Одна из недожитых ею жизней часто стучалась к ней ночами, выкрадывая из ее снов часы и минуты. Вначале приходило ощущение соленой морской воды, которую она, никогда не видевшая моря, чувствовала босыми пятками. Потом во снах стали появляться банановые плантации, гроздья фиолетовых цветов на деревьях джакаранды, зацветающие в первую пятницу мая, «плачущие» эвкалипты и натянутые как струны южные сосны. И все чаще виделась ей снежная шапка вулкана Тейде.

Ей снилась голубоглазая девочка лет семнадцати из племени гуанчо.

«Гуанчи – канарские аборигены. Необычная внешность этих белокурых и голубоглазых людей породила легенды. По одной из них гуанчи были уцелевшими жителями Атлантиды. Умерших они бальзамировали и оставляли в пещерах. Мумии можно увидеть в музее Санта-Круса, столице Тенерифе, а самих гуанчей уже нет. В XV веке Испания завоевала Канары. Гуанчи целыми селеньями бросались со скал в море, лишь бы не быть покоренными...» (энциклопедия GEO).

Во снах, когда ночь становилась слишком тонкой, к ней приходили эти давно забытые воспоминания. И почти всегда звучал разговор, который вела девочка с испанским завоевателем. Ей снились разные моменты, но тема всегда оставалась одной и той же.

– Я не могу принадлежать тебе, – говорила девочка испанцу.

– Почему? – Он хмурил лоб, но, просыпаясь, она никогда не могла вспомнить его лица, запоминая лишь одну эту каллиграфическую морщинку.

– Потому, что я принадлежу лишь ветру, морю, этим скалам, – отвечала она.

Иногда во снах к ней приходило ощущение связанных тугой веревкой рук, и тогда она наиболее явственно ощущала себя пленницей, но по-прежнему сквозь нее тек голос девочки, ставший ей уже таким родным.

– Да, будь ты хоть самым грозным пиратом, хоть самым сильным и богатым шейхом, я и тогда не могла бы принадлежать тебе.

Она вновь видела его сердитым, и также наутро не могла вспомнить лица, припоминая лишь эту морщинку, все больше разделявшую лоб на две половинки.

А следующей ночью он выпорол ее, дабы она, наконец-то, ощутила его власть над ней, свою принадлежность ему. Испытанный ею трепет, страх, боль и какие-то совсем непонятные чувства во сне долго не отпускали потом ее наяву, но и в ту ночь она опять слышала голос девочки, которая после порки шептала, утирая слезы: «Я не твоя, не твоя, так – не твоя». И вновь его – не то сердитое, не то расстроенное – лицо она не вспомнила наутро. Помнила лишь, как после порки сидела она внутри его рук, и эти руки, большие и сильные, и линии на ладонях – запомнились ей отчетливо.

И лишь в один из четвергов октября ей удалось утром вспомнить его взгляд: глубокий взгляд серых глаз мудрого и уставшего человека. В ту ночь он спросил ее:

– А любви, можешь ли ты принадлежать любви?

– Любви, – она долго раздумывала, – любви не принадлежат, любовью наслаждаются.