У нее серо-зеленые глаза, тонкие светлые бровки, светлые ресницы, помадой она пользуется очень редко, да ее губкам совершенно и не нужна неестественная краска-помада, а волосы у нее просто огненно-рыжие, слегка завивающиеся и спадающие волнами на плечи. За это я и зову ее просто: Рыжая.

Рыжая – это дикая кошка, случайно зашедшая к моему огоньку, да и оставшаяся со мной, как я надеюсь, на веки вечные.

Рыжая – это взрослая и серьезная женщина, друг, советник и помощница, когда речь заходит о делах.

Рыжая – это удивленная маленькая девочка, когда над нами светит луна по ночам.

Рыжая может понять меня с полуслова, а я чувствую, чего ей хочется или догадываюсь, о чем она думает.

Мы с ней и одинаковые и разные, мы – единое целое, и мы – дополнение друг друга. Во всем.

Мы с Рыжей сидим на кухне, ужин уже давно закончился, а нам все лень приняться за мытье посуды. Рыжая забирается с ногами на диванчик, что стоит у нас на кухне, и всем своим видом показывает, что вставать оттуда не собирается.

– Так чья у нас очередь мыть посуду?

Молчит. Не хочешь? Ну, ладно. Сажусь рядом, тоже своим видом показываю, что и я не собираюсь приниматься за посудомоечное дело добровольно:

– Ну, тогда будем ждать, пока у кого-то из нас совесть не проснется.

Рыжая плотнее усаживается – сворачивается клубочком, ее фигурка в узких джинсах и футболке напоминает мне египетских кошек, любимиц фараонов. Ну, иди поближе, киска, почешу за ушком.

Прижалась, почти мурлычит.

Поцелую личико, поглажу спинку. Спущусь рукой пониже, она выгибает спинку и слегка извивается. Она такая женственная и послушная, что вдруг ужасно хочется приласкать ее совсем-совсем по-другому – приспустить ее брючки и трусики, разложить на диване и пороть по ее белоснежной попочке, так,

чтобы выгибала спинку и извивалась.

И я тихонько шепчу ей на ушко:

– А вот сейчас как возьму розги, да как примусь будить твою совесть...

Секунду на меня смотрят детские испуганные глаза:

– Розги? А я сейчас все быстренько вымою! Я мигом!

Вскакивает с дивана, начинает метаться по кухне, составляя всю посуду в раковину и...

И в очередном метании рукой смахивает со стола чашку, та падает на пол и с грохотом разбивается.

Одновременно со звоном битого фарфора слышен вскрик Рыжей:

– Ой!

Но смотрит она не на осколки, смотрит она прямо мне в глаза, смотрит своим детским испуганным взглядом, взглядом маленькой девочки. А глаза у нее зеленые-зеленые...

– Та-ак! – говорю я. – Допрыгалась.

– Я случа-аайно, – тянет она.

– Допрыгалась! – еще раз повторяю я. – Вот теперь я тебя точно выпорю! А ну, марш отсюда! У тебя есть пять минут, чтобы подумать о своем поведении.

Рыжая огненной молнией выбегает из кухни, а я осторожно пытаюсь домыть посуду, потому что руки у меня начинают немного дрожать в предвкушении того, что будет.

Наконец, посуда вымыта, и я направляюсь в кладовку, где, вдали от посторонних глаз, у нас с Рыжей хранится инструмент ее воспитания – ивовые и березовые прутья. Я выбираю несколько прутьев и затем в ванной слегка размачиваю их в воде, горячей – чтобы было побыстрее.

Когда розги готовы, я несу их в комнату, где сидит Рыжая. Диван она уже расправился, а сама надела свое черное короткое платье, в котором она мне очень нравится, нравится настолько, что я даже начинаю думать, а не выбросить ли эти

розги к черту и...

Но Рыжая думает иначе, она подходит ко мне и говорит:

– Я знаю, что виновата и заслужила порку. Накажи меня, пожалуйста, построже, чтобы я это надолго запомнила.

Смотрит в пол, руками теребит подол короткого платья.

– Раз все поняла – умница, – говорю я. – А чтобы еще и запомнила – ложись-ка на диван.

Подходит к дивану, некоторое время стоит в нерешительности, все еще теребит подол платья, но вот, наконец, выскальзывает из тапочек, становится на колени на диван и медленно приспускает трусики до середины бедер, затем ложится и подтягивает подол своего короткого платья до поясницы, открывая полностью попку, которая тут же покрывается мурашками.

Я кладу на стол принесенные прутья, беру лишь один, пару раз взмахиваю им в воздухе, как бы проверяя на гибкость, и подхожу к дивану.

Замах, свист розги – и хлесткий удар заставляет Рыжую вскрикнуть:

– Ай!

А розга уже занесена для следующего удара, от которого поперек попочки Рыжей протягивается тоненькая полосочка.

Снова свист розги, снова девушка взвизгивает. А после нескольких ударов она уже начинает не только вскрикивать, но и извиваться, пытаясь увернуться от обжигающих укусов прута, при этом подставляя под розги бедра вместо попки.

– А ну-ка, ложись ровненько, – я перестаю ее пороть, смотрю, как Рыжая снова вытягивается на диване и замирает в ожидании очередной порции розог.

Ладно, дам тебе передышку, возьму пока другой прут.

Но и другой прут не уступает первому – Рыжая ойкает и взвизгивает после каждого удара, виляет попкой:

– Ай... Ой... А-ай...

– Будешь знать, как чашки колотить! – приговариваю я, в очередной раз опуская розгу на попочку Рыжей.

– Я больше не буду, – бормочет она, совсем как маленькая.

А розга снова хлещет ее попку.

– Прости меня!

Попка Рыжей уже перестала быть белоснежной, и в какой-то момент девушка не выдерживает и закрывает попку ладошками.

Снова прекращаю пороть, строго говорю:

– Это еще что такое? А ну, быстро убирай ручки!

Медленно, очень медленно убирает ладошки.

– И подтяни платье!

Подтягивает приспустившееся платье и кладет руки под голову.

Я снова делаю паузу, выбирая новую розгу. Не потому, что старая пришла в негодность – вовсе нет, не так уж сильно я порю свою Рыжую, – просто так нужно.

На этот раз Рыжая начинает извиваться уже сразу после первого удара. А следующий удар заставляет ее взвизгнуть и вскинуть ножку, и в этот момент она становится просто сказочно красивой. Еще чуть-чуть, милая, еще чуть-чуть...

Я хлещу ее, она вскрикивает и виляет попкой, а дыхание ее дерганое. Еще пара розог – Рыжая начинает выгибать спинку и извиваться уже всем телом.

Я отбрасываю розгу и бросаюсь к ней, целую, ласкаю...

Мы лежим в постели, она прижимается к моей груди и что-то мурлычит. И я мурлычу в ответ. Мне, правда, немножко интересно – зачем же она чашку грохнула? Ведь специально это сделала, я видел... Мне хочется ее спросить, я касаюсь губами ее ушка, но она в этот момент поднимает голову, и на меня

смотрят зеленые-зеленые глазищи.

Я точно помню, что что-то хотел спросить, но вместо этого только и могу прошептать:

– Рррыжая!

И уткнуться ей в волосы.