В некоем царстве-государстве было у царя три сына. И вот настало время их женить. Точнее, время-то уже и вышло, по крайней мере, для двух старших оболтусов, которые уже и лысинками обзавелись, а всё предавались молодецкому разгулу, практически ежедневно и еженощно пороча царское достоинство. А младший – вообще дурак, всё книжки читал, не слушался в детстве няню, которая знай себе твердила: «Не читай до конца, свихнёшься! Половину прочитал – и довольно!». Ну и вырос, понятное дело, никчёмный. Поди жени такого растяпу!

Ещё проблема с невестами была. Германия – основной поставщик царственных невест в Европе – к тому времени уже объединилась под Бисмарком, и на рынке невест стало напряжённо. Наличные невесты сильно выросли в цене и артачились. Царю с его непутёвыми сыновьями во всех приличных королевских домах был дан евроотлуп.

Ну, не беда! Царь-то наш тоже просвещённый был. И решил: не хотите – не надо! И вообще, катитесь к… Ну, в общем, катитесь. А мы займёмся евгеникой! То есть породу будем улучшать, разбавлять свежей кипучей кровью. Чтобы не было вырожденцев и дегенератов в таком-то поколении.

Сказано – сделано. Будем выбирать среди своих. А как выбирать? Да очень просто. Велел царь Емеле-мастеру в три дня самострел дальнобойный изготовить. А ежели не управится в указанный срок, пригрозил на кол посадить. Так царь боролся с пьянством подчинённых и за повышение производительности труда.

На кол Емеле не хотелось, и он смастачил самострел. Дальнобойный, как требовалось. Закорючками и вензелёчками его всякими украсил, которые срисовал наспех с банки китайской тушёнки.

Стало быть, вывел царь своих оболтусов и дурака на крыльцо и повелел каждому по стреле выпустить. А какая девица взад стрелу притащит – на той и жениться! Сыновья попытались было роптать, но царь пресекал революции на корню. И для пущей наглядности посадил-таки Емелю-мастера на кол. Чтоб неповадно было!

Итак, пришлось царевичам стрелять. Запустили двое старших по стреле в небо, а у младшего всё никак не получается с самострелом совладать. Криворукий, читака. Дал ему царь отцовского пинка сафьяновым сапожком и собственноручно зафигачил третью стрелу ввысь. Да так, что присутствующим почудилось, будто стрела аж на луну улетела. Силён и могуч был покудова царь!

А потом всем царским семейством уселись на крылечке и стали ждать, когда девки-невесты со стрелами прибегут.

Ждать, конечно, долго не пришлось. Даром ли всё царство на уши поставили. Девки-невесты и их домочадцы все леса-поля вмиг прочесали да протоптали. Одних зайцев при этом передавили немерено.

И вот прибегают невесты со стрелами. Удивительное дело: обе из самых знатных да богатых! Та, которая со стрелой старшего царевича – дочка наиглавнейшего боярина, другая, со стрелой средненького – отпрыск наибогатейшего купца. Подивился царь прыти обеих дебелых девиц, которые вроде бы даже не сильно запыхались, ну да факты, то есть стрелы, налицо.

Ждут третью. Ей, согласно табели о рангах, должна быть дочка наипобедительнейшего воеводы. Ан всё нет её и нет. Неужели настолько тучна, что даже ради жениха-царевича чуток не пробежаться?

И вот, наконец, третья! Но не тучная дочка наипобедительнейшего воеводы, а Баба-Яга Костяная Нога! Та самая, из избушки-на-курьих-ножках, что на краю Поганого болота!

– Тьфу ты, леший! – сплюнул царь в сторону младшенького. – Ну и невестушка к тебе, дураку, припёрлась!

Младший царевич хотел было напомнить батюшке, кто зафигачил третью стрелу, но не стал, благоразумно опасаясь крутого нрава рассерженного родителя.

Баба-Яга издевательски подмигнула царю бельмом, цыкнула гнилым зубом и вдруг предъявляет!

– Господи, помилуй нас грешных! – завизжала царица-матушка. – Это же жаба!!!

И правда: держит Баба-Яга жабу, а в пасти у той третья стрела!

– Не жаба, а лягушка! – поправляет Баба-Яга. – Изволь, царь-батюшка, бракосочетать своего младшенького с этой секс-бомбой! Она стрелу в моём Поганом болоте словила!

Тут наш царь и призадумался. Ещё ладно бы сама Костяная Нога. Хоть и ублюдище лесное, а всё-таки отчасти человеческого роду, да и влияние определённое имеет. Но жаба… То есть, тьфу, лягушка… Холодная, мерзкая, пупырчатая…

А с другой стороны, слово-то царское дано, и меньше всего хочется нарушать его перед представительницей нечистых сил. Вредная она, ещё порчу какую нашлёт…

– Быть посему! – объявил, наконец, царь и пихнул украдкой младшего царевича. Мол, не тужи раньше времени, придумаем потом что-нибудь.

Царица-матушка, конечно, в плач. Да кто её слушать будет?

И вот: свадьба!! Все три сразу царь решил сыграть, в один присест. Старший царевич восседает за ломящимся от праздничных яств пиршественным столом с боярской дочкой, средний – с купеческой, младший – с жабой… э-э-э, пардон, лягушкой на плече.

Лягушка смирненько так сидит возле царевича уха, не квакает, не пытается сигануть в хмельной кубок или винегрет. Только царевич ничему не рад, торчит ну прямо с каменной рожей, на невестушку даже не смотрит.

Баба-Яга на правах единственной родственницы новобрачной знай себе веселится: орёт песни, лезет целоваться к боярам с воеводами, лупит метлой их супружниц. Похабно себя ведёт короче, совсем охренела старая на своём Поганом болоте. И аромат от неё…

А в самый разгар застолья Баба-Яга как завопит сипло:

– Горько!!! Горько!!!

И остальные гости подхватили, дескать, давайте целуйтесь уже!

Ну старшие царевичи и не против, а вот младший аж скривился с тоски и позеленел что невеста. Но лужёные пьяные глотки вокруг орут «горько!» так, что палаты трясутся.

Налил младший царевич полный кубок самого забористого винища, проглотил одним махом, не вытирая губ размашисто перекрестился, зажмурился и поцеловал-таки суженую, придерживая под задницу, чтоб не свалилась.

А та сидит, и на морде её лупоглазой написано, как она рада-радёшенька! Аж приквакнула благодарно. Ну прямо идиллическая пара!

Позже, когда молодых с песнями и прибаутками отправили по спальням, Баба-Яга перехватила младшенького.

– Изыди, окаянная! – прошипел тот с бессильной ненавистью.

– Дурак ты, дурак! – говорит ему Баба-Яга совершенно трезвым голосом. – Неужели до сих пор не понял, что лягушка твоя непростая? Заколдованная принцесса это! Дивной красоты! И тебе, дураку, привалило счастье её расколдовать!

Царевич покосился себе на плечо. В его пьяных глазах лягушка не то что раздвоилась, а увосьмерилась, и все восемь земноводных разинули пасть до ушей. То ли улыбаются ему, то ли хотят сожрать.

Царевич потряс головой, чтобы прогнать наваждение, а Баба-Яга продолжает ему на ухо гундосить:

– За то, что не побрезговал и поцеловал её в таком обличье, открою тебе тайну! Должен ты с нею в спальне совершить девиантное действие сексуального характера. А какое – сам догадаешься! – Костяная Нога фамильярно ущипнула царевича и осклабилась. – И тогда брательники твои сдохнут от зависти, что тебе такая красотуля досталась! Но помни: у тебя только одна попытка! Ошибёшься – так и будешь с животинкой жить! И никоим образом от неё избавиться не сумеешь! Таково заклятье!

– Погоди, – царевич не верил Бабе-Яге, но верить очень хотел. – А почему всего одна попытка, а не три?

– Э-э-эх! – высморкалась в отворот парчового царевича кафтана Баба-Яга. – Не первый ты! Уже были до тебя два колдыря, но не смогли они мою славную расколдовать! Хотя и старались, паразиты! После их стараний пришлось к моей лягушеньке психотерапевта вызывать! Для исцеления причинённых душевных травм! Так что осторожнее будь! Ведь ты, дурак, по сердцу ей пришёлся!

Промолвила это Баба-Яга, оседлала метлу – и в дымоход! Только и видели её.

А младший царевич в смятении поспешил укрыться в спальне.

Там он аккуратно посадил лягушку на шёлковую белоснежную простыню, стянул с себя испоганенный чужими соплями кафтан и задумался крепко. Что ж такое с ней сделать, до чего те два колдыря не додумались? Уж не братцы ли то были?

Царевич начал перебирать в уме девиантные действия сексуального характера, с которыми был знаком по книжкам, и быстро пришёл к выводу, что теория ему тут вряд ли поможет. А по практической части он братцам и в подмётки не годился.

Пригорюнился младший царевич. Лягушка это заметила, квакнула ободряюще – и прыг к подушке. Таращится пучеглазая на царевича, а сама перепончатой лапкой шлёп-шлёп по подушке. Шлёп-шлёп!

В затуманенной винными парами башке царевича начало что-то выкристаллизовываться.

А лягушка всё шлёп да шлёп по подушке и что-то утробно прибулькивает.

– А-а-а!! – воскликнул царевич. – Вспомнил! Этот, как его, маркиз французский!

Лягушка как заквакает радостно! Припрыгала к краю кровати и повернулась к царевичу задом: мол, давай, как маркиз французский!

Была не была! Царевич легонечко шлёпнул её двумя пальцами по филейной части…

Трах-тарарах!!!

Пупырчатая лягушка словно испарилась, а вместо неё на простынях раскинулась на животе шикарнейшая голая девка! Настолько голая, насколько можно себе вообразить! Лежит и орёт ему что-то.

Что орёт, царевич пропустил мимо ушей, настолько обалдел, жадно пожирая её глазами.

А зря, потому что девка стремительно стала зеленеть и на глазах превращаться обратно в лягушку. Буквально несколько мгновений прошло.

И вот опять на простынях только маленькая квакушка и смотрит на царевича с обидой и огорчением.

Ну, царевич, хотя и испытал от этих эволюций неслабый стресс, уже понял, что к чему, шлёпнул её во второй раз и теперь не только пялился на голую красотку, но и прислушался, что она там орёт.

Она кричит: «Розги! Розог давай!». А сама опять зеленеет со страшной силой – и хлоп! Назад в лягушку!

Розги так розги. Царевич, как был в исподнем, скоренько вылез в окно, нарвал в саду пучок первых попавшихся прутьев, и обратно к суженой.

Как хлестнёт маленькую лягушку всем пучком!

Она моментально превратилась в девку и ну снова орать:

– Идиот! Чуть не убил! – и тут же, поскольку опять стала зеленеть и олягушачиваться:

– Секи! Дальше секи! Не стой, как болван!

Пришлось царевичу продолжить порку. Хотя очень не хотелось ему такую ладную и симпатичную девку по пышной заднице прутьями полосовать.

А девка, то есть теперь уже не девка, а царевна всё никак не уймётся и требует, чтобы не жалел и сильнее порол.

– Сто розог, – кричит, – надо мне дать! Не останавливайся! Секи! И по спине тоже, и по ляжкам! Не всё по жопе! У меня жопа чай не казённая!

Вот так да! Не думал не гадал наш царевич, что в первую брачную ночь ему придётся такой фигнёй заниматься. С непривычки измахался он и упарился. Розги – в хлам, еле хватило допороть. Шёлковые простыни – все в щепках!

А красавица лежит, раскинув руки-ноги, будто морская звезда, не может отдышаться. Кожа её нежная иссечена, и кое-где капельки крови, словно бисер, высыпали. Но поворачивает к растерявшемуся царевичу исплаканное лицо, и он видит, что она – дово-о-ольная! Даже не то слово – счастливая! Сладко потянувшись, переворачивается на спину, пятная кровью белизну простыней, и соблазняюще манит царевича к себе. А груди у неё! Боже милостивый, какие у неё груди!!!

Уже под утро они, наконец, выкроили время немножко поговорить, и она всё ему объяснила. Злая колдунья заколдовала её – урождённую принцессу, между прочим! – так, что герою, который расколдует, потом придётся ещё целый год регулярно её пороть, не давая превратиться обратно в земноводное. Как увидит, что она зеленеть и покрываться пупырышками начинает – так сразу и нужно хватать розги и сечь её по голому не менее чем ста ударами подряд. А ежели хоть раз он прошляпит и позволит ей обернуться лягушкой – то всё сначала, ещё на год сила заклятья продлевается!

Тут царевна спохватилась и вытолкала супруга из тёплой постели в промозглый утренний сад – розги на всякий пожарный случай заготавливать. Злая колдунья предупредила, что потребность в порке будет частая и может возникнуть в любой момент.

С той поры началась у них весёлая жизнь! Царь-батюшка и братцы-царевичи, мягко говоря, офонарели, увидев, какая красотуля образовалась у младшенького из той самой позорной лягушки. А ещё больше они офонарели, когда младший царевич у всех на глазах задрал своей милой юбки и принялся старательно сечь её розгами по аппетитнейшей голой попке, да по ляжкам.

– Кх-м-м, – закашлялся царь-батюшка. – Уважаю!

Самым удивительным для посторонних было то, что новоиспечённая царевна, которая быстро зарекомендовала себя преизрядной стервой, не только не возражала против такого бесцеремонного обращения, но даже всячески поощряла его. Например, принципиально не надевала нижнего белья и беспокоилась, чтобы у мужа под рукой всегда были розги.

Даже заказала портнихе сшить изящный бархатный чехольчик для розог, дабы царевич носил их на поясе постоянно, будто шпагу.

– Садомазохисты! – уважительно шепталась по углам челядь. Но вслух ничего такого, конечно не говорила.

Бедному царевичу приходилось трудиться, не покладая рук. Чары злой колдуньи работали безотказно, и лягушачьи приступы то и дело настигали его зазнобу. Случались они вроде бы бессистемно, но часто – уж не менее раза на дню. Тогда приходилось всё бросать и немедля браться за розги, не обращая внимания, одни ли они, или кругом полно народу. Как-то раз в связи с этим едва не случился дипломатический скандал, и с тех пор царь-батюшка предпочитал обходиться на международных светских мероприятиях без младшего сына с супругой, хоть и красива она была – глаз не оторвать.

А особенно тяжко младшему царевичу приходилось, когда лягушачьи приступы случались во время ночного отдыха. Жена будила его, соню сонливого, яростными толчками и пинками, и он, отчаянно зевая и проклиная всё на свете, принимался махать осточертевшими розгами.

Первое время он порол исключительно по нужде, но затем постепенно стал входить во вкус. Этому поспособствовали и чрезвычайно эротичные метания и стоны царевны под розгами, и потрясающая, прямо-таки волшебная, заживляемость следов. Как бы он ни сёк, какие бы синяки и просечки ни оставались после сучковатых розог, они всегда удивительным образом бесследно исчезали уже к следующей порке, и кожа царевны снова становилась девственно гладкой и шелковистой.

А ещё младший царевич ощутил вкус к порке, потому что понял: злая колдунья, хотя конечно и погорячилась, но в сущности, как ни прискорбно это признать, была во многом права. Ибо царевна обладала воистину несносным характером, была отменно строптива, капризна, груба и болтлива. Увы, красота и вздорность слишком часто идут рука об руку, и уж за одно только слово «жопа», которое слетало с восхитительных уст с лёгкостью необыкновенной, её следовало сечь и сечь!

Что царевич и делал с растущим воодушевлением. Тем более что частые тренировки развили в нём сноровку к экзекуторскому делу, а заготовку розог давно уже поручили Гансу-садовнику, который для этой цели насадил даже специальных заморских кустов. Однако розги с заморских кустов оказались никудышные, хоть и прямые да гладкие, но ломкие, не чета отечественному красноталу. В наказание Ганса-садовника усадили на кол, а его преемник, Ивашка, счёл за благо не выпендриваться и заготавливал только традиционное сырьё.

Царевна не сразу уловила перемену в муже, а когда уловила – было уже поздно. Теперь стоило ей расчихаться и от этого чуть измениться в цвете лица, как супруг заваливал её где стояла, задирал по самое никуда юбки и начинал от души лупцевать, невзирая на протестующие вопли. И при этом ещё твердил, что лучше перебдеть, нежели недобдеть.

Такая ретивость на царевну подействовала положительно, и она стала вести себя более прилично. Меньше ругалась и дерзила, перестала публично обзывать мужа дураком, истерики закатывала теперь только по конкретным и ощутимым поводам и даже прекратила спускать в унитаз хомячков супруги среднего царевича, бывшей купчихи.

Брательники-царевичи, которые вслед за батюшкой давно уже перестали считать младшего последним чмом и даже прониклись к нему толикой уважения, заинтересовались результатами эксперимента. Наконец, старший зазвал нашего царевича в чулан и, неловко теребя пуговицу его кафтана, молвил:

– Ты, это, того… Ловко порешь… Помог бы и мою драть, а? Вреднючая она что-то стала, да и похудеть бы ей кило на двадцать. Поможешь, братка? Только не как твою, при всех, а тихенько, на нашей половине. А?

Младший царевич усмехнулся про себя: он и не ведал, что жёнушка в дамском обществе рекламирует их порки как средство для похудания. И вскоре к нему под розги стали регулярно укладываться также и две другие царевны. Правда, их он порол не чаще раза в неделю, так как следы на грандиозных задницах невесток заживали обычным образом, а не скоропалительно, как у его лягушки-царевны.

Между тем назначенный заклятьем злой колдуньи год подошёл к концу. Оставалось всего ничего, и младший царевич погрузился в раздумья. Начитавшись мудрёных книжек и имея склонность к самочинному умствованию, он уже почти месяц как вычислил сложный полициклический алгоритм лягушачьих приступов у дражайшей супруги. И теперь мог спать спокойно, точно зная, когда в следующий раз понадобится хвататься за розги. Но смутные сомнения терзали его по другому поводу…

В час, когда должна была состояться последняя порка, после которой лягушка-царевна окончательно и бесповоротно обрела бы человеческий облик, она вместе с Дарьей-портнихой занималась примеркой нового платья. Рядом на лавочке скучал царевич. Платьев и так было некуда девать, но эту женскую слабость не могли исправить никакие розги. Царевна с Дарьей-портнихой вдохновенно щебетали о своём, когда это началось. Царевне по обыкновению подурнело, и она стала меняться в цвете лица.

Но царевич не тронулся с места. Он словно чего-то ждал и не спешил вытаскивать розги из бархатного чехла.

Царевна сама задрала юбки, нагнулась и крикнула ему, чтобы поторопился. Её человеческий облик уже начал колебаться и колдобиться.

Дарья-портниха торчала, разинув рот так, что туда спокойно смог бы засунуть голову нетрусливый лев.

Царевич всё ещё чего-то ждал.

Царевна истошно заорала напоследок – и хлоп! Исчезла!

Из рухнувшей на пол кучи её одежды выскочила маленькая лягушка и запрыгала к застывшему, словно в прострации, царевичу. Выглядела эта лягушка просто взбешенно и угрожающе. Будь она хотя бы в несколько раз крупнее, царевичу наверняка бы не поздоровилось.

Дарья-портниха молча грохнулась об пол. До сих пор она была уверена, что это всё враки и сказки.

Царевич вздохнул, извлёк, наконец, розги и одной из них чуть стегнул разевающую в беззвучном гневе пасть лягушку. И стоило ей снова обернуться голой красавицей-женой, встал над ней и принялся привычно сечь наотмашь по упругой и сладкой (уж он-то знал!) заднице.

Царевна рыдала так, как не рыдала никогда дотоле. Рыдала отнюдь не от розог.

Закончив положенную порку, царевич с трудом взвалил её, всё никак не успокаивающуюся, себе на плечо и отнёс в альков.

– Ну почему?! Почему ты, дурак, меня-то не спросил? – безутешно причитала царевна. – Да раз тебе так понравилось, неужели бы я не позволила драть меня, привычную, когда и сколько захочешь? Мне ведь и самой любо, когда со мной так поступают! Оттого ведь порой и стервозничаю!

Стоя на коленях, дурак-царевич нежно целовал её, просил прощения и нашёптывал про любовь-морковь. И ведь не обманывал!

Где-то далеко, за тридевять земель усмехнулась злая колдунья, хотя мы-то теперь понимаем, что не такой уж и злой она была.

Так шумно и страстно начался у младшей царской четы второй год их совместной жизни.

Тут мы сказку и заканчиваем, тем более что все нормальные сказки, которые не только про зверюшек, завершаются ещё раньше, аккурат после свадьбы. Потому что сказочники прекрасно понимают: дальше дело тёмное.