– Господин звал Тину?

Она стояла на коленях в дверном проеме, не решаясь поднять глаз. Тина хорошо знала, зачем я ее вызвал.

Я залюбовался ею – ладная, хотя и чуть полная, с зеленовато-серыми глазами, виновато опущенными долу, она казалась воплощением покорности. Черные волосы ее были коротко острижены, как и подобает невольнице. Едва доходящая до колен застиранная туника из грубой ткани, сандалии и тускло поблескивающий стальной ошейник – вот и все ее одеяние. Родом из какой-то варварской местности, в числе прочих недавно присоединенной к имперским владениям, в мое поместье она попала несколько лет назад и, благодаря природному уму, старательности и спокойному характеру, быстро стала старшей рабыней дома. Обращались с Тиной так же, как с другими невольницами, так же, как других, Тину сажали на цепь по ночам, однако спала она не в невольничьем бараке, а в отдельной каморке, да и кормили ее немного лучше, чем остальных.

Видимо, там, где она жила до того, как попасть в рабство, ей успели дать некоторое образование. Впрочем, разумеется, образование в варварских землях никоим образом не может равняться с таковым здесь, в Благословенной Империи. Да и зачем оно варварам, удел которых – быть имуществом, домашним скотом. Ведь только мы, коренные граждане Империи можем с полным правом именоваться людьми. Ей, в отличие от меня, не посчастливилось тут родиться, и потому я, как гражданин Империи, являюсь ее природным господином. Служить процветанию великой Империи – огромная честь для этих дикарей. Те, кто происходят из варварских краев, самими богами предназначены для приумножения богатства Империи и служения своим господам. Они от рождения – существа низшего порядка, именно поэтому боги дали мне полную власть над Тиной. Это изначально определено самим устройством мироздания, высшей справедливостью богов. Боги создали господ, чтобы те повелевали, а такие, как она, рождены повиноваться.

Не знаю, как ее звали прежде, здесь же она получила имя Тина и успела к нему привыкнуть. Она давно смирилась со своим положением, которое, похоже, было ей совершенно не в тягость. Есть прирожденные музыканты, художники, зодчие. Тина была прирожденной рабыней, счастье и предназначение которой состояло в служении господину. Это – также особый дар, который так и не смог бы проявиться, не попади она в неволю. Не исключено, что в глубине души она была благодарна тем, кто впервые надел на нее ошейник. Впрочем, наши философы еще не пришли к единому мнению в вопросе о том, есть ли у женщин и варваров душа…

Тина без особого труда находила общий язык с подчиненными – было видно, что ей нравится ее работа. Она никогда не придиралась понапрасну, будучи, тем не менее, довольно строгой к подвластным ей невольницам и умея легко держать их в узде. На пояске ее туники неизменно висела тонкая, но достаточно увесистая ременная плетка, которая была отнюдь не только украшением или символом ее власти. Многие невольницы родом из полудиких племен были глуповаты, своенравны и весьма нерадивы, и потому Тине частенько случалось пускать ее в ход. Рабыни знали строгий нрав Тины, и ей почти не приходилось прибегать к помощи надсмотрщиков – невольницам хватало ее собственной плетки.

Время от времени какая-нибудь из ее подопечных пыталась подольститься ко мне с тем, чтобы я назначил ее старшей вместо Тины. Все эти поползновения заканчивались для них одинаково – столбом во дворе и хорошей поркой. Темнокожие надсмотрщики отлично знали свое дело и были весьма усердны, так что визг незадачливых соискательниц иногда проникал даже сквозь толстые стены моих покоев. Тем не менее, желающих сместить Тину не убавлялось, а двух самых настойчивых пришлось отослать на полевые работы, предварительно хорошенько выпоров...

– Заходи.

Остановившись в нескольких шагах от меня, Тина снова опустилась на колени. Она знала, что сильно провинилась и, несмотря на то, что она моя фаворитка, сегодня ее ждет суровое наказание. Две из ее подчиненных попытались бежать. Недавно попав в рабство, они еще не успели до конца осознать, что с рождения предназначены быть рабынями Империи, и что таким, как они, здесь негде скрыться. Любой свободный гражданин обязан задержать их и немедленно доставить владельцу – таковы неукоснительно выполняемые правила чести Империи. Разумеется, их тут же поймали и, выдрав почти до бесчувствия, оставили на время у столба под палящим солнцем. Тина отвечала за поведение своих подопечных, и потому этот побег мог произойти только по ее недосмотру. Подобные упущения не должны оставаться безнаказанными.

Начальницу ни в коем случае не следовало пороть на глазах у ее подчиненных, поэтому одной из привилегий Тины было то, что я никогда не отдавал ее темнокожим варварам, предпочитая наказывать в своих покоях собственноручно. Специально для нее на стене висела тяжелая плеть примерно двух локтей в длину, свитая из восьми толстых узких ремней. В обязанности Тины входило хорошенько смазывать плеть жиром, и если я находил, что та пропитана недостаточно, Тина получала дополнительное наказание.

Жена, зная о моем особом расположении к Тине, давно оставила попытки настроить меня против нее. Тем не менее, она постоянно старалась исподтишка задеть Тину, придираясь по пустякам и наказывая за мнимые проступки, но так, чтобы я не узнал об этом. По закону всякий свободный гражданин Империи, независимо от пола и возраста, был выше Тины по своему положению, однако в своем доме только я имел право ее наказывать. Тина пользовалась моим покровительством, и я безжалостно порол жену всякий раз, когда узнавал о ее кознях против экономки. Мудрые и справедливые законы Империи следуют вечному порядку естества, поэтому положение свободных женщин здесь немногим выше положения невольниц.

Согласно имперским законам, Тина была отданной в мое полное распоряжение государственной собственностью, поэтому я мог делать с ней все, что пожелаю, лишь бы это не причинило ей смерти или увечья. В отличие от других, она никогда не молила о прощении, зная, что это бесполезно. Достаточно неглупая для рабыни, она отлично понимала, что прощение может последовать только за наказанием – и никак иначе. По моему кивку она принесла мне плеть, затем подошла к деревянным козлам, вздохнула и, заткнув за поясок подол туники, перегнулась через них. Я крепко привязал ее руки и ноги к опорам козел, зад же оставил свободным, так что она могла извиваться, но не сумела бы увернуться от ударов. После этого я вставил ей в рот ею же сшитый кляп в виде плотно набитого тряпичного мешочка и завязал на затылке отходившие от него ремешки. Ее налитые ягодицы с еще не успевшими зажить следами прошлых наказаний слегка напряглись в ожидании первого удара. Столь аппетитный зад сам просит хорошей порки. Должность Тины, хотя и привилегированная, но ответственная, поэтому ягодицы ее почти всегда были украшены свежими или подживающими рубцами. На левом бедре четко выделялось глубоко впечатанное в тело клеймо в виде моих инициалов. Таким же, только большего размера, в моем поместье клеймят скот. Чуть ниже стояло общее имперское тавро, которым отмечают любое движимое имущество.

Отойдя на шаг, я расправил плеть и, слегка замахнувшись, нанес первый удар. Тина дернулась и глухо замычала. Несмотря на то, что удар был несильным, поперек ягодиц тут же вспыхнула узкая багровая полоса. Второй удар был посильнее – от него на теле вздулся вишневого цвета рубец. На правом бедре, куда попал кончик плети, проступила капелька крови. Я продолжал размеренно, не торопясь, теперь уже в полную силу хлестать слегка подрагивающие под ударами ягодицы рабыни. Тина отчаянно извивалась, стоны ее, прорывавшиеся сквозь кляп, становились все громче. Иногда казалось, что ремни, которыми она была привязана, вот-вот лопнут, однако прочные, почти в палец толщиной, полоски кожи держали крепко.

Вниз, к коленям, потом вверх до талии, потом снова вниз… Плеть продолжала свистеть в неспешном, но неумолимом ритме, разрисовывая пухлый зад женщины густой сетью быстро набухающих рубцов. Я делал небольшие перерывы, давая Тине слегка отдышаться. Тело ее от поясницы до колен было покрыто вздувшимися полосами, из которых кое-где сочилась кровь. Я не боялся испортить ее кожу шрамами, поскольку не имел намерения ее продавать. Ничего, это ей на пользу, чтобы сама не жалела плетей для своих подопечных. Любая их провинность по недосмотру Тины оборачивалась для нее основательной поркой, и это заставляло ее строже за ними следить. Правда изредка я порол ее без всякой вины, только для того, чтобы не забывала свое место. Просто потому, что у меня появлялось желание выпороть ее.

В этот раз плеть была очень гибкой и хлесткой – Тина отлично ее пропитала. Она равномерно и плотно прилегала к телу, от чего удар получался намного больнее. Я никогда не говорил заранее, сколько плетей собираюсь дать. Это заставляло ее еще сильнее бояться наказания. Сколько же она уже получила? Где-то под сотню – я сбился со счета примерно на шестом десятке. Ладно, еще двадцать – и довольно. Я подошел к ней спереди и вынул из ее рта кляп.

– Теперь можешь кричать.

Тина с благодарностью подняла на меня залитые слезами глаза и снова опустила голову. Отойдя на прежнее место, я размахнулся и с силой вытянул Тину по ягодицам. Из горла невольницы вырвался истошный визг. Вопли наказываемых рабынь – не редкость в моем доме, пусть повизжит. Когда она кричит, ей легче переносить боль. Я и сам люблю послушать, как невольницы вопят под плетью, кляп же вставляю только когда хочу дать Тине сильнее прочувствовать ее унижение, беспомощность, равенство бессловесным тварям. Я продолжал размеренно, с размахом, стегать, вкладывая в удары всю силу. Тина захлебывалась визгом, вопли ее стали почти непрерывными. На заду ее не было живого места, последние удары ложились по свежим воспаленным рубцам. Пять… Десять… Пятнадцать… Нанеся последний удар, я снова подошел к Тине спереди и поднес плеть к ее губам. Тина поцеловала ее, как мне показалось, чуть более страстно и благодарно, чем можно было бы сделать просто по обязанности.

Вид привязанной беспомощной невольницы с высоко поднятыми исполосованными ягодицами вызвал во мне непреодолимое желание. Я подошел к ней поближе. Тина знала, что за этим последует и, не дожидаясь приказа, чуть приоткрыла рот. Зажмурив глаза и постанывая, она стала сосать, делая быстрые вращательные движения кончиком языка. Я слегка придерживал ее за волосы, задавая темп. Через некоторое время я обошел Тину сзади и пощупал рукой внутреннюю поверхность ее бедер. Невольница быстро задвигала тазом, видно было, что она также изнемогает от желания. Она исходила густым женским соком. Я легко вошел в нее сзади, и Тина застонала от наслаждения. Наказание превращалось для нее в награду, чего я никак не мог допустить. Выйдя, я раздвинул руками ее ягодицы и осторожно протиснулся в узкое отверстие между ними. Под руками я чувствовал плотные пульсирующие гребешки рубцов и с силой сжал их. Стоны Тины стали громче и протяжнее, бедра ее быстрее задвигались. В момент моего извержения рабыня на мгновение напряглась всем телом, затем несколько раз резко вскрикнула и безвольно повисла на козлах.

Надо будет приказать надсмотрщикам не будить ее завтра и позволить хорошенько выспаться. Я отвязал невольницу, и она, будто тряпичная кукла, сползла на пол. Нагнувшись к ней, я погладил ее по спутанным волосам. Она схватила мою ладонь и поднесла ее к губам.

– Спасибо за урок, господин.

– Ты прощена. В другой раз будь внимательнее, рабыня.

– Слушаюсь, господин. Можно Тине кое о чем попросить?

– Интересно…

– Пусть господин и дальше всегда наказывает Тину сам.

– Такую честь надо заслужить.

– Тина будет очень стараться, господин.

Заходящее солнце бьет прямо в глаза, лицо обдувает жаркий ветер. Земля сотрясается от мощного топота парной упряжки, во весь опор несущейся по мощеной серым камнем дороге. Хлопок бича – и колесница еще сильнее ускоряет свой бег.

Весь день я провел в инспекционной поездке по моим владениям. Я всегда предпочитал править сам: мне доставляло удовольствие чувствовать, как сильные животные, покоряясь моей воле, стремительно несут колесницу в нужном мне направлении. Империя также подобна могучему вознице, под стальной рукою которого отсталые народы следуют по предначертанному им пути. И горе тем, кто посмеет противиться державному вознице, им никуда не уйти от его тяжелого бича.

В этот раз я решил взять Тину с собой в награду за ее старательность и послушание. Кроме того, мне самому было приятно смотреть на нее, сидящую на коленях у моих ног. Я был уверен, что Тина не собирается бежать и, тем не менее, следуя обычаю, легкой цепью соединил ее ошейник с кольцом в заднем бортике колесницы. Это делалось просто для того, чтобы она ни на миг не забывала о своем зависимом положении. Мне всегда была приятна мысль о том, что Тина находится в полной моей власти, однако я не удивился бы, узнав, что ей это доставляет не меньшее удовольствие. Между тем, по отношению к ней я являюсь не более, чем проводником воли государства с его вековым опытом подавления, государства, которое создано и существует для того, чтобы держать в узде большие массы порабощенных нами варваров. На моей стороне законы, традиции, власть. Тине приходится постоянно следовать десяткам внешне бессмысленных правил поведения, направленных на то, чтобы постоянно напоминать ей о могуществе ее повелителей и ее собственном ничтожестве. Правила эти оттачивались столетиями, значение каждого из них подробно разъяснено в древних многотомных трактатах, посвященных науке управления хозяйством. С первых же дней неволи Тину заставили понять, что нарушение любого из правил неизбежно влечет за собой наказание.

Я не имею права лишь распорядиться ее жизнью – для этого существует имперский суд низшей инстанции, называемый также «невольничьим судом». Суд редко выносит женщинам смертные приговоры, как правило, он приговаривает виновных невольниц к ссылке на рудники для поощрения тамошних рабов и на потеху надсмотрщикам. Сейчас я доволен Тиной, и мне незачем обращаться в суд, однако она знает, что по одному моему слову ее могут туда отправить, и кара же будет столь сурова, что в сравнении с ней любая порка покажется благом. Постоянное осознание того, что над ней довлеет мощь целого государства, заставляет ее проявлять все усердие, на которое она способна.

Дорога вилась меж полей, где верховые надсмотрщики, вооруженные длинными хлыстами, сновали между работающими, непрестанно их подгоняя. На этом поле работали только женщины, многие из которых были сосланы сюда за провинности или почему-либо оказались непригодны к роли домашней прислуги. Вообще, в последнее время большинство рабов Благословенной стали составлять женщины – таков был результат недавних завоевательных походов, предпринятых Империей. Следует отметить, что в последнее время благодаря этим походам живой товар в Благословенной Империи значительно упал в цене.

Варвары, как правило – мужественные и тренированные воины, и много храбрых солдат имперского войска нашли смерть в боях с ними прежде, чем нам удалось присоединить новые земли к Империи. Из воинов невозможно сделать хороших слуг, поэтому их обычно либо убивают сразу, либо отсылают в рудники на верную и скорую гибель. Захваченные в плен женщины с первых же дней получают ошейники, метятся государственным клеймом и начинают постигать основы нехитрой невольничьей науки. Варвары обращаются со своими женщинами немногим лучше, чем жители Империи, потому после обращения в рабство жизнь этих женщин мало меняется. Только в некоторых наиболее отсталых племенах женщины пользуются равноправием, однако и они со временем становятся хорошими рабынями. После первых же уроков они сбрасывают маску гордости и становятся тем, чем являются от рождения – робкими и послушными домашними животными. Им сразу же дают понять, что бывает за ослушание, ложь или воровство, и довольно скоро покорность хозяйской воле становится их второй натурой, внутренней потребностью. Женщины самой природой созданы покоряться силе, поэтому большинству из них эта наука дается легко, им хватает лишь нескольких наказаний, чтобы они начали ее понимать. По прошествии некоторого времени обучения их раздают отличившимся в боях воинам или отправляют на невольничьи рынки для свободной продажи. Их дети мужского пола попадают в войсковые приюты и со временем пополняют ряды имперского войска, дети женского пола – по-прежнему остаются в рабстве.

Именно так несколько лет назад досталась мне Тина. Как военачальник высокого ранга, я имел право выбора трофеев, и я до сих пор не могу понять, что заставило меня тогда выбрать именно ее. Может быть, ее глаза, которые светились мыслью и, в то же время, выражали полную покорность и готовность без остатка отдать себя настоящему Господину. Я оказался для нее именно таким Господином, способным не только помыкать и наказывать, но и защищать.

Вообще, подчинение женщины мужчине является одной из опорных точек истории человеческого общества. Истоки здесь, как считают философы, не только в физическом превосходстве мужчин, которое позволило им присвоить власть над женщинами. Отношения, построенные на абсолютной власти одних и полном подчинении других, создают крепкие связи, которые, в свою очередь, обеспечивают прочность конструкции общества. Выходит, что полное господство одних и полное подчинение других являются залогом прочности Империи.

Кроме того, такие отношения взаимовыгодны, поскольку позволяют выживать не только сильным, но и слабым. Похожие отношения существуют в имперском войске между опытными воинами и новобранцами. Старики учат молодых военному искусству, науке выживать в бою, требуя взамен полного подчинения. Точно так же более опытные невольницы, вооружившись прутьями или плетками, обучают своих недавно обращенных в рабство сестер искусству повиноваться и угождать. Эти уроки, хотя и весьма трудные, впоследствии позволяют новеньким избегать лишних наказаний.

Я выслушал доклад старшего надсмотрщика, отдал ему все необходимые распоряжения и вернулся к колеснице. День полевых работ близился к концу, подгоняемые надсмотрщиками рабыни длинной вереницей потянулись к стоявшему на окраине поля столбу. Дальний край людской цепочки был еще едва виден, а к столбу уже начали по очереди привязывать тех, кто не выполнил дневное задание. Как говорят в Империи, о трудолюбии рабыни судят по ее спине. Я не стал здесь задерживаться и поехал дальше, но свист плетей и крики наказываемых еще долго слышались в отдалении.

Коротая время ленивой беседой, мы миновали еще несколько полей, подобных первому, где также начиналась привычная ежевечерняя расправа над нерадивыми. Глаза Тины расширились от ужаса при виде этой картины – видимо, она живо представляла себя на месте жертв. Мало кто из невольниц молча выдерживал жестокую порку – одни просто выли и визжали, другие выкрикивали мольбы о прощении, клялись работать хорошо и не лениться. Я отнюдь не жесток по сравнению с другими землевладельцами, однако я, как и все, считаю, что нерадение должно караться со всей строгостью. Варвары, в большинстве, своем ленивы и бестолковы. Лишь труд, время и постоянный страх наказания способны сделать их хотя бы отдаленно похожими на людей, каковыми, как известно, могут считаться лишь коренные жители Империи.

Тина была интересной собеседницей, довольно образованной, обаятельной и остроумной. Беседа с ней помогала коротать долгий путь и скрашивала однообразие чередующихся знакомых пейзажей. Лишь новоиспеченные рабовладельцы Империи считают ниже своего достоинства беседовать с невольницами. Что могут понимать эти чванливые недоумки, еще недавно сами бывшие чуть выше рабов по своему положению! Я же, Вэл Бирд, имперский военачальник, происходящий из древнего рода Бирдов, считаю, что мое достоинство способна унизить лишь моя собственная трусость в бою. Среди моих предков было немало прославленных ученых, врачевателей, военачальников и политиков, мой род знаменит на всю Империю, поэтому я могу позволить себе быть выше всех этих предрассудков. Едва ли такая мелочь, как беседа с рабыней, может быть для меня зазорной.

Вполуха слушая рассказ Тины о ее жизни до плена, я обдумывал свое завтрашнее выступление в Совете Семи, возглавляемом самим Императором. От решения Совета будет зависеть, продолжит ли Империя свое продвижение на юг сейчас, или временно остановится, чтобы накопить силы. По моим расчетам выходило, что Империи вполне по силам захватить земли еще нескольких варварских племен и вплотную подойти к горам, однако окончательное решение будут принимать только члены Совета. До меня долетали обрывки сбивчивого рассказа невольницы:

– … Проснулась Тина уже в ошейнике… Тело было чужим, от прошлого остались лишь сознание, память и опыт… В прежней жизни Тина была гораздо старше, но всегда хотела подчиняться…

Интересно, что называть себя только по имени было одним из правил, установленных для невольниц. Думаю, корни этого правила были в том, что в языках многих варварских племен просто не существовало местоимений. Речь, лишенная местоимений была отличительным признаком рабыни.

Я почти не вникал в ее рассказ, негромкое жужжание Тины было лишь дополнением к общему звуковому фону – стуку колес по булыжникам, щелканью бича, пению птиц. Под эти звуки думалось особенно хорошо. Лишь изредка я отвлекался от размышлений, чтобы вставить одну-две фразы.

– А скажи, рабыня, способны ли ваши колесницы двигаться так же быстро, как имперские? – спросил я, прекрасно зная, что варвары почти не используют колесниц и передвигаются большей частью верхом или пешком.

Ее ответ заставил меня на время забыть о моем завтрашнем докладе.

– Еще быстрее, господин. Там, где я жила раньше, колесницы двигались сами по себе, без всяких животных.

Это было слишком. Как колесница может двигаться без тягловых животных? Я был способен закрывать глаза на многое, но только не на явную ложь. Велика ли цена рабыни, осмеливающейся лгать в глаза своему господину? Думаю, не больше цены ее ошейника. Ложь, леность и воровство никогда не должны оставаться безнаказанными, так написано в старинных трактатах. Я остановил колесницу возле одного из столбов и выволок Тину на землю. Сунув ей в зубы хлыст, я потащил ее за собой, используя цепь как поводок. Глаза ее наполнились страхом, однако она покорно пошла на четвереньках за мной к столбу, даже не спросив, за что я собираюсь ее наказывать. Нам пришлось подождать некоторое время, пока очередную жертву отвяжут от столба. Я велел Тине подоткнуть подол туники. Используя имеющиеся на столбе приспособления, я привязал к нему Тину за руки, за талию и под коленями. Достав из мешочка на поясе два зажима, соединенные суровой ниткой, я прикрепил их к соскам Тины, заведя нитку за столб. Теперь любое движение Тины будет весьма болезненным для ее сосков. Коротко объяснив ей причину моего гнева, я отступил на шаг и расправил хлыст. Туго свитый из тяжелых просмоленных ремней, этот хлыст гораздо больше подходил для толстой шкуры животных, чем для ее нежной кожи. Контраст между изящным телом женщины и грубым орудием, предназначенным для ее наказания, был даже по-своему красив. Жаль, что я не художник – я с удовольствием изобразил бы что-либо подобное. А впрочем, кто мешает мне заказать такую картину для моих покоев?

Женские ягодицы самой природой предназначены для порки, именно поэтому им так часто приходится расплачиваться за проступки своих владелиц. По той же причине женщин никогда не бьют кулаками или ногами. Руки и ноги – ни в коем случае не орудие наказания, но оружие для боя равных противников. Применить его против женщины – значит осквернить его. Боги отвернутся от воина, использующего свое оружие не по назначению. Кулаки созданы для мужских поединков, для женщин же существуют плети и розги.

Как обычно, я нанес первый удар вполсилы. Хлыст со смачным шлепком опустился на ягодицы Тины, невольница закричала раненой птицей. Рванувшись, она натянула нитку, прикрепленную к зажимам, и снова завизжала, теперь уже от боли в сосках. На этот раз я не стал затыкать ей рот кляпом, чтобы она могла покричать вволю. Второй удар, нанесенный уже в полную силу, исторг у Тины еще более громкий вопль. Я порол не спеша, давая ей отдышаться перед каждым следующим ударом. Если бы я этого не делал, рабыня могла захлебнуться собственным криком. К тому же, это позволяло растягивать наказание, делая его более действенным. Однако промежутки между ударами не были и слишком большими, чтобы боль от предыдущего удара не успевала пройти перед следующим.

Тина была привычной к наказаниям и умела правильно дышать под ударами плети. Более опытные невольницы, в числе прочего, обучают новеньких искусству чередования криков и вдохов во время порки. Тина расслабляла тело в момент удара, а после него начинала извиваться, насколько позволяли ей ремень вокруг талии и нитка между зажимами. Как бы осторожно она ни двигалась, ей не удавалось избежать натяжения нитки, вызывающего резкую боль в ее сосках. Иногда, перед тем, как нанести очередной удар я наставительно повторял: «Никогда не смей врать господину». В ответ она кричала: «Тина никогда больше не будет врать! Пусть господин простит Тину!». Однако большей частью она просто визжала.

У соседних столбов вопили и просили пощады другие невольницы. Рабовладельцы называют такой хор «песней покорности». Считается, что только впервые завизжав под плетью, женщина становится настоящей рабыней, неосознанно признавая таким образом превосходство хозяина. Во время первой порки новообращенные рабыни стараются молчать, выражая этим свой протест против насилия и пытаясь показать собственную внутреннюю силу. Однако хозяевам некуда торопиться, и плеть быстро убавляет рабыням спеси. Визг является сигналом того, что они сдаются на милость победителя. Впоследствии они уже не сдерживают криков и не стесняются собственной слабости, понимая, что довлеющая над ними сила слишком велика, чтобы ей противостоять. У многих животных визг побежденного также служит выражением покорности и знаком признания власти победителя.

Хлыст продолжал свою неспешную работу, покрывая обнаженные ягодицы Тины густой сетью наливающихся свежей кровью рубцов. Она уже почти охрипла от криков, движения ее бедер замедлились. Казалось, она вовсе не ощущала боли, хотя сделанный из гибкого, оплетенного кожей, побега хлыст опускался на ее зад с прежней силой. Счет ударов приближался к сотне.

– Еще двадцать, – сказал я, – но теперь ты будешь громко считать каждый удар. Собьешься – начнем сначала.

Тина молча кивнула. Один… Два… Три… Тина сдавленным голосом выкрикивала цифры, было видно, каких трудов ей стоило подавить визг. Неужели не собьется? Нет, крикнула «пятнадцать» вместо «четырнадцать». Должно быть, она просто забыла, как называется это число на языке Империи.

– Начинай снова.

На заплаканном лице Тины отразились ужас и досада, однако она благоразумно промолчала. Один… Два… Три… Весь зад Тины от поясницы до колен уже был похож на темно-багровую подушку, новые удары приходились по прежним рубцам, кое-где сочащимся кровью. Если ошибется и в этот раз, придется прекратить – так ведь и насмерть запороть недолго. Однако Тина благополучно добралась до « двадцати» и без сил повисла на ремнях. Я вытащил из мешочка банку с целебной мазью и начал осторожными движениями втирать бальзам в исполосованные, горячие на ощупь ягодицы. От первого же невесомого прикосновения Тина дернулась и вскрикнула. Пожалуй, на этот раз я немного перестарался, хотя ложь, безусловно, заслуживает самого строгого наказания. В следующий раз она трижды подумает, прежде чем врать своему господину.

– Ты прощена, – как обычно, сказал я.

– Тина благодарит господина за урок.

Я отвязал ее, освободив место для следующей жертвы. Ремни оставили на коже Тины глубокие следы, было видно, как отчаянно она пыталась вырваться. Однако она не казалась подавленной – напротив, ее лицо выражало удовлетворение.

Завтра надо будет назначить кого-нибудь другого на место старшей, лгунья недостойна этой должности. Я снова взялся за цепь и повел ее с поля под злорадные выкрики и хохот других невольниц. Они были довольны тем, что привилегированную рабыню выпороли наравне с ними. В общий барак ее ни в коем случае не следует возвращать, там ее просто заклюют ее бывшие подчиненные. Надо будет приказать, чтобы ей соорудили отдельную каморку вблизи моих покоев, пусть все время находится под рукой.

Мы снова уселись в колесницу и продолжили свой путь. Порка невольницы, как обычно, заставила мою плоть напрячься, поэтому я решил воспользоваться услугами Тины. Потянув ее за волосы, я развернул ее голову в нужном направлении. Она покорно приняла губами мое напряженное естество и, закрыв глаза, стала сосать. Я продолжал править колесницей, временами отвлекаясь, чтобы подбодрить Тину хлыстом. Спустя короткое время, я излился ей в рот. Она проглотила мое семя и вытерла губы рукой.

Больше не обращая на нее внимания, я продолжал обдумывать предстоящий доклад. Неожиданно Тина подняла голову и сказала:

– Сейчас неподходящее время для продвижения на юг, господин.

Что?!!! Жалкая невольница, только что вкусившая моего семени, осмеливается учить меня, имперского военачальника, ведению войны? Может быть, она забыла, кто из нас рабыня, а кто господин? Ну, так я ей напомню. Боги свидетели, она сама на это напросилась – видимо, недостаточно сегодня получила. Я вздохнул и, поминая про себя всех злых духов подземного царства, остановил колесницу у ближайшего столба.