Она не знала, что так бывает...

Это был подарок кого-то очень доброго и заботливого, там, Наверху... Того, кто пишет сценарии жизней и раздает роли. Того, кто опускает занавес, когда мы заигрываемся...

Но чтобы заслужить подобный дар, необходимо было сделать что-то замечательное, светлое... Что же успела сделать она? Надо попробовать вспомнить... Или это был аванс, и ей только предстоит за него расплатиться? Научиться самой одаривать, научиться любить...

Ей подарили то, о чем она давно мечтала, дали возможность снова попасть в свое «зазеркалье», к которому тянулась ниточка из детства...

...Аленьке три года. Они гуляют с папой на пустыре возле чего-то бесконечно строящегося, на импровизированной детской площадке с развлечениями из поваленных деревьев и досок с той же стройки. Папа держит тонкую ручонку, пока девочка пытается балансировать, идя по наклонной балке и рассказывая что-то радужное, заливаясь соловьем...

Папа – это часть ее жизни, главная ее часть. Первый Учитель, первый Друг, первый Мужчина... Первая неизвестность, первая симпатия, первый страх, первая обида, первое примирение, первая неловкость, первая любовь...

Мама всегда была теплой и понятной. Что бы Алька ни выкинула, мама понимала, жалела, соглашалась. Но никогда не была заранее известна папина реакция. У мамы Аленька училась ловить оттенки его настроения, интонаций и жестов, училась той тонкой дипломатии, которая и есть главная женская сила.

Папа был загадкой, так и оставшейся неразгаданной. Существом родным и таинственным, пугающим и любимым...

Мама гордилась «золотым» ребенком, на которого нет смысла повышать голос. Аленька слушалась с первого слова, с первой тени на лице, особенно если это было папино лицо...

Балка кончилась, Аля спрыгнула в подхватившие ее руки, ласковые и сильные, в то время как густые колючие усы потерлись о детскую щеку. «Моя девочка», – услышала она знакомые слова с акцентом на слове «моя».

Следующее бревно, повыше, должно быть преодолено. Руки поставили ее туда, откуда начиналось движение наверх. «Смотри вперед, а не под ноги», – командный тон. Она переводит взгляд на деревце, зябнущее под сердитым мартовским ветром. «Моя послушная девочка», – тон уже другой, бархатный и мягкий.

Почему других детей бьют, а ее нет? Наивный вопрос, волновавший Аленьку уже три дня и внезапно высказанный, заставил отца улыбнуться.

– Ты – девочка. Девочек бить нельзя.

– Почему? – искренне удивилась она.

– Как тебе объяснить... Девочки – более нежные, ранимые... С ними нельзя так.

– А если бы я была мальчиком, ты бы меня бил?

– Да, – он ответил сразу, не задумываясь.

Она удивилась, но не стала больше расспрашивать. Что-то внутри подсказало – не стоит сейчас акцентировать внимание на том, что ее беспокоит. Быть может оттого, что она уже тогда почувствовала нелогичность своего разочарования. А это было именно разочарование...

Прыжок в любимые руки...

Але семь лет. Она сидит в своей комнате в дальнем углу кровати. Неприятное чувство неловкости и стыда... Она согрешила – в школьной кутерьме вдруг поцеловала мальчика, который ей нравился, белобрысого соседа по парте. Сама подошла и поцеловала. Ему было приятно это внимание, и он не оттолкнул ее.

Но рассердился папа. Аля не знала, что этого делать нельзя, ей просто в голову не приходило. Почему она не имела права проявить свои чувства?

Это неважно, ничего не важно, главное – что папа рассердился. Как искупить свой грех, чем? Этот стыд, этот комок грязи внутри. Как взглянуть ему в глаза? Она заставила себя встать, неуклюже дотопать до двери... Там на кухне родители ведут свои мудреные разговоры...

Она не подслушивала, совершенно случайно долетела папина фраза: «Я как подумаю, что вот когда-то придет какой-нибудь хмырь, и будет лапать мою девочку... убил бы!»

Стало легче. Вот почему он так расстроился. Он любит ее и никому не хочет отдавать...

Семнадцать... Уже невдалеке маячит выпускной бал. Уже знакомо первое беззаветное чувство. Он – руководитель КСП, куда ее привели родители год назад за ручку... Весь этот год Алька фонтанировала песнями и стихами о нем, длинноволосом ловеласе и многоженце. Почему-то именно сейчас он стал водить ее в кино. И на бал она пойдет с ним, тридцатитрехлетним мужчиной, в пику одноклассникам и педсоставу.

Алька ждет его прихода, он будет слушать ее наивное творчество и курить с папой на балконе. С папой ему было даже интересней, чем с ней, Алька это понимала. Конечно, разница в возрасте, да еще девица так терялась при нем, предпочитая молчание сказанному невпопад...

Она нервничает, тщательно выбирает наряд для встречи, пусть и абсолютно платонической. Лучшее белье из только начинающего тогда появляться зарубежного ширпотреба облегает неполный первый размер и гладкую, почти еще подростковую попку. Новые сиреневые колготки всасывают в себя рельефные ножки. «Кругом пятнадцать», – так папа говорил о ее фигуре. Что это значило, Алька не понимала, но интонация давала понять, что он ею гордился.

Кавалер пришел... к ней! Запах кофе на кухне, попытка завести непринужденную беседу... Звук ключа – это папа с работы. Пожалуйста, оставь нас одних!.. Нет, ему интересно покурить с «хахалем», как он в семье зовет дочкиного ухажера. Взвинчен после работы, она это ощущает. Почему-то всегда в таких случаях Алька чувствовала сразу и себя отчасти виноватой. Или немного погодя...

– У тебя пятка грязная, пойди помой, – потрясающая циничность. – И юбка порвана.

В ванной она пытается рассмотреть, где же грязь. Или, может, тень легла некстати... Юбка цела – это разрез, он там и должен быть. Но сказать об этом... она не сможет.

Почему он так поступал? Он же любил ее. Да, именно потому, что любил. Это была его ревность, его права на нее, его власть, так нужная ей теперь, спустя много лет...

Потому что это случилось. Папы не стало. Совсем не стало. В стремлении выжить в пустоте Алька хваталась за каждое напоминание о нем, за каждый похожий взгляд, знакомую фразу или интонацию, проскользнувшую в разговорах с другими мужчинами. Она искала в них его, она пыталась хоть так словить отголосок своего счастья.

Мужчины приходили и уходили, иногда оставались, самые настойчивые становились мужьями. Но «такой» любви, как папа, не дал ей никто. И не мог дать, наверное, ведь на то он и отец. Она задыхалась без этого ощущения защищенности, принадлежания, без возможности быть до конца собой, дарить всю себя одному мужчине.

Но вдруг... «Так не бывает», – твердил ее внутренний голос.

Это был он... Нет, не он, конечно, но... Те же руки прижимали ее к груди, а усы шуршали за ухом. Она закрывала глаза и видела себя с папой в обнимку в ее комнате, где они любили посидеть и пооткровенничать. Те же слова, голос, запах... Она вздрагивала и открывала глаза – так не бывает...

Поверит ли кто-нибудь? Она не сможет найти слов, чтоб описать это чувство, когда подпрыгивает все внутри от восторга, от сказочной невозможности того, что происходит, от бессилия что-то понять...

Он не суетился, не бегал вокруг нее, не окружал заботой... Он со снисходительной иронией наблюдал, как Алька пытается играть роль гордой и надменной принцессы, прекрасно понимая ее беспомощность и незащищенность перед ним. Принимал как должное и благоговение, и восторг, льющиеся из глаз «маленькой девочки», какой она себя чувствовала в его обществе. Конечно, было и другое ощущение, просыпавшееся от света его улыбки, от умелых прикосновений, – неуемная страсть взрослой женщины, и это ощущение прорывалось наружу, несмотря на все ее усилия и страх отпустить себя на волю...

Его необыкновенные, пронзительные глаза, его рука, занесенная над ней, рождали в Алькиной душе запредельное стремление отдать этому мужчине свое «я», стать эхом его слов и волшебной палочкой его желаний. Когда он бил ее, она была благодарна за осуществление своей детской догадки – да, девочек можно бить, но только в самых крайних случаях. Ее случай был крайним – она беззаветно любила своего вновь обретенного Хозяина, счастлива была любому проявлению внимания к ней, в тепле губ или на кончике розги...

...«Девочка моя», – это говорит он, ее единственный Любимый, ее Рок. Тот, которому она отдаст себя, если только он захочет принять. Его нежность окрыляет, а жестокость обескураживает. Почему он не боится ее потерять? Не торопится утешить своего «обиженного котенка»?

– Потому что ты не уйдешь! – рычание хищника, уверенного в своей силе и власти.

Да, она будет сотни раз отбегать, натягивая цепь, десятки – пытаться ее перегрызть, но даже если это удастся... Она приползет и жалобно заглянет в глаза – «прости меня, любимый!»

Альке иногда становилось страшно от ощущения того, что ни перед чем она не сможет остановиться ради этого человека... И тогда она пыталась изнутри «замерзнуть», спрятаться от судьбы... Бесчисленное множество попыток подчиниться инстинкту самосохранения. И столько раз она подходила к тому краю, перешагнуть через который – значит остаться жить без Него, лететь без крыльев, шагать без цели, бессмысленно разрушая на пути все выстроенное, просто от бессилия разрушить свою привязанность...

Да, разные семьи, куда уж банальней. Так и должно было быть. Алька знала, что это не изменится. Но отказаться от мгновений рядом она тоже не могла – ведь это ее подарок, а подарки надо принимать, чтобы дарить их не перестали...

...Обледенелый перрон. Поезд уже подали. Очередная вечность, проносящаяся в нескольких минутах. Сейчас снова она останется одна в этом городе, чужом без него ...

– Ты сама этого хотела, – грустно улыбнулся.

Как же он прав. Она хотела, мечтала, грезила, молилась об этом. Да у нее вообще не было выбора!

Спасибо, Господи, я принимаю твой подарок...