Шура
  Дело

     (притча)
	Жил в одной пещере Отшельник. А жил бы в разных - был бы, например, Бродяжником.
	И вот однажды пришли к нему десять странников, принесших из своих странствий разных штук забавных, тараканов заморских размером с небольшого кота, да с крыльями, а кроме того - мудрости людской, по всей Земле собранной.
	Сели они перед входом в пещеру, да завели промеж собой разговор о том, чем человеку в жизни заниматься надобно.
	- Видел я людей, считающих, что всё, что на Земле есть - грешно и постыдно, - завёл речь первый странник, такой полный и розовощёкий, что сразу видно было - не пьёт святой человек вина, табака не курит или пряной травы какой. Не может больше. - Они говорят - от мира надо за каменной стеной ховаться, к себе мирских соблазнов не подпускать, делами не заниматься, а только телесные желания усмирять и Создателю молитвы возносить.
	- Негоже в Небеса с хулой обращаться, - укоризненно покачал головой сосед его, поджарый и смуглый, что прут красноталовый.
	- Почему - с хулой? С благодарственными молитвами, знамо дело.
	- С благодарственными, говоришь? А за что - за то, что мир такой Создал, полный греха и соблазнов, человеку ненужных? - Тощий фыркнул, и вслед за ним фыркнули ещё несколько странников, покачивая недоумённо головами. - Что скажешь, Отшельник?
	Отшельник сидел на краю пещеры и аккуратно ровнял ногти на пальцах левой ноги надфилем, принесённым одним из странников из дальних серверных земель, из автомастерских на окраине Воронежа.
	- Полагать, что лучше Создателя знаешь, каким мир должен быть - гордыня. Кое-где, между прочим, и убивать принято за такое.
	- Не убивать, - вступил в разговор третий странник, похожий на древнегреческого спортсмена, только одетого в рваный балахон, а не нагого, как было бы положено. Впрочем, возможно, сходство только усиливалось этим странным нарядом - столь похожим на несколько небрежно сшитых кусков тряпки, что не верилось, будто когда-то они могли быть единым целым. Обладатель же костюма нисколько этим фактом не смущался, вообще, казалось, забывая, что на нём есть что-то кроме загорелой и задубевшей от ветра и солнца кожи. - Считают, что кто в грех гордыни впадает - тому жизни вечной не видать. Предостерегают, значит.
	И похожий на грека странник снова занялся подкидыванием в костерок сухих веточек. Ароматное дерево горело плохо, но дым давало приятный обонянию и настраивающий на высокий лад.
	- Жизни вечно не видать - это ладно. А живёт такая гордыня - только по милосердию великому Создателя, - махнул рукой с надфилем Отшельник.
	- А сам-то ты что - не их числа? - подначил маленького роста странник, развалившийся на животе возле костерка. - Скажи-ка, ты-то чем от них отличаешься?!
	Короткий палец в обвиняющем жесте уставился на Отшельника, но тот только немного подвинул свободной от косметической процедуры правой ногой - и рука странника, бессильно обмякнув, упала на землю. Коротышка расхохотался:
	- На кривом козле не объедешь! - Вновь посерьёзнев, подпер только что безвольной рукой подбородок и добавил: - А всё же?
	- Я себе сам место выбрал, - пожал плечами Отшельник. - По мне - так мир вполне хорош, а если говорить о конструктивной критике, - он улыбнулся, - то я бы и такого не создал. Я мир ни в чем не обвиняю, на Создателя напраслину не возвожу, других в пещеры не зову.
	- Короче говоря, и я о том же: лицемерие это - от мира прятаться, а Создателя его благодарить невесть за что, - подвёл итог толстый и достал из страннической котомки хорошо прокопченную курицу.
	- Эх, брат, - покачал головой красноталовый, - чревоугодие тебя погубит. Потому, дабы грех свой уменьшить, поделись с братом курочкой.
	И протянул руку, в которую и было немедленно вложено упругое загорелое бедро.
	- Благослови нас, Анфи, - пробормотал толстый, впиваясь зубами в оставшуюся ногу птицы…
                
	Впрочем, так притчи не рассказывают.
                
	Итак.
	Собрались как-то одиннадцать праведных мужей, свет повидавших и разум свой просветливших в постах и молитвах, на совет. Всюду мы, говорят, побывали, сообща, почитай, весь белый свет видели. Везде по-разному люди живут, везде свои законы придумали, обычаи. А нет ли чего такого, чем всем и всюду незазорно заниматься?
	Пять лет рассказывали мудрецы друг другу о том, что видели глаза их в дальних странствиях, а потом ещё три года - какие думы передумали. И сошлись на том, что нет у людей такого занятия, чтобы во всем свете достойным считалось. И порешили они тогда занятие таковое для людей придумать и по свету белому разнести, чтобы мудростью своею пользу миру принести.
	- Дело это должно, перво-наперво, быть совершенно бесполезным, - сказал один мудрец. - Потому как люди жадны да алчны, станут и этим торговать.
	- Всё равно станут, - отвечал второй, - так что пусть за деньги это продавать будет считаться позором.
	- Если выгодно будет - будут продавать так или иначе, с позором или без, так что не столько продажа должна быть позорна, сколько покупка - невыгодна, - добавил третий. - А само дело должно так на человека действовать, чтобы ему без него уже и не мило было дальше жить, грустно и серо чтобы без него было.
	- Должно быть это дело с трудностями связано, чтобы не занимались им от скуки или просто для непотребства, - говорил следующий мудрец. - Хорошо бы, чтобы риск был немалый, можно и смертельный, ибо он очищает душу и делает человеков мудрее, радость приносит немалую. Только чтобы без увечий, всё же.
	- Ну, членовредительство при этом надо будет законодательно запретить, а там - как получаться у людей будет. Гарантия безопасности - это не риск, а американские горки, - вносил свою лепту шестой мудрец.
	- Надо бы, чтобы нельзя было этим поодиночке заниматься, - говорил седьмой. - Потому как при совместных делах терпимость людская возрастает, понимание, а через них произрастают в сердцах прощение и любовь.
	- Неплохо было бы также, чтобы прочие люди на тех, кто этим заниматься будет, смотрели частью немного свысока, как на блаженных, а другая часть - как на богов недосягаемых, и чтобы оставались они, таким порядком, одни, сами по себе. Ибо благо тому, кто ощутит себя одиноким дубом на поле - мужество сердца в нём утверждается, корни свои он чувствовать начинает, опорой сам себе становится.
	- С некоторыми лишениями наше дело связано должно быть, чтобы не бросались какие попало люди ерунду творить бездумно, - предлагал девятый. - Пусть для этого требуется решимость некоторая изначальная.
	- Да что там, - добавлял десятый, - мир наш Жертвой создан, Жертвой стоит - пусть одной из основ дела нашего будет жертва человеческая. Что может быть прекраснее в сильном человеке готовности в жертву себя принести ближнему?
	- Подведём же итог, - говорил одиннадцатый. - Дело такое мы решили выбрать, которое должно радость приносить, дух укреплять, мужество сердца растить, любовь высветлять, ум прояснять, жертвы требовать - приносить ли, принимать ли, - и при этом должно быть совершенно бессмысленным, не приносить дохода и не вызывать зависти у других людей. Что ж, сядем теперь, и будем думать.
	И сидели они, и думали - последующие десять лет, а ещё один год - обсуждали, что придумалось, и принесла таки их мудрость плоды великие, благодатные. И пошли они тогда по земле вновь, чтобы людей просветить и путь им указать, какое такое дело, бессмысленное для других совершенно и полезное для себя во всех отношениях, могут делать они, дух укрепляя, любовь преумножая, мужество закаливая и понимание взращивая, а также жертву приносить или принимать обучаясь.
	Так они и появились, альпинисты.