C Севера, с острова Жестева

Птицы летят,

Шестеро, шестеро, шестеро

Серых утят.

Александр Галич. «Летят утки».

И если долетит хоть один, значит, стоило,

Значит, надо было лететь!..

Из той же песни.

К семнадцати годам Юля настолько свыклась с ролью школьной принцессы, что ей уже не приходило в голову подтверждать свой статус, а любой другой девице – его оспаривать.

В детском саду мальчишки не любят ходить в парах с девчонками, но ни один паренек не возмущался, если ему предстояло идти под руку с Юлей. В школе учитель физкультуры с удивлением отмечал: в те дни, когда Юля болела, отметки у половины класса резко снижались. Позже он понял причину – когда рядом была Принцесса, мальчишки выкладывались по полной программе. В марте на газонах еще лежал грязный снег, но когда Юля входила после перемены в класс, то на парте уже лежал смятый букет мать-и-мачехи. Так было в первом классе, так было в четвертом, так было и в девятом. В девятом, конечно, Принцессе дарили розы, но кто-то по старой привычке все равно подкладывал мать-и-мачеху, и Юля даже догадывалась, кто.

Юлю не только любили, но и уважали, хотя впору было бы завидовать. Ее отец, почти бесплатно приватизировавший развалившийся областной пивзавод, стал пивным королем российского масштаба, захватив десять процентов московского рынка и пять питерского. Юле полагалось учиться в Лондоне или, на худой конец, в столичной гимназии. Но отец оставил последнее слово за дочерью, тем более, мамы давно не было в живых. Дочь же объяснила, что не собирается никуда уезжать. Она и так ходит в самый лучший областной лицей, в котором полно друзей и подруг. Не хватает специалистов? Но их можно пригласить. Нет нормального компьютерного класса? Но это еще проще: ты ведь самый лучший на свете папа и, к тому же, самый щедрый на свете спонсор.

Так Принцесса и осталась учиться в родном лицее, смирившись, что на ежегодном конкурсе красоты ее место может быть только в жюри. В противном случае конкурс изначально терял бы смысл.

Еще в седьмом классе Юля проявила немалое благоразумие, объявив на всю школу: если кто затеет драку, она не подпустит к себе драчуна ближе, чем на три шага. Слов на ветер Принцесса не бросала, поэтому из-за нее не дрались.

Но… Юля не смогла помешать Петьке Кривчуку промчаться на ее глазах на мопеде по крыше гаражной секции, а потом с разгона улететь в заросший осокой пруд, откуда мопед так и не достали – слава Богу, успели выловить Петьку, со сломанными ребрами.

Юля не смогла помешать Тольке Семенову принести в зал безобидного и вялого ужа. Прибежавшая на девичий визг зоологичка побледнела, признав в змее настоящую гадюку, а Толька продолжал держать ядовитое пресмыкающееся за шею и радостно вопил, что ради Принцессы готов поймать и кобру.

Юля не смогла помешать Сереге Соколову забраться в ее день рождения на вышку областного телеретранслятора и укрепить на самой верхотуре поздравительный лозунг – правда, снизу содержание никому прочесть не удалось. Самостоятельно Серега спуститься не смог и почти четыре часа ждал спасателей МЧС.

Чтобы оценить мужество всех троих, надо упомянуть: они выросли в суровых семьях, поэтому Толю и Серегу выдрали как следует в день преступления, а Петьку – по выходу из больницы.

Эти маленькие трагедии только укрепили весь класс в едином мнение: Принцесса обратит благосклонный взор на того, кто совершит действительно уникальный подвиг. Юля ждала этот день с интересом, а родители ее одноклассников – со страхом.

– Ну, и чем порадуешь меня, Андрюша?

– Георгий Викторович, придется сказать правду. Ничем.

В отличие от родителей Юлькиных одноклассников мэр областного центра Георгий Баранов ждал со страхом вполне определенного дня – дня выборов. Осталось совсем немного, и Андрюша Левитин, советник мэра и социолог по совместительству, ничем не мог порадовать своего шефа. Основной конкурент громил его в пух и прах еще в первом тайме.

– Боюсь, Георгий Викторович, – продолжил Левитин, – нас побьют, и основательно, причем в первом туре. Даже если с завтрашнего дня Борис Иваныч арестует всех вражеских агитаторов и запрет их под замок до дня выборов.

Борис Иваныч Дрынов, третий участник встречи, тяжело вздохнул. Раньше он возглавлял областной ОМОН, теперь занимал пост советника мэра по общественной безопасности. Сказать, что с Барановым его связывала тесная дружба, было бы явно недостаточным, и он боялся дня выборов еще больше, его покровитель. Оппозиционные газеты, называвшие его «подельником мэра», были недалеки от истины.

– Значит, придется снимать этого гада, – сказал Баранов.

– Да, это единственный выход, – согласился Левитин. – Но нам необходимы настоящие нарушения. Не просто листовка с неверно указанным тиражом. В горизбиркоме мне заявили четко: нужен реальный повод.

– Так придумай его! – вдруг заорал Баранов. – За что ты получаешь деньги, идеолог хренов? Найди повод! Прямо сейчас!

– Попробуем, – невозмутимо ответил Андрюшка. – Представим себе, что завтра в вашем штабе разбили стекла. Одновременно на асфальте в центре города появились десять матерных надписей – и все про вас, Георгий Викторович. Одновременно – одна матерная надпись плюс здравица в честь конкурента появились на стене нашего собора, нашей жемчужины древнерусского зодчества. И – главное – одновременно с десяток сотрудников вражеского штаба заявляют под видеозапись, что они действовали по прямому приказу… именно того, кого придется после этого снять, как злостного нарушителя. Я проверял, у него всю уличную работу делают подростки, а направляют их – ученики из старших классов Лицея. Детки, как известно, любят похулиганить, поэтому никто не удивится.

В комнате повисло молчание, прерываемое лишь тиканье часов XVIII века, которые мэр получил в прошлом году на день рождения от гильдии городских предпринимателей.

– Сильная комбинация, – наконец произнес Баранов. – А кто исполнитель?

– Битые окна и матерные надписи, включая церковь – беру на себя. А вот царицу доказательств – чистосердечное признание юных мерзавцев – это труд Бориса Ивановича. Где отловить – я подскажу. Прихватите их, желательно под вечерок, увезите куда-нибудь, ну, и объясните им, что лучше признаться по-хорошему. Можно дать денег, можно и припугнуть. Лучше последнее.

– Не учи ученого, – зло сказал Борис Иванович. – Обломать пацанов – не проблема. И не…

– Погодите, Борис Иваныч, – прервал его Левитин, – никаких увечий быть не должно. Никаких травм, никаких членовредительств. Одним словом, никаких обычных ментовских методов. Чтобы потом они не вертелись перед телекамерами, демонстрируя синяки, да, к тому же, рассказывая на всю страну про «гестапо». Лучше всего их выпороть. Тем более, молодняк, работающий на врага, считает себя будущей интеллектуальной элитой, и никому из них такая специфическая реклама не нужна. Поэтому наши герои по окончании воспитательного процесса не станут спускать штаны перед телекамерой. Может, бить их и не придется. Показать им хорошую, вымоченную розгу – и большинство признается в том, что мама подрабатывает на панели.

– Понял, – промолвил Борис Иванович. – Прутья приготовлю.

– Готовь, – мэр был предельно серьезен. – А иначе – суши сухари. К тебе, Андрюшка, это тоже относится. Если пролетим, то сядем все.

Обмануть своего телохранителя Юле удавалось нечасто, особенно в те дни, когда отец уезжал. Но сегодня был именно такой день. Улизнув из дома, Юля успела прыгнуть в такси, и шофер, нарушив не меньше трех правил дорожного движения, доставил ее за четверть часа на другой конец города, прямо к зданию казармы XVIII века. Теперь здесь была «Бастилия» – приличный ночной клуб, почти без бандитов. Танцы начинались в десять, но к этому времени свободных мест уже не было, поэтому Юлина компания решила в порядке эксперимента придти в заведение около семи, чтобы обеспечить себе уютный столик.

Когда Принцесса вошла в зал, ее друзья были в сборе. Конечно, не все – только те, которые трудились в предвыборном штабе и прибыли в клуб прямо с рабочего места.

Компания была небольшой, что особенно нравилось Юле – ей надоели массовые тусовки. Здесь были все, кого она хотела видеть, плюс Антон. В принципе, Принцесса ничего не имела против Антона, просто она не могла понять, что же делать в ночном клубе мальчику, который не танцует?

Зато в штабе Антон был на своем месте. Во-первых, он без пререканий взял на себя самую тяжелую и неблагодарную работу – бухгалтерский труд, был в курсе всех расчетов своих друзей-командиров с рядовыми разносчиками бесплатных газет и не ошибся ни разу. Во-вторых, проявились его другие таланты. Он нарисовал несколько карикатур, которые были использованы для листовок. Антошку пригласили даже на «мозговой штурм» идеологов кампании, и он предложил штук пять рифмованных девизов. Пашка – кстати, присутствовавший здесь, – обозвал его «поэтом-бухгалтером» и очень удивился, когда Антон лишь усмехнулся в ответ: «Это ты имеешь в виду эссе Эдички Лимонова о Бродском? Текст – дерьмо».

Антон появился в городе полтора года назад, приехав из райцентра, чтобы окончить десятилетку в лучшем областном лицее. Экзамены в 9-й класс он сдал лучше всех и учился бесплатно, а жил у тети. Через неделю после появления в классе его включили в школьную команду, на региональной Олимпиаде он показал лучшие знания по литературе, персонально получил в награду музыкальный центр, немедленно продал его и разделил деньги между командой. После этого класс принял его и даже прощал такие штучки, которые не сошли бы другому. К примеру, когда Антошку приглашали на дискотеку, он отвечал: «Я приехал учиться, а не плясать».

Плясать ему однажды пришлось. Юля, избалованная постоянными знаками внимания, была искренне возмущена этим парнем, который ни разу не пригласил ее на танец, когда друзья, все же, затаскивали его на дискотеку. Однажды Принцесса возмутилась настолько, что, к шоку окружающих, пригласила Антона сама. А тот, к ее еще большему удивлению, не отказался, более-менее неплохо переминался с ноги на ногу рядом, хотя и был чуть ниже ростом. Говорил при этом не о литературе, а о каких-то мелких глупостях, как и полагается, когда танцуешь в медленном ритме...

– Что выбрали? – спросил официант.

Юля заказала «мартини», Толька Семенов и Даша – по коктейлю «Маргарита», Ира – сок, а Пашка, чтобы грубо польстить Принцессе, велел принести пиво «Дружинное», сваренное на фабрике ее отца. Что касается Антона, он заказал «айриш кофе». Юля отметила: видимо, недавно получил зарплату в штабе, иначе тоже пил бы дешевое пиво. Антон не был компанейским парнем еще и потому, что денег ему, в отличие от остальных лицеистов, всегда не хватало... Под конец танца Юля совсем размякла, и тут Антошка, как бы невзначай, лишь чуть запинаясь, спросил ее: «Правда ли, что через неделю твой день рождения?». «Правда», – ответила Принцесса, и в этот миг ей овладел какой-то чертенок. «Да, через неделю. Правда, я приглашаю только лучших друзей, но ты можешь тоже придти». Танец кончился, Антон поклонился и удалился.

В день рождения Юле было не по себе. Она ждала, что Антон все-таки придет, даже передала это ему через Тольку, но он не пришел все равно, испортив тем самым вечер и себе, и ей, кстати, тоже. Юля на Антона обиделась, хотя понимала, что обижаться надо на себя…

– Ваш заказ, – сказал официант. Юля удивленно и капризно взглянула на него: «мартини» был без льда.

– Человек, я не понял, – сумрачно и грозно сказал Пашка, взглянув на официанта. – «Мартини» без льда? Это что, приличное заведение или закусочная «Свинарка и свинарь»?

Официант пробормотал извинение и умчался за льдом. Антон неожиданно улыбнулся, вынул ручку и начал что-то писать на салфетке, прихлебывая свой ирландский кофе.

– Бухгалтер, да отдохни ты, – усмехнулся Пашка. – Завтра досчитаешь.

Антон молча продолжил труд... Чего он хочет? На что надеется, то и дело оказываясь рядом с ней на различных вечеринках? Причем – посидеть просто так. Все равно не пригласит ее на танец, а она – его. А просто посидеть рядом, поговорить не позволят – тот же Пашка или еще кто-нибудь из героев класса, которые скоро привалят толпой.

Толя теперь почти не думает о Принцессе. Здесь он с Дашей. Ирочка – умная и милая, а главное – сообразительная, понимает, что ей придется танцевать с тем, кому откажет Принцесса.

А Антон? Антошка – всегда лишний, и скоро уйдет. Он и пришел-то сюда, по сути, чтобы занять место для одноклассников, намеренных придти в бар через полчаса.

– Готово, – сказал Антон и подтолкнул салфетку по направлению к Юле.

Та взглянула и рассмеялась. За пятнадцать минут он создал полноценную карикатуру. Капризница принцесса гневно глядела на лакея, павшего перед ней на колени. Над лакеем возвышался стражник с лицом Пашки, готовый рубануть алебардой несчастного холопа. Лицо стражника было немного туповатым.

Все рассмеялись, как и Юля, только Пашка невыразительно хмыкнул. Антошка же лукаво улыбнулся, украдкой посмотрел на Принцессу и начал доедать ложкой сливки, оставшиеся в бокале из под «айриш кофе».

Улыбка была грустной. Юля не сомневалась: Антон понимает, что ничего ему сегодня не светит. Ей не хотелось говорить вслух, при всех. А если бы улучить момент, сказала бы обязательно: «Антошка, не уходи. Один танец за мной».

Но вслух она этого не сказала. Еще засмеют.

Антон отвернулся и глядел издали на светящуюся стойку бара, протирая очки носовым платком. Так он всегда делал, перед тем, как откланяться и удалиться.

Удалиться Антон не успел.

Раздался топот, дверь бара распахнулось, и внутрь влетели, как черти, человек десять в масках.

– Стоять-бля-всем-на-месте-лицом-к-стене-на-х…!!!

«Могла бы, для разнообразия, сегодня остаться дома», – подумала Юля, пришедшая в себя от шока. Она, как и вся компания, сидела в темном фургоне машины, увозившей их неизвестно куда.

Антошке здорово повезло. Когда один из громил в маске схватила Юлю за плечо, он одним прыжком оказался рядом, вцепился налетчику в шею обеими руками и чуть не опрокинул на пол. Антона немедленно сбили и затоптали бы, как положено в таких случаях, но раздалась короткая команда. Антона подняли и без побоев, как и всех, поволокли к машине.

– Мы уже за городом, – почему-то шепотом сказал Пашка. – В щели лес виден.

– Юля, – еще тише сказал Антон. – У тебя «труба» в сумке есть?

– Да, – ответила она. – Хорошо, что напомнил. Сейчас достану.

Юля осторожно вынула из сумочки мобильный телефон, открыла его.

Связь установилась не сразу. Наконец, через помехи, с трудом удалось услышать голос отца.

– Здравствуй, дочка. Я в Питере. Опять хулиганим? Где ты сейчас?

– Папа, не сердись, не перебивай, слушай. Нас арестовала в кафе «Бастилия» неизвестная спецслужба. Сейчас везут за город на машине. Нас шестеро: еще Пашка, Толя, Даша, Ира – кого ты знаешь, еще Антон Митин.

– Где вы сейчас? Юля, ответь! – послышалось в трубке. После этого она замолчала. Как поняла Юля, они вышли из зоны обслуживания.

Петр Шурыгин, боец охранной фирмы «Стрибог», стоял у крыльца учебного центра МВД. Центр построили года четыре назад, за три километра от города. Средств хватило лишь на сам центр, но не обучение сотрудников, поэтому новички стажировались в отделениях, сам же Центр постоянно пустовал.

И сегодня в нем не было ни одного милиционера – кроме Бориса Ивановича и его зама Гриценко. Остальные люди в камуфляже и масках были ребятами из «Стрибога» – конторы, в которую приходили сотрудники ГУВД, уволенные из милиции. Борис Иванович, старый покровитель фирмы, закрывал на это глаза.

Сегодня «Стрибог» должен был оказать ответную услугу. ОМОН сделал свою часть дела – задержанные прибудут через минуту. Работать же с ними предстоит Шурыгину и его друзьям.

Руководство фирмы проявило честность: Шурыгин знал, в чем заключается его противозаконная задача на сегодня. Скажем правду, она ему нравилась, несмотря на приказ от начала до конца не снимать маски. Шурыгин даже вызвался принять участие в порче деревьев вокруг центра. Борис Иванович, увидев охапку ивовых и березовых лоз, хмыкнул одобрительно и удивленно: «Молодец, но зачем такая заготовка? Я не думаю, что понадобится».

В отличие от шефа, Шурыгин наделся, что труд не пропадет даром. Он ненавидел лицеистов и даже не понимал, зачем они вообще нужны. Что может быть противнее, чем когда ты в час ночи врубаешь радиоканал «Золотой ветер» и слышишь: «Владик Ковров, из первого лицея, передает привет Юле и хочет, чтобы вы поставили для нее композицию «Ред Хот Чили Пейперс». Или: «Антошка из лицея номер один нижайше просит передать для Принцессы песню «Реки» группы «Ногу свело!». Ребята, вы все крутые. Драли вас мало.

Любой опыт полезен. Благодаря печальному опыту своего сельского детства Шурыгин знал, что прутья надо вымачивать не намного меньше, чем мариновать мясо для шашлыка. Эту работу он уже сделал.

Почти не снижая скорость, фургон влетел на территорию Центра и остановился рядом с крыльцом. Вслед за ним въехал микроавтобус. Из него высунулся человек в маске, приветливо махнул рукой Борису Ивановичу, стоящему на крыльце рядом с Шурыгиным. После этого микроавтобус умчался, а четверо охранников открыли фургон.

– Все. Конечная станция. Вылезаем быстро, вещи не забываем.

Первым выпрыгнул высокий парень. За ним – длинноногая белобрысая девица. Когда она перелезала бортик, ее мини-юбка задралась, и хотя она поправила ее через секунду, по телу Шурыгина прошла приятная дрожь. Ему захотелось коснуться ее попки. Хотя бы не рукой, а одним из длинных прутьев, срезанных им сегодня утром.

Еще один парень, в вельветовом пиджаке, и его спутница – невысокая, чуть полноватая черноволосая девчонка в маленьких очках и джинсах, туго облегающих тело. Парень пошел в здание, слегка придерживая девчонку за локоть.

Еще один. Шурыгин злобно ухмыльнулся. Когда по радио заказывали «Ногу свело!» с какой-нибудь «Мамбурой», он представлял лицеистов именно такими. Мелкий очкарик, длинные волосы, куртка-ветровка, под мышкой портфель. Остановился, развернулся, протянул кому-то руку, но охранник ухватил его за шиворот и тычком направил к крыльцу.

А потом… Это было как восход солнца.

Она вышла из фургона и без посторонней руки. Достигла асфальта, не задрав юбочку. И пошла к двери – спокойная, уверенная, сверкающая распущенными волосами. Не хватало только ковровой дорожки под ногами. В одном ее беленьком, чуть вздернутом носике, было больше гордости, чем в двух остальных девицах вместе взятых.

– Борис Иванович, – голос Шурыгина внезапно сел. – Можно я… Вот эту красотулю… Когда нам скажут пороть?

– Губа не дура, – усмехнулся Борис Иванович. – Знаешь, кто она? Дочь нашего областного олигарха.

– Георгий Викторович, мелкий непредвиденный казус. Нет, все в порядке. Просто в группу штабистов затесалась Юлия Савинова, дочь, ну, вы понимаете, кого. Понял. Без вашего приказа не трогать. Уже приказал ее изолировать. Сейчас начинаем работу. Что-что? Согласен, она меняет дело. Мы поторопимся и постараемся управиться за три часа. Совет понял, лучше работать поодиночке. До связи.

Окончив разговор с мэром, Левитин вышел в коридор и через минуту был в кабинете Бориса Ивановича.

– Последний вопрос, – сказал он. – Кто в этой группе будет главарем?

– А чего думать? Тот, кто у них заведовал писаниной, тот и будет. Он и расскажет подробно, как получал деньги и инструкции. Проще говоря, крупные суммы платили ему, а он выдавал деньги друзьям, чтобы те хулиганили сами или нанимали шпану. Парнишка, кстати, со странностями. Посмотрите на его бухгалтерию.

Борис Иванович с интересом взглянул на рисунки из Антошкиного портфеля, которые валялись среди платежных ведомостей. Это была целая галерея рисунков. Принцесса на балу-маскараде – лицо открыто лишь у нее. Принцесса подводного царства в хороводе морских коньков и осьминогов. Принцесса на конной прогулке среди воинов в латах. Принцесса, спокойно идущая по волнам, и кто-то, оставшийся на берегу, за ее спиной. При желании можно было даже рассмотреть, кто.

– Это он рисует Савинову, – хохотнул Левитин. – Ее мы пока заперли. Но, может быть, используем…

Все задержанные, кроме Юли, сидели на двух скамейках в главном зале Центра. Вокруг них стояли бойцы «Стрибога». Перед ними появился молодой мужчина в дорогом костюме, как и все остальные – в черной маске. Антон отметил, что он постоянно поправляет ее, будто нечаянно нацепил на себя чужую одежду.

– Здравствуйте, дорогие девочки и мальчики, – сказал незнакомец голосом Хрюши из «Спокойной ночи малыши!» Я знаю, что вы все из 1-го Лицея, интеллектуальное будущее нашей области. Надеюсь, у нас не будет проблем. Запомните, все может кончиться очень и хорошо, и очень плохо. Вы согласны? Если да, кивните. Хорошо, теперь суть дела.

Парень в маске откашлялся, как пожилой профессор, и продолжил:

– Этим вечером в нашем городе произошли отвратительные события. Кто-то осквернил памятник архитектуры предвыборным лозунгом, написал на асфальте много нецензурщины и разбил окна в штабе нашего всеми уважаемого мэра Георгия Викторовича. Мы посовещались и пришли к выводу, что вину надо взять на себя вам. Сейчас каждый из вас должен написать заявление о том, что ваше взрослое руководство заставило вас это сделать лично, а также приказало нанять шпану, которая под вашим руководством клеит листовки. Написав объяснительную, каждый из вас сделает заявление под видеозапись. В этом случае, можете быть уверены, у вас есть шансы уже через два часа вернуться в клуб «Бастилия» и продолжить вечеринку. Предупреждаю: в противном случае вечеринка состоится здесь и запомнится навсегда. Я жду ответа.

– Слушай, ты, клоун, – сказал Пашка, поднимаясь со скамейки. – Лично я хочу двух вещей: в туалет и домой. Я не уличный гопник, я Павел Суконников, сын…

– Вы были правы, Борис Иванович, – печально сказал парень в маске. – По-доброму у нас не получится.

– Зря трепался, – бросил пожилой коренастый мужчина в камуфляже. Черная маска смотрелась на его лице, как мундир на гвардейском полковнике. – Так вот, ребята, вы начали хамить. А зря. Вы мне совсем не нравитесь. Кому есть восемнадцать? Никому? Тогда чего же вы торчите в кабаке, курите, пьете? Меня за такие вещи драли – и правильно делали. Вас, видно, драть было некому. Ничего, упущение придется исправить

– Еще один клоун, – лениво бросил Пашка, так и не севший до сих пор. Борис Иванович одним прыжком перемахнул скамейку и почти без размаха врезал ему в солнечное сплетение. Пашка со стоном согнулся.

Ребята вскочили с мест, но люди в масках тотчас же их усадили.

– А вот теперь шутки кончились, – спокойно сказал Дрынов.

Пашка вошел в комнату, испытывая непривычный страх. Его не били давно, тем более – так, безответно. Он стоял перед столом, а в кресле сидел Борис Иванович. Кроме них в комнате было двое охранников, и они тоже сидели.

– Расскажи, мальчик, – ласково сказал Борис Иванович, – какую должность тебе доверили в штабе?

– У меня была б-бригада из пяти расклейщиков, – дрожа, сказал Пашка.

– Странно. Я тебе и одного бы не доверил. Ладно, это не важно. Снимай штаны.

Пашка вздрогнул. В его глазах был уже не страх, а ужас. Дрынов вынул из-за спины руку. В руке были розги.

– Снимай, снимай. За хамство надо отвечать. Ну! Снимай!

– Пожалуйста, не надо, – взрослый семнадцатилетний Пашка не слышал себя и ныл как малыш. – Я виноват, я извиняюсь.

– Садись за стол! Вот бумага, вот болванка. Пиши, быстро! Не уложишься в десять минут, получишь вот так.

Моченый прут просвистел перед лицом Пашки, рубанул по столу. Пашка задрожал и, крепко ухватив ручку, начал писать.

– И еще добавишь, что получал на это деньги от Антона Митина лично.

– Мо-может не надо?

– Чего? Чего не надо?!

Пашка икнул и молчал начал писать, с каждой минутой все быстрее и быстрее.

Юля сидела в полутемной комнате, куда ее отвели с самого начала. С одной стороны, ей не хотелось привлекать к себе внимание, с другой – было скучно.

Впрочем, скоро в соседней комнате включился свет. Юля осторожно подошла к двери и через широкую щель увидела Антона.

Антошка сидел перед широким столом и скучал, так как рядом никого не было. Лишь в углу сидел охранник, высоченный, как баскетболист.

Впрочем, Юля решила – Антон скучать не будет, и не ошиблась. Он бросил несколько взглядов по сторонам, затем уставился на заурядную канцелярскую лампу, опершись подбородком на кулак. Юле показалось: Антошка не просто смотрит на нее, а превращает лампу в изысканный светильник, нет, лучше – осветительный столб, ствол, у которого вместо каждой ветви – факел. Откуда у этого парня столько оптимизма?

Внезапно Антошкин оптимизм исчез. Юле показалось, что все факелы и светильники погасли на ее глазах. В кабинет вошел Дрынов.

– Пора познакомиться, – сказал он, протягивая руку. – Меня зовут дядя Боря.

– Антон Митин, – спокойно ответил он, но руки не подал. – У меня только один вопрос: какие органы вы представляете?

К удивлению Юли, Борис Иванович не обиделся. Он просто сел за стол, напротив.

– Странно, Антон Митин. Мне кажется, тебя должен сейчас интересовать другой вопрос: за что тебя арестовали?

– Без ответа на первый вопрос ни второй, ни третий, ни четвертый меня не интересуют, – бесцветным голосом, будто отвечая на нелюбимом уроке, сказал Антон. После этого его взгляд снова уставился на лампу.

– Жаль, мальчик, что ты не такой сообразительный, как твои друзья. Паша уже признался в том, что получил от тебя деньги. Веришь? Правильно. Поэтому пойми, твоя судьба – в моих руках. Если будешь умным, уже через два часа будешь дома. Но для этого ты должен написать одну бумажку и дать два интервью. Пашка оказался умным парнем. А ты?

– Дядя Боря, есть только одна проблема, – сказал Антон, продолжая разглядывать лампу. – Я не умею врать по приказу.

– Это не приказ, а очень серьезная просьба. У тебя все еще есть шанс договориться по-хорошему. Напишешь, подпишешь, наболтаешь на диктофон и на камеру. Зачем мотать головой. Скажи правду, когда тебя пороли в последний раз?

– Правду сказать? – спокойно ответил Антон, но у Юли почему-то сжалось сердце, когда она увидела, как он побледнел. – Ни разу в жизни.

– Тогда все понятно, – печально сказал Борис Иванович. – Знания, интеллект, талант, а все без пользы. Ладно, в первый класс пойти не поздно и в семнадцать. А начнем мы с ремешка. Спускай штаны.

Антон слегка вздрогнул и остался на месте. Его глаза обхватили лампу, как руки пьяницы обхватывают фонарный столб.

– Мы еще и слушаться не будем? – удивленно сказал Борис Иванович. С этими словами он вынул из кармана сложенный вчетверо лист бумаги, развернул. Даже издали Юля рассмотрела сюжет: коронованная красавица надевает венок на голову коленопреклоненного паладина.

– А если это все увидит Савинова? Шурыгин, приведи девчонку. Пусть наша принцесса полюбуется на своего рыцаря с голой задницей.

– Не надо, – тихим голосом выдавил из себя Антон. – Я их спущу.

С этими словами он встал и вышел на середину комнаты. Юле стало жарко, ее лицо залилось краской. Как она смеет видеть происходящее? Но она смотрела… И, казалось, видела, как пальцы Антона прикоснулись к пуговице джинсов, непроизвольно соскочили, потянулись снова. Вот первая пуговица расстегнута, а спасительная мысль еще жива: ведь осталась вторая. Но вот расстегнута, предательски быстро, легко разошлась молния. Теперь джинсы удерживает лишь ремешок, потом расстегнут он тоже. Что чувствует сейчас этот застенчивый мальчик, этот зверек-одиночка? Да его и вправду, ни разу в жизни не пороли!

– Быстрее, кавалер. Быстро!

Брюки и трусы были спущены к коленям одним махом и свободно упали на щиколотки. Антошка прикоснулся к очкам, будто не зная, полагается ли их снимать в такой ситуации, но оставил на месте.

Ссутулившийся Антон стоял посередине комнаты. Казалось, он за одну минуту стал лет на шесть младше. Юля некстати вспомнила, что он ведь еще и спецкор какой-то газеты, чуть ли не «Комсомолки», и когда в город приехал отставленный Черномырдин, Антошка отправился на интервью в блестящем черном костюме, а вместо галстука зачем-то нацепил жабо. Может, и он сейчас это помнит?

Впрочем, Юля заметила еще кое-что. Антон, пораженный случившейся катастрофой, даже не пытался прикрыться ладошкой. Юльке было противно, что она способна в такую страшную минуту думать об этом. Но что делать, если она видит, да еще и чувствует, теплую дрожь. Кстати, она, конечно не специалистка… Но теория того, что у невысоких мальчиков все должно быть маленьким, похоже, несправедлива. Или имеет исключения…

Борис Иванович кивнул Шурыгину. Верзила баскетбольного роста подошел к опустившему голову Антошке, как отец к десятилетнему сыну, расстегивая по дороге ремень. Слегка толкнул его кулаком в живот и, когда Антон согнулся еще больше, зажал голову между колен.

Юля зажмурилась, подавив стон, поэтому первый удар услышала, а не увидела. Кажется, Антон не отреагировал вообще.

Она открыла глаза. Антошкина голова крепко зажата, его маленькие, худые ягодицы выставлены наружу.

Второй, третий, четвертый удар. Она, сама того не желая, считала их. Верзила бил размашисто, сильно. Если Антон и стонал, то хлопанье заглушало стон.

После седьмого удара Антошка ощутимо охнул. После десятого, было, крикнул, но в последнюю секунду поймал и сдавил собственный крик, как ловят муху на лету. Следующий удар он снова встретил молчанием. Ремень опять взлетел.

– Нет, – отчетливо, дрожащим голосом, сказал Антон. – Я…

Ремень опустился, но не в полную силу.

– Что дальше? – крикнул Борис Иванович.

– Не бейте. Я согласен. Я все напишу.

– Детский сад, – покачал головой Борис Иванович. – Я же объяснил – будет больно. И это наша элита. Ладно, садись, пиши. Подробно. Там, где должны быть фамилии тех, кто давал деньги, оставляй пробел. Потом скажем, чего вписать.

Антон незаметным движением смахнул слезу с покрасневшего лица. Его попка была в алых полосах, которые быстро синели. Так же медленно он натянул джинсы и, как заметила Юля, заранее закусив губу, сел за стол, взял ручку.

Принцессе было обидно, почти до слез. Она видела: Антона пороли в полную силу. Все равно, почему он сдался? По крайней мере, почему так быстро?

Юля почти молилась, чтобы Антошка никогда не узнал об одном: она стала свидетелем его позора…

– Ладно, взгляну как дела на соседнем фронте, – сказал Борис Иванович. – Шурыгин, смотри за этим, я скоро вернусь.

Шурыгин хохотнул, подошел к Антошке (тот сжался), хлопнул его по плечу и развалился в кресле, положив ноги на журнальный столик.

Антон склонился над листом. Юля почувствовала, как по ее лицу свободно стекают слезы.

– Паша был умным, и ты будь умницей. Паша был умным, и ты будь умницей!

Гриценко говорил почти нараспев, как заботливый папаша, и взмахивал прутом. Ира взвизгивала, пытаясь вырваться. Она боролась с самого начала, боролась и сейчас, несмотря на то, что охранник крепко держал ее, положив себе на колени и зафиксировав руки. Юбка была поднята к плечам, колготки и трусики – спущены.

– Ай, ай! Прекрати, козел!

– А ты не будь дурочкой. Вот тебе!

На большой и пухлой Ириной попке появились две новые полосы. Гриценко сменил угол, хлестнул Иру по ляжке, затем нанес два удара поперек и один – вдоль. Ирка залилась визгом.

В кабинет вошел Борис Иванович и неодобрительно взглянул на Гриценко.

– Ты давно делаешь ей массаж?

– Она, вроде, почти готова.

– Вроде, вроде! Свиньи в огороде! Как ты работаешь? Ты даже нормально размахнуться не можешь, чтобы напарника не задеть. Забыл про инвентарь?

Ира тихо скулила, не понимая, о чем говорят ее мучители. Ее перестали бить – и ладно. Она злилась на Пашку и надеялась оказаться терпеливее его.

Между тем, Гриценко торопливо притащил длинную скамейку, заранее укрытую простыней. Рядом лежали две веревки.

– Девочка, давай по-хорошему, – сказал Дрынов, поднимая Ирку и подталкивая к скамье. Тебя еще сегодня не пороли.

– Пусти, козел!

Борис Иванович только хмыкнул. Ирка отбивалась, но трое мужчин уложили ее на скамейку и крепко привязали руки. Борис Иванович задрал ей юбку нарочито медленно и слегка провел рукой по попке.

– Ты забыл, что у нас мало времени, – укоризненно сказал он своему помощнику. – С самого начала надо было делать вот так. Вот так! Вот так! Вот так!

Ирка хотела, было, завопить от непереносимой боли первого удара, но боль опрокинулась на нее снова и снова, и она задохнулась в своем крике.

– Нет! Не могу! Дяяяяденька, не надооо! Я, я всеее!

Борис Иванович так же резко швырнул на пол прут, как только что наносил удары, так же быстро развязал веревки.

– Вставай. Вставай, не тяни! Пиши, что тебе он скажет.

– Дяденька, больше не надо, – разрыдалась Ира.

– Сделаешь все правильно – больше не будет. За каждую остановку – три таких же удара дополнительно. Понял, как надо, – подмигнул Борис Иванович своему помощнику, и тут увидел Левитина, выглядывающего из-за дверей. – Андрюшка. И ты здесь? Вижу, слюньки пускаешь. Попка у девочки что надо, только головка не очень умная, вот мы попку и обидели. Пошли читать сочинение главаря бандгруппы.

Юля разочаровалась в Антоне. Ее слезы уже высохли, и она с удивлением наблюдала за поведением Митина. Сперва он сидел, опустив голову, чуть не ронял слезы на лист, пока Шурыгин на него не рыкнул. Тогда он начал писать. С каждой минутой занятие нравилось ему все больше и больше. На лице Антошки уже не было слез, одно только настороженное веселье. Наконец, Антон дописал, бросил ручку и откинулся на стуле, широко улыбнувшись, так что Юля чуть не улыбнулась сама. Правда, на лице Антошки тут же появилась гримаса.

«Нечего было ерзать, – раздраженно подумала Принцесса. – Сидел бы лучше тихо».

В этот момент в кабинет вошли двое в масках. Один, тот самый «клоун» в костюме, почти подбежал к столу, схватил листок.

Сперва на его лице было удивление. Потом он затрясся, и Юля поняла: сдерживает смех. Потом повернул листок в сторону Дрынова, и Принцесса издали разглядела, чем занимался Антошка последние четверть часа.

Ни одного слова на листке не было. Зато там были изображены три фигуры в черных масках, которые занимались анальным и оральным сексом друг с другом. Центральная фигура по комплекции напоминала Бориса Ивановича. Именно ей была отведена пассивная роль.

Левитин взял себя в руки, чтобы не смешить отставного милиционера. Впрочем, карикатуры удавались Антону всегда: хмыкнул даже Шурыгин.

Борис Иванович только улыбнулся. Потом он взял Антона за плечо, поднял из-за стола. Юля ахнула от страха. Ей стало стыдно за недоверие. Антошка, лучше бы ты на самом деле сдался!

Между тем, Борис Иванович взмахнул рукой и далеко не со всей силы ударил Антона ладонью по заднице. Тот скривился и прикусил губу.

– Хочу, чтобы ты понял, наглый и вредный мальчик, какой у тебя маленький ресурс сопротивления. Однако ты напросился на урок по полной программе.

У Дрынова все было под рукой. Не прошло и минуты, как посередине комнаты уже находился лежак из медицинского кабинета, обитый искусственной кожей. На него и повалили Антона, старательно привязав руки и ноги. Джинсы были спущены почти до щиколоток, рубашка поднята к плечам. К удивлению Юли, во время этих процедур Антошка так и не потерял очки.

Потом Дрынов хмыкнул и отдал приказ охраннику. Через минуту тот притащил толстый кожаный валик от директорского дивана. Его просунули Антошке под живот, отчего его исполосованная попка смешно приподнялась.

Юля опять отчетливо разглядела то, что увидела перед первой поркой. Опять ей стало жарко, даже слишком жарко, до легкой влажности. Она укусила себя за руку: как ты смеешь сейчас думать об этом? Но как тут удержаться, если она видит одновременно и его красное лицо, полное решимости и страха, и его мошонку…

Под конец Борис Иванович собственноручно поставил возле лежака большое жестяное ведро с розгами. Розог было много.

– Ори – не ори, – сказал он, – первый десяток ты получишь, для общего ознакомления. Поэтому советую считать и не сбиваться. Потом, если ты поклянешься стать хорошим мальчиком, мы тебя развяжем. До десятого удара тебе ничего не поможет. Поехали!

Юля на этот раз уже не считала удары за Антона: она не могла отвести взгляд от его дрожащего лица. Вроде, пошел второй десяток. Антошка дотянулся зубами до правой руки, куснул ее снова, снова, снова. Еще раз, еще. В следующий раз выкусить боль не удалось, и он тонко, протяжно крикнул. Юля была уверена, что счет уже приближается к третьему десятку…

– Борис Иванович, только не надо в кровь, – испуганно сказал Левитин.

– Не учи ученого, – ответил тот, бросил измочаленные прутья, вынул из ведра новые. Недолгая пауза позволила Антону вынести без крика первые пять ударов.

На этот раз Дрынов заходил с разных сторон, бил ниже ягодиц, заходил выше. Три удара пришлись посередине, последний – между половинок, отчего Антон оборванно взвыл.

Юля чуть не задохнулась. Как же ему больно и унизительно! Она вспомнила их единственный танец, когда отзвучал «Отель «Калифорния», и Антошка отошел, поклонившись.

Новые удары, уже поперек, по прежним полосам и ссадинам.

Юля не видела себя, не слышала свой голос, когда толкала дверь, рвала ее на себя, наконец, открыла ее.

– Это что за явление? – удивленно сказал Борис Иванович. – Шурыгин, ты что – ее сюда запер и забыл мне сказать? Она что, все видела?

– Видела, – почти крикнула Юля. – Антошка, ты молодец. Я тебя… Я тебя уважаю. А ты, – крикнула она уже Дрынову, – ты – мразь, беглый аборт. Я все сделаю, все, все, чтобы ты сел.

Борис Иванович, несмотря на предостерегающие возгласы Левитина, направился к Юле. Подошел и схватил ее за плечо, не давая отшатнуться.

– Здравствуй, Савинова. Я, в отличие от тебя и прочих лицейских ублюдков, человек дисциплины. Мне сказали тебя не трогать – и я выполню приказ. Шурыгин, возьми ее за ручки, чтобы она не махала ими, а также не закрывала ладонями глаза. Если ты хочешь оказать добрую услугу своему рыцарю с разукрашенной попкой, поговори с ним. Я его буду пороть, пока он не поумнеет.

Шурыгин с удовольствием засопел, выкручивая Юле руки и приговаривая: «Жаль, жаль, что тебя нельзя».

Борис Иванович махал розгами, как ни в чем не бывало. Перед тем, как достать новый пучок, он набрал пригоршню рассола и вылил на ягодицы Антона, а тот глухо застонал.

– Вот, моя царица морская, смотри, что такое жизнь. Вот как надо вас воспитывать! Так, так! Значит, мы не хотим кричать! А вот так, по этому месту!

Антошка дергался, то и дело вскрикивая. Принцессе показалось, что он уже оставил свой рукав в покое и кусает только губы.

– Значит, орать, все-таки, умеем. Юленька, не будь дурочкой. Попроси его. Иначе… Вот так!

– Стоп! – четко крикнул Антон, и Юля вздохнула с облегчением.

Борис Иванович остановился. Лишь сейчас Юля смогла разглядеть Антошку. На его сине-багровой попке не было видно крови, зато кровь была на губах.

Гриценко не достиг командных высот, так как был глуп, но оставался в замах, так как на лету ловил рекомендации начальства. Он притащил Дашу в комнату и подвел к скамье. Другой охранник приволок Тольку Семенова, а еще двое встали у стены.

Даша со страхом смотрела на Гриценко. Вечная хохотушка – впрочем, относившаяся к учебе и работе с полной серьезностью, – на этот раз не смеялась.

– Что, девочка, – ласково сказал Гриценко. – Будем умными, или нам будет больно и стыдно?

– Больно будет, – почему-то шепотом сказала Даша. – А стыдно не будет. Это вам должно быть стыдно, подонки.

– Стыдно, когда видно, – усмехнулся Гриценко. – Почему твоя тыква еще в футляре? Давай, пока я не помог.

Дашка покраснела и быстро стянула джинсы вместе с трусиками. Девушка остановилась возле скамейки – казалось, в надежде, что ее мучители передумают. Гриценко рассмеялся и звонко ее шлепнул. Даша ойкнула, вздрогнула и легла.

Через минуту она уже была привязана. Гриценко присел рядом, потом положил руку ей на попку, действительно круглую, как тыквочка средних размеров. Ласково погладил, сжал. Даша мелко затряслась.

– Как неохота, – искренне сказал Гриценко и вдруг, без паузы, ударил ее розгой, выхваченной из ведра.

– Аяяй, – взвизгнула Даша и получила еще несколько таких же ударов. Гриценко сек быстро, почти по одному и тому же месту. Даша, решившая с самого начала сжать зубы, превратилась в один кусок боли.

– Неет! Пожалуйстаааа! Не надаааааа!

– Отпустите ее. Я признаюсь, – раздался спокойный голос.

– Молодец Анатолий, – улыбнулся Гриценко. – Я думал, ты раньше пожалеешь свою дролю. Пустите его, пусть пишет.

Толя сделал шаг к письменному столу, но в последний момент развернулся и, не жалея сил, дал по морде Гриценко. Тот еле устоял на ногах, а Толя был опять схвачен. На всякий случай, на него надели наручники.

Гриценко сперва ощупал нос, потом взглянул на Толю.

– Нормально. Морды вам бить я не имею права. К счастью, у тебя есть не только морда.

Толик отбивался несколько секунд, но уже скоро был опрокинут лицом на стол. Его штаны были спущены.

Гриценко подошел к ведру с розгами, покачал головой, потом сорвал с себя тяжелый офицерский ремень, обмотал руку. Пряжка свешивалась как било кистеня. Он широко размахнулся, примеряясь, ударил со всех сил по столешнице. Краска и щепа полетели на пол. Толя заранее впился зубами в губы, по телу пробежала дрожь.

– Пожалуйста, не бейте его, – в ужасе затараторила Даша От страха у нее даже высохли слезы. – Я признаюсь. Во всем признаюсь.

Толик ждал, сжав зубы. Гриценко задумался, потом подошел к шкафу, взял диктофон. В правой руке он по-прежнему держал ремень, и пряжка покачивалась, как маятник.

– Если за пятнадцать минут признаетесь оба, никого не трону. Иначе – вот этим, обоих.

Охранник развязал Дашу, которая заплакала опять.

– Так ты согласен? – спросил Борис Иванович, тяжело дыша и не опуская розги.

– Согласен, – ответил Антон. Юльке стало легко.

Дура! Как она смела горевать, когда ей показалось, что он уже сдался? А если он понял, что она в соседней комнате, и только из-за этого решил держаться до конца! Ведь эти идиоты забили бы его до полусмерти. Если не до смерти.

Антошкины руки и ноги были развязаны. На руках остались красные полосы, будто один удар пришелся и по ним.

– Штаны не натягивай, – приказал Борис Иванович. – Сперва возьмешь в руки диктофон, признаешься.

– Пить, – не глядя на него, выстонал Антон.

Борис Иванович кивнул охраннику. Тот поглядел по сторонам, вынул из сумки нераскрытую бутылку, распечатал, протянул Антошке.

«Пиво «Горница». Начальная плотность – 14%, максимальный алкоголь – 5,2 градуса». Юля не хотела вспоминать эти данные, но они лезли голову помимо воли. Что делать, пиво «Горница», разработанное ее отцом, получило второе место на недавнем конкурсе в Питере.

Антошка выпил почти половину бутылки, высоко запрокинув голову. Потом он вернул бутылку, и в этот момент его взгляд встретился со взглядом Юли.

Антон замер. Взгляд, как рука на плече. Взгляд, как губы на щеке. Нет, как губы, прикоснувшиеся к губам. Такой взгляд бывает, когда между губами и губами – стекло. Или решетка. Или тот невидимый, но ощутимый взгляд, когда расстояние – три тысяча километров.

Взгляд, который иногда ждешь всю жизнь и умираешь, не дождавшись.

Взгляд, который иногда ждешь всю жизнь, а счастливчик Антон – ждал всего полтора года, когда шел, еле сдерживая слезы, с той проклятой дискотеки, когда в день Ее рождения первый раз в жизни напился до бесчувствия какой-то дрянной настойки, запершись на ключ в своей комнате.

«Антошка, милый мой Антошка. Прости меня, но об этом – позже. А сейчас – признайся. Сделай все, чего ждут от тебя эти подонки. Ты герой, я не знаю, кто вытерпел бы больше, чем ты. Умоляю, покорись. Не ради себя. Не только ради себя. Когда наши глаза расстанутся, пойми, каждый удар будет приходиться на двоих. Потому что… Надеюсь, ты понял, почему».

– Долго будем глядеться! – рявкнул Дрынов. – Вот диктофон, начинай интервью!

Юлька перевела взгляд, а когда снова взглянула на Антона, то увидела то, что ей в жизни почти не приходилось видеть. Она увидела чудо.

Ей показалось, что Антон всплывает со дна. Вот его лицо уже на поверхности. Вот перед ней прежний Антошка, с тем выражением на лице, когда он ставит последний штрих в своей блиц-карикатуре. Нет, с тем выражением, с которым он шел в центр зала, когда она пригласила его на танец. На красном лице еще остались слезы, но они напоминали грим. Антон, в полном смысле слова, пришел в себя.

– Дядя Боря, – с серьезным выражением на лице – что скрывается за такой серьезностью, Юля знала прекрасно, и ей стало страшно, – сказал Антон. – Дядя Боря, если это интервью, то я обязан проверить диктофон.

– Этот как? – зло и недоверчиво спросил тот.

– Очень просто, – беспечно ответил Антошка, взяв в правую руку маленькую машинку. Его лицо действительно было серьезным, как тогда в классе, когда он проверял диктофон, перед тем, как идти на интервью с экс-премьером. Правда, тогда он не стоял со спущенными штанами. Юля неожиданно для себя улыбнулась, хотя страх уже воцарился в ее душе. В своей жизни она еще ни разу так не боялась за другого человека, кроме матери и отца.

– Раз-ра-раз, блям-блям-блям, – сказал Антон, как шоумен, щелкая ногтем по миниатюрному микрофону. – Контрольная запись: в нашем классе есть чудо-девочка, всем хорошая, только – лысая!

– Ты чего это? – опять рявкнул Дрынов.

– Проверка продолжается, – невозмутимо ответил Антошка. И продолжил почти патетическим тоном официального диктора: издевались все над беднягою, заставляли есть…

– Охренел, щенок!

– Проверка закончена, сейчас признаюсь, – спокойно, только чуть дрожа сказал Антон. – Хорошо, признаюсь. Признаюсь в том, что Баранов, мэр нашего города и его банда – факаное г….о, которое скоро сядет в тюрьму. – И с этими словами Антон, почти не размахиваясь, кинул диктофон в окно. Раздался звон битого стекла, и через секундную паузу послышался другой звук: прибор упал на асфальтированный плац.

Юля взглянула на Дрынова и впервые за этот страшный вечер увидела в его глазах, пусть и прикрытых маской, натуральную злость.

– Вот тебе! Еще! Еще! Все равно попросишь! Ну! Извинись!

Теперь тяжелая работа досталась еще одному охраннику. Шурыгин крепко держал кричащую и рвущуюся Юлю, второй – так же выламывал руки Левитину. Когда Антошку опять привязали к лежаку в той же позе и Борис Иванович взял розги, помощник мэра испугался всерьез. Около минуты он призывал своего коллегу к благоразумию, хватал его за руки, даже подставил свою руку, которая была рассечена до крови с первого же удара.

Принцесса дошла почти до хрипоты.

– Умоляю! Пожалуйста! Не надо! Вы убьете его! Антон, милый, любимый! Извинись! Признайся, Антоша!

– Признайся, Антоша», – передразнил ее, тяжело дыша, Борис Иванович. – Ну! Признавайся.

Внезапно он сменил тон и остановился, взглянув на результат своей работы. Похоже, увиденное напугало его самого.

– Знаешь, что, давай признаем ничью. Счет по нулям. Хорошо?

– Я с вами не играю, – прохрипел Антошка. Это были первые членораздельные слова, сказанные им, за последние пять минут.

– Слушай, парень. Считай, что мы с тобой дрались до первой крови и я победил. Я тоже дрался в детстве до первой крови. Потом меня драли до первой крови. У тебя сейчас кровь уже не первая. Я тебя уважаю. Признайся, и все будет в порядке. А ты, красавица, попроси его еще раз.

– Антон, – медленно сказала Юля. Что же еще сказать? – Антошка, пожалуйста…

– Пошла ты! – со злостью ответил Антон, в последнюю секунду сдержавший грязное слово, как до этого сдерживал крик.

– Ну, как хочешь, – растерянно сказал Дрынов, нашаривая в ведре еще не использованные прутья. Левитин дернулся в дюжих руках, как щуплый цыпленок перед последним посещением кухни.

В комнату торопливо вбежал охранник:

– Борис Иванович, – не скрывая страха, сказал он. – Во двор въехал начальник УВД, с ним СОБР. Придется впустить.

Удивленный Борис Иванович бросил розги на пол и подошел к окну.

В эту минуту на поясе Левитина заиграла 7-я симфония.

– Пусти, дурак, – сказал Левитин охраннику, поднимая «трубу».

– Здравствуй, здравствуй, советничек, – раздался знакомый голос. – Докладываю: тридцать минут назад мне позвонил Александр Борисович Савинов, прямо из приемной полпреда по Северо-западному округу, и сказал: или ты немедленно объясняешь мне, где находится моя дочь, или я достану тебя даже в Анадыре. Как ты думаешь, что я был должен ответить человеку, который звонит из такого места? Ты догадался. Вопросы?

– А, извините, Георгий Викторович, почему вы не позвонили нам раньше?

– Были другие, более важные звонки. Наиболее актуальные для данного момента. Я уже вызвал «Скорую», у меня обострение. Понадобится лечение и, скорее всего – заграничное.

– А как же я…

– Как же ты? А ты – к а к х о ч е ш ь, г о в н ю к! К Дрынову это тоже относится. Прощайте, идиоты!

В здании послышались шум, топот, ругань. Потом дверь открылась.

На пороге стоял начальник областного УВД, в полной форме, с усталым, заспанным лицом. Он укоризненно взглянул на своего бывшего коллегу.

– Борис Иванович. Ну, что же вы так? Теперь вот придется…

В ближайшие двадцать минут вокруг происходило много интересного, но Юля почти ничего не заметила, так как занималась только Антоном. В комнате возникло много людей в форме и в штатском, кого-то уводили в наручниках. Появился ее телохранитель, которого она обманула днем, и начал выговоры. Юля быстро извинилась, спросила, извещен ли дядя – единственная Юлина родня в областном центре. Охранник ответил, что дядя скоро будет.

Юля обломала два ногтя, пытаясь развязать веревки, потом нашла ножницы. Антон сполз с лежака и, как зомби, подчиняющийся только посторонним командам, натянул штаны. После этого он доковылял до стола и замер рядом, удерживаясь за него руками. Садиться он не хотел, а лечь можно было лишь на тот же лежак. Юля замерла рядом, поцеловала его в щеку, он нашел силы улыбнуться в ответ…

– Добрый вечер, племянница, – услышала Юля. Наконец-то, прибыл дядя, заместитель главврача городской больницы, пожилой провинциальный доктор с чеховской бородкой. – А папа сейчас так волнуется…

– Потом разберусь, – махнула рукой Принцесса. – Со мной все в порядке. Посмотри Антона, умоляю, поскорей.

– Хорошо. Молодой человек, извините, придется снять штаны. Так. Ничего себе! Молодой человек, я иногда говорю, что нечто встречал только в медицинских учебниках. Вот такое я встречал только в художественной литературе. Ясно. Можете одеться, только аккуратно.

Антон со стоном натянул джинсы.

– Только не в больницу, – тихо сказал он.

– В реанимации ему, к счастью, делать нечего, – шепнул дядя Юле на ухо. – По правде, говоря, пусть я и нарушаю все инструкции, пользы не будет даже от обычной палаты. На самом деле, парню сейчас нужнее всего очень хороший уход и психологическая разгрузка. И никаких следователей. У него мощный стресс.

– Нет проблем, – ответила Юля. – Ты не поедешь ни в какую больницу. А сиделку и психотерапевта обеспечу в одном лице. Не понял? Мы едем ко мне домой. Дядя, надеюсь, ты поможешь мне объяснить отцу, как в моей комнате образовалась больничная палата.

– Ему придется так много объяснить, что от одной мелочи ничего не изменится, – со вздохом сказал дядя…

Как-то так получилось, что они все вышли из здания вместе. Первыми шли Толька и Даша. Почему-то рыдал один Анатолий, а Даша с покрасневшим, но сухим лицом, то и дело нагибала его голову, целовала, гладила. Перед тем, как сесть в милицейскую машину, согласившуюся подбросить их в город, они крепко обнялись, шофер же с удивлением ждал почти минуту, как вежливый таксист.

Ирку трясло до сих пор. Она то отталкивала Пашку, то, наоборот, прижимала к себе. И тут Пашка встретился глазами с Антоном.

– Ты как, ничего? – опять запинаясь, сказал он.

Антон ничего не ответил, просто протянул руку Пашке. При этом он вытащил на свое лицо улыбку, как усталый спортсмен подтягивается на турнике последний раз.

– Отличная вечеринка, Пауль. Оттяг по полной. Осторожно, по спине не хлопай, ей тоже чуть-чуть досталось. Ладно, держись.

Ничего не сказавшая Юля, повела Антона дальше. Пашка впервые за весь вечер зарыдал. У дяди были две машины: «Москвиченок», купленный на свои пятнадцать лет назад, и джип «Тойота», подаренный братом. Последним автомобилем дядя пользовался редко, но сейчас, к счастью, был на «Тойоте». Юля сразу оценила преимущество иномарки: Антон смог растянуться на заднем сиденье, положив лицо ей на колени.

Машина выехала за ворота Центра. И тут Антошку прорвало. Он плакал, рыдал навзрыд. Его мокрое, горячее лицо вздрагивало в Юлиных руках. Очки, впервые за весь вечер, расстались с его носом, и девушка не сразу смогла их найти.

– Меня же никогда не пороли-и-и, – почти визжал он. – Первый раз! Не представлял. Мама хотела выдрать в пятом классе, я ей сказал: выпорешь – убегу. Она поверила! И не тронула. Я не знал, как это больно! И мерзко! Я же не хотел! Я не думал, что буду орать.

Юля сказала ему пару утешительных нежностей, но это не помогло. «Ресурс сопротивления», о котором говорил Борис Иванович, истощился у Антона после последнего удара розгой.

– Как я жить буду! Юлька, ты же все видела!

– Ты прав, – спокойно ответила Юлька. – Впервые узнала, что у мальчика два яйца, одна длинная писька, а главное – попка как у девочки. И если по этой попке сильно хлестнуть, он может крикнуть. Это была ночь открытий. Кстати, к твоему сведению, меня пороли, и не раз.

– Это как – пороли, – изумленно спросил мгновенно замолчавший Антон.

– Как сидорову козу, – просто ответила Юля.

Антон молчал. Юле казалось, что она чувствует, как его слезы высыхают в темноте, и в голове ничего не остается, кроме удивления. За талант надо платить: воображение сыграло злую шутку с рисовальщиком, и он отчетливо представил вариацию на тему собственного творчества: пожилой король с розгами в руках, на коленях которого лежит Принцесса в изящной короне и длинном белом платье. Нет, короны не видно, потому что платье накинуто на голову. Хотя бы двор заставили удалиться и не подсматривать?

– Приедем, и все тебе расскажу. Обещаю, будет интересно, – сказала Принцесса, целуя Антона в горячие губы. Тот успокоился, только тяжело дышал и стонал время от времени.

Удивляться, так удивляться. Такой ванной комнаты Антон в жизни не видел. Она располагалась на втором этаже особняка и с точки зрения Антошки выглядела как гибрид домашней бани с публичным домом. Огромная ванна, душевая кабина, кабина-сауна, биде, а посередине – бассейн с фонтанчиком. Впрочем, всем этим великолепием Антон мог только любоваться.

Он лежал на раскладном массажном топчане, покрытым белой простыней, абсолютно голый. Юле это далось не без борьбы. Минуты три Антошка сражался за право остаться одетым, пока Принцесса не объяснила ему гневно, что сегодня уже увидела все, и, в конце концов, если он ей не доверяет, придется пригласить профессиональную медсестру. Антошка сдался и скоро единственное, что осталось на нем, был маленький крестик на тонкой цепочке, который Юля не замечала прежде.

Когда разоблачение было окончено, и Юля впервые разглядела задницу Антона при ярком свете, она укусила себя за руку, чтобы не зарыдать. Пока она успокаивалась, Антошка глазел на фонтанчик и даже потребовал его запустить, заодно спросив, не полагается ли к нему какая-нибудь цветомузыка?

Сперва Антону пришлось проглотить пару таблеток пенталгина, причем он захотел запить их обязательно алкоголем. Принцесса принесла бокал с «мартини» – Антошка проверил наличие льда, – присела рядом и начала неторопливо протирать раны и ссадины мокрой тряпкой, стараясь удались остатки рассола. Наливая «мартини», она сама хлебнула его полным глотком и успокоилась, не плакала, лишь изредка слегка прикусывала губу, когда Антон стонал от ее неловкого движения.

– Слушай, ты бы выполнила обещанное, а то опять разревусь, – вдруг сказал Антон. Юля удивленно посмотрела на него, и он добавил: – рассказать про сидорову козу.

– Обычная история, – сказала Принцесса. – Если папа строгий, а у дочки хулиганские наклонности проявились с шести лет, что из этого следует? Раз в две недели в гости к дочке приходят дядя Ремень и тетя Крапива. В зависимости от сезона, разумеется. Правда, так было до двенадцати лет, пока мама была жива. После этого отец меня долго не трогал.

Юля замолчала.

– Извини, что вынудил, – начал Антон, но Юля прервала его. – Молчи и слушай. Главное – впереди.

Последний раз я получила от него в прошлом году. В день рождения. Помнишь, после праздника я улетела в Грецию и вернулась через две недели? Черта с два – в Грецию.

Опять пауза. Юля отняла у Антона бокал, отхлебнула, вернула, продолжила.

– Конечно, я во всем виновата. Во-первых, он меня еще за год предупредил. Я укатила в Москву без спроса, на концерт Лагутенки. Он меня тогда не тронул, просто сообщил: за подобную выходку в следующий раз ответишь, как в десять лет. Во-вторых же… Сам поймешь. Помнишь, тот день рождения?

– Помню, – ответил Антон. – Три раза прошел возле этого дома, когда вы уже веселились.

– А на меня к вечеру такая тоска навалилась. И на ребят. Пить уже неохота, танцевать неохота. Искали развлечений, потом нашли. На мою задницу, в полном смысле слова. Залезли к отцу в кабинет, я открыла шкаф, смотрю – автомат. Потом узнала: он в Чечню не раз гуманитарку отправлял областному ОМОНу. Они, когда вернулись, подарили ему чеченский автомат «Борз». Они на наши автоматы не похожи. Дурак Петька, начал орать, будто это – игрушка. Выскочил на балкон, снял предохранитель… Короче, нам всем крупно повезло, мог бы дать очередь в доме. А так – лишь фонарь в саду разнес.

Папа и милиция приехали почти одновременно. Папа быстро все уладил с милицией, попросил ребят уйти. Было половина двенадцатого. Он подождал полчаса и сказал: «Праздник кончен, начались будни. У нас был договор – я не запираю двери, а ты не заходишь в кабинет. А я – обещал. Короче, раздевай попу и ложись на кровать. Будешь сопротивляться – попрошу шофера помочь». Сперва достал ремень, а потом передумал и притащил компьютерный провод.

Антон взглянул на Юля с сочувствием и страхом. Его собственная боль ушла, но пока еще недалеко.

– Надеюсь, тебе подробности не нужны, – продолжила Принцесса. – Впрочем, ты теперь их представляешь сам. Короче, я решила пойти на принцип. Сам понимаешь, уже считаю себя взрослой, орать как-то неудобно. Орать, разумеется, пришлось, но не сразу. К этому времени папа порядком устал. Наверное, увидев результат, испугался. Ничего день рождения вышел. И, знаешь, будешь смеяться, но в какой-то момент я подумала о тебе. Мол, за дело получила. Только не смейся.

– И не смеюсь, – ответил Антон. – Ой, осторожнее!

– Терпи, – ответила Юля, меняя тряпку. – Короче, два дня потом я провалялась. А на третий – убежала. Пока поправлялась, успела списаться «мылом» с одной подружкой в Питере. К ней приехала, у нее неделю жила и каждый день кидала письмо отцу. Пока не поклялся, что больше не тронет. На папку не сержусь, за такие дела, естественно, надо, как упомянутую тобой козу. Вот такая история. Кстати, ты первый человек, которому, я ее рассказала. Ценишь?

– Еще как, – ответил Антошка. – Ой! Что же ты делаешь?

– Осмотр, – сказала Юля. – Так недостаточно. Осторожно переваливайся на бок. Не вертись. Я должна осмотреть важное место. Поздравляю: то, что эти подонки могли задеть, они так и не задели. Все у тебя в порядке.

– Юля, не надо, – растерянно сказал Антошка, чувствуя, как пальцы девушки продолжают исследовать это важное место, даже убедившись, что оно не пострадало. Два часа назад Антон понял, что не может сдержать крик. Сейчас же он тем более не мог помешать внезапно возникшему напряжению.

– Антошка, ты отличный парень. Я тебя люблю, – просто сказала Юля, наклоняясь к нему и целую в щеку. – Никогда не обижайся на своего друга. Ладно?

– Ладно, – согласился Антон. – Оставь моего друга в покое, я кое-что вспомнил, дубина!... Это я про себя! Быстро, тащи телефон. Тетя же убивается.

Через минуту в руках у Антона была труба. Он набрал номер.

– Алло. Тетя Клава, простите, что разбудил. Извините меня, я тут с ребятами... загулял, короче. Позвонить вечером не смог. Все в порядке, утром позвоню. Что? Согласен. И с тем согласен, что бить меня надо. И с тем согласен, что некому. Такова, понимаете, моя несчастная судьба – до конца жизни остаться невыпоротым. Спокойной ночи, дорогая тетя.

Антон, прежний Антошка, глядел на Юлю и лукаво ухмылялся. Принцесса рассмеялась и положила ему руку на спину. Удивился бы Антон или нет, увидев слезы у нее на глазах?

Спальня была большая, а ночник – слабый, поэтому комната выглядела совсем громадной. Громадной была и постель, на которой валялся Антон, укрытый тонкой простынкой. На его ягодицах лежала грелка со льдом. Боль отступила за линию горизонта.

Вошла Юля, хрумкая яблоком. Она переоделась и приняла душ буквально за десять минут и сейчас была в халате.

– Стоп. Я не сообразила. Ты же голодный. Обедал вчера? Так и скажи: «нет». Хочешь, бутер сооружу с ветчиной?

– Спасибо, – искренне ответил Антон. – Не забывай, у меня у самого губы как первосортная ветчина. Я ими поужинал с боольшим аппетитом.

– Прости склеротичную дуру, – хлопнула себя по лбу Юля. – Чем же тебя кормить? Слушай, в холодильнике есть взбитые сливки. Хочешь – с земляничным сиропом?

– Да еще и с земляничным сиропом? Сказать правду? Никогда не ел. Тащи, и побольше.

Через минуту Юля сидела рядом с Антоном и кормила его с ложечки.

– Ешь. Ешь, мой герой.

– Ты права, – нарочито чавкая, ответил Антошка. – Сливки – пища героев, которым три дня нельзя будет есть ничего соленого.

– Мой герой, – повторила Юля. – Знаешь ли ты, что ты первый мужчина, который лежит на моей кровати?

– По правде говоря, – сказал Антон, переместив взгляд на уже пустую вазочку, – по правде говоря… – В его голосе появилась дрожь, сходная с той, что была, когда он расстегивал штаны по приказу Бориса Ивановича. С того самого момента, когда юлины пальцы коснулись его мошонки, Друг и не думал успокоиться – наоборот, поднял мятеж и ясно дал понять Антону, что не намерен его слушаться. – По правде говоря, я не мужчина. Точнее, еще...

– Ну, это же так легко исправить, – беспечно бросила Юля, но Антон с удивлением заметил, что она тоже дрожит и даже не пытается скрыть дрожь. – Ты, ты собираешься, когда-нибудь это исправить?

– Когда-нибудь – конечно, – (Друг, что ты делаешь? Успокойся, зараза!) – Но сейчас… Я не врач, не знаю, к какой категории…

– Ты думаешь, – чуть дрожа, прервала его Юля, – для рыцарей, которых ты так любишь рисовать, боевые раны были предлогом не заниматься этим?

– У каждого добропорядочного рыцаря, – дрожа, но при этом смеясь, заметил Антошка, – место, которое ранено у меня, всегда было прикрыто самым надежным образом – его конем.

– О ранах мы позаботимся, обойдемся с ними бережно, – почему-то шепотом сказала Юля. Потом присела рядом, обхватила Антошкину шею руками и зашептала в ухо. – Теперь ты будешь смеяться. Ты мне не поверишь… Короче, ну, почему я должна сегодня обо всем рассказывать и раскрывать все тайны? Почему-то все ребята, все подружки считают, будто я, этакая принцесса, не хочу ни с кем из класса, так как у меня опыт после какой-то московской тусовки. Или, смешно – с Лазурного побережья. Я, действительно, много знаю. Но…

Юля замолчала, поцеловала Антона и кинулась в омут:

– Но никогда и не с кем. Не хотелось. Еще и страх – вдруг это ради папиных денег? Танцевать – пожалуйста. А потом – извини, сегодня не твой вечер. Такая я гордячка. Поэтому папа за меня не беспокоился никогда, отпускал. Разве, боялся, что меня изнасилуют. Однажды, кстати, убегать пришлось. Теперь я поняла, ради кого тогда убегала.

Антошка, милый. Я понимаю – ты по настоящему ранен. Но если не сейчас, с тобой… Не знаю, когда в другой раз.

Антон ничего не ответил, только крепко сжал горячую Юлину голову и поцеловал в шею.

– Лады, – прошептала Юля, и Антону послышался в ее голосе испуг. – Тогда вперед. Оба, в первый раз – в первый класс. Не бойся, за попу тебя хватать не буду. А ты – как хочешь.

Антошка молча кивнул и скинул на пол простыню. Секунду спустя на нее опустился халатик.

– Для первого раза – неплохо.

– Аналогично. Спасибо Борису Ивановичу, без него у нас бы ничего не получилось, – так же медленно сказал Антон. – А еще – благодаря ему – я девственник, который расстался с этим недостатком, пролив немного собственной крови.

Антошка, как всегда, был оптимистом. Грелка улетела на середину комнаты, марля сбилась, и почти все ранки начали опять кровоточить.

– Сейчас, быстро приведу себя в порядок, – озабоченно ответила Юля, – потом займусь тобой. – Встань на минутку, я поменяю простыню. Очень больно?

– Нет. Такое ощущение, будто мы с тобой занимались анестезией. А, может, таблетки еще действуют.

Юля появилась минут через десять.

– Кстати, если ты голоден… В холодильнике еще сливки остались.

– День исполненных надежд, – рассмеялся Антошка. – Спасибо. Потом принесешь обязательно. А сейчас просто сядь рядом. Или, лучше, приляг. Пока моя рука на твоей груди, мне не больно. Мне не может быть больно…

Они не заметили, как за окном начал накрапывать дождь. Он лил все сильнее и сильнее, стекая по ветрам и кустарникам, порождая маленькие ручейки, обволакивая светящейся пылью фонари, задерживая рассвет.

Никто не видел и не слышал на всей земле, как сквозь частый дождик, в промоченном насквозь пространстве летит дом, а в нем – комната на втором этаже, а в ней – раскинувшиеся на широкой кровати Юлька и Антошка. И никто не мог остановить этот полет.