– Не навязывайся.

– Что?! Я – навязываюсь?!

– Не навязывайся, говорю!

– Я не навязываюсь.

– Нет, ты навязываешься!

– Как же это, интересно?

– Ты никогда не говоришь, что хочешь меня видеть. Ты никогда не говоришь, что хочешь ко мне приехать. Ты никогда не говоришь, что хочешь вместе со мной погулять или выпить кофе. Ты – навязываешься!

– Э-э… А в чём тут, интересно…

– В том! В том, в том! Ты никогда не говоришь, что хотел бы быть ещё на шаг ближе. Я сама тебя подтягиваю на каждый шаг – и ты спокойно подходишь, но… не делаешь следующего шага.

Вот ведь вздорная девчонка…

– По-твоему, я так навязываюсь?

– А что – нет? Значит, ты и впрямь не хочешь сделать следующий шаг, да? Правда?

О-па. Поди-ка ты…

– Э-э…

– Ну, скажи, скажи!

– Нет, не правда. Хочу. Хочу быть ближе.

– Значит, навязываешься?

– По-твоему получается, что так… – Что ты будешь делать, поймала. Наверняка, здесь какой-то подвох, но долго обдумывать не хочется.

– А раз так – иди, ложись! Сейчас отучим навязываться.

– Пф! – Фыркаю в ответ. – Не пойду я ни куда.

Как странно: так можно ответить только близкому человеку, очень близкому. Тому, который увидит за безразличием – смущение, за небрежностью – лёгкость, за отказом – желание.

Она садиться за стол напротив меня, подпирает щёки руками и смотрит мне в глаза. А я смотрю на её водолазку, совершенно бесстыдным образом разошедшуюся по шву на плече. Продолжает:

– Ну, и что с тобой делать?

– Знамо дело, что: встать передо мной на колени, на вытянутых руках подать мне плётку и попросить наказать за дерзость. Да, не забудь догола раздеться перед этим.

– Не дождёшься... – килотонна ледяной воды. Пока я отхлёбываю чай, она ленивым движением берёт из пепельницы мою недокуренную сигарету и выбрасывает её в форточку. Вздорная девчонка…

– Пойдём уж, дээсник доморощенный, пока я что-нибудь здесь не сломала.

Кто из нас дээсник – это без группы разбора не решишь.

Я откидываюсь на спинку, достаю из пачки следующую сигарету.

– Сама ведь время тянешь. И технику безопасности не соблюдаешь, – пытаюсь поймать нотку, про которую мне говорили, что за такой тон хочется убить на месте. Она, кстати, и говорила. – Недокуривший верхний опаснее дикой кошки.

Попал... Сейчас она с радостью оторвала бы мне уши. Теперь – не пропустить момент, когда пар начнёт выходить. Уходить с кухни надо при возрастающем давлении.

– Ха. Зато недокуривший нижний – самое приятное зрелище на свете! Совершенство садизма!

Первые затяжки – совсем не такие, как последние. Чтобы докурить сигарету, надо докурить её до конца.

Я наклоняю голову, молча нагибаюсь через стол к ней.

– Это что такое значит?

– Хочешь меня за ухо подёргать?

– А?..

– Ну, надо же тебя как-то развлечь, пока я курю.

– Перебьёмся… – толкает мою голову ладонью от себя. Я выпрямляюсь, снова откидываюсь на спинку. Улыбаюсь.

Растерянность – как небольшой водоворот в потоке переполняющей, бушующей энергии. Туда можно аккуратно положить что-то – и стремительное течение моментально затянет и унесёт.

Нежность? То, что уже не умещается внутри, только так. Нежность.

– Пойдём, – я тушу недокуренную сигарету. До последних затяжек опять не добрался. Не до них.

Я приготовлю постель своей девочке. А потом пойду на кухню и, вслушиваясь в звуки из комнаты, успею сделать ещё несколько коротких затяжек, пока не услышу ворчливое:

– Ну, я сама себя пристёгивать буду, что ли?

Сколько бы ни произносилась банальнейшая фраза: «Ох, и получишь ты у меня сейчас за (нужное вписать)!», как бы ни заводила с пол оборота в самых неподходящих для воплощения её местах, а всё равно, всё будет не так.

Разве желание наказать? Разве желание достойно ответить? Разве желание всыпать по первое число за (нужное вписать)? Поквитаться, что ли, или как?

Скажите мне, что эти чувства возникают у вас, когда вы с плёткой в руке легонько прицеливаетесь, подбирая в четверть-шагах расстояние от дивана. Заодно можете добавить, что вас выстругал из полена папа Карло, не выходя из многодневного запоя. Под первое я легко поверю и второму. А если вдруг поверю второму, то и первое станет само собой разумеющимся.

– Ты у меня красавица, – палец вскользь пробегает расстояние от шеи до левого бедра, потом – до правого. Красавица ждёт не ласки, красавица ждёт боли:

– Это, между прочим, и без того хорошо известный факт!

Торопливость претит. Возьму-ка я флоггер.

Потом я снова буду гладить её, уже потом.

Я запутаю пальцы в её волосах, проведу за ухом, по спине, поглажу горящую кожу – и мягко, лаская, и сильно, сглаживая боль.

Накрою одеялом, расстегну наручи и поножи, и она свернётся под одеялом клубочком, тихо умиротворенно посапывая. Выключу свет и пойду на кухню.

Чтобы она не видела, как меня трясет. От нежности.

Где-то внутри меня есть фильтр, собирающий и отсеивающий всякую дрянь из потока проходящих за день событий, людей и мыслей. Как в стиральной машине. И совершенно также его надо вынимать и чистить, иначе стирка будет становиться всё менее и менее качественной. А потом, говорят, вообще всё засорится, и вода выплеснется наружу, заливая пол и соседей с их евроремонтом. Говорят.

Боль накапливается, сматываясь понемногу в клубок, клубок становится всё больше, плотнее, и, в конце концов, начинает мешать дыханию.

Словно огромные кабинетные часы, выше моего роста, раскачивают маятником. Влево. Маятник как будто зависает в крайнем положении, впрочем, так оно и есть. Вправо. Опять. Влево.

Сейчас за тонкий острый кончик маятника зацепится нить. И клубок начнёт разматываться. Сначала понемногу. Потом быстрее. Потом ещё.

Влево. Вправо. Влево. Вправо.

Ну?

Давай зацепим кончик нити. Для этого кончиком плётки надо хлестнуть под колени, легонько. Только чтобы я дёрнул ногами и почувствовал, насколько крепко они привязаны. Руки я и так вижу.

Руки вижу, наручи, простыню вижу перед собой. Мне холодно. И мигрень. Из-за неё я немного вне себя, где-то рядом. Помоги вернуться – кончик нити, он внутри, я его не достану отсюда, снаружи.

Влево. Опять. Вправо. Ну?

Йэх... У тебя что – тоже мигрень сегодня? Ых... Предупреждать же надо… Ап... Ты что так быстро… У... Подожди, я не успею… Подожди. Я же не успею… Я не успею привязать… прицепить… кончик нити… к маятнику… А-п… Как тогда размотать клубок…

– Можно помедленнее.

– Поговори мне ещё. Сверху не наговорился?

– Хм. Нет, правда, можно посильнее, но помедленнее.

– Мне нравится – так.

Ах, вот оно как. Ну, ладно, значит, нам тоже так нравится. Только кончик всё равно не ухватить. Просто день такой сегодня – все немного вне.

Зря я подушку в сторону отложил – голову некуда пристроить. Я люблю класть голову между руками, но не сейчас, не при мигрени. Головная боль – мешает. Скоро она отойдёт на второй план, а потом и вовсе, может быть, растворится в другой боли. Скорей бы. Впрочем, всё наших руках. Пусть и привязанных к дивану.

– Я тебе куплю будильник, чтобы тикал громко. Тебе поможет – и ритм соблюдать, и силу… И эстетично, опять же – настоящий железный будильник, прикинь! – Самому смешно: настоящий железный будильник. Смеюсь в простыню.

Хотела она, или нет, а удары стали сильнее. А то.

– У меня был такой в детстве. Я его на помойке нашёл и домой притащил. Разобрал, промыл, собрал опять – он ещё несколько лет ходил потом. Правда, воняло, когда я его мыл – сказочно. Представляешь: ванночка для фотографий, доверху залитая растворителем, и в ней шестерёнки плавают. И я сижу рядом и курю.

– Ты в детстве курил дома?

– Ну, не совсем в детстве… Лет девятнадцать-то мне было уже.

– Уже в институте учился?

– Ну, да… не помню, на каком курсе. Это зимой было, помню, а то бы балкон настежь был раскрыт, и ничего бы не воняло.

– А кто мешал зимой на балкон всё это вынести?

– Ну, ты садистка! Холодно же! Да и снега на балконе зимой было по колено – у нас же лоджия, барьер заделан наглухо, ещё прежний хозяин квартиры постарался, там снег не выдувает ветром. Вообще старый хозяин балкон отделал что надо: дерево везде, бетона и не видно практически, только вот не застеклил разве что…

– То балкон, то лоджия – сам не знаешь, где живешь!

А-п. Во-от, теперь не особенно поговоришь. Интересно, а она считала всё это время? Или сбилась, всё-таки?

– Так вот, про будильник… Ух!

– Вот тебе и про будильник!

– Прабудильник – это, между … прочим, солнечные часы … из кривой ветки … на полянке … только они … не тикают … значит, тебе … не пригодятся!

Ржу как конь. И чего, спрашивается, смешного. И она хохочет, аж промахивается.

Физик, физик, математик. Чтобы точнее летело, надо, чтобы летело сильнее. Физматшкола, технический ВУЗ, ничего не поделать. Работай, работай, физтех…

Расслаблюсь-ка я, а то вон выгнулся аж. Уф-ф. Карабины позвякивают на запястьях и щиколотках. Не от ударов же они позвякивают. Значит, это я дёргаюсь. Спокойнее, спокойнее.

Песенка была такая: «Ко мне приходит снова, в пол минут шестого»… Это Бутусов пел с какими-то то ли реперами, то-ли-не-знамо-кем… Как же его звали там, в этой песенке? Лилипут какой-то. Вот если бы можно было вспомнить, я бы спел сейчас: «Ко мне приходит снова мой друг… что-то там липут»… Тролипут? Трилипут? Чёрт.

– Там, вообще-то, ноги.

– Они оттуда растут.

– Блин, они не оттуда растут, они прямо там растут.

– Где – здесь?

– Ап… Да. Там.

– Ну, и что ты хочешь этим сказать?

– Ха. Ни фига себе! Так, ничего…

Заявочки у неё… Вздорная девчонка. Жаль, я её не могу видеть сейчас. Нет, посмотреть-то, конечно, можно…

– Не подглядывать!

… только всё равно угол зрения не позволяет насладиться в полной мере её движениями. Такая грация… и с этой грацией она умудряется влетать на полном скаку в кухонный шкаф, потому что задумалась. Но с такой грацией!..

– А что не подглядывать-то? Ты что там, чем-то неприличным занимаешься?

Ну, нельзя же так дубасить человека, который смеётся, ей богу! Дыхания же не хватает…

– Всё, помолчи лучше.

Есть – помолчать… Нет, ехидство сильнее. Или лучше помолчать?

– Да, моя госпожа! Яволь, мой…

Договорить не получается. Ага. Лучше было помолчать.

– … су-у-у-у-услик!

Получи!

Так. Пошёл чистый спорт. Заплыв на триста метров кролем. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Главное – успевать, потому что нам сегодня нравится быстро. И потому что нам уже нравится сильно. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Где-то внутри вхолостую крутится клубок, так и не прикрученный к маятнику. Вдох, выдох. Крутится всё быстрее и быстрее. Вдох, выдох. Но не уменьшается. А руки прижимают голову к простыне. Вдох, выдох. Руки были привязаны, как они дотянулись до затылка-то? Вдох, выдох.

И мысли перестают помещаться в ритм. Выходит что-то такое: вдох, выдох, ин, вдох, выдох, те, вдох, выдох, рес, вдох, выдох, но, вдох, выдох, она, вдох, выдох, ещё, вдох, выдох, счи, вдох, выдох, та, вдох, выдох, ет?...

А какая разница, собственно говоря… Что за шум, расслабься. И руки можно свободно кинуть вперёд, и голову устроить на руки… в-в… в-в… в-в… в-в…

Вдох, выдох…

Вле-во, впра-во, вле… во…

Ма-ят-ник…

Тик-так…

А-фи-генная свежесть дыхания…

Слушай, девочка моя, мне очень больно, знаешь? Мне не хорошо, мне не плохо, я не улетаю и прилетаю, зал прилета, зал улета, зал вылета, мне просто – очень больно. Не бей ты меня по ногам. А, впрочем, бей по ногам. Куда хочешь бей. Если ты не остановишься, ты просто вышибешь из меня этот клубок.

А может быть, и хрен с ним, с клубком с этим. Так больно… Дала бы передохнуть, что ли… Или, может быть, уже и хватит на сегодня?

Только не останавливайся.

Что-то я хотел сделать ещё в прошлый раз… Какая-то мысль была… А! Хотел тебе сказать, что мне больно – порадовать тебя... Внучку запускаю, змея порадовать… Наоборот… Но не буду – вдруг ты решишь, что хватит.

Не останавливайся.

Вдохвыдох…

Вдохвыдох…

Вдохвыдох…

Слушаю гудки в трубке, потом щелчок:

– Алло!

– Привет!

– Привет!

– Как в телефоне смайлик рисовать?

– Что? – Удивлена. – Так же, как и в аське – двоеточие и скобка… У тебя на телефоне что – знаков нет?

– На этом – нет. А у тебя что, есть что ли?

Я звоню на городской телефон. Пауза.

– А голосом сказать нельзя?

– А-а, голосом… Сейчас. – Набираю воздуха, ору: – Двоеточие, скобкаааа!!!

– Тьфу!... Тра-та-та-та!.. Ты чего звонишь, короче?

– У тебя все разговоры записываются службой безопасности?

– Какой слу-у-ужбой… У нас и нет такой.

– Тогда никто кроме меня не услышит, как ты будешь рассказывать мне, как сейчас выглядит твой синяк?

Я прямо-таки вижу, как она против воли оглядывается вокруг, на сотрудников, которые, конечно, тоже услышали бы.

– Слушай… Ты чего звонишь, а? Я на работе, между прочим.

– Я? Я просто звоню сказать, что очень соскучился без тебя. Мы не говорили аж со вчерашней аськи и не виделись – с субботы. Если я подскочу через часок – ты найдёшь время выпить со мной кофе? С борщом, картофельным пюре и жареной семужкой? И заодно расскажешь мне, какого цвета… а ещё лучше – покажешь.

– Где?! Где я тебе его покажу в середине рабочего дня?!

– А вот и придумай. Час на размышление…

Я звоню, чтобы сказать, какого нынче цвета мой синяк. Что кончилась арника, и я купил какой-то хреновни, а она оказалась с запахом целой клумбы сразу, и теперь я сам себе напоминаю потомственного торговца одеколоном. И что сегодня только понедельник, а мне опять так хочется субботы. И что я выучил, наконец, наизусть одну из твоих любимых песен.

И что ниточка, которую я сжимаю сейчас в руке – одна из самых дорогих для меня вещей на свете. И одна из самых непрочных, возможно. Но это уже другая история, и на неё твои понятия о навязывании не распространяются. Если она порвётся, то будет так больно, что не заглушишь. Ничем.

– Час, да? Ну, ты… !

– Да, и ты знаешь… ниточка, которую я держу сейчас в руках… это одна из самых дорогих для меня вещей на свете.

– А? Что?

– Вот тебе идея: сфотографируй на мобильник, я приеду – посмотрю! Всё, пока!

– Стой! Да! Я поняла, о чём ты – да!.. Я… сфотографирую.

Ехидна. И я не лучше. Два сапога – пара.

Вы никогда не обращали внимания, насколько часто и надолго встречаются друг с другом сапоги одной пары, если, конечно, ходить в них?

Нет?