По-хорошему, эту историю надо было начинать с того времени, как Яша приехал жить к Ханиным родителям и с первого же дня рассудительностью и веселым ровным характером завоевал уважение папы и мамы и сердце Ханы. Или эту историю вообще надо было начинать с 1905 года, но тогда это был бы никакой не рассказ, а роман или, по крайней мере, повесть.

Поэтому мы начнем с того раннего майского вечера, в который Хане надо было мыть полы. В общем-то, ей надо было вымыть полы во всем доме. Ну-у-у-у хорошо, хорошо. Не совсем во всем. Поскольку родители неделю назад уехали в Симферополь, их комната была совсем чистой, комнату Яши, последнюю по коридору, убирал сам Яша, итого, скоблению кирпичом подлежала комната самой Ханы и большая кухня. Но и этого было много в такой теплый хороший вечер, когда не полы бы скоблить, а погулять с подружками или вдруг, может быть, погулять с Яшей. И, может, она и бросила бы эту ненавистную уборку, когда в окне появилась Яшина голова.

– Убираться будешь, сестренка? – весело спросил Яша. – Ну, я тебе не мешаю, я на сеанс в кино.

Тьфу ты! Хана подождала, пока стукнет калитка и, завязав платье узлом над коленками, грустно принялась за мытье.

– В кино он пошел, – тихонько бурчала она, ожесточенно натирая пол. – И с кем же это ты в кино пошел, интересно мне! Ко-о-онечно, когда вокруг так и вьются… Но уж сейчас, наверное, не с шиксой. С шиксой бы на вечерний сеанс, а сейчас, небось, с Гошкой или с Толиком. А эти Гошка и Толик такие противные, что один, что другой!

Всем известно, что в работе время бежит быстрее, но и кухня, и Ханина комната были уже вымыты, и домывался коридор вплоть до Яшиной двери, и на улице уже смеркалось, а Яши все не было.

– Я, наверное, самая несчастная и одинокая девушка в этом городе, – печально думала Хана, выливая очередное ведро с грязной водой. – Родители уехали, Яша ушел в кино, Лиля, наверное, гуляет со своим Димкой, и до меня ей и дела нет, и весь вечер я буду сидеть совершенно одна, никому не нужная!

Опять же всем известно, что все глупости в мире делаются от грусти или от ничегонеделания. Поэтому, как только пол был вымыт, грязное ведро тщательно выполоскано и поставлено в кладовку, а в чистое ведро, стоявшее на лавке в кухне, налита вода из колонки, Хана в раздумье остановилась около Яшиной двери и, глубоко вздохнув, толкнула ее.

В этой комнате когда-то жила бабушка, и сейчас тут мало что поменялось. Напротив двери был старый буфет с вырезанными голубками, в углу кровать, у окна круглый стол под клетчатой скатертью, а на столе-е-е-е… На столе стояла чернильница. Обычная стекляшка была забрана в кубик из резного, золотистого, покрытого лаком дерева. Завопив от восторга, Хана схватила кубик, и тут же он распался в ее руках на четыре резных дощечки, а стекляшка полетела на пол. На полу расплылось огромное чернильное пятно. Чернила же забрызгали и клетчатую скатерть. Вскрикнув, Хана кинулась за тряпкой, и на пороге столкнулась с Яшей.

– Хана! – сердито воскликнул Яша. – Что это ты делаешь тут? О-о-ох-х-х! Моя чернильница! Теть-Манина скатерть!

– Я думала… – пробормотала Хана.

– Ты ни о чем не думала! Ты посмотри, что ты только тут натворила! Бабушка бы точно выломала прут и выдрала тебя!

– Подумаешь, ерунда какая, скатерть, – гордо ответила Хана. – Ни бабушка, ни мама с папой меня никогда не наказали бы за такие мелочи.

– Вот и зря, – уже спокойно, но все еще мрачно буркнул Яша, – я сам бы задал тебе.

– Ты-ы-ы? – глаза Ханы расширились от изумления. – Ты не можешь меня наказать! Ты, во-первых, только на пять лет старше меня, а во-вторых, ты вообще не близкий родственник мне. Ты если называешь меня сестренка, то думаешь, что ты в самом деле мне брат? Ты вообще никто. Так… седьмая вода на кисе-се-се... – от обиды Хана не могла договорить.

– Я тебе покажу седьмую воду! – взревел Яша, и, обхватив ее, принялся быстро и крепко шлепать по натянувшейся юбке.

Хана, визжа от ярости, колотила кулачками по его ногам и, наконец, больно укусила его за руку и вырвалась

– Дурак! – прокричала она в лицо Яши и побежала в свою комнату, громко захлопнув дверь.

Там она упала на кровать и долго обижено плакала. Несколько раз Яша топтался за дверью и звал ее мириться, но она кричала, чтобы он уходил и никогда больше не подходил к ней.

Потом Хана потихоньку успокоилась и стала мечтать.

– Вот когда-нибудь, Яшечка, – мстительно думала Хана, – когда я стану сыщицей, ты придешь ко мне и скажешь: «Ханочка, у меня случилась беда…», – какая беда должна случиться с Яшей у нее не придумывалось. Совсем страшную беду, как смерть кого-то из близких, ей придумывать было страшно, а потеря зарплаты казалась бедой мелкой и незначительной и не могущей в должной мере подчеркнуть благородство Ханы, конечно простившей бы Яшу и разрешившей все его проблемы. Так, раздумывая над Яшиной бедой, она незаметно и уснула на неразобранной постели прямо в платье.

И только-только она успела заснуть, как дверь тихонько скрипнула.

– Я сказала тебе, не приходить сюда, – подскочив, крикнула Хана.

– Тише! Ты что кричишь? – дверь раскрылась и в комнату проскользнула девушка. Немного постарше Ханы, красивая девушка с длинными каштановыми косами, в старомодной синей юбке, нарядном переднике и бархатной приталенной безрукавочке.

– Извини, – смутилась Хана, – тут просто один дурак, есть Яшка… который в бабушкиной комнате живет. Вернее, уже не в бабушкиной. Бабушка-то умерла три года назад. Я имею в виду мамину маму бабушку Лею. Потому что бабушка Хана, папина мама, еще когда меня не было умерла. Меня по ней и назвали.

От смущения Хана разболталась не на шутку и, наверное, говорила бы еще, но девушка строго прервала ее

– Во-первых, Яша вовсе не дурак, а очень приличный молодой человек. Во-вторых, говорить «дурак» – это вообще грубо. А в-третьих, тебя назвали по мне.

Хана не обиделась вовсе, потому что сразу же поняла, что гостья хоть и старше ее на вид, но какая-то совсем глупенькая.

– Ну-у-у, «дурак» – это совсем не грубо, и Яшка на самом деле слишком много о себе думает! Вот сегодня он вообще такое себе позволил, что я больше и минуты с ним не стану разговаривать!

– И мало позволил! – сурово ответила девушка. – Надо было взять прут, да как следует надавать тебе!

– Что вы все привязались с этим прутом, – рассердилась Хана. – И Яшка, и ты туда же. И ты вообще одни глупости говоришь! Как это меня могли назвать по тебе, если по живым детей не называют?

– Я и есть неживая, – просто сказала девушка и протянула руку. Рука прошла сквозь спинку стула.

От страха Хана хотела завизжать, но только сипло тихонечко запищала и отпрыгнула на край кровати.

– Не скачи так, и только не визжи, пожалуйста, – недовольно проворчала мертвая девушка. – Яша проснется и мне придется уйти.

– Кто ты? – все еще прижимаясь к стенке, спросила Хана

– Я Эстер. Сестра твоей бабушки Леи. Только я умерла очень давно. Когда ни тебя, ни твоей мамы еще не было. Мне тогда семнадцать лет было. Когда ты родилась, у тебя в метриках записали «Хана», потому что у русских двойного имени нет, а в шуле ты записана Хана-Эстер.

– Фирочка, – прошептала Хана, – а как же ты умерла такой молоденькой? От тифа или чахотки?

– Нет, Хана, болезнь тут ни при чем. Я такая и была, здоровая и молодая. Замуж собиралась – уже и тарелку разбили. Ну, как вышло, так вышло. – Эстер помолчала. – Мне уже идти надо. Ты сообрази, может я еще с тобой смогу поговорить, Ханочка. Пойду я, а ты с Яшей не ссорься.

В миг Эстер оказалась у дверей и бесшумно вышла.

Яша уходил на работу к половине восьмого утра, так что, когда с утра Хана встала в школу, его уже не было. Она машинально мешала в стакане яйца на яичницу и все думала о своем странном сне или не сне. С утра при солнышке все казалось ночным странным кошмаром, но когда она вспоминала, как Эстер провела руку через спинку стула, то вздрагивала от ужаса и сейчас.

– Рассказать, что ли, Яше? – раздумывала Хана, слушая шкворчание яичницы. – Так он только посмеется надо мной. А Лиля еще и разболтает всем в классе, и прослыву за сумасшедшую.

В конце концов, уже по дороге в школу, она решила не говорить никому о своем сне, а подождать, не привидится ли ей Эстер еще раз, как обещала. Весь день в школе она была рассеянной и несобранной, и даже на любимой истории заслужила замечание учительницы. На переменах Лиля бесконечно долго что-то рассказывала о вчерашнем вечере и о том, как она поссорилась, а потом помирилась с Димкой, но и ее Хана не слушала, и Лиля, кажется, на нее обиделась. Вечером Яша принес большой кремовый торт и показывал свое полное раскаяние, и хоть Хана уже и не сердилась на него, но тоже все больше молчала, во-первых, оттого, что была занята своими мыслями, а во-вторых, чтобы Яшка почувствовал хорошенько, как сильно он ее обидел. Ночью, однако, Хана спала как младенец, и никаких кошмаров с мертвыми девушками ей не привиделось к огромному ее утреннему огорчению.

Яша с утра ушел на рынок, уроков по субботам не было, и Хана долго валялась в постели, пытаясь зажмурить глаза и уснуть, чтобы опять увидеть Эстер. Однако глаза сами по себе открывались, спать совсем не хотелось, и она нехотя встала и пошла умываться.

– Что ж это она, – грустно думала Хана, плеская в лицо водой из рукомойника, – или, может, она обиделась на меня? Наверное, так и есть. С Яшей она велела мне помириться, а я дулась на него целый вечер, и на истории ворон считала. Правильно, что ж ей сниться такой злой и бестолковой девушке?

Так что, когда Яша пришел с рынка, Хана ласково заулыбалась ему и кинулась помогать разгружать сетки с продуктами. Всю субботу она была такой паинькой, что Яша даже заволновался и несколько раз спросил, не натворила ли она чего.

Однако и в ночь на воскресенье она превосходно и без всяких снов спала.

А в воскресенье с самого утра прибежала Лиля и позвала смотреть новый отрез на платье, а потом был футбол с десятым «бэ», на который надо было идти болеть за мальчишек, а после футбола Лилин Димка ушел гулять с Валей из училища, и она до самого вечера успокаивала Лилю и обсуждала с ней коварство всех мальчишек в мире. Так что про Эстер Хана вспомнила, только ложась спать.

– Ну, вот если она и сейчас мне не приснится, то значит, это все было глупостью и просто каким-то дурацким сном! – твердо решила Хана.

Почему-то Хана проснулась совсем рано, когда только светало. Ночью ей, конечно же, ничего не приснилось, но считать юную девушку, такую красивую и таинственную, глупым сном, было что ни говори жалко.

Сон больше не шел, и Хана, умывшись, села к окну и стала вспоминать весь разговор с Эстер.

«В метрике ты записана одним именем, потому что у русских нет двойных имен, – сказала она тогда, – а вот в шуле тебя записали Хана-Эстер».

Хмм… так ведь это и есть решение! Надо просто прийти в синагогу и узнать, действительно ли у нее есть второе имя. Если она и там записана просто Ханой, что скорее всего так и есть, то значит вся эта история была просто глупым сном, и ее надо забыть как можно скорее! Единственный шул в округе находился за тридцать километров, но это было вовсе не великое препятствие для решения такой важной проблемы.

Хана с трудом дождалась, когда встанет Яша, и тут же выбежала к нему на кухню.

– Яшечка, миленький, дай мне, пожалуйста, четыре рубля. Нам надо сегодня заплатить ОСВОДовские взносы, – невинно глядя, попросила она. Врать было не очень-то приятно, но билет стоил два десять, и столько своих денег у Ханы, конечно, не было.

Яша без слов дал ей денег, и как только он ушел на работу, Хана захватила на всякий случай метрику и побежала на вокзал.

Автобус ходил два раза в день, и Хана сразу поняла, что мало того, что ей придется пропустить школу, так и вернется она не раньше четырех часов дня, но отступать, однако, было некуда, и через час она уже тряслась в стареньком автобусе.

Конечно, Хана была комсомолка и атеистка. Она даже еще в средних классах боролась с религиозными пережитками в собственной семье, а именно с бабушкой Леей, но почему-то, приоткрыв тяжелую деревянную дверь синагоги, из-за которой пахло рыбой и прохладой, почувствовала странную робость. В сенях никого не было, и она прошла дальше и вошла в просторную комнату, застланную аккуратными половиками. Около стены на табуретке сидел маленький и старенький дедушка и читал.

– Что тебе, девочка? – спросил ее дедушка

– Послушайте, – волнуясь, заговорила Хана. – Я хочу узнать записана ли я у вас. Тут. И если да, то каким именем? Вот, вы не думайте, я про себя узнать хочу! Хана принялась торопливо доставать метрику, но дедушка вздохнул, махнул рукой, поднялся и тяжело кряхтя, пошел из комнаты. Вернулся он с тяжелой толстой книгой, толще «Войны и мира», и все вздыхая, стал листать ее с конца.

– В каком году ты родилась? – спросил он. Хана ответила. Дедушка полистал еще, спросил ее фамилию, потом вытащил из кармана и нацепил на нос очки в толстой оправе и сказал:

– Ну, вот смотри, вот ты.

Хана быстро наклонилась к книге и тотчас разочаровано отвернулась. Все было написано фиолетовыми красиво выведенными значками.

– И что же тут написано? – спросила она. – Тут написано мое имя?

– Конечно, написано, – улыбаясь, ответил дедушка.

– И какое же оно?

– Хана-Эстер дочь Мани…

– Спасибо, – не дослушав, пробормотала Хана и, повернувшись, пошла прочь.

Совершенно точно она знала, что никогда дома никто не называл ее вторым ее именем. Она не могла слышать его ни от кого, кроме девушки из сна. Значит, вся эта история была не выдумкой, не помрачением, а истинной правдой.

Хана не помнила, как ждала на вокзале обратного автобуса и как ехала назад. И только шагая от вокзала к дому, подумала о том, что как бы не открылось то, что она не была в школе. К счастью, когда она прибежала домой, Яши еще не было с работы. Она прекрасно успела переодеться в домашнее платье, принести воды, начистить и поставить тушить картошку, когда хлопнула калитка, а потом и входная дверь.

– Как дела в школе? – спросил Яша, стаскивая сапоги.

– Отлично, – преувеличено весело ответила Хана.

– Как взносы в ОСВОД?

– Какие… а! В ОСВОД? Да, прекрасно, очень хорошо взносы.

Яша подошел к столу и тяжело сел на стул.

– А теперь рассказывай, где ты была?

– В школе, как где? – испуганно пискнула Хана.

– В школе? А что же тогда Лиля спрашивала у меня, не заболела ли ты? И кстати, никаких взносов вы не платили! Я спрашиваю, где ты была?!

Яша вскочил со стула и быстро заходил по комнате.

– Ужас! Позор! Мама и папа уехали, и она сразу школу прогуливать! Что я скажу теть-Мане? Дядь-Эле? Десятый класс! Они скажут мне: «Яша! Когда мы тут были, она прекрасно училась и шла на серебряную медаль! Когда ты остался с ней всего на десять дней, она стала прогуливать школу и где-то гулять!» Зачем тебе нужны были деньги? Что ты покупала? Может быть, вино?

Он опять упал на стул и обхватил голову руками. Хана молчала, сжав губы и глядя в пол.

– Отвечай! Отвечай! Где ты была? – Яша подскочил к ней и поднял ее подбородок, но она опять упрямо отвела глаза.

– Ну, подожди же! Ты мне скажешь, – вскрикнул Яша и, оглянувшись вокруг, схватил метелку и вытянул из нее хворостину. – Ты скажешь или нет, где ты была? Почему ты не ходила в школу? – Он подтянул ее за руку к себе и, крепко держа, пытался заглянуть ей в лицо.

Хана молчала. Губы ее дрожали, но она не говорила ни слова и отводила взгляд. Тогда Яша, зажав ее ноги между своих ног, наклонил ее над коленом и задернул вверх полы халатика.

– Будешь говорить? – еще раз спросил он.

Слезы уже катились из Ханиных глаз, но она ни слова не говорила. Обхватив ее и придерживая наклоненной, Яша несильно стегнул хворостиной.

– Скажешь?

Он стегнул посильнее, потом еще и еще, повторяя: «Скажешь же? Скажешь? Скажешь?»

Наконец Хана разревелась и закричала:

– Хватит, хватит! Я была в шуле…

– Что-о-о-о?! – от неожиданности Яша отпустил ее, и она тотчас вскочила и стала одергивать халат.

– Ханэле, – осторожно спросил Яша, – но ты ведь учишь биологию и физику, неужели же ты веришь в бога?

– Ни в какого бога я не верю, – сердито ответила Хана, вытирая глаза и нос, – я... мне... ну, было просто интересно посмотреть. Яшечка, ну не сердись, пожалуйста, – самым умильным голоском заговорила она. – Я никогда больше не пропущу школу. И сегодня не было ничего важного. Сегодня история была, а я итак ее хорошо знаю, и физкультуры два урока. Я все задания у Лили перепишу и сделаю.

– Хана, – чуть не плача заговорил Яша, – ты тоже не сердись на меня. Я волнуюсь очень за тебя и за то, что мне тебя как бы доверили, а ты творишь такое. Я чуть с ума не сошел. Ну, надо придумать такое! Одна поехала куда-то, и все из озорства. Давай, мир сейчас. Я не стану больше тебя лупить, но ты тоже будь разумной девушкой.

Хана подскочила к Яше и радостно обняла его.

– Мир, мир! – не станем больше ссориться!

Совсем помирившиеся, они сели ужинать и пить чай. Потом Хана готовила уроки, а Яша читал Конан Дойла, время от времени пересказывая ей интересные места, и совсем поздно разошлись спать. Хана хотела в постели подумать о том, что узнала сегодня, да верно так устала за день, что уснула тот час же, как легла.

И почти сразу же услышала громкий шепот:

– Ханочка, хочешь петуха?

Хана вскочила. На стуле около кровати сидела Эстер. Сидела себе, как ни в чем не бывало, лизала цыганского петушка на палочке, а второго держала в руках.

– Ну, ты даешь! Я тут уже решила, что ты мне так примерещилась. Давай петуха. Сколько дней жду, а тебя все нет. Я сегодня съездила в синагогу и посмотрела. Верно, меня там записали Хана-Эстер.

– Ну, я что же, тебе врать буду? – обиделась Эстер. – Конечно, правда все.

– Фирочка, – взмолилась Хана, – ну расскажи же, как вы тогда жили? Это же ужас как давно было, еще до революции!

– Хорошо мы жили, – вздохнула Эстер. – У папы самое лучшее молочное в городе было. У нас даже сыр кошерный делали на специальной сыродельне. Весь город у нас молочное брал. У меня уже жених был, Лева. Он, правда, старый был. Ему тридцать лет было. Но зато у него была галантерея своя на Быковской улице. Она сейчас у вас Луначарского называется, там, где ателье стоит. Вот как раз, где ателье, Левина галантерея и была. Папа отдавал ему за мной сыродельню. Он-то хотел ее сначала Рувиму, Раечкиному мужу отдать, да тот был такой бездельник, так Раечка с ним мучалась, пока он совсем не пропал где-то. У нас, Ханочка, было же три девочки сестры. Рахель была самой старшей, я на год младше, а твоя бабушка Леечка маленькой была, на семь лет меня моложе. Ну, вот папа и решил отдать сыродельню Леве. Лева-то самостоятельный был, и как он меня любил, Ханочка! Он же у папы три раза все меня замуж просил, а папа все говорил, что я молодая слишком. А ка-а-а-ак он плакал тогда, как меня хоронили…

– Фирочка, а как же так случилось, что ты умерла? – Хана слушала, затаив дыхание.

– Я, Ханочка, поехала как раз молоко развозить. Я всегда по средам молоко развозила. На телеге поехала. А мы же жили за речкой, за Ублицей. И надо было в город по мосту переезжать. По тому мосту считай только наши и ездили – там тогда папин дом стоял, да Шнейдериха старуха жила. Ну, вот я на мост, а мост-то и рухнул. И я потонула, и лошадь, и телега, и молоко мое. Вся речка в том месте от молока белая была. Льда-то еще не было, середина ноября была, и пленка молочная чуть не до изгиба реки к пройме около Песчанки была.

Эстер облизала в последний раз палочку от петуха и сказала:

– Уходить мне надо. Ты, Ханочка, придумай, чтобы я еще к тебе смогла прийти, я и приду.

– Как же? Как придумать? – закричала Хана. – Что придумать, чтобы ты могла приходить?

Но Эстер уже исчезла.

Наутро Яша, уходивший на работу, все никак не мог добудиться Хану. И все возмущался, что она как маленькая в постели ела леденец. Вся испачкалась, да и делают этих петухов цыгане непонятно из чего.

В школе Хану и верно не спросили по пропущенным урокам, но велели выучить историю к завтрашнему дню. Поэтому после школы они с Лилей пошли к Лиле домой за учебником. Лилина мама сразу же усадила их за стол обедать. Яша, мол, серьезный парень, да что мужчина может приготовить за обед для девочки, которая растет и которой надо хорошо питаться. Хана и правда ела с удовольствием и куриный бульон, и рыбные котлеты с картошкой, и вполуха слушала беседу Лилиных папы и дедушки:

– И я же говорю, что большевики – идиоты! – восклицал дедушка, взмахивая газетой.

– Папа! – с укоризной говорила Лилина мама. – Тут дети!

– Что папа? Я уже сорок лет папа! – горячился дедушка. – Они собрались, видишь ли, строить новый микрорайон за Ублицей. Да там ничего строить нельзя! Там земли не устойчивые, а они там пятиэтажки всунут. Все у них в Ублицу уплывет, да глядишь, еще и людей угробят.

– Дедушка Сема, – волнуясь, спросила Хана, – а там ведь и мост когда-то рухнул. Говорят, жертвы были. Это от неустойчивости земель?

– Ну, с мостом там темная история, – отмахнулся дедушка. – Я-то мальчишкой был тогда, но помню, что там стали разбирать бревна и смотрят – опоры-то подрублены! Натурально топором подрублены. Человек бы прошел, так ничего и не было бы, а там лошадь с телегой проехала, вот и рухнул мост.

Хану как кипятком обдали. Она сидела, не говоря ни слова, катая в руках кусочек хлеба. Спросить Лилиного дедушку подробнее у нее не хватало смелости – тот давно уже разошелся, браня большевиков, рыбная котлета не лезла в горло, и, отказавшись от компота, она захватила учебник, попрощалась и ушла.

Дома Хана отложила в сторонку историю и взяла чистый лист бумаги. Кто мог подпилить мост? Вряд ли это было сделано из озорства. Нет, мост повредили специально, и тот, кто это сделал, явно хотел погубить Эстер. Она сказала, что каждую среду она ехала через мост отвозить молоко покупателям, и злодей наверняка это знал. Да-а-а. Вот и представилась ей возможность провести свое собственное расследование. Невеселая, прямо скажем, история, однако у какого еще следователя была возможность поговорить с погибшей жертвой.

Хана взяла карандаш, написала на листе: «Кому была выгодна смерть Эстер» и поставила три вопросительных знака. Ее жених Лева? Но девушка сказала, что он любил ее и плакал на похоронах. Это, конечно, ничего еще не значит. Преступник мог ловко притворяться огорченным, но зачем Леве было убивать свою невесту? Он сам неоднократно изъявлял желание жениться, да и приданное за Эстер давали немаленькое. Стоп! Приданное! Сыродельня прадеда. Она ведь сначала должна была достаться фирочкиному деверю, но потом прадед передумал и решил отдать ее Леве. Уж не этот ли, по словам Эстер, бездельник был злодеем, погубившим ее? Хана вскочила и в волнении заходила по комнате. Узнать бы, узнать побольше о том, что тогда произошло, но как?

Вечером Хана попыталась пораспрашивать Яшу.

– Слушай, Яшенька, – за ужином спросила она, – ты ведь еще помнишь бабушку Раю? Сестру моей бабушки?

– Бабу Раю? – переспросил Яша. – Ну, да, помню. Она умерла, правда, когда я маленький еще был. Что это ты вспомнила о ней? Занудная такая была старушенция – все у нее было две темы: какие все мужчины бездельники да злодеи, да какая она умная и разумная, и в молодости в одиночку управляла какой-то то ли маслобойкой, то ли сыродельней. Короче, скукота! Да ну, Хана, что это тебя на старину потянуло? Давай-ка лучше я тебя обыграю в шашки?

Но Хана отказалась от шашек и в задумчивости побрела в свою комнату.

Значит, сыродельня-таки досталась этому «бездельнику Раечкиному мужу», а потом, когда он сбежал, бабе Рае. О-о-ох, как же ей сейчас хорошо было бы поговорить с Эстер! Может, она приметила что-то вечером во вторник или с утра в среду перед своей гибелью? И где в этот время был ее деверь?

Пол ночи Хана шепотом упрашивала Эстер появиться и заснула только под утро.

В школе с самого утра ей не везло. Сначала на математике – наверное, от бессонной ночи – она никак не могла понять совершенно простую задачу, потом ее спросили по истории, которую она даже не посмотрела, и Вера Михайловна поставила ей двойку в дневник, а уже в самом конце, на последней перемене, она чуть не сбила с ног завуча, торопясь на астрономию. К счастью, Яша узнал только о двойке, но и этого хватило. Он мрачно протянул назад дневник и ушел пить чай в одиночку. Хана весь вечер пыталась подлизаться к нему и рассказывала всякие смешные истории, которым он и не улыбнулся, задавала вопросы, на которые он не отвечал, и наконец, рассердившись сама, ушла к себе в комнату.

– Вот же, какой он все же вредный, – обиженно думала Хана, – подумаешь, какая-то двойка по истории, которую даже в журнал не поставили, только в дневник! Ну, что из-за нее дуться целый вечер? Лучше бы как тогда… выпорол бы, да и помирились! Ой!

Вдруг Хане пришло в голову, что Эстер всегда появлялась после того, как ее наказывали. Хм-м… вряд ли конечно, но, может, стоило попробовать в качестве последнего варианта? Последний вариант Хана оставила назавтра и улеглась спать пораньше. Ночью она спала как младенец, без снов и Эстер, но утром на листочке с вопросом «Кому была выгодна смерть Эстер???» появилась надпись. Довольно корявым почерком было написано: «Есле не пабоишся завтра приду. Э.» Да уж. С грамотой у Эстер явно были проблемы, но выход был явно найден.

Весь день «последний вариант» казался решенным и не очень-то страшным. После школы Хана вышла в сад, выломала пару ивовых прутьев, положила их на стол и уселась делать уроки.

Однако чем ближе было пять часов вечера, тем более Хане не нравилась ее идея. Сердце ее премерзко стучало от страха, уроки совсем не шли в голову, и строчки в тетрадке ползли куда-то вниз. Она уже было вскочила, чтобы поломать и выкинуть прутья, но только взяла их в руки, как дверь открылась, и на кухню вошел вернувшийся Яша.

– Ну, и что это значит? – мрачно спросил он

– Это? – растерялась Хана. – Это так… ничего не значит, – но вдруг, решившись, довольно твердым голосом сказала: – Я не хочу, чтобы ты на меня дулся! Лучше выпори меня за эту двойку, и мы помиримся!

– Вот как? – Яша посмотрел на нее с интересом. – Ну, что ж…

Он подошел к лавке, на которой стояло ведро с чистой водой, снял ведро и приглашающее махнул рукой

– Ложись на лавку, пожалуйста!

На негнущихся ногах Хана подошла к лавке, чувствуя, как с каждым шагом ее сердце проваливается куда-то вниз.

– Ой, мамочки, – прошептала она и вытянулась на лавке.

Яша хмыкнул и вышел из кухни, Хана услышала, как в кладовке что-то гремит и сваливается.

– Ну, что он там еще ищет, – напряженно подумала она, – скорее бы уже это все началось и закончилось, и чтобы пришла Эстер, и я наконец-то довела все до конца.

К ужасу Ханы, Яша вернулся с мотком новой бельевой веревки и стал крепко привязывать к лавке ее запястья и ноги над коленками.

– Яша, – уже со слезами попросила Хана, – не надо, ты что, так сильно собрался пороть меня?

Яша молча завязал последний узел и рывком задрал ее халатик, а через мгновение Хана почувствовала, что он стягивает с нее панталоны.

– Нет! Не надо, не надо, – она почти кричала, – ну, Яша, Яшенька, зачем тебе снимать их? Бей так!

– Молчи, Хана, – мрачно сказал Яша, – молчи, а не то я задам тебе еще сильнее.

Хана замолкла и несколько секунд тихонько всхлипывала, а потом раздался короткий свист прута, и… она завизжала что есть сил.

– Будешь учиться? – спросил Яша и стегнул опять. – Вот тебе за двойки! Вот тебе за лень! Вот тебе, вот тебе еще! Будешь учиться, я тебя спрашиваю?

Однако Хана, почему-то, не могла ответить на этот безусловно своевременный вопрос, но зато кричала после каждого удара:

– Яша, Яшенька, хватит, хватит, все-е-е, не на-а-а-а-а-а-адо!

Но «все» никак не наступало.

Яша остановился, когда попа, казалось, уже была рассечена напополам. С полминуты он тяжело дышал, а Хана, все еще рыдая, пыталась вырваться из веревок, а потом… Потом Хана почувствовала, как теплые Яшины руки гладят ее по голове, и повернула к нему мокрое лицо.

– Ханочка, – прошептал Яша и прижал ее голову к своему плечу. – Ханочка, Ханочка, милая, – он гладил ее ладонью по лицу и по волосам, – погоди, погоди, я развяжу эти веревки.

Застонав, Хана поднялась с лавки, и Яша тут же опять обнял ее и прижал к себе.

– Ханочка, Ханочка, – все шептал он и вдруг поцеловал ее прямо в губы, по-настоящему, и сразу же испуганно отстранился.

Спать на спине было больно, но на боку вполне терпимо. Хана несколько минут ворочалась в постели, устраиваясь поудобнее, и отчего-то все время улыбалась. Эстер появилась буквально сразу же после того, как она уснула.

– Фира! – возмущенно воскликнула Хана. – Это что – вот этот весь ужас надо каждый раз терпеть, если я хочу поговорить с тобой?

– Ну, можно подумать, ты в такой уж обиде на Яшу, – улыбаясь, заметила Эстер.

– Ой, Фирочка, – зашептала Хана, приподнявшись на локтях, – он поцеловал меня, представляешь, поцеловал по-настоящему! Ну, да ладно. Я, в общем-то, не за этим тебя звала. Ты знаешь ли, что мост через Ублицу попорчен был?

– Как попорчен? – ахнула Эстер.

– Да так и попорчен. Опоры были повреждены. Кто-то тебя, Фира, погубить хотел. И кажется мне, что я догадалась, кто. Ты не знаешь ли, где в ту среду или в четверг утром был твой деверь? Муж бабы Раи.

– Рувим-то? – переспросила Эстер. – Да, как обычно – пьянствовал, да бездельничал. Он еще с утра в среду пошел с мужиком как бы дрова нарубить. Да известно, как они рубили. Два часа рубят, потом вечер пьют. Они как ушли, так Раечка грустная стала, ушла к себе. Плакать, наверное. И откуда он, поганец такой, деньги брал? Ни Рая, ни папа ему не давали, а у него самого в кармане пусто всегда было. Не иначе, я думаю, мужик этот и поил его.

– Дрова, говоришь, рубить, – задумчиво сказала Хана. – Так стало быть и топор у них с собой был?

– Ну, а кто же дрова без топора рубит? – удивилась Эстер. – Конечно, был топор. И у него, и у мужика его топоры были.

– Так вот, Фирочка, – значительно произнесла Хана, – вот я тебе скажу, что Рувим ваш и подрубил мост! Чтобы ты, Фира, погибла, а ему сыродельня досталась. Так оно по его и вышло. Прадед-то после того, как ты погибла, баб-Раиной семье сыродельню отдал! Я так теперь думаю, что, может, они с мужиком вместе рубили. Напились, да осмелели и пошли.

– Хана, послушай, – заговорила Эстер, но тут шумно хлопнула калитка, и она ахнула и тотчас исчезла.

Хана подбежала к окну, пытаясь что-то разглядеть в темноте и дрожа от страха. Две какие-то черные тени шевелились сначала у калитки, а потом на дорожке.

– Рувим! Рувим и мужик! Пришли убить меня за то, что я узнала их тайну, – и Хана пронзительно завизжала. – Яша-а-а! Яшенька!

В сенях зажгли свет, захлопали двери, задребезжало что-то опрокинутое, на улицу выскочил Яша с ручным фонарем, и в свете Хана увидела, что черные страшные тени – никакой не Рувим, а совсем даже папа с двумя чемоданами и мама с корзиной черешни. Хана опять завизжала, но уже от радости, и кинулась из комнаты.

На ужин было столько всего вкусного, что Хана даже пирожки с черешней ела чрез силу.

– Как вы тут жили? – все спрашивала мама, и Яша с Ханой уверяли, что жили хорошо.

А когда мужчины ушли в сад курить, а Хана с мамой остались мыть посуду, Хана все же не утерпела и спросила:

– Мам, а меня по-настоящему, правда, что Хана Эстер зовут?

– Кто это тебе уже наговорил? – недовольно сказала мама. – По-настоящему тебя зовут, как в метрике написано. Это бабушка тебя в шуле двойным именем записала по своей сестре.

– Мамочка, – запросила Хана, – а расскажи мне, что ты про бабушкину сестру знаешь? Она ведь умерла совсем молоденькой.

Мама вздохнула.

– Да-а-а, жалко, конечно тетю Эстер. Рано ушла… ведь Мишенька – внук ее – только ходить начал…

– Кто-о-о?! Какой внук? Мама, я же тебя про бабушкину сестру спрашиваю!

– Ну, а я тебе про кого рассказываю, – обиделась мама, – про тетю Фиру и рассказываю. Такая была шебутная она всю жизнь. Бабушка твоя рассказывала, как она в юности чуть не погибла, да сама спаслась и лошадь спасла.

– На мосту? – потрясенно спросила Хана.

– Ну да, тебе уже рассказывал кто-то? Очень страшная история была.

Мама отложила кухонное полотенце и присела на табуретку.

– Моя вторая тетя – ты не помнишь ее, она в оккупации умерла, тетя Рая – очень неудачно замуж вышла. Рувимчик ее красавчик был, но пьяница и гуляка, каких свет не знал. Сначала на Раечкины деньги пил, а когда все прогулял, то стал занимать у мужика одного богатого, в расчете на то, что ему тесть сыродельню отдаст. Ну, а тут тетя Фира замуж собралась. За порядочного человека. Вот дед и объявил, что сыродельню за Эстер отдает, а Рувим пусть сначала себя человеком покажет. Ну, мужик этот Рувима и подговорил мост подрубить перед тем, как Эстер поедет на лошади молоко развозить. Это потом уже следствие было, и все прояснилось. Так вот тогда, лошадь еще с моста сойти не успела, как мост обваливаться начал. Телега вниз пошла, лошадь за собой тянет, лошадь бедная хрипит… Тут кто-то увидел с берега, народ собрался, все Эстер кричат, убегай, мол, прыгай! А она ни в какую – не брошу Чернушку, и все тут. Стоит в воде по пояс и распрягает. А на улице-то ноябрь, вода холодная! Но спаслась она-таки, и лошадь спасла. Вот какая у нас она была, тетя Эстер! Ну, давай, Ханочка, домывать, да спать ложиться, а то поезд в четыре утра приходил, так мы с папой и не спали ночь, считай.

Хана уже совсем ничего не понимала.

– Мама, а как же ее этот жених? Они поженились потом?

– Поженились, Ханочка, очень ее Лева любил. Он ненадолго пережил ее, так его ее смерть подкосила. Так он на похоронах рыдал. Хотя… – мама задумалась, – не знаю, хорошо ли они жили. Чужая семья – чужое дело, конечно, но сдается мне, что обижал Лева Фирочку.

– Обижал? – переспросила Хана. – Как это обижал?

– Да так. Бил он ее, мне кажется. Мы с мамой как-то у них в гостях были, и затопили нам баню. Стала тетя Фира раздеваться, а у нее вся, извини, попа в синяках! Я совсем тогда еще девчонка была, а мама так сразу и всполошилась, Фира, мол, он что, бьет тебя? А та только смеется. Ханэле! Ну, давай уже домывать, а то прямо тут свалюсь и усну.

И Хане почему-то этой ночью замечательно спалось. Перед тем как заснуть, она только и успела подумать, что надо бы как-нибудь, когда родителей не будет дома, рассердить Яшу. Очень уж хорошо он целуется. Да и еще немного поболтать с Эстер Самуиловной тоже будет интересно.