабле, затертом льдами... Очень внимательно слушала. И ничего не поняла.

Совсем-совсем ничего.

На переменке стала читать учебник, пытаясь закрепить пройденное в памяти.

И опять ничего не поняла.

Настоящий пионер – это, прежде всего, хороший товарищ! Поэтому Натуся пошла к своей звеньевой – Тамаре.

– Тамара, я должна тебе признаться. Я ничего не поняла в уравнениях, о которых нам рассказывал Николай Денисович.

– Ты невнимательно слушала, Нат?

– Нет, Тамара. Я слушала очень внимательно. Но не сумела понять.

– Наверное, Натуся, ты плохо сосредоточилась. Мой долг, как звеньевой указать тебе на ошибочность и вредоносность такого поведения. Я не буду выносить вопрос об этом на еженедельном собрании, но ты должна сама понять и осознать, что допустила ошибку. И ты должна сама ее исправить. Это твой долг, как учащейся и пионерки.

– Да, Тамара... ты права. И я постараюсь с честью нести свой долг!

Ната хорошо понимала, что такое слово долг! Долг – это боевые трубы на рассвете, долг – это гордость и мужество, долг – это самая почетная обязанность человека! Человек без долга – это не человек, это лишь личинка человека. И наоборот, нет ничего более прекрасного, чем человек, полностью выполнивший свой долг во имя Родины!

Что такое долг Натуся понимала.

С уравнениями дело обстояло хуже.

Однако главное в советском человеке – это его моральный облик. Человек с хорошим моральным обликом способен справиться с любой задачей.

После уроков Ната не пошла играть в баскетбол с параллельным классом, хотя ее звали. Даже Артем звал. Специально пришел за ней в библиотеку, улыбнулся своей чудесной белозубой улыбкой и радостно сказал:

– Натуся! Идемте играть в баскетбол на нашей школьной площадке!

– Нет, Артем, – ответила Натуся, мужественно запретив себе мечтать, – я должна повторить пройденное.

– Жаль, – сказал ей Артем...

Десять минут после этого Натуся сидела, не открывая учебник.

– Жаль, он сказал – жаль... ему жаль, что я не пойду… ему жаль...

Но потом, вспомнив про уравнения, она выкинула Артема из головы и открыла учебник.

Рябили в глазах алгебраические значки, темнело в глазах от графиков, начало ломить виски от непомерного мыслительного усилия, но уравнения так и оставались непонятными.

«Может, стоит пойти домой? – подумала Натуся, прислушиваясь к крикам друзей на площадке за окном. – Я все равно не могу понять этих уравнений... Завтра скажусь больной, на контрольной этих уравнений все равно не будет, да и не понадобятся они мне нигде...» Она уже закрыла учебник, аккуратно положила тетради в сумку, как голос Артема за окном буквально ошпарил ее кипятком стыда:

– Ну что ты врешь, было же касание, было!

Врешь... она, пионерка, готова была опуститься до лжи! И как верно придумал народ пословицу: «Коготок увяз – всей птичке пропасть!» Ведь одна ложь немедленно потянула бы за собой другую... И до чего она бы могла дойти?!

Пока весь светлый и смелый советский народ уверенно шел бы сияющей дорогой к счастью, она бы медленно, но верно, скатывалась бы на обочину. И как она бы смогла смотреть в глаза своим товарищам, как смела бы стоять на линейке, отдавать честь красному бархату знамени... Да и была бы у нее эта честь?!

«Честь, вот что отличает советскую девушку от ее буржуазных сверстниц!» – вспомнились вдруг Натусе слова школьного врача Ольги Ивановны, по совместительству жены Николая Денисовича.

Нату обдало холодом при мысли, что она могла бы превратиться в свою буржуазную сверстницу, растленную беспощадным оскалом капитализма, ничем не интересующуюся, без идеалов и цели в жизни, от запретных удовольствий, насильственно подсовываемых ей разжиревшими буржуями в целях тотального обмана трудящегося населения, рано стареющую и больную гнусными болезнями...

Не помня себя, задыхаясь от бега, Натуся неслась по школьному коридору к кабинету математики. Неритмично подпрыгивал портфель за спиной, больно бил ее по лопаткам, развевались выбившиеся из пшеничных кос волосы... Скорей, скорей, скорей... избавиться от этого кошмара! В кабинет она влетела без стука:

– Николай Денисович! Николай... – от бега дыхание сбилось, и Натуся задохнулась на полуслове.

– Медынцева, возьми себя в руки! Что за манеры – влетать в учебный класс без стука? Где твое воспитание, где уважение к своим преподавателям? Выйди из класса, приведи себя в порядок и зайди снова, – строго выговорил ей математик.

Покраснев и продолжая задыхаться, Ната тихонько вышла из класса и попыталась успокоиться. Пригладила волосы, выровняла дыхание, как учили на уроках физической культуры и строевой подготовки, и попыталась справиться с предательской дрожью в коленках. Дрожь не унималась. Было стыдно и немного страшно.

«Чего же ты боишься, глупая, – укорила Ната сама себя, – ты же в родной и любимой школе. Советские люди ради правды, истины и светлого будущего смело шли на смерть, горели в топках, прививали себе смертельные болезни, а ты боишься разговора с учителем. Ох, Ната, Натуся, как же ты совершишь подвиг, если боишься такой малости?!»

И гордо вскинув подбородок, она постучала в дверь.

– Можно войти, Николай Денисович?

– Медынцева? Входи.

– Николай Денисович. Я должна сделать заявление. Я... – Ната сглотнула горький комок, вспомнила о Зое Космодемьянской и медленно и отчетливо во всем призналась. В том, что ничего не поняла из его объяснений, в мыслях о возможности солгать... Николай Денисович внимательно слушал ее, механически пристукивал карандашом по журналу, и сочувственно смотрел на нее теплыми карими глазами.

– Ну что же, Медынцева... положение твое сложное. Я, конечно, могу потратить часть своего нерабочего времени на индивидуальные занятия с тобой, но что же мне – каждый раз устраивать для тебя отдельные уроки?! Ты плохо сосредоточилась, ты не захотела приложить усилие... Я не хочу, чтобы это вошло у тебя в привычку. А тема действительно непростая, одной тебе с ней не справится... И что нам делать, а?

Натуся стояла, опустив голову, а математик в задумчивости водил карандашом по журналу. Когда звенящая тишина – даже крики играющих под окнами были не слышны – достигла апогея, Николай Денисович встряхнулся, поправил зачем-то галстук и с неожиданной мягкостью сказал:

– Ты сама понимаешь, Медынцева, что твои неблаговидные поступки – это пережиток нашего темного прошлого? Рецидивы, которые могут поражать даже самых лучших членов нашего общества? И терапия подобных вещей тоже должна быть позаимствована у наших предков, это ты понимаешь? Задыхаясь под пятой душителей-эксплуататоров, народ стремился сохранить себя в чистоте, изо всех сил сопротивляясь растлевающему влиянию, привнесенному извне. Это ты понимаешь? Русские изобретатели-самородки первые в мире открыли радио, паровоз и принципы социалистической экономики – разве могли бы они это сделать, не обладая высокой моралью и нравственностью?!

– Не могли, – пробормотала Натуся.

– Вот именно, – удовлетворенно поднял палец Николай Денисович. – Так что я тебе могу предложить либо воспользоваться мудростью предков, либо попытаться выучить предмет самостоятельно.

– Я... у меня… я... не... – собравшись с силами, Ната оторвалась от созерцания собственных туфель и смело посмотрела в карие глаза математика, в которых проскальзывали искорки мягкого юмора. – Я не могу выучить материал самостоятельно, – твердо закончила она.

– Молодец. Я знал, что ты сумеешь. Я даже не сомневался в тебе, девочка. Я горжусь тобой. Знаешь, первый шаг к подвигу, как и любой первый шаг – всегда небольшой. Но он выводит на широкую дорогу! – ласково проговорил учитель математики, подталкивая ее к двери.

Как они дошли до медицинского кабинета, Натуся не помнила. Помнила только ощущение тепла и надежности, исходившее от уверенно шагающего рядом Николая Денисовича.

Ольга Ивановна встретила их в дверях медкабинета, понимающе посмотрела на мужа и идущую рядом с ним ученицу и приглашающим жестом молча кивнула Натусе на ширму.

«Наши люди понимают друг друга с полуслова, – мелькнуло в голове у Наты, пока она снимала за ширмой платье и обувь, – потому что нас объединяет общая цель и стремление к счастью для всего человечества... О чем я только думаю?!»

Чуть подрагивая от напряжения и прохлады паркета под голыми ногами, Натуся сделала несколько шагов от ширмы до кушетки, легла на простынку, покрывающую черный дерматин обивки и глубоко вдохнула. Ей никто не говорил, что надо делать, она действовала исключительно интуитивно, кожей ощущая молчаливое одобрение Николая Денисовича и красивой, подтянутой в белом халате, Ольги Ивановны. И это молчаливое одобрение, эта ощутимая поддержка и глубинное, изнутри идущее понимание обстановки, все это лишний раз убеждало Натусю в правильности сделанного выбора.

«Хорошие дела делаются легко и быстро. А правильные вещи еще легче и проще. Надо будет об этом сделать доклад на ячейке», – вдруг подумалось ей...

Николай Денисович все это время молча смотрел в стену, соблюдая принципы морали и оберегая девичью стыдливость. Вся процедура уже была неоднократно отработана, и Ольга Ивановна хорошо знала, что нужно делать.

«Хорошие у нас девочки растут, – думал он в это время, – честные и смелые. Хорошие девочки. И как же я благодарен своей профессии, за то, что могу сделать их еще лучше! Всемерно способствовать формированию у них твердых принципов морали и полноценного раскрытия всех их талантов – разве есть на земле более высокое призвание?!»

– Все готово, – прозвучал в тишине голос Ольги Ивановны.

Она подала мужу хранившийся в стерильном биксе кожаный ремень, быстрыми взмахами протерла обнаженные ягодицы девочки – в воздухе разнесся резкий запах спирта – и присев на низенькую табуретку, крепко обхватила запястья Натуси, одновременно придерживая ее за плечи.

– Ну, что же... начнем, пожалуй, – решительно сказал математик и взмахнул в воздухе сложенной вдвое полосой ремня.

Свист! – и покрывшиеся мурашками ягодицы школьницы перерезала первая красная полоса, мгновенно вздувшаяся.

– А-а-а-а! – глухо застонала Ната, упираясь подбородком в кушетку. – Больно, больно, больно!!!

– Терпи, девочка, терпи, дыши глубже, – скороговоркой советовала ей Ольга Ивановна, сильнее прижимая запястья к кушетке.

Свист! Свист! Свист!

Удары сыпались размеренно и неотвратимо. Боль прошивала Нату насквозь, искрами добегала до конечностей и глухим гулом отзывалась в затылке. И стоило ей только вдохнуть нормально, как на ягодицы обрушивался новый удар.

Свист! Свист! Свист!

Больно, больно, больно! Бо-о-о-оо-льно!

Боль накрывала волнами, терпеть не было никаких возможностей, но она терпела. Удар, свист, еще удар, еще… терпеть, надо терпеть… хорошие люди и не такое терпели... Как Зоя, как парижские коммунары, как юные революционеры... Больно, больно...

И вдруг в этом ворохе боли прорезалась мысль – разве тебя мучают?! Разве тебя пытают?! Тебе, Натуся, стараются помочь! Все это делается ради тебя!!

И преодолев в себе минутную слабость, Натуся выгнулась навстречу ремню. Пусть будет больно, пусть будет еще больней, но она готова стараться, она готова искупить свою вину... она благодарна своим замечательным учителям...

Николай Денисович моментально заметил перемену в поведении своей ученицы, и сердце его накрыла теплая волна гордости за нее.

– Да, Медынцева, именно так... ты... абсолютно... права... мы это делаем... только... ради тебя... мы... стремимся... воспитать... вас... настоящими... людьми... достойными... своих... героических... предшественников... – несмотря на поднимающуюся жалость, он все увеличивал и увеличивал силу ударов, полностью выкладываясь на педагогической ниве...

«Как он прочел мои мысли, сумел все так точно угадать?!» – заходилась от боли, смешанной с глубочайшим уважением и признательностью, Ната...

– Да, Медынцева, да... ты помнишь, с чего все это началось? Что именно привело… тебя... к такому…

– Да, Николай Денисович, – сдавленным и охрипшим от давимого крика сказала Натуся, – У-у-у-у-уравнения-я-я-я-я... больно...

– Верно, уравнения Колмогорова, – и математик нанес сильнейший удар по и без того алым ягодицам...

И тут… вдруг, внезапно, все значки, формулы и графики завертелись у нее перед глазами и слились в одно.

– Поняа-а--а-а-ала--а-а-аа-!!! Поня-я-я-яла-а-а-а-а!!! – охваченная восторгом, закричала Ната, выгибаясь дугой на кушетке.

– Хорошо, что поняла... а то я уже уставать начал, – довольно хмыкнул Николай Денисович и опустил ремень.

Усталыми движениями он начал, отвернувшись, складывать ремень и готовить его к стерилизации. За его спиной Ольга Ивановна тщательно осмотрела пострадавшую часть тела девочки, быстро прижгла йодом несколько мелких ссадин – настрадавшаяся Ната даже не заметила этого, все еще охваченная экстатическим восторгом внезапно открывшегося ей знания, – и потянула ученицу с кушетки:

– Все, вставай, вставай, не разлеживайся так... – заботливо проговорила она и, зайдя вместе с девочкой за ширму, помогла ей одеться...

– Н-николай Денисович, спасибо Вам, – дрожащими после всего произошедшего губами, сказала Натуся.

Математик обернулся, улыбнулся смущенной и слегка встрепанной девочке, шутя погладил ее по плиссированной юбочке, крепко прижимая ладонь к свежевыпоротым ягодицам и, согретая теплом его улыбки, счастливая и освобожденная Ната, радостно сказав еще раз: «Спасибо!» – выскочила из кабинета...

– Можешь гордиться, твоя попа по цвету сейчас напоминает кумач, навечно окрашенной кровью наших павших товарищей! – крикнул ей вслед математик.

– Если вдруг что – заходи, Натусенька, не стеняйся! – подошла к двери Ольга Ивановна.

Ната обернулась, и сердце у нее защемило от нежности, благодарности и счастья от того, что в ее судьбе принимают участие такие люди.

«Когда-нибудь у меня тоже так будет, – вдруг радостно подумалось ей, – и я так же, как Ольга Ивановна, склоню голову на плечо... Артему?»

«Да, Артему», – твердо сказало ей сердце.

– Спасибо, спасибо вам огромное!!! – громко-громко выкрикнула Ната и, задорная, побежала домой.

– До завтра, Медынцева, – ласково улыбнулся ей вслед Николай Денисович.

До завтра...