День был долгим. Но, как известно, все разно или поздно кончается, кончался и этот, я спешил домой, но быстро ехать не получалось – дороги были заснежены, а доверять всяким глупостям, вроде АБС, на русских дорогах зимой может только ненормальный. Я про себя усмехнулся: конечно, я – тоже ненормальный, но не настолько же...

Возле станции метро я заметил горящие огоньки в цветочном ларьке – последние продавцы красоты старались сберечь цветы от мороза при помощи пламени свечей: казалось бы, просто... но настолько красиво, что я остановился. Две оставшиеся продавщицы набросились на меня – если не как на кого-то,

кто может пятью хлебами накормить всех голодных, то как на того, от кого зависит вся их дневная выручка:

– Молодой человек, купите цветы!

– Для девушки своей цветочков не желаете?

«Психологи вы все доморощенные», – подумал я. – «Ну, раз я уже к вам пришел, значит – желаю, значит – купить...»

– Розочки вот свежие!

Улыбаюсь, думаю про себя: «Да какие ж они свежие, когда ты ими машешь перед каждым прохожим... и целый день они у тебя здесь, на морозе...» И тут мой взгляд упал на маленькие тюльпаны, спрятавшиеся в уголок витрины, затерявшиеся среди всех этих колючих длинных роз. И я понял, что сегодня куплю моей Солнышке.

...Уже перед самым подъездом я, пряча маленькие цветы от снега, успел подумать, что на самом-то деле надо было еще и тортик какой-нибудь купить по дороге – я, такой-растакой, совершенно забыл, что у моей Солнышки сегодня был последний экзамен, и, стало быть, конец сессии. Мысленно поблагодарив нечто сверхестественное, подсказавшее мне купить цветы, я вошел в подъезд...

Поворот ключа – и я дома. Ни с чем не сравнимое чувство – оказаться дома зимним вечером, точно зная, что никуда не надо больше идти, и точно зная, что тебя здесь ждут.

Ждут? В квартире царит полумрак, из комнаты долетает свет настольной лампы.

Я раздеваюсь и захожу в комнату, не забыв взять с собой букет «зимних» цветов. Солнышка лежит на диване, свернувшись клубочком, как киска, и спит...

Осторожно подхожу к ней, становлюсь рядом, и замираю, любуясь своей спящей Солнышкой, а потом медленно и осторожно опускаюсь на колени, чтобы приблизиться к ее спящему личику. Я – холодный, только что с улицы, а от нее так тянет домом, теплом, что я не могу удержаться и касаюсь ее губами.

У нее хмурятся бровки, морщится лобик:

– Ты холодный!

Что делать? Надо признаваться.

– Ага. Холодный. Только что пришел.

И, чтобы сменила гнев на милость, протягиваю ей цветы:

– Это – тебе! Но они еще холоднее!

Берет, улыбается, прижимает к себе цветы:

– Я их согрею!

Ах ты, Солнышка моя! Самая красивая на свете Солнышка! Ты кого угодно согреешь одной только своей улыбкой, но я щурю глаза:

– А меня?

Несколько секунд она щурится, подражая мне, не переставая улыбаться, а потом... А потом она бросается мне на шею и обнимает так, что дышать становится просто невозможно, от ее нежных рук, от нахлынувших разом чувств. Цветы падают на диван, а я обнимаю ее, пытаясь вложить в эту ласку все чувства разом...

– Ты голодный, – скорее утверждающе, нежели вопросительно говорит она, выскальзывая из моих рук, – тебя надо кормить.

– М... – она уже выскользнула, я целую воздух.

– И не спорь со мной! – Какая уверенность в голосе! – Голодные мужики – это ужасно. А ну, марш за мной, буду тебя кормить! – Еще десять секунд назад Солнышка была маленьким котенком, а теперь меня тащит на кухню уже совершенно взрослая кошка, самая внимательная на свете женщина.

Пока она собирает на стол, я успеваю окончательно отогреться, умыться, поставить цветы в вазу и принести все это великолепие ей на кухню.

– Поставлю пока здесь, на стол?

– Ага. Спасибо тебе, они очень красивые! – улыбается мне.

И я улыбаюсь в ответ, у нее же такая солнечная улыбка...

Все-таки, она права, голодные мужики – это ужасно. Готовит она замечательно, но я, видимо, голоден настолько, что просто уже не различаю вкуса, я просто методично ем все, что передо мной, изредка, впрочем, отрывая взгляд от тарелки, чтобы благодарно улыбнуться ей, моей самой замечательной хозяйке на свете. А она прекрасно знает, когда я начну нормально, осмысленно реагировать на вопросы, разговоры и прочее – не раньше, чем когда полностью опустеет моя тарелка. А когда этот долгожданный момент наступает, она двигает мне чай и спрашивает:

– Как у тебя день прошел?

«Осел! Это ты у нее должен был спросить, как экзамен, и как сессия в целом, а ты забыл!» – ругаю я сам себя, но уже поздно, первой спросила она, не могу же я ей не ответить.

– В целом – неплохо, – и я честно начинаю рассказывать про все, что произошло со мной за этот долгой день, про друзей, коллег, начальство, партнеров. Рассказ занимает минут десять, за это время я успеваю

закончить ужин и вымыть всю посуду. Вытерев руки, я подхожу к Солнышке, сажаю ее к себе на коленки и заканчиваю рассказ: – Ну, и я понял, что сегодняшним вечером обязательно надо тебе подарить цветы!

Она вынимает цветы из вазы и подносит их к себе, шумно вдыхает запах, наклоняет ко мне:

– Ужасно красивые! Па-ахнут как!..

Я старательно принюхиваюсь. Конечно, у «зимних» цветов никакого запаха быть не может, но мне так хочется, чтобы он был... И он есть, это – ее запах, запах моей Солнышки.

Слегка прижимаю ее к себе, она успевает вернуть цветы в вазу, а затем опускает голову мне на плечо. И я, целуя ее шейку и ушко, шепчу:

– Цветы пахнут моей Солнышкой...

Когда мои мысли слегка приходят в порядок после ее поцелуев, я, наконец, могу спросить:

– А твои дела как? Как последний экзамен?

Но она почему-то не отвечает.

Я осторожно пытаюсь заглянуть ей в личико, но она уворачивается и лишь снова прижимается к моей груди. У меня возникает нехорошее предчувствие, я все-таки осторожно поднимаю ее голову и заглядываю в

глаза:

– Что случилось?

Смотрит на меня грустными глазами:

– А я экзамен завалила сегодня...

«Идиот!!!» – почти что вслух кричу я себе.

– ...такой сложный был, я же тебе говорила...

«А ты и не вспомнил пару дней назад узнать, все ли у нее хорошо!»

– ...и с билетом не повезло. В общем... В общем – вот! – Она смотрит мне в глаза и грустно пожимает плечами.

Я молчу, понимая, что Солнышка сейчас чувствует, пытаюсь придумать, как бы ее успокоить, а она продолжает:

– Теперь меня надо будет очень строго выпороть, чтобы я запомнила, что к экзаменам надо готовиться хорошо!

...Есть у меня с Солнышкой одна огромная тайна. Ее и моя, моя и ее. Есть у нас с ней одна страсть, которая несколько отличает нас от обычных людей, добавляет новую грань в наши отношения...

Дело в том, что нам с Солнышкой нравится порка. Ей нравится лежать, спустив трусики, ойкая от хлестких укусов ремешка или розог, а мне нравится пороть ее по голенькой попке, предвкушая возможность очень скоро приласкать мою девушку более традиционным способом. Так что, я довольно часто порю Солнышку за какие-то ее надуманные провинности или в «профилактических целях», по субботам, чтобы не забывала... Да мало ли мы с ней можем поводов придумать! Бывало, я порол ее за мелкие провинности, вроде «немытой посуды» или «не застеленной постели», но так, чтобы сильно выпороть ее в случае какой-то большой неприятности – такого никогда не было, в таком случае вместо того, чтобы ее пороть, я всегда ее утешал,

уговаривал забыть и никогда не вспоминать о случившемся.

Сейчас же, с этим ее дурацким экзаменом...

Пороть ее – у меня и мысли даже не было, она и так, конечно, сама ужасно переживает и изводится, тут уж не до порки, надо ее как-то успокоить, отвлечь...

Отвлечь?.. До меня, наконец, доходит...

– Да, милая, розог ты сегодня получишь!

И тут же я чувствую, как напряглись ее руки, лежащие у меня на шее, как сжались кулачки, и вся она сжалась, как пружинка.

– Я знаю... – еще слышу ее дрожащий шепот.

– Откладывать до субботы не будем, провинилась ты серьезно...

Моя Солнышка уже вся вжалась в меня:

– Я знаю... – шепчет еще тише.

– Тогда давай, иди диванчик готовь, а я розги размочу.

Встает, не смотрит на меня, уходит в комнату. Я слышу звуки ее движений, представляю, как все там происходит, а сам все волнуюсь: можно ли было сейчас, в такой момент, устраивать Солнышке порку? Однако у нас с ней всегда так: если я уже сказал, что буду пороть – то буду пороть, все по-настоящему. И я иду размачивать розги.

Когда я захожу в комнату, шторы задернуты, диван застелен покрывалом, возле дивана стоит табуретка, сама же Солнышка стоит рядом. На ней тоненький халатик, и вся она такая... такая... такая...

Я кладу розги на табуретку возле дивана, раскладываю. Когда я заканчиваю, Солнышка подходит к дивану и прямо таки падает на него, утыкивается лицом в подушку.

Я жду.

Солнышка медленно-медленно опускает руки вниз, берется за край халатика и слегка задирает его.

Я жду.

Солнышка берется за резинку трусиков, выгибает спинку, приподнимает попку и еле-еле, по сантиметру, спускает трусики.

Я жду.

Трусики приспущены до середины бедер, Солнышка снова задирает халатик, уже до талии, и опускается на диван.

Я жду.

Солнышка прячет руки под подушку, в которую она уткнулась лицом. Но личико на какой-то миг отрывается от подушки, прежде чем уткнуться туда с новой силой, и до меня долетает одно только слово:

– Пори!

А розги лежат совсем-совсем рядом с твоей голенькой попочкой. И сейчас они начнут свое очень-очень больное дело...

...Взмах розги... Свист...

Солныкшка вздрагивает, а на попочке розовеет след от прута. Снова взмах, свист... и Солнышка снова дергает тельцем, напрягается... Я жду, пока она расслабит попку. Девушка вытягивается, расслабляет

голенькое место, и я снова и снова хлещу его розгой.

– Ай! – долетает сквозь подушку.

Да, милая моя, я знаю, я вижу, что тебе больно...

Но вот пороть не перестану.

Взмах розги... Свист...

Теперь Солнышка уже извивается и айкает одновременно. Очередная розовая полоска на голой попке заставляет ее снова айкнуть, и снова, и снова. И снова...

Розги гибкие, тонкие и ужасно кусючие, я же знаю. И вижу, что Солнышка уже на грани, уже виляет попкой, и...

После очередного хлесткого удара Солнышка вся выгибается, выставляя попку навстречу розге, которую та немилосердно кусает. Солнышка резко падает всем телом под розгой, чтобы тут же снова выгнуться, приподнять попку... И так она извивается все сильнее и сильнее, эти движения уже не попытка увернуться от розог, а...

Розог больше нет! Я падаю на колени перед Солнышкой, вытянувшейся на диване, перед Солнышкой, которую только что порол, и которая принимала это наказание, принимала эти мои ласки. Я ласкаю ее

бедра, незатронутые розгой, осторожно целую розовые полоски, шепча два слова: «Все уже, уже все, уже все!», глажу спинку, плечики, обнимаю.

И Солнышка разом поворачивается ко мне, бросается мне на шею и обнимает так, что дышать становится просто невозможно...

Но всегда приходит утро.

Приходит оно и к нам, Солнышка еще нежится в постели, а я бужу ее поцелуями. Она в ответ ерошит мне волосы, улыбается, но не открывает глаза. Приходится поцеловать ей носик...

Солнышка открывает глаза, смотрит на меня и бросается на шею, обнимая, совершенно выскальзывает из одеяла.

Я осторожно глажу ее попку и бросаю взгляд на это ее место, по которому вчера вечером гуляли розги. Розги были тонкие, все следы прошли... Остались только две случайные полосочки, уже еле-еле заметные. Я обнимаю Солнышку и шепчу:

– До субботы – совсем забудешь!

Она улыбается и прижимается ко мне всем телом:

– Ага. Вот только в субботу меня пороть нужно будет еще строже!

Я на миг замираю, беру Солнышку за плечи, заглядываю в глаза:

– А за что же – строже?

Солнышка улыбается, ей смешно.

– Ну? – смотреть на нее невозможно, мне тоже хочется улыбаться. но я со всей строгостью, на которую способен, говорю:

– Так за что же?

– За вранье! – Солнышка снова прижимается ко мне и тихо-тихо шепчет на ухо: – Экзамен я вчера – сдала. На пятерку!