«Вот неприятность», – то бормотал, то насвистывал на мотив старой песенки Леша Цветков, огибая покрытую льдом, но вряд ли промерзшую лужу.

Вообще-то, мало кто, окажись в это же время в этом месте, нашел бы хоть чуть-чуть приятного. Ноябрь вьюжил по-февральски, умудряясь бить снегом в лицо, куда бы не брел пешеход. Район приятным не назовешь и нежным майским вечером: унылая промзона, переходящая в достойный такого же соседства квартал хрущевок, к тому же, выстроенных на месте старого кладбища.

Леша на эти неприятности внимания не обращал, он нес в душе особую проблему.

Проблему звали Бег. Вообще-то, полное имя – Бегемот, а как иначе назвать огромного, черного котяру? Бегемот два года честно скрашивал Лешкино одиночество, восхищал гостей и подружек вальяжной статью, да и вообще был поведения приличного. С чего же его угораздило сегодня утром воспользоваться открытым окном (на пять минут распахнул, проветрить) и сигануть с четвертого этажа в еще более густую метель, чем сейчас?

Леша, в трусах и майке, подскочил к подоконнику, перегнулся, убедился, что приземление (приснежение) вышло удачным. Только вот, очутившись на заснеженном газоне, кот повел себя по-дурацки: рванул галопом к противоположному дому и скрылся в подъезде. Через две минуты, тем же маршрутом и таким же галопом промчался едва одевшийся Леша, но тщетно. Бега на лестнице не оказалось, а подвальная решетка позволяла без всяких проблем просочиться коту, но никак не Лешке.

Поисковую операцию пришлось свернуть. Шеф не раз говорил: «Я человек понимающий», но даже часовое опоздание сотрудника из-за поисков сбежавшей кошки понимания бы не встретило.

Несмотря на своевременную явку, сегодняшний трудовой день создал несколько проблем, поглощенных одной, совсем уж одиозной неприятностью. Скажем к чести Леши Цветкова: он решил отложить мысли о работе до той поры, пока не придет домой и не попытается спасти Бегемота.

Пока в это верилось слабо. Ключей от подвала вечером не достать. Значит, ходить возле решетки, выкрикивая «Бег, Бег!». При этом, нутром чуя: черная уродина (где ты сейчас, несчастная черная уродина?) перешла в соседний подъезд. Бесплодно помучившись, идти в тот же, второй подъезд, а там – в третий… Леше стало стыдно: он вспомнил, как когда-то посмеивался над тетками, бегающими по двору в поисках подобного же беглеца: «Васька, Васька!». Ему предстоит стать аналогичным же героем насмешек, разве что зимним мерзким вечером зрителей окажется меньше.

В придачу к этой вполне ожидаемой тоске – еще ошибка в выборе маршрутки. Когда сообразил и вышел, то понял: вернее пройти, чем ждать ненадежный транспорт. Летом такая прогулка была бы приятной, но сейчас, даже пятнадцать пеших минут… Бррр!

До дома оставалась минут десять, вокруг началась более-менее ойкумена – улица, фонари, пустынная остановка, с заброшенным, нерентабельным ларьком. Лишь приблизившись, Леша понял: не такая уж и пустынная. На скамейке, под почти что ни от чего не спасающим козырьком, сидела бабуся. И нельзя сказать, что совсем уж съежившись – вытянутая ладонь бабушки показывала, чего она ожидала от прохожих, представленных в данный момент единственно Лешей Цветковым.

«И чего же ты тут дождешься, дура?», – подумал, было, Леша, но тут представил, сколько людей, разглядевших его предстоящую охоту, от подъезда к подъезду, назовут его дураком. Ему даже показалось, насколько этим вечером он похож на старую нищенку: ему предстояли безнадежные поиски, а она занималась бесполезным попрошайничеством.

Разница, все же, была. Не только в том, что Леше, едва он допустил такое сравнение, так сразу же его и устыдился: старушке, всяко, похуже будет. Дело еще и в том, что она не поможет ему, в его, Лешкиной безнадеге, а вот он – вполне. Стоит только сунуть руку в карман...

«Сколько раз я сам себе говорил – не подавать нищим, у который нет ракетки», – усмехнулся Леша старому анекдоту, а правый кулак уже разжался и шарил мелось. Лишь вынимая ее и протягивая бабке, Леша понял, какую совершил глупость: в маршрутке он расплатился сотней, а сдачу ему дали десятирублевыми монетами. А они уже сыплются в подставленную ладонь. Повезло сегодня бабке!

– Спасибо, сынок, – прошамкала та. «Не за что», – хотел сказать Лешка, но тут бабка принялась пересыпать его щедрое пожертвование (жертва идиота!) в стоящую у ней на коленях срезанную пластиковую бутыль, которая при этом перевернулась, и весь ее желто-белый доход посыпался на землю. Старушка горестно крякнула, будто хотела сказать: «Везенье и облом – сладкая парочка».

– Не нагибайтесь, помогу, – произнес Леша, матерясь про себя, присел и начал поднимать замерзшими пальцами холодные монеты. Дежурный чертик подсказал ему позорную идею: незаметно от подслеповатой бабки сунуть в карман десятки-кругляшки, заменив их мелочью. Отогнав искусителя-крохобора особо агрессивным матерком, Леша выпрямился и высыпал в пластиковую емкость пригоршню монет. Уже повернулся, чтобы не уйти – умчаться от этого места, как услышал совсем даже не шамкающий и не дребезжащий голос.

– Хочешь, я твой айпак апгрейдирую?

Столб, поддерживавший козырек, был морозный и шершавый, но не будешь же выбирать… Поскользнувшийся от удивления Леша успел ухватился за него и остаться на ногах.

– Ты бы, Алеша, поосторожней, – участливым и, честное слово, почти не старческим голосом произнесла старушка, – ты сейчас чуть левую руку не сломал. Я бы ее исцелила, но тогда мы бы простились и все: я два раза за одно добро одаривать не могу.

– А… Как вы можете его апгрейдировать? – наконец произнес Леша, не решаясь задать любой другой вопрос. Бабушка, совсем даже не дряхлая, указала на его рюкзак – давай сюда. Леша вынул айпак, протянул, не выпуская. Но этого старушке и не требовалось.

– Смотри, Алеша, – сказала она, приблизив к экрану палец (не сморщенный, да еще украшенный совсем не нищенским, перстнем). Экран засветился. – Видишь, карта района, радиус небольшой, сам определишь. Где точка засветилась, там потерянное добро лежит. Кто-то кошелек уронил или просто, купюру. Если клад закопан, тогда засветится еще ярче, только сразу предупреждаю: на клад действует лишь в десяти шагах.

– Такой клад можно и с миноискателем найти, – Леша сам удивился способности столь логически спорить, – а кошелек попался, так совесть замучает, если владельца не стал искать.

Ответ старушке явно понравился.

– Не ошиблась я, Алеша. Сердце у тебя не жадное. Могу подарок и получше подобрать.

«Карту поиска сбежавших котов», – подумал Леша, но не успел сказать, как погасший было экран, осветился опять. Вверху виднелась лишь одна фраза: «Переключатель неприятностей»:

– Тебе нужно его просто вынуть и сказать: «вот неприятность!», хоть шепотом, хоть подумать. И, если какие-нибудь неприятности происходят, или грозят, в ближайший день, они сразу высветятся. Чем ближе к ним, или чем серьезнее для тебя беда, тем будет ярче. Смотри.

Действительно, вверху светились две янтарные строчки: «Домашняя неприятность» и «Трудовая неприятность».

«Трудовая неприятность – знаю какая, а домашняя неприятность, наверное, Бег, – подумал Леша, – как же с этим…»

– А вот так, – уловила его мысли волшебница (кто бы мог в этом сомневаться), – приблизь палец к нужной строчке. Видишь, меню появилось. Выбирай замену для беды. Только вот что, имей в виду: как переключил, у тебя пять секунд есть, вернуться, если тебе новая беда хуже старой показалось. С выбором зря не играй: если нечетная попытка, начиная с тройки, может замкнуть, и ничего уже не изменишь. Запомни это, чтобы потом на меня не пенять. Пробуй при мне.

Леша ткнул пальцем в «домашнюю неприятность» и увидел целый столбик предложений: «Финансовая неприятность», «Военная неприятность», «Медицинская неприятность». Ткнул пальцем в строчку «Военная неприятность»…

После пыльного аула (или кишлака, или черт знает чего) заснеженная окраина областного центра оказалась чертовски привлекательной. Волшебница улыбалась:

– Молодец, за две секунды сообразил, – сказала она. – Попробуешь еще?

Леша быстро проглядел меня и выбрал «Детскую неприятность». На экране появился каталог из двух строчек: «Неожиданная неприятность» и «Неприятные последствия». Ткнул в первую.

На этот раз он не стал дожидаться комментария волшебницы, а ткнул пальцем в «Неприятные последствия».

Мгновенно повзрослевший Леша Цветков так и не дослушал угрозу. На ногах уже не шортики, а вельветовые джинсы, вокруг – метет. Судя по часам, не прошло и десяти секунд. Но, почему так затекли ноги, будто полчаса простоял в набитом автобусе?

И какая польза от этого мучения?

Леша так глубоко задумался об этом, что не понял – звонит мобила.

– Алексей, добрый вечер…

Леша не сразу понял: это сосед, попросивший в августе пару раз полить цветы в квартире (крымский отпуск) и давший свой телефон. Леша ему сам позвонил, когда сосед припозднился (оказалось – уехал без обратного билета). Верно, тогда соседушка не стер его телефон.

– Да, Владимир Геннадьевич, здравствуйте.

– Алексей, у твоей двери кот сидит. Вроде, на твоего похож.

– Черный? – Леша чуть не задохнулся от радости.

– Да. Тогда я его приглашу к себе. Скоро будешь?

Леша весело ответил, что летит.

– Ну, как, Алеша, оставить Переключатель?

– Да, спасибо большое! – ответил Леша, чуть не забыв о волшебнице. Еще он надеялся, что от него не потребуется каких-нибудь особо продолжительных проявлений благодарности. Но, добрая незнакомка, как и положено волшебницам, все понимала и уже исчезла.

Как Леша не торопился, но потратил пару минут на покупку пива. Две бутылки получил Владимир Геннадьевич, остальные Леша пил сам. Бегемот, отошедший от легкого стресса, дремал на диване.

Открыв вторую бутылку, Леша понял, что ему не так и не полегчало. Дневная тревога уходила в прошлое, зато «Трудовая неприятность» могла бы и не светиться на экране айпака. Она светилась в голове.

Контора имела несколько филиалов по Северо-западу. Двухмесячная командировка в Усинск, в отличие, скажем, от головного офиса в Питере, считалась наказанием. Тот факт, что Леше полагалось послезавтра отправиться туда не из-за трудовой провинности, а по необходимости, душу грел недостаточно, тем паче в конце ноября. А, честно говоря, не грел вообще. Ведь именно сегодня стало окончательно ясно: кроме Леши ехать некому.

«Что делать-то? Придется завтра Геннадьичу нести уже не пиво, а коньяк. И Бега, вместе с килограммом корма и сортиром. А как иначе?»

Тут-то Леша и вспомнил, что вариант «иначе» – существует.

Взял айпак, отчетливо сказал: «Вот неприятность!» Заметил, что домашняя проблема уже не светится, только производственная.

Привычно вошел в знакомое меню. Сразу же выбрал «Предсказуемые последствия» в детском варианте.

«Вообще-то, после баттла пива становиться в угол – не самая лучшая идея», – успел подумать он….

– Проходи. Или забыл, где вешалка?

Лешка не забыл, но сообразил – пусть квартира и незнакомая, вешалка почти перед носом.

Квартира, кстати, другая, не та, где ему пришлось стоять в углу. И сам он стал старше лет на пять. Судя по отражению в старом, чуть надтреснутом зеркале, он в четвертом или пятом классе. Нет, скорее, четвертый.

Перед тем, как стянуть с плеч куртку, надо снять школьный ранец. Интересно, тогда все ходили в школу с таким убожеством, или уже были нормальные сумки? И когда было это «тогда»?

Леша задумался и понял: пять секунд истекли, а значит (будем верить) в Усинск ему не лететь. Интересно, сколько ему придется отстоять в углу за такое переключение неприятностей? Хорошо хоть пиво в животе не булькает, и вообще такое ощущение, будто в школьный буфет не ходил.

Заодно скосил глаза на незнакомую тетю, которая должна избавить его от дурной командировки. Фемина, здоровых средних лет, в кухонном переднике и завитыми бигуди на голове. Смотрит сердито. Да, когда она поставит, лучше не перечить. Поэтому, не собираясь перечить, Леша поставил ранец на стул, возле телефонной тумбы, снял осеннюю куртку, повесил. Еще раз поглядел на себя в зеркало, удивился невзрачному синему школьному пиджаку и скособоченному красному галстуку на шее.

Разулся, неожиданно для себя привычно сунул ноги в тапки и увидел, что тетя, открыв его ранец, достала дневник и листает.

– И это называется: «Я больше не буду!», – огорченно-издевательским тоном произнесла она. – Сказал бы честно: «Не буду получать одну двойку, а буду получать не меньше двух». Так, а что тут за приписочка? «Безобразная драка на перемене, необходимо принять меры».

– Тетя Зина, Колыхаев первый начал! – неожиданно ответил Леша.

На самом деле, неожиданным было лишь то, что женщину звали «тетя Зина», а фамилия спарринг-партнера школьной драки, оставившего на скуле почти незаметный синяк, была «Колыхаев». Еще Леша заметил, как формально и безнадежно прозвучала его отмазка. Нельзя же было вообще ничего не сказать!

– И Панов прошлый раз первый начал, и Меньшина сама свою сменную обувь на дерево повесила, а потом свалила на бедного Цветкова, – тетя Зина явно владела искусством сатирического сарказма. – А когда Алеша отвечает на пятерку, ему случайно ставят двойку, а он такой скромный, даже не может вслух сказать: «Марина Сергеевна, почему вы мне в дневник «двойку» пишите, если в классном журнале выведена «пятерка». И такая ошибка уже вторую неделю. А сегодня кроме Марины Сергеевны, еще учительница математики ошиблась, как ее, напомни?

– Елена Ивановна, – упавшим голосом произносит Леша, надеясь, что памятливость на учительские имена смягчит тетю Зину.

Не смягчила.

– Давай, в комнату, – резко сказала она, – будем работать над ошибками.

Вздохнув и неся ранец, как каторжанин цепь, Леша направился в комнату. Открыл, вошел, принялся разглядывать старый платяной шкафа и еще более старый книжный шкаф, непривычную металлическую кровать со спинками-прутьями. Удивился, что его направили в эту комнату, ведь все углы, вроде бы, заставлены. Потом, ведь все равно делать что-то надо, снял школьный пиджак, красный галстук, зацепил его за пуговичную петлю, пиджак повесил на вешалку…

Тут в комнату вошла тетя Зина.

– А разделся – то недостаточно, – сурово сказала она.

«Это как же надо раздеться, чтобы встать в угол?», – подумал Леша, но тетя Зина избавила его от гаданий.

– Снимай штаны и на кровать!

– Тетя Зина, вы права не имеете, это непедагогично, – вывалил Леша весь запас возражений, потея и понимая, насколько они бесполезны.

– Право? Право дала мама. Забыл ее письмо? «Следи, чтобы нормально учился и не распускался». Я и слежу. А педагогичные меры на тебя уже не действуют. Две двойки в день и замечание. Давай, ложись!

– Теть Зин, я больше не буду-у-у-у-у! – протянул Леша, ощущая, как легко ему даются бессмысленные нюни.

– Давай, не задерживайся, пока я дядю Сашу не позвала. Он как раз после утренней смены уже встал, поможет с радостью. Сколько раз я ему говорила: «Зла на него не хватает», – а он отвечал: «Не зла, а ремня. Я ему все двойки давно бы выписал на одном месте». Ну, ляжешь, или соседа позвать?

От центра комнаты до кровати было шага три. Леша превзошел бы мировой рекорд медленного хождения, если бы не постоянные напоминания тети Зины про дядю Сашу, да еще обещания всыпать дополнительно.

Приблизившись к кровати – той самой большой старой кровати, с металлическими спинками, Леша некоторое время успешно изображал суслика у норы, незаметно поглядывая на левую ладонь: если была бы возможность, переключил бы такую неприятность хоть на бой в горячей точке. Тетя Зина еще раз прикрикнула на него и повернулась к двери. Не желая знакомиться заодно и с дядей Сашей – видимо, еще более завзятым поклонником антипедагогических методов, – Леша быстро расстегнул ремень, потом брюки, спустил их до колен и бухнулся пузом на кровать.

Тетя Зина, шагнувшая за порог, вернулась.

– Все-таки слушаемся? Только ляг нормально – вдоль, а не поперек. И разденься как надо.

Вздыхая и пыхтя, перебирая ногами, спутанными спущенными брюками, Леша переместился на кровати. Вытянутые руки ощутили холод металлических прутьев, а нос – крепкий запах пыли, не выбитого с весны покрывала. Перед глазами – фрагмент шитья, что за рисунок – не разглядеть.

– Ничего не понимает! – вздохнула тетя Зина, – ничего, сейчас все объяснимШагнула к кровати (Леша, уткнувшийся в покрывало, ее не видел). Потом понял, чего она хотела: схватила двумя руками за резинку трусов и стянула их к коленям.

Леша покраснел, скосил взгляд. Тетя Зина открыла шкаф и вынула ремень. В обычном своем детстве Леша ремня не получал – только детсадовскую подшлепку, да грозные обещания, невыполнимость которых ощущалась уже в мамином тоне. Из-за этого сейчас он не только стыдился и немножко боялся, но и удивлялся: ремень оказался не таким, как он ожидал: не широкий с огромной бляхой, а узкий ремешок, скорее всего, от дамской сумочки.

«Интересно, каким больнее?» – подумал он, чтобы получить ответ через секунду.

Только знание о том, что он взрослый удержала его от немедленного визга. Тонкий ремешок не бил – слово «бил» звучит глухо и туповато, он именно коварно и люто кусал.

К тому же, Леша Цветков сразу же сделал очень неприятное открытие: пусть его сознание было взрослым, но тело – детским. И импульсы, которые несчастная попа посылала в сознание, тоже оказались вполне детскими. Пусть Лешка думал по-взрослому, а вот чувствовал – по-детски. Поэтому, второй, а затем и третий удар, заставили его крикнуть, искренне и звонко:

– Тетя Зина, не надо так!

– А как надо? – удивилась та. – С первого сентября сплошная говорильня, а слова тебе – как о стену горох. Ты слово сдержать не умеешь, значит, я сдержу. Ведь говорила же в пятницу, что последний раз прощаю, а в следующий – всыплю и за тот, и за этот? Забыл? Вспоминай!

– Не забы-ы-ыл! – ответил Леша, одновременно выяснив две печальные истины: во-первых, сегодня ему причитается двойная порка, во-вторых – если отвечать, когда ремень опускается на попу, то без крика не обойтись.

Впрочем, очень-очень скоро пришла и третья истина: когда бьют очень сильно и очень часто, нет никакой разницы, решил ли ты кричать, или молчать. Вот Леша точно не помнил, как он собирался себя вести. Он просто кричал, сначала, стараясь негромко, потом – и не стараясь. Несколько раз пытался прикрыть попу руками, но слышал угрозу: «Позову дядю Сашу!», – цеплялся за прутья и ревел в покрывало, быстро намокшее от слез. Ноги, спутанные спущенными брюками, выделывали совсем уж неконтролируемые пляски.

Потом частота ударов уменьшилась, и Лешка смог немного упорядочить рев. За три минуты он успел вспомнить и подтвердить бесчестное множество обещаний, да еще и попросить прощения не меньше двадцати раз. В паузах между свистом ремня и воспоминанием про очередную запись в дневнике Леша Цветков еще не раз подумал: «Нет, лучше бы в командировку, в Усинск». Увы, от него уже ничего не зависело.

– Ладно, – наконец, сказала тетя Зина, – вставай, вытри сопли.

Леша всхлипнул, разжал прутья кровати …

…и ухватился за бутылку пива. Холодную, ибо взятую из холодильника две минуты назад.

– Да, трудно быть мелким, – вздохнул он, опускаясь в кресло…

Нет, он не подскочил, боль была терпимой. Но была.

Обследовав место, без которого любому офисному работнику трудно выполнять свои функции, Леша нашел его горячим и рельефным. Вздохнул, хлебнул пивка, пошел искать крем «Спасатель», завалявшийся в аптечке с прошлогоднего похода.

С полдороги его вернул звонок мобилы. «Кому не спится в ночь глухую?», – пробормотал Леша. Оказалось шефу.

– Поздновато, – сказал он, – но радовать сотрудников можно в любое время. Короче, насчет Усинска…

Кремом Леша еще раз воспользовался утром. Но все равно пришел к выводу, что визит к тете Зине на полчаса лучше двухмесячной командировки в морозно-промозглую темень.

Айпак дарил Леше новые и новые открытия. А как без них? Инструкция к волшебной программе не прилагалась.

Выяснилось: если особо не задумываясь, просто переключать все неприятности, по мере их обозначения на мониторе, то жизнь – наладится сама собой. За два месяца Леше в полтора раза увеличили оклад и командировали с повышением в головной, питерский офис. За день до отъезда Маринка его простила, а Светка, напротив, явилась в гости с покаянным визитом. Тот факт, что они разминулись с разницей в десять минут, объяснялся никак не везением, а своевременным переключением «Личной неприятности».

Так же выяснилось, что каким бы ни был богатым выбор переключений, все равно, самое безопасное и невинное – «Предсказуемые последствия» в детском варианте. Не будешь же переключаться на «Семейную неприятность» – в чем мама виновата? С «Финансовой неприятностью» он тоже не шутил. Помня о пятисекундной отсрочке, пару раз поиграл с «Военной неприятностью» – раз даже побывал на борту боевого вертолета, трясло, чуть айпак не выронил. Вид «НУРсов», летящих в какое-то здание среди пальм, ему запомнился, но в войнушку он больше не играл.

Избегал и «Медицинской неприятности». Первый раз очутился в стоматологическом кресле, причем, в какой-то сельской амбулатории, может, и в добрые советские времена… главное успел понять одно: сверлить будут без наркоза. В другой раз ощутил себя почти полностью загипсованным, на больничной койке. Спасибо, левая рука оказалась свободна. Вроде, ничего не болело, но как представил себя, вылеживающим здесь месяц, пусть в его обычной жизни не пройдет и трех секунд…

Еще дважды заглянул в «Неожиданные неприятности» детского возраста. В первый раз на прогулки с поводка сорвался пес и куда-то умчался под испуганный крик: «Рекс, Рекс!». Леша успел переключиться и долго жалел незнакомого парнишку (вдруг, все так и было в реале?). Во второй раз, судя по первым трем секундам сюжета, он, в дошкольном возрасте, отстал от поезда на какой-то большой станции. «Если по своей вине (а по чьей же еще!), то это закончится «Предсказуемыми последствиями», – думал Леша, вернувшись в свой возраст.

А значит, как это ни смешно, оставалась лишь одна надежная строчка: те самые «Предсказуемые последствия». Это лишь в том самом случае с тетей Зиной, они оказались для него, Алексея Цветкова, сотрудника фирмы «Санкрасор», неожиданной неприятностью. Если бы он тогда чуть-чуть порылся в сознании двоечника и забияки Лешки Цветкова, то мгновенно бы понял: чего-чего, а сюрприза в этой истории не было. Тетя Зина давно обещала взяться за ремень, и в тот день Лешка просто обязан был предполагать последствия. Спасибо, что наказание началось сразу, и Переключатель не мучил его ожиданием по пути из школы.

Грустно: предсказуемые последствия оказались не просто предсказуемыми, но отличались разнообразием лишь в деталях. В угол его больше не ставили. Однажды посадили часа на три (может и больше) в темный чулан, с настоящей паутиной. Леша хорошо запомнил свои эмоции: первые пятнадцать минут искренне радовался, что и на этот раз не выдрали, как обещали, но потом, размышляя о дружеской компашке, ушедшей на речку, десять раз подумал: лучше бы всыпали, да отпустили.

За исключением паучьего чулана, да еще появления в ментовке (оттуда вылетел на второй секунде), предсказуемые последствия детских шалостей были такими, что потом приходилось почесываться, открывать тюбик с кремом и отменять баньку с друзьями – еще подумают про него невесть что. Спасибо: хотя боль он ощущал как маленький, последствия-отметины как-то налагались на его взрослый возраст и проходили быстро. Лишь бы сауна не на следующий день.

На новом месте, в питерской конторе не было обычая ходить коллективом в сауну, а также – в бассейн. К счастью. Как и полагается всем покорителям Парижа, новый город одарил его букетом неприятностей. «Финансовые» сменялись «Неприятными происшествиями», а «Бытовые неприятности» однажды высветились три в день. И не было охоты проверять, какая из них терпимая, учитывая шанс нарваться на совсем уж несносную.

Спасибо, однажды его просто трепали за уши десять минут, с занудной нотацией (все равно, больно!), а еще раз суровый папаша, совсем не похожий на родного отца, знакомого по фото, заставил повторить едва ли не весь учебник математики то ли за третий, то ли четвертый класс. Это заняло часа два, за окном звенел мяч, незнакомые друзья кричали: «Леха, чего не выходишь?»… Все равно, жить можно.

Остальные же последствия были стандартно-предсказуемы. Причем, Леша отметил, как Питер влияет на Переключатель. Новый мегаполис, в отличие от родного города, оказался богат сюжетами, и они не ограничивались современным ему или близким временем. Раз Лешка побывал в шкуре (увы, спущенной шкуре) двоечника-гимназиста начала прошлого века, потом его закинуло еще дальше – в какой-то кадетский корпус, именно в субботу, потом – в семинарию, опять, увы, в тот же день недели.

Беды Леша старался изживать дома (уютная однокомнатка на Литейном, благодаря устранению Финансовой и Бытовой неприятности, снятая за смешные деньги). После кадетского корпуса он, и вернувшись, минут десять поскуливал-плакал (зато там, перед строем незнакомых однокашников – почти не слезинки). В офисе, при всем теплом и дружеском отношении, такие слезки не объяснить.

Леша пока что не мог понять одного: насколько жесткость расплаты при переключении, зависит от серьезности неприятности? Если она уже нарисовалась, тогда понятно. Но, как быть, если на экране «Неприятное известие»? Понимая, что его последствие не факт, что устранишь, Леша расправлялся с этой новостью, как только увидел. В этот раз, как обычно, вечером, дома...

На то, чтобы представить, что же тебя ждет, уходило, обычно, три-четыре секунды. В этот раз хватило и одной: когда ты срезаешь прут садовыми ножницами, а твое правое ухо зажато в чьей-то руке, то ясно все и сразу.

Такой искупительный инструмент Леше очень даже не нравился: пробовали, знаем. Да и срезаемый прут казался угрожающе-толстым. Самое умное было бы немедленно переключиться на чего-нибудь полегче-попроще: Леша давно понял, вариант прихода из школы в стандартной категории «опять двойка!» самый невинный; кто бы ни воспитывал, но помнит, что двоечнику потом садиться – исправлять, да и обедать же не стоя он будет.

Но на этот раз Лешу отвлекли.

– Эй, ленинградская фифа, не халтурь! Я за тебя жечься не буду!

«Ленинградской фифой» Леша быть не мог, сколь бы его не считали виновным, да и обжечься об ветку пока она зеленеет – невозможно. Поэтому Лешка обернулся и увидел девчонку лет двенадцати, присевшую на корточки возле ядреной крапивной заросли. Нежелание веснушчатой девчонки контактировать с крапивой, выглядело вполне объяснимо: короткие шортики, футболка со столь же короткими и неподходящими рукавами... Беда в том, что девчонке все же предстояло обжечься: ее крепко держал за ухо толстый пожилой дядька в расстегнутой рубашке и ясно показывал: будешь артачиться – толкну в крапиву.

Леша удивился. Он не всегда попадал на эксклюзивное наказание: в том же кадетском корпусе перед лавкой и ведром с розгами стоял строй товарищей. Но он ни разу не видел того, кого секли перед ним или того, кому полагалось ложиться следующим. Здесь же он не только предчувствовал предстоящее наказание, но и ощущал: его придется разделить.

В этих мыслях, наблюдениях и ощущениях прошли драгоценные пять секунд, и Лешка, вздохнув, щелкнул ножницами.

– Давай, не дрыхни! Небось, на яблоне не спал, когда друзьям тряс! Еще режь, эту и вот!

Говорила тетка, такая же толстая и грубая, как и дядька, верно муж. Из этой фразы Лешка вывел весь сюжет своего злоключения: забрался в чужой сад, тряс яблоки друзьям, те оторвались, а он, увы… Сестренка по несчастью, видимо, замешкалась перед высоким, гвоздастым забором, испугалась порвать шортики. Что же, шортики она сберегла…

Грустно вздыхая и пытаясь оценить предстоящую неприятность (сколько раз бывало, а все равно, как впервые), Леша срезал еще три возмутительно длинных и толстых прута, с удивлением обнаружив – всего их десять, не меньше. Что, на меня одного? Или, на двоих?

– Хватит сад портить! Эй, Петь, чего она еще копошится?

– Ручки-белоручки у нас непривышные, – ехидно заметил дядька.

Если он ограничился сарказмом, то тетя (Леша не знал, как ее зовут, верно, отношения были разовыми), решила подбавить бедняжке трудового энтузиазма. Она взяла прут из срезанной охапки, приблизилась к девчонке, таща Лешку за ухо, и как следует подхлестнула по загорелой руке. Та взвизгнула и, если бы не пальцы дяди Пети, сомкнувшиеся на ее ухе, верно бы растянулась.

– Давай, давай, рви, – радостно заметил дядька. – Татьяна Степановна шутить не любит!

Девчонка всхлипнула. Леша заметил: крапиву она рвет через лопуховый лист. Результаты трудов были скромными: два помятых, не особо представительных стебелька лежали рядом. Сравнительно с остальной порослью они смотрелись как орешник перед сосняком.

Хныкающую девчонку было жалко. Чтобы совсем уж не ощущать себя альтруистом, Леша напомнил себе принцип: чем быстрее закончится детская неприятность, тем лучше. Здесь же тормозила именно девчонка.

– Теть Тань, можно я сам крапиву нарву? Мне привычней!

– И она пусть привыкает, – заметил дядя Петя. Но, тетя Таня, явно командовавшая парадом, тоже не хотела тянуть с наказанием ради соблюдения принципа равного участия в подготовке.

– Давай, рви! Чего полез-то в сад, если дома часто крапиву рвешь на воспитание?

Леша, уже знавший, что грамотная демагогия иногда облегчает участь, в ответ заныл: дома он крапиву рвет исключительно на зеленые щи. А вот в замечательный, удивительный, чудесный до волшебства сад тети Тани и дяди Пети залез лишь потому, что там самые-самые яблочки, вишни и прочие произрастания. Самые-самые лучшие в поселке, в районе, на районном базаре. Поэтому он не утерпел: ну кто может утерпеть, увидев на ветвях такое чудо?

Болтовня была скулёжной, нытной и, кстати, не только нарочно. Сорвав более-менее толстый лопух, Лешка принялся отламывать стебли крапивы и сразу понял, насколько ничтожна его защита. Тетя Таня не дала воспользоваться ножницами – так и ломай. Она же и указывала ему стебли, толстые, как молодые древесные саженцы. При этом хозяйка ворчливо отвечала Леше, как зажрались «эти ленинградцы», у которых в их городе на каждом углу продаются «ананасы-бананасы, так нет, надо было в мой сад залезть!»

Девочка, чье ухо по-прежнему было зажато дядей Петей, стояла рядом и уже почти успокоилась. На Лешку она бросала благодарные взгляды. Приятно, но вот руку-то как жжет, ай!

– Это еще не больно, – усмехнулась Татьяна Степановна. На ее руках были нормальные резиновые перчатки, и она принимала сломанные стебли, иногда отбрасывая недостойные экземпляры. Перед этим она постегивала ими Лешку и тот – ускорялся.

Было больно, жгуче, тревожно. Но все же девчонку Лешка жалел больше, чем себя. Ему-то что, ему, лишь закончится наказание, сразу к холодильнику, за пивом. А вот ей, верно, брести домой, по солнцепеку, да еще жариться под взглядами удачливых друзей (может и подружек) перемахнувших через забор.

– Все, хватит и на щи, и на второе, – сказала тетя. – Пошли обедать в тенек.

Дядя Петя зашагал вглубь сада, таща за ухо девчонку. Леша, не желая такого принуждения, шел сам и чуть не тащил за собой тетю.

– Спасибо, – прошептала девчонка.

– Неза, – ответил Леша.

– Ты не знаешь, – еще тише прошептала она, – эта дура сильно лупит?

– Не знаю, – прошептал Леша, – я, как и ты, из Питера на каникулах.

Казалось, она сейчас удивленно шепнет: «Чего же я этого не знала?» (кстати, чего не спрашивает: «Откуда ты появился?»). Вместо этого девчонка сказала печально:

– И я на каникулах. На получасовых. Вот только полчаса эти – хуже месяца. Я розог бою-ю-ю-юсь! (всхлип)… а крапивой меня еще не били!

То ли она сказала это случайно, то ли хотела проследить за Лешкиной реакцией. Если хотела, то разочаровалась: он смог скрыть удивление.

– А прутьями? – спросил он.

– Прутьями – бывало, – прошептала девчонка, – но разве к ним привыкнешь? Не люблю, когда бо-о-о-ольно!

– А на «Неожиданную неприятность» переключать не пробовала? – тихо, но внятно спросил Леша. И получил реакцию по полной: девчонка застыла как вкопанная, так что Леша наткнулся на нее и чуть не коснулся носом ее заплаканного личика. Заодно он понял, что по росту они почти ровня, а значит и ему двенадцать-тринадцать.

Конечно, за это досталось обоим и тут же: дядя Петя потянул девочку, тетя Таня – дернула его, а заодно похлестала обоих по голым рукам крапивными стеблями. «Ох, нарвал экземпляров!», – стиснув зубы, подумал Лешка, а девчонка от крика не удержалась.

Идти было недалеко. Сарай, пристроенный к дому, раскидистая, тенистая, но почти бесплодная яблоня, под ней столик в тени и соседствующая скамейка. Лешка подумал, что скамейке предназначена главная роль в грядущем событии.

– Так, воруй-бригада, начинаем педагогику, – весело заявила тетя Таня. – Давай, заголяйся, кавалер.

– Вы что, хотите, чтобы я при ней…? – возмутился Леша. Но, к сожалению (или к счастью, это как посмотреть), ничего от него не зависело. Тетя Таня, уже положившая розги на стол, перехватила левой рукой его за воротник, второй, легко преодолев сопротивление, сорвала треники вместе с трусами. Действовала она столь напористо и умело, что Лешка покраснел лишь когда был опрокинут грудью на стол. Подбородок уперся в рассохшиеся доски, перед глазами была щель, наполненная различным мусором: кожура семечек, очистки овощей, еще какие-то последствия прежних садовых заготовок.

Краснел, стыдился и разглядывал стол Леша недолго. Начались ощущения, к которым так и не привыкнуть.

Тетя Таня левой рукой удерживала его на столе, а правой лупила крапивой. Позиция для замаха – не идеальная, но старые, толстые, налитые перезрелым ядом стебли и не требовали сверх усилий. Жгло, ай-я-яй, как крепко жгло!

– Ая-яй, простите, ой, больше не буду! – сразу же захныкал Леша. Правда, скулил чуть-чуть наигранно: девчонка должна понимать, это обряд такой. Это то, что нужно рассерженной тете. Молчать, или кричать: «А я к вам завтра в сад опять залезу!», – означало, как минимум, затянуть наказание.

Кроме того, Лешкины силы уходили на то, чтобы не дрыгать ногами, не вертеться и вообще избежать постыдных телодвижений. Может девчонка (даром, что вижу первый и последний раз) и опустила глаза, но все-таки…

«Неужели она всю крапиву об меня истрепала?», – со страхом и надеждой подумал Лешка, скосив заплаканный взгляд на опустелый стол, но тотчас понял, насколько ошибся. Пока тетя Таня орудовала несколькими, наверное, самыми толстыми стеблями, дядя Петя разложил остальной крапивный запас на скамейке. Девчонка опять принялась хныкать, и по делу: дядя Петя заставил ее встать голыми коленками на край скамейки.

«Почему же так нерационально?», – подумал он и получил наихудший ответ!

– Давай-ка, на зеленый лужок, – заявила тетя Таня и, опять, не дав Лешке время полноценно испугаться-возмутиться, схватила его за шкирку и потащила к скамейке. По пути она сорвала с него рубашку, и Лешка остался в одних трениках, спущенных к лодыжкам.

На этот раз Лешка брыкался, не забывая прикрываться двумя руками. Не помогло.

– Я не смотрю, – всхлипнула девочка (интересно, прежде смотрела, или нет?).

Последняя безнадежная борьба произошла у скамейки. На помощь Татьяне Степановне пришел дядя Петя, схвативший Лешку за руки и сваливший садового вора на скамейку ничком.

Девочка, продолжавшая плакать, в последнюю секунду смахнула со скамейки два стебля, и лицо Лешки опустилось на чистую доску, такую же рассохшуюся, как и стол, лишь перед глазами лежал оторвавшийся листик. Вот только, кроме лица, была у Леши и другая обширная голая поверхность, которой он плотно приложился к крапивной подстилке.

Хотелось кричать, Но Лешка собрался с силами и смог сказать:

– Сэнкс.

– Не за что, – ответила плачущая девочка.

В этот миг тетя Таня стащила ее со скамейки на землю. И без приказов-уговоров, потратив не больше времени, чем на Лешку, стянула с ней шортики. Девчонка завизжала, но хозяев сада явно не трогали звуки своих жертв. Передав девчонку дяде Пете – держи, – Татьяна Степановна подняла несколько упавших крапивных стеблей и положила на край скамьи.

Обалделый Лешка несколько секунд разглядывал бедную девчонку. Крапива под голым телом, чужая подростковая реакция и своя, взрослая оценка. Да уж, коктейль….

«Глазки, все же, стоит закрыть», – подумал он и зажмурился. Приоткрыл от нового визга и плача: тетя насильно усадила девчушку на скамейку, голой попкой на крапиву, в пяти сантиметрах от его лица. Перед глазами было белое, идеально белое облако, а на краю, уже ближе к коленям, полоса коричневого загара.

Девчонка рыдала, но, скорее, от обиды, а не боли. Леша уже понял: если по крапиве не елозить, то терпимо.

Приличия ради зажмурился, запомнив крапивный стебелек, прижатый к скамье пухлой попкой.

Чтобы отвлечь девчонку и отвлечься самому, прошептал:

– Меня Лешкой зовут. А тебя?

Не удивился бы, услышав: «Нашел время, козел!». Но в очередной порции плача Лешка услышал:

– Ю… Юля.

Что сказать еще, Леша не знал. Впрочем, если бы и знал, то ничего внятного и не сказал бы. Он подзабыл, с чего началось нынешнее приключение-переключение. Свист и крепкая протяжка вишневым прутом ему напомнили.

Розгой таких параметров проняло бы и без крапивной обработки. Тетя Таня хлестала от всей души, меняя и позицию, и прутья. Лешка и рыдал, и ревел, старался только не елозить, но и это не получалось.

По канону Предсказуемого Последствия, чистая порка скоро перешла в урок.

– Будешь лазать в сад? А, будешь еще?

– Нет, не бу-у-у-у-уду-у-у-у!

– Будешь воровать?

– Не буду-у-у-у-у!

– Понравились мои яблочки?

– Не-е-е-ет! То есть, да-а-а-а-а! Понра-а-а-авились! – еще обидится, зараза!

Уж в чем, а в чувстве юмора «заразе» было не отказать. Тетя Таня на секунду отложила прут, вынула из кармана яблоко и сунула Леше в рот.

– Тогда лопай. Зря, что ли, воровал? И вкус запомни!

Лешка даже не успел сказать «спасибо», как началось запоминание вкуса. Несмотря на жу-у-у-уткую боль, а может и импульсивно, он раскусил яблоко.

Кислятина, блин! И ради этого он, в сегодняшнем приключении альтернативного детства залез в сад! Да такое и даром не на-а-адо-о-о!

Все же Леша изловчился, не подавился и удачно сплюнул раскушенное яблоко в сторону.

– Значит, не понравились? – гаркнула тетка, меняя прут.

– Тетя Таня, ему понравились яблоки, – неожиданно услышал Лешка со стороны. Юля, по-прежнему сидела голой попой на крапиве и плакала, но все же подала голос в его защиту.

– Не спрашивали, – цыкнул на нее дядя Петя, однако заступницу было не остановить.

– Ему они понравились, просто ему стыдно сказать, он же без спросу взял. И вообще, его мальчишки на дерево загнали, заставили нам трясти. Он не хотел идти в ваш сад. И я-а-а-а!

Перед глазами Лешки мелькнул прут, точно попавший Юле по попке, так, что та даже подскочила со своей крапивной подушки. Дядя Петя взял ее за плечи, усадил опять. Картинка перед Лешкиными глазами чуть-чуть изменилась: то же белое облако, но с красной полосой.

После секундной передышки, тетя Таня опять принялась за Лешку.

– Тетя, Таня, – не унималась плачущая Юля, – пожалуйста, не надо его больше!

Тетя Таня, похоже, уставшая, вняла совету.

– Лежи, думай о моих яблочках. А ты – пошли!

– Куда? – взвизгнула Юля. Пару секунд она сопротивлялась, не желая подниматься со скамейки, на которую была усажена с таким трудом. Потом Татьяна Степановна и дядя Петя переместили ее к столу – по дороге отвалился стебелек, приставший к попе, – и положили на стол лицом, как Лешку. Теперь дядя держал ее двумя руками, а тетя перебирала прутья. «Может, самые толстые об меня обломала?», – подумал Леша.

Так или нет, легче от этого Юле не было. Она и ревела, и визжала, и совсем неуместно дрыгала ногами – шортики и трусики куда-то улетели.

– Вот тебе! Вот тебе! Вот, чтобы помнила!

Леше было и больно, и обидно, и с каждой минутой обида поднималась над болью. Ну ладно, он-то пацан, тут все понятно. Но девчонку так драть!

Ему даже расхотелось молить тетю Таню и просить ее переключиться на него (вышло бы переключение в переключении!).

– Ну и гадость ваши яблочки! – крикнул он. – Гадость, дрянь! Жук колорадский их не тронет. Гусеница поест – сдо-о-о-о!..

Возмущенная Татьяна Степановна повернулась к Лешке, всыпала ему трижды, а потом вернулась к Юле.

– На удобрение их в колхоз не возьмут! Запрещено такую дрянь брать! Они у вас пестицидные-е-е-е!

Юлька получила передышку еще на несколько секунд. Истрепав прут о Лешкину попу, тетя Таня взяла новый и шагнула к столу.

– А клубника у вас собаками обос…на! – стряхнув слезы крикнул Лешка. – А огурцы – коты пометили! А вишню вороны склевали и ею на крышу нагадили! Чтобы у вас все с ветвей осыпалось, чтобы все банки в кладовке побили-и-и-ись! Вы весной бомжа убили и под яблоней зарыли-и-и-и!

Сама того не желая, тетя Таня стала многостаночницей. Она лупила бедную Юльку, но когда проклятия и мерзкие агрокультурные фантазии Лешки становились совсем нестерпимыми, поворачивалась к нему.

А тот, плакал, кричал, но продолжал фантазировать. Орал про грозу, ураган и градины, с куриное яйцо каждая. Выдумал секту с отвратительными обрядами, которая не найдет для них лучшего места, чем этот гнусный сад. Даже допустил радиоактивные осадки, в пределах отдельно взятого сада. Заметил, что и Юлька посмеивается среди плача, и это показалось ему радугой на дождливом небе.

– Татьяна Степановна, может, хватит с них? – наконец сказал дядя Петя.

– Ну, как, вам все понятно? – прерывисто сказала запыхавшаяся тетя Таня.

– Понятно, – то ли сквозь смех, то ли сквозь слезы, крикнула Юля.

– Понятно, – дополнил Лешка и, ощущая – у них осталась одна общая секунда, прокричал, – завтра в шесть вечера, в «Идеальной чашке» на Литейном!

На одну секунду увидел обалделый взгляд тети Тани…

…чтобы тотчас же увидеть вместо сада (гнусного, пестицидного, радиоактивного сада) дождливую улицу вечернего Питера – привычный заоконный пейзаж.

Тихо матюгнулся от боли. Да, постарались заразы, хотя, что говорить, свою лепту и он внес под конец.

Хотелось скинуть все, подойти к зеркалу, разглядеть следы Предсказуемого Последствия в неведомом саду. Но, Леша решил не ломать традицию: побрел на кухню, к холодильнику с пивом.

В «Идеальную чашку» на Литейной, ту саму, чьи украшены едва ли не половиной первой детской поэмы русской литературы, про дедушку Мазая и спасенных им зайцев, Леша прибыл без двух минут шесть. Подождал немножко, приглядываясь к посетительницам-одиночкам. Потом решился.

Вынул из рюкзака сочное, румяное яблоко и громко сказал:

– А вот кому яблочка? – и, после паузы, – не из сада тети Тани.

Рыжеволосая девушка, до этого уткнувшаяся в последнего Акунина, подняла голову. Ее щеки мгновенно сравнялись цветом с предложенным фруктом.

Юля молча краснела несколько секунд, а потом ответила:

– Давайте. Кое-кто вчера их грыз, а кое-кому – не досталось.

– Досталось, досталось, всем вчера досталось, – тихо произнес Леша, ощущая, что сам краснеет и осторожно, действительно осторожно, подсел к Юле…

– А когда этот дедушка начал предлагать мне подарок, я сама выбрала Переключатель. Да, дедушка, а не бабуся, как у тебя. Кстати, он меня долго расспрашивал, не понимал, что это такое. Считай, мы вместе его функции разработали, только я торопилась – дождь лил. Я и с цветом определилась – зеленый (любая неприятность – тоска зеленая), и чтобы еще звук был.

– Вообще, Переключатель неприятностей не я придумала. Это у Олега Куваева есть такой мульт, про зайца Бо. Только там Чувырла навострилась переключать любую неприятность на простуду. А мне так и не удалось, сколько не мучилась с «Медицинской неприятностью». Разок меня даже замкнуло, на пятый раз – пневмонию получила, еле отлежалась.

– Да уж, гадская комбинация, – согласился Леша.

– Кстати, я же тебе вчера на вопрос не ответила, извини, не до того было, – Леша с трудом вспомнил вопрос, – с «Неожиданной неприятностью», детский вариант, я раз попробовала… Жуть, в родную школу попала. Светка Потапова у меня блокнот из портфеля украла и мой стишок, про Пашку Воропаева, ну, в него у нас была половина восьмого «А», женский пол, конечно. Короче, этот стишок написала на доске, пока меня в классе не было. Я чуть от обиды не умерла и, главное, вернулась сразу, Светке не отомстила. Нет уж, пусть будет последовательно и предсказуемо. Хотя попу жа-а-а-алко.

Из «Идеальной чашки» они ушли сразу. Засели в ресторанчике, где было удовлетворительное расстояние от столика до столика. И немудрено: нечего остальным посетителям слушать их разговоры…

– Может, у меня воображалка лучше поставлена, я книжек больше прочитала, или, вообще, такая фантазерка по жизни, но куда меня только не закидывало! И в английский пансион, и в средневековый французский монастырь, и даже в японскую школу гейш. Везде больно, но так, хотя бы – экзотично и красиво. В Штатах без визы побывала, причем в теперешние времена, в какой-то школе на юге. Вообще, когда бьют лопаткой, не знаю, как ее по-русски назвать, это лучше, чем розгами. Я бы вчерашний сад сама бы не выбрала, но меня на него замкнуло. Жалела, что не осталась в предыдущем сюжете: так и не поняла, Польша или Чехия, какому-то пану из окна угодила яблочным огрызком. Тоже были розги, я их не хотела, переключилась, и все равно – выпал сюжет с яблоками и розгами. Хотя, Леша, тогда бы мы не познакомились.

– Ты как после вчерашнего? Я – так себя два часа реставрировал, «Спасателем» и пивом.

– Пивом – это хорошо. А «Спасатель» – извини, Леша, – детский сад. У меня целая аптека…

Леша минуты две тонул в перечне разных снадобий, согласно кивая: запомню, попробую…

А вообще-то, было бы здорово посмотреть, как там у нее, правда ли – все прошло? Положим, он своими радиоактивными колорадскими жуками ее долю уменьшил, но все равно, должно остаться.

Нет, шанса не будет. Пожалуй, вообще не будет. Эта милая девица с двумя высшими, зам. директор издательства, годовой «Шенген», квартира в новом доме на Крестовском острове. Она когда-то совершила доброе дело и стартовала со своими Переключателем гораздо раньше, чем он. И целенаправленней. Это он уже видит свой карьерный потолок…

Еще обидно, что она раз в десять минут отвечает на звонок, и в каждом втором случае извиняется и отходит…

– Леша, давай выпьем, чтобы не произошла неприятность, которую не переключить…

Юля позвонила через месяц. Это время они не общались, как будто стесняясь разговоров в том ресторанчике (хотя чего стесняться, после сада тети Тани?). По голову Юли Леша понял, что очередную неприятность переключить она не смогла.

– Лешь, тут такое… Давай встретимся в тех же «Зайцах».

– Давай, – ответил Леша, готовясь к утешительному сеансу. И не ошибся. Все оказалось очень плохо.

Тогда, чокаясь и выпивая, они не обозначили ту самую неприятность. А она – произошла.

– У меня айпак увели, – тихо сказала она и минут пять грузила Лешу ненужными подробностями о том, как задремала в метро, с раскрытой сумочкой, в час пик, а туда кто-то успел запустить лапу. Кошелька тоже жалко, но там немного налички, терпимо. А вот главная проблема – флэшка, с рабочей информацией. Без нее – кранты.

– Чтоб ему сразу попасть в военный раздел и оказаться в «Тигре», на Курской дуге, – пожелал Леша неведомому вору. Но Юля продолжала думать о флэшке.

– Там вся наша бухгалтерия, та, которая под паролем. И вся она на мне, нет резервной копии. А я ее в сумочку кинула, скорее всего. Короче, Лешка, давай убежим куда-нибудь…

– Пошли ко мне домой, – просто сказал он, – хода десять минут…

Лешка в этот вечер превзошел себя. Он острил, рассказывал все известные небылицы, чего-то приготовил, несколько раз создавал коктейль из мартини. На этот раз Юльку никто не мучил звонками – она просто отключила телефон. («Все равно, кроме тебя, никто меня сейчас не поймет. Народ привык, что я без проблем живу, а тут»). «Хорошо, что я еще без проблем жить не научился», – подумал Леша.

Он постоянно повторял «найдется, найдется, непременно отыщется», выдумывал массу комбинаций, как восстановить потерянную инфу, еще чего-то придумывал. Юля прислушивалась, приближалась. Потом решили не разжимать объятий, и Леша вытянулся, чтобы выключить торшер…

Потом опять бодрствовали, еще пили коктейль, еще обнимались и болтали чего-то совсем бессвязное. Лешка повторял: «Не плачь, солнышко, все кончится, как тогда, в саду. Я тебя не оставлю. Вместе будем…»

Короче болтал несусветную чепуху, пока Юля, сама не выключила торшер и не обняла его еще раз. «Спасибо, Бега не привез в Питер, не прыгает на спину в ответственный момент», – второй раз за вечер подумал Леша…

* * *

Лешка открыл глаза. Заснул он так, как нередко засыпал, переключив перед сном неприятность – заснул на животе. И увидел картинку, напомнившую скамью в саду тети Тани.

Перед глазами была Юлькина попа, белая, облачная, без всяких следов. Сама Юля, конечно голая, сидела на краешке кровати, чего-то разглядывая.

– Извини, я без тебя твой айпак включила и сказала: «Вот неприятность»…

– И опять, как вчера, высветилась лишь одна, моя, не переключенная, «Бытовая неприятность» – я вчера утром соседей снизу залил, они звонили. Надо бы переключить, пока они иск не вкатили. Тогда в «Финансовую неприятность» перейдет…

– Постой, – перебила его Юля, – твою вчерашнюю строчку я помню. Она у тебя янтарного цвета, ведь да? А теперь, смотри, там еще две строчки появились, зеленые. Моего цвета: «Медицинская неприятность» – ну, это у меня башка болит, бывает, – и «Трудовая неприятность». Посмотри, как светится, глазам больно!

Леша согласился – сравнительно с его проблемой, да и «Личной неприятностью» Юли, «Трудовая неприятность» сверкала так, будто айпак мог перегореть от напряжения.

– Слушай, Леш, солнце. Ты мне вчера столько наговорил, ведь помнишь? («Я все помню, – согласился-соврал Леша»). Ну, так если ты меня и вправду не оставишь, и мы вместе будем… Может, тогда наши неприятности объединились? В смысле, на твоем экране стали видны?

– Я бы… Я не против. Совсем не против, – тихо произнес Леша. – Этакое обручальное колечко, б/у, купленное за триста бакинских, апгрейдированное неизвестной колдуньей... Юлька, а ведь здорово было бы!

Юля положила ему руку на плечо, пригнулась, чмокнула в щеку.

– Только, Леш, можно я проверю? Я без тебя в твое меню не лезла. Так… Начнем с больной головы, переключим на другое место… Да, все как у меня было, вот и детский каталог. Так, путь неприятный, но привычный…

Внезапно Юля замерла на три-четыре секунды, потом снова ожила. Ничего не изменилось. Только из трех строчек-неприятностей, на экране остались две, а попка Юли стала румяной.

Лицо тоже стало красным и заплаканным, но Переключение, явно, далось ей легко.

– А, пустяшка, – махнула она рукой. – я какую-то музыку прогуляла, учитель простил, обещал родителям не говорить – было бы хуже, сам ремешком всыпал, вполсилы, двадцать раз. Зато башка – прошла.

Леша ощутил неожиданный дискомфорт.

– Юль, так учитель или училка? – медленно спросил он.

– Учитель… Ой, какой ты ревнивый! Здорово! Ладно, в следующий раз переключусь, чтобы была тетя. А сейчас давай-ка разберусь с главной проблемой.

Леша положил ей руку на плечо. Юля ткнула пальцем в айпак, на миг замерла, тотчас же вернулась.

– Ой, я переключилась, – растерянно сказала она, – какой-то совсем не детский вариант. Нет, детский, конечно… Я в барском доме маленькая служанка... китайскую вазу разбила, когда пыль вытирала, барин приказал на конюшне сотню всыпать… Ой, Леша, как я испугалась… Давай-ка, я еще раз.

Юля быстро поводила пальчиком по меню, опять застыла на секунду и вернулась. На этот раз, на ее лице был уже искренний ужас.

– Не поняла, куда попала… какая-то шайка мелких оборванцев…. Их всех наказывали, как раз была моя очередь…. Козлы, а в руках у палача плеть, вдвое толще, чем кабель твоего компа… Я на пятой секунде все поняла, ели успела вернуться. Ой, Лешка, не знаю, как эту флешку переключить…

И зарыдала на его плече.

– Давай я, – сказал Леша, берясь за айпак.

Перед тем, как войти в меню, накинул халат. Встал возле стола…

Через пять секунд он вышел из оцепенения, застонал и чуть не повалился на кровать. В последний момент, оперся на кулаки, погрузившиеся в одеяло.

– Урод, гегемон, – медленно, уже понимая, что сдержал слезы, сказал он, – убивать надо!

– Кого?

– Отчим уродский, алкаш-пролетарий. Думал, выйдет стандарт: «опять двойка», а он, пьяный, лупил не глядя, куда попало. Я и плакал, и кричал, потом с силами собрался, сказал: «Батя, давай уговор: я больше двоек не приношу, ты – бухой не приходишь». Так он меня пряжкой пять раз, не меньше. Ох-х-х.

Юля заглянула под халат, вздохнула раза два громче.

– Пивом не обойтись, – продолжил Леша. – Будь подругой, накати мне коньячку, он остался. Сегодня я не работник, и уж эту трудовую неприятность не буду переключать.

– Хорошо, хорошо, – сказала Юля, – я и с твоей бытовой заморочкой разберусь сама, – и тут ее оторвала мобила. Нечаянно она включила динамик.

– Юль, – раздался голос незнакомой девицы, – ты нарочно или так – в моем компе свою флешку оставила?

«Пожалуй, Бегемота придется перевезти в Питер», – подумал Леша, добираясь осторожными шагами до бутылки с коньяком.