Аленка сидела на своей кровати, прижав ладони к пылающим щекам, в совершенно растрепанных чувствах. Нет! Она совершенно никак не могла понять, как это могло произойти...

Конечно, маленьких девочек иногда бывает надо наказывать, – она не только знала это, но и была с сим фактом совершенно согласна. Согласие ее могло поколебаться лишь на те несколько минут, в течение которых Аленкина попа танцевала под папиным ремнем. Но уже через некоторое время, когда наказанная девчонка, умывшись и приведя себя в порядок, удалялась в свою комнату, здравомыслие возвращалось к ней.

А тут уже Аленка не могла не признать, что не просто – порка была ею заслужена, но и, как правило, была куча возможностей вовремя взять себя в руки и заработать если уж не полное прощение, то, как минимум, смягчающие обстоятельства. А обстоятельства эти могли смягчить ситуацию до такой степени, что вместо унизительного раздевания в углу, подавания папе ремня и раскладывания на диване могли последовать всего лишь несколько шлепков папиной ладонью по голенькой попке удобно улегшейся на отцовских коленях дочери – и почти вовсе не больно! Так ведь нет! Как правильно, увы, говорит пословица: «Что имеем не храним, потеряем – плачем». Да, поплакать Аленке иногда приходилось. Но сейчас-то дело совсем не в этом!

Аленка просто не находила себе места. Совершенно чужой человек, да еще такой... Сколько себя помнила Аленка, они всегда жили с отцом вдвоем. Мать ее умерла вскоре после родов – хоть дочку увидать успела, одно счастье. Взрослея, Аленка стала замечать появляющихся в их доме девушек. Все они были симпатичными и к девочке внимательными, но... какими-то мимолетными, что ли. И вот – Ольга. Двенадцатилетняя Аленка сразу прониклась к ней симпатией. Может – из-за небольшой, в сущности, разницы в возрасте: Ольге было всего двадцать. И когда оказалось, что Ольга в их доме не «мимолетно», то отношения у них стали складываться не как у приемных матери и дочери, а скорее как у сестер или подружек.

И вот тут такое...

Как-то раз Аленка очередной раз поздно пришла с прогулки. Вообще-то провинность эта в «тяжелых» не числилась, но как-то так получилось, что опоздание это стало уже пятым за одну неделю. Пришлось прибегнуть к «напоминанию». Это был первый раз, когда папа наказал Аленку при Ольге. Слава Богу, той, особенно неприятной процедуры с углом, ремнем и прочими гадостями не было. Но от стыда Аленка покраснела как мак, особенно, когда папа привычно сдернул с нее колготки вместе с трусиками. Когда шлепки прекратились, трудно, пожалуй, было сказать, какие щеки у Аленки были алее. Самое страшное началось для девчушки, пожалуй, даже после наказания. Аленка не представляла – какими глазами ей смотреть на Ольгу, что та может подумать? А ведь Ольга старшая, и как ни крути – получается, мачеха.

Значит она... Она может – тоже?... От этого, даже недодуманного до конца, вопроса Аленке стало так страшно и стыдно, что она тут же, как ошпаренная, убежала к себе.

Правда, через несколько минут, Ольга «проскреблась» в к Аленке в комнату и стала ее так нежно гладить и так успокаивать, и уговаривать, что ничего ужасного не произошло... В общем-то, Аленка уже успокоилась, и вскоре они с Ольгой болтали об обычных своих делах, как будто ничего не случилось. Да и что случилось-то? Пустяки, дело житейское...

Несколько недель они жили как настоящая, давняя, и конечно, любящая семья. Как вдруг случился этот страшный случай. Как Аленка могла допустить такую глупость, она никак не могла понять. Ну, устроила в классе грандиозную бучу, и прямо на уроке, ну, получила замечание в дневник, но стирать его зачем было, стирать-то?

Папа, увидев эти художества, аж с лица спал. Только вздохнул тяжело...

– Папочка... – всхлипнула Аленка.

– Да чего теперь папочка, – грустно ответил отец. – Все понимаю. Но уж не маленькая, соображать бы надо. Головой, – значительно прибавил он.

Ну, тут уж все ясно – если голова не соображает, значит расплачиваться будет задница.

Аленка стояла, как в воду опущенная. Если бы еще не Ольга – все полегче было бы. И вдруг услышала:

– Оля, у нас тут... ну... свои дела, минут... на десять, ты побудь, пожалуйста на кухне, хорошо?

И Ольгино, тихонечко: «Да, конечно...», и шаги, и дверь на кухню закрылась.

– Ну, что же, – спокойно вопросил папа, – теперь ЦУ не нужны?

Какие уж тут ЦУ. Все как обычно...

Аленка торопливо прошла в свою комнату, сняла висевший над письменным столом ремень, вышла и направилась угол. Привычно начав раздеваться, она поблагодарила в душе папу, за то, что он отправил Ольгу на кухню. Даже не то, чтобы она стеснялась мачехи – наоборот, скорее боялась испугать ее картиной наказания. Ведь Ольга не знает еще какой папа всегда добрый. А если изредка ему приходится браться за ремень – так ведь он не виноват! У Аленки даже слезы на глаза навернулись – и не из-за страха! Просто раньше как-то не приходило в голову посмотреть на ситуацию с такой стороны. Все было просто: провинилась – вот и будешь наказана, хотя и не хочется, конечно. Все эти думы быстро проскользнули в голове девочки, пока она снимала с себя платье. Ох... Уже все готово, остается только ждать, пока папа не позовет к себе...

Но вот пока Аленку пороли, все было как обычно. Она даже не вспомнила о том, что через кухонную дверь все слышно, стонала и всхлипывала не тише, да и не громче, чем обычно. Так же, как обычно, поплелась в угол, глотая слезы и стараясь успокоиться. Так же, как всегда, через несколько минут папа накинул ей на плечи махровый халат, обнял, приговаривая: «все-все, моя девочка, все закончилось, все-все плохое закончилось...», и таким теплом обняло, и не только от халата... И как всегда папа помог снять совсем колготки и трусики, чтобы не мешались. Аленка умылась, чувствуя, что действительно все уже позади, и позади нее в ванной висит домашнее платье – переодеться... И вдруг: а как же Ольга?!

Аленка замерла, не зная, как быть дальше. С папой было все просто – все прошло, и все. Но как теперь? А если она будет смеяться, или еще что-то... Аленка так и стояла – в одних трусиках, – не зная, на что решиться, как вдруг в дверь постучали.

И дверь открылась. Вошел папа.

– Ну, что стоишь, – мягко спросил он, – одевайся и пошли чай пить. Все нормально. Нормально, – подчеркнул он.

И действительно – все оказалось нормально, почти как всегда. И чай был вкусный, и пирожные – такие свежие! И подумалось: как это папа всегда с пирожными подгадывает? Как ремень – так потом обязательно что-нибудь вкусненькое... И – может только показалось – глаза Ольги блестели как-то влажно.

Засыпая, Аленка вдруг подумала: «А Ольга ведь наверное тоже может – меня...? Я ведь ее как папу должна слушаться. Или может, но не станет – папе пожалуется. И что хуже... не знаааю», – зевнула она.

На следующий день ее страхи подтвердились. Обычно никогда они с папой не говорили ни о провинности, ни о наказании, если оно произошло. Но вечером к Аленке постучала Ольга. Несколько минут шел какой-то странный разговор. Вроде бы и обычный, обо всяких домашних-школьных делах, о музыке, о женских мелочах, к которым уже давно начала причащаться Аленка. И вдруг...

– Ален, ты уж извини... – начала Ольга, – папа тебя давно порет? И как ты...

Аленка почувствовала не взрослую строгость, а, скорее наоборот, какой-то страх и непонятный интерес в словах Ольги.

– А разве тебя в детстве не пороли? – Недоуменно спросила девчонка.

– Да нет, мать ремнем пару раз, бывало, махнет...

– Ну, пару раз – это хорошо, – почти по взрослому, но потирая попку, ответила Аленка.

– Да нет, ты знаешь – она всегда с такой злостью, – продолжала Ольга, – что я тебе почти завидую. Спокойно, за дело, в меру... Я вот в детстве, так и думала: провинилась, так надо, чтоб сама ремень принесла – и по голой, как следует!

Разговор тогда сам собой угас, а вот тревога осталась. Неужели Ольга?...

Картинка, которую увидела Аленка, врезалась в ее память, как кадр черно-белого кино: в углу стояла Ольга! Она была в белой короткой блузке и таких же белых трусиках. А черные колготки были спущены до колен! Услышав, что в комнату кто-то вошел, Ольга вздрогнула и как-то съежилась. Аленкин отец медленно повернулся к дочери.

– Ты сегодня рано. Урок отменили? – Спросил он очень спокойным и ровным голосом.

Аленка не смогла выдавить из себя ни слова и лишь судорожно кивнула.

– Ну, хорошо. Быстренько умывайся, переодевайся и иди к себе. Займись уроками... – он чуть помедлил, – или еще чем. Не надо выходить, пока я тебя не позову, хорошо? – Добавил отец мягко, но безапелляционно.

Аленка чуть помедлила, в замешательстве.

– Хорошо? – повторил он уже с легким нажимом.

– Да, папа, – быстро ответила Аленка и скользнула в ванную. Помыв руки, она прошла в свою комнату, быстро оглянувшись. В этот момент ничего еще не изменилось. Ольга (Ольга!) стояла в углу, наказанная, точно также, как, бывало, там стояла Аленка, а папа спокойно сидел в кресле с трубкой в зубах.

Аленка сидела на кровати, не заметив, что уже давно закончились звонкие хлопки ремня, громкие стоны Ольги, какая-то возня. Сидела, не зная, что и думать, что делать?!

Когда дверь – без стука – открылась, она дернулась, как от удара. Вошел папа.

– Пойдем на кухню, – сказал он своим особенным, домашним, голосом. Чайку попьем. И вкусненькое есть. И улыбнулся. – Все хорошо.