Она уже понадеялась, что все обошлось – до отбоя дожили. Собиралась лечь в постель, сидела в ночной рубашке, свесив босые ноги. И в тот момент, когда она уже откинула одеяло, случилось то, чего она так боялась. Он ворвался к ним в палату. В белом халате, с закатанными до локтей рукавами. В ней сразу стало как-то мало места. Девчонки испуганно на него воззрились, потому что вид его был многообещающе угрожающим. «Еще не спим? Прекрасно», – сказал он отрывисто. И потом, повернувшись, о ужас, к ней, спросил, глядя почему-то не ей в глаза, а в окно: «Так что, Света? Ты уже выписываешься, значит, ты абсолютно здорова? А ты ничего не забыла мне сказать?» «А что я забыла?» – ответила она на автопилоте, потому что ответ никакой информативной ценности не имел. Ему следовало бы ответить так, как старшие отвечали младшим на этот вопрос испокон веков: «Не знаю, что ты забыла. Это у тебя надо спрашивать». Но он сразу перешел к делу. «Ты мне вчера сказала, что тебе не нужно делать анализ крови, потому что тебе уже сделали, пока я был выходной, и все у тебя хорошо. Так?». Она захлопала глазами и поняла, что ее такая безобидная ложь во благо, как она это про себя обозначила, сейчас сыграет с ней самую злую шутку. Она просто хотела, что бы он считал это уже свершившимся фактом и разрешил ей готовиться к соревнованиям. А он взял и, черт побери, зачем-то начал проверять. Он ведь мог и не узнать об этом еще сто лет. А она бы сдала потихоньку. Ведь не горит. И что теперь? Пальцы покалывало от адреналина, в щеки ударила кровь. «Сергей Павлович, я сдаю его во вторник. Я сдам. Я просто очень хотела, чтобы уже на эти выходные начать готовиться с девчонками». Он теперь смотрел ей в глаза, чуть покачивая головой в такт ее словам. Типа, да-да, все именно так, как я и думал. И чем дальше она говорила, тем яснее ей становилось, что она пропала. Свою дальнейшую судьбу она в его глазах читала, как по нотам. И он ей ответил, вытаскивая из-за стола стул и ставя его по середине комнаты. «Врут всегда именно по каким-то причинам. Ничего извиняющего в твоих словах я не нахожу. Если ты врешь для своей выгоды, то это – болезнь, которую надо лечить. А самое ужасное, что ты не видишь в этом ничего плохого. Но, надеюсь, сейчас увидишь». И добавил безапелляционно: «Давай сюда. Быстренько». Она схватилась руками за кровать, и так и осталась сидеть. «Ни за что» – подумала она. «Пусть, если хочет, берет, хватает меня и тащит. А сама – фига. Никогда. Провалюсь, а не пойду». Он пока не обратил внимания или сделал вид, что не обращает, на то, что она не реагирует на его приказ мгновенно. И поэтому продолжал: «А девочки заодно посмотрят, что бывает за подобные вещи». Он раньше никогда так не делал. Он ругался на них. Называл их недальновидными дурами. Обследовал и лечил, если что-то находил. Посмеивался над их спортивной карьерой, над сборной и вообще надо всем на свете, кроме их здоровья, которое было ему вверено. А они всегда, как летчики перед полетом, страшно боялись не пройти. Скрывались. Изворачивались. Врали. И он как-то в запале, как им казалось, собрал их вместе и пообещал впредь за ложь сечь. Это было после того, как у Юльки Баландиной на соревнованиях случилась какая-то жуткая неприятность с выявившейся язвой желудка. Диетами она себя, что ли, замучила… Тогда он получил выговор. А их обещал нещадно за вранье наказывать. Ну, метафора, подумали они.

Один на один она, может быть, и смирилась бы. Но перед девчонками – никак нельзя. Она знала, что, в сущности, не права. И что он предупреждал о таком ходе событий. И тогда она была с ним даже абсолютно согласна, уж больно свежи были впечатления от Юлькиной болезни. А теперь…

Прошло уже три года, как-то все спокойно, все нормально. И она забыла. Позволила себе обыкновенную маленькую хитрость. При том ведь нельзя сказать, что она вообще не вспомнила о том, что врать ему не стоит. Нет. Она подумала, что это может иметь нежелательные последствия, но вероятность, по ее подсчетам, была минимальной. Он никогда не проверял того, что она ему говорила. Верил на слово. И почему ему взбрело в голову докопаться до истины именно сейчас – одному Богу известно. «Считаю до пяти, Света. Потом пеняй на себя» – тихо и с угрозой произнес он. «Раз. Два». Он считал быстро, и она внутренне заметалась. «Нет, Сергей Павлович. Не надо». «Три, четыре». «Только не здесь! Пожалуйста». Она проговорила это быстро и, как ей показалось, очень спокойно и убедительно. Ей казалось, что ему должен приглянуться ее тон – ни истерики, ни униженности. Он всегда напоминал им, что в любой ситуации надлежит сохранять достоинство. Но он сказал «Пять» и решительно направился прямо к ней. Аленка быстро сказала: «Светка – ты дура, что ли? Соглашайся! Он же нас всех убьет». Но Сергей, не оборачиваясь, спокойно ответил ей: «Боюсь, что уже поздновато». Он крепко и больно взял ее за руку выше локтя и резко поднял ее с кровати. «Теперь уже это будет немножко серьезнее, чем я предполагал, а все из-за твоего упрямства, между прочим» Он подвел ее, упирающуюся, к стулу и сурово сказал: «Руки на сиденье, животом на спинку. Спокойно и с удовольствием!» Она стала упираться, как бык, выдергивать руку, в глазах потемнело от того, что она просто готова была всех избить этим стулом. Она закатила настоящую истерику, дубасила свободной рукой Сергея по плечу, кусалась, подгибала ноги, в общем, устроила жуткую сцену. Он отпустил ее. Отошел. Скрестил руки на груди и, будто бы любуясь, наблюдал, как она сидит на полу посреди комнаты, дышит тяжело, как борец, и смотрит на него исподлобья налитыми слезами глазами.

Он, вопреки ее ожиданиям, усмехнулся и покачал головой. «Ну, ты даешь… Неужели ты думаешь, что я не смогу тебя связать и на твоей же койке выдрать так, что ты неделю встать не сможешь?» Она понимала, что он сможет. Уж если он захочет, чтобы она не рыпнулась – она и не рыпнется. Так уже было однажды, когда она наотрез отказалась идти на осмотр к гинекологу. У нее были свои причины. Но он просто закинул ее на плечо, внес в кабинет, сдал врачу. А прежде, чем выйти, поднес к ее носу кулак и посмотрел так выразительно, что слов уже было не надо. Поэтому теперь она была страшно напряжена – ждала какого-то подвоха. Зачем-то же он дал ей свободу. Она слышала, как Ирка в своем углу, прерывисто и тяжко вздохнула и протянула: «Господи…» Она понимала, что ей надо бы как-то исправить ситуацию, пока не слишком поздно, чего-то ведь он от нее ждет. А он, судя по всему, ждал добровольной сдачи. Для него это, видимо, имело большое значение. Осознание своей вины. «Ну, что ж – жить становится интереснее, да? Только я хочу тебя предупредить – наказывать тебя я буду при всем честном народе, как бы ты ни была против. Потому что дважды повторять один и тот же проступок может только тот, кого за него слишком мягко наказали. Понятно?» Она сделала над собой усилие и посмотрела на него. Он казался в этот момент даже доброжелательным. Смотрел ей прямо в душу, слегка насмешливо. Видимо, ее бурная реакция его развеселила. «Через полчаса ты придешь ко мне в кабинет и скажешь, что готова. Если ты придешь позже, то за каждые пять минут промедления я буду прибавлять тебе сама понимаешь что. Доступно объясняю?» –спросил он, подойдя к ней и чуть наклонившись. Она ничего не ответила, только кивнула головой. Побоялась не отвечать. Просто испугалась. Ей и так уже было очень страшно.

Кураж испарился. И она поняла, что все равно будет так, как он сказал. Только с каждой минутой все хуже и хуже. Он вышел. Девчонки молчали. Она сидела на полу, обхватив руками колени. Потом закрыла ладонями лицо. Аленка не выдержала первая. «Беги к нему прямо сейчас. Как-нибудь переживешь. Ну, ты дура, что ли, совсем? Он сейчас там насчитает, а ты что, выдержишь? И потом, ему-то что. Он здесь царь и бог. Сам накостыляет, сам и вылечит». И она испугалась. Она вообще-то Сергея Павловича тайно обожала и иногда даже капризничала и упрямилась, чтобы он с ней повозился. Но сейчас, зная его воспитательные принципы, она понимала, что ей не отвертеться. В животе тянуло животным страхом, руки мелко дрожали и она вспомнила почти что на уровне ощущений давнишнее знакомство с его грубой силой. Она встала и опрометью побежала за ним.

Она забежала в его кабинет, с красными от слез глазами, шмыгая носом и по-детски зло размазывая слезы по лицу, как будто на них сердилась, на предателей. «Сергей Павлович! Извините, пожалуйста. – Она глубоко вдохнула, что бы голос звучал ровно. – Я готова». И губы предательски расползлись, лицо скривилось, она зажала себе рот ладонью. Сергей подошел вплотную и, глядя на нее сверху вниз, с явным раздражением произнес: «Сядь. И успокойся, в конце концов!» Походил по кабинету, громовым голосом продолжил: «Хватит. Какого черта ты ведешь себя, как последняя трусиха и размазня!». Она заморгала. «Какой стыд! И это ты, Света!» – Ей и вправду стало стыдно. Подумать только. И что это ее так заклинило? «Не передать – как я разочарован! Или ты считаешь, что ни в чем не виновата? Или это я придумал? Или ты думаешь, что это можно оставить как есть? Ну, врет. Ну, выкручивается, как ей удобнее. Ну, что тут сделаешь… Нет. И не надейся! Ты можешь думать обо мне все, что захочешь, но я сделаю так, как мне надо! И как в конечном счете тебе самой надо! И высеку я тебя крепко. Да. Ничего тут уже не поделаешь…» И, говоря это, он стал накручивать на руку ремень, пряжку которого он зажал в ладони. «Пойдем». Сказал и, не гладя на нее, подтолкнул к выходу.

Она шла рядом с ним по коридору и молила Бога, чтобы выдержать, не ударить лицом в грязь перед девчонками.

Он пропустил ее первой в комнату. Девчонки засуетились. Им хотелось стать как можно незаметнее. Она уж было собралась с духом, что бы подойти к стулу, но он дернул ее за плечо и подтолкнул к кровати. «Подушку под живот, одеяло в зубы» – отрывисто приказал он. Она опешила. Но внутри очень обрадовалась, что не надо будет стоять, нагнувшись и раскрыв перед ним все свои женские прелести. Именно поэтому она и устроила эту безобразную сцену. Просто от жуткой неловкости и стыда. Возможно, он это почувствовал и поэтому уступил.

Деревянными руками она взяла подушку и кинула ее посреди кровати. Встала на коленки и неловко легла животом, подогнув рубашку и слегка обнажив кусочек попки. Он исправил ее оплошность и рванул рубашку наверх до середины спины. Она тут же покрылась мурашками. Поднятая попа и подушка под животом сделали свое дело. Она почувствовала приятное томление и нарастающее напряжение там. С ней уже случались эти видения. Как Сергей Палыч разводит сильными пальцами ее губки и похлопывает по ним ладонью другой руки. И от этих мягких шлепков ее наполняет такое желание, что под его руками сразу становится скользко и горячо. А подушка под животом приближает неотвратимый исход.

Но действительность обидно не совпала с мечтами. Ремень со свистом опустился на ее круглые полушария.

Она взвилась, вполне отчетливо откликнулась на удар в голос. Он же положил свою тяжелую ладонь ей на загривок, пальцы обхватили шею и совершенно лишили ее возможности изгибаться и хоть как-то протестовать. Теперь, придерживая ее за шею, он немного изменил угол удара, и косо ложащиеся полосы показались ей еще более болезненными. Она шипела, изо всех сил запрещая себе кричать. «Пошипи, пошипи. Это полезно» – приговаривал он, стегая ее от души. Он порол ее медленно и сильно. Ударит. Еще ударит. Медленнее, чем часовые ходят у Кремля. И боль из-за этого длилась и длилась. Она отчаянно боролась с ней, пока только что полученный удар расходился от пяток до сердца.. Он же считал, что для дела быстрее просто не нужно. К чему эта горячка? Сознание тогда не работает. Все силы уходят на крик и ужас. А ему надо было, что бы она смогла и выдержать, и подумать. Ох, как подумать! Ведь она из-за своих капризов каждый раз ставит под удар его репутацию.

Ей казалось, что все ее тело – самая низко звучащая гитарная струна. И пока она, задетая, звучит, ей больно. Она сжимала ягодицы, потому что боялась раскрыться перед ним. Ей и так было жарко и стыдно, от своей виляющей, голой и неприлично интимной попки. Она давно уже заметила, что есть женщины, у которых попы интимны. Белы, гладки и круглы. А есть попы обыденные – какие-то нестыдные, как лицо.

И вот силы ее как-то разом кончились. Еще секунду назад ей казалось, что она не закричит и ни о чем не попросит, а сейчас она вдруг неожиданно для себя взмолилась «Сергей Павлович! Не надо! Не могу больше! Простите… Ммм! Нет! Все!!!» Он же только сильнее свистнул ремнем в ответ. И она заплакала, уже не сдерживаясь. Зарыдала в крик. Он остановился. Она как будто и не заметила, продолжала кричать: «Отпустите! Пожалуйста!» И он сказал по-деловому, как будто учил ее водить машину: «Одеяло в зубы, и чтоб я этого больше не слышал. Выдержишь десять ударов и не заорешь – тогда закончим. А будешь орать – я ничего не обещаю. Поехали.» И она взяла всю свою спортивную волю в кулак. И только стонала тихонько. А он… Он просил ее про себя, что бы она выдержала. Иначе, иначе… Он не хотел об этом думать.

Он убрал руку с ее шеи. Походя похлопал успокаивающе по спине. Она тут же закрыла попу руками и одернула рубашку. Подняла совершенно зареванное лицо с искусанной губой. Он сел рядом. Покачал головой, глядя на ее губы и сказал: «Говорил же…» Потом встал, аккуратно свернул ремень и сказал девчонкам. «Вы все у меня поняли? Я вас предупредил» И добавил, обращаясь к Светке: «Теперь вставай, пойдем поговорим».

Она, всхлипывая, слезла с кровати. Нашарила на ощупь тапки и, держась за стенку, вышла в коридор. Он обогнал ее и открыл дверь кабинета. Подождал, пока она, шаркая тапками и обняв себя за плечи, вошла туда, уперев взгляд долу.

«Садится не предлагаю», – легко сказал он. И она поняла, что разговор страшным уже не будет. Что все страшное осталось позади. И робко подняла глаза. Он присел на край стола перед ней и она оказалась между его коленями. Он соединил руки в замок сразу под ее самым больным местом. «Очень больно было?» – спросил он, слегка прищурившись и пристально глядя ей в глаза. Она кивнула, и из глаз опять выкатилась слеза. «Вот и прекрасно. Зато запомнишь». Он вытер слезу ладонью, привлек ее к себе и просто крепко прижался лицом к ее еще вздрагивающему от потрясений тельцу. И ей, наконец, стало так хорошо, как никогда в жизни. Он почувствовал, что она расслабилась и стал нежно целовать через тонкую ткань ее животик, грудки. Иногда их глаза встречались – ее, изумленно счастливые, и его, «знающие о ней все», как она давно называла их про себя. Ее бросило в жар от такого двойного откровения за этот вечер, и весь стыд, испытанный за время порки, хлынул вниз живота, и количество его явно перешло в иное качество. Прикосновения его сейчас казались в контрасте такими нежными, что она просто трепетала. Она сама подняла рубашку, как будто хотела ее снять, да он не дал. Так она и осталась с закрытым лицом, пока его жесткие губы сливались с мягкостью ее живота. Он бережно положил ее на стол лицом вниз. Широко развел ей ноги и подложил ладонь под живот. Раскрыл двумя пальцами ее влажные губки, а средним стал ласково водить сверху вниз. Она стала дышать прерывисто и часто. Она остро чувствовала ту его руку, которая лежала под животом, а пальцы другой стали сладко входить через раз внутрь ее. Вся тяжесть внизу живота чугунно, как колокол, откликалась на его стыдные движения. Лицо ее было закрыто, только все запретное, до сегодняшнего дня, стучало в висках.. Ей казалось, что она всю жизнь только и мечтала как лягушка быть распластанной на этом столе. Хотела, что бы он так ласкал ее всю оставшуюся жизнь. Хотела даже лежать так на предметном стеклышке на его рабочем столе. И заполнившее ее желание достигло такого предела, что она полетела в пропасть. Она смогла только произнести какой-то незафиксированный языковедами гласный звук. И, как ей показалось, умерла без всякого права на восстановление.