«Катя!!! Ты что!... Ты что делаешь?!! Ты с ума сошла?!!»

Ирина коршуном налетела на свою восьмилетнюю дочь, рывком стащила ее со стола... Но было поздно. Давний подарок Алика Селищева – картина «Мол в Паланге в пасмурную погоду», холст, масло, 31 x 46 – была безнадежно испорчена бойкой детской ручонкой, вооруженной обмакнутой в гуашь кисточкой...

Едва глянув на пачкотню, в которую был превращен оригинальный морской пейзаж, Ирина в сердцах отшвырнула его от себя. Увесистый прямоугольник пролетел через всю комнату, вылетел в открытую дверь и жалобно кракнул где-то в прихожей. Его карьера произведения искусства была погублена навсегда...

От злости и обиды Ирина утратила способность к нормальной человеческой речи. «Ты!... Ты как смеешь!... Дрянь паршивая!.. Испортила!...» – бессвязно выкрикивала она, тряся Катьку за плечи так, что у той голова моталась из стороны в сторону с опасной для жизни амплитудой.

Может быть, все и закончилось бы громогласным нагоняем да лишением очередной порции «жувачки», не попадись Ирине под руку катькины прыгалки, беззаботно брошенные на стул.

«Что ж я, дура, на место их не положила!» – успела подумать Катька, прежде чем оказалась на тахте в малоприятной позе, именуемой в народе «попой кверху». Когда же девочка ощутила, что сердитая материнская рука не только задирает ее юбочку, но и сдергивает трусики, ей стало страшно. Оголение попы всегда предвещало серьезную порку, это Катька знала точно, хотя и не вполне понимала смысл стягивания тоненьких, совсем не защищающих от карающего инструмента трусиков. Слезы, накапливавшиеся с самого начала реприманда, достигли критической массы и потекли бурным потоком, между тем как Катька заголосила в несколько банальных выражениях, но с большим чувством: «Мамочка, не надо!.. Прости, я больше не буду!.. Никогда-никогда!..»

Увы! Это был не тот случай, когда примирение сторон могло быть достигнуто на вербальном пути. Петля скакалки неумолимо взвилась над обнаженным и распластанным детским телом...

Какой гнусный гад, какой злобный и жестокий детоненавистник придумал заменить обычные веревочные прыгалки пластиковыми?! Ведь наверняка знал, мерзавец, для каких специальных целей частенько используют эту детскую игрушку в нашем сердобольном отечестве. Если он успел умереть, пусть земля будет ему тяжким камнем! Если жив – пусть не минует его ни один мучительный недуг, ни одна суровая напасть! Да будет проклят он ныне, и присно, и во веки веков! Аминь.

...Когда порют веревочными прыгалками, это больно. Но когда пластиковыми – неописуемо больно! Ирина хлестала по беззащитной голой попке, не сдерживая руки, в каждый удар вкладывая изрядную порцию истеричного, не знающего милосердия бабьего гнева. Припечатанная к тахте материнской рукой Катюша истошно визжала под злобными ударами, заходилась в крике нестерпимой боли, беспорядочно дергалась, мучительно сучила стройными голыми ножками... Петлеобразные рубцы один за другим вздувались на побагровевших, то и дело судорожно стискивающихся ягодицах маленькой преступницы...

«Будешь еще? Будешь? Будешь, дрянь?» – выкрикивала Ирина с каждым ударом, хотя, конечно, не ждала ответа от ничего не соображающей, захлестнутой потоком жгучей боли, захлебывающейся воплем девочки. Ударов Ирина не считала, да и вообще не задумывалась о каком-либо нормировании этой порки, в заслуженности которой ни мало не сомневалась. Думать в таких случаях о каких-то нормах в нашем народе не принято. Мы ведь даже гордимся своей непредсказуемой эмоциональностью, которая так удивляет уныло-рациональный Запад. Пороть – так уж пороть! – вот главная мудрость нашей «народной педагогики». На самом-то деле чаще всего у нас бьют детей не для воспитания, хотя бы и неумелого, а просто чтоб выплеснуть собственную неуемную злобу...

Вовсе не ставя себе такой цели, Ирина – в том состоянии бешенства, в котором она пребывала – легко могла запороть маленькую дочку что называется до полусмерти... К счастью, этого не случилось. В какой-то момент, после очередного жестокого удара, Катюша так отчаянно взвыла, так жутко дернулась, что мать слегка опомнилась и испугалась того, что делала. По инерции нанеся еще один, уже ослабленный, удар, Ирина резко отбросила проклятую скакалку, на мгновенье замерла над истерзанным полуголым тельцем, а потом молча повернулась и вышла из комнаты, оставив рыдающую дочь лежать на тахте и приходить в себя после пережитого кошмара.

Да нет, ничего ужасного, в общем-то, не произошло. Порка была хоть и свирепой, но довольно короткой, так что до тяжелых травм дело не дошло. Ну, погорит девчачья попка минут двадцать, ну рубцы будут видны пару дней, ну синяки подержатся с недельку... Эка важность! Дело житейское... Зато не будет вещи портить, паршивка. Совсем распустилась! Никаких границ не знает!

Ирина не была злой женщиной. Дочку она любила, принципов сверхстрогого воспитания не придерживалась, а порку считала в общем-то нежелательной, хотя порой и неизбежной воспитательной мерой. Однако в данном случае Ирина не сомневалась в справедливости строгого наказания, которому подвергла Катьку. Еще не вполне остыв, она даже пожалела, что маловато всыпала ей за такую наглую выходку. «Надо было не так сильно, но подольше, чтоб лучше прочувствовала», – мелькнула у нее мысль.

Проходила минута за минутой, а из комнаты, которая была катькиной и в то же время общей (а как иначе устроиться втроем в двухкомнатной квартире?) продолжал доноситься неумолчный рев. У Ирины заскребли кошки на сердце, ей захотелось пойти утешить дочку, хотя это и представлялось ей непедагогичным...

Но она уже кинула масло на сковородку, чтобы жарить котлеты, а потом надо было замочить белье, а потом выгладить катькины школьные джинсы, а потом... А-а, разве можно перечислить все дела, которые сваливаются вечером на женщину, добросовестно оттрубившую рабочий день у станка, кульмана или прилавка. Закрутившись со сверхсрочными делами, Ирина так и не дошла до сурово наказанной дочери, и та мало помалу успокоилась сама. Ну и слава Богу, подумала Ирина, хотя уголком сознания понимала, что каждый такой случай вкладывает новый кирпичик в тот барьер, который лет через пять может оказаться непреодолимо высоким...

А потом пришел страшно простуженный Сергей, и надо было срочно уложить его в постель и отпаивать Колдрексом, за которым пришлось сбегать в аптеку. А потом его надо было не менее срочно кормить, потому что, измученный насморком, он весь день ничего не ел. А потом срочно стирать ему белую сорочку, потому что ни одной свежей не нашлось, а ему завтра докладывать на коллегии...

Все эти абсолютно неотложные дела накручивались и накручивались одно на другое как спагетти на вилке гурмана, и для Катьки у Ирины нашлась только минута, чтобы спросить, собралась ли она в школу, и относительно мягко – вместо традиционного непререкаемого гавканья – велеть ей идти спать. Катька, впрочем, не стала разводить столь же традиционное канюченье «ну ма-а-а, ну еще десять минуточек», а молча отправилась в ванную, всем своим видом демонстрируя смертельную обиду. Приняв душ и почистив зубы, Катюшка пошла спать, не удостоив мать ни чмоканьем, ни фразой «Спокойной ночи», и Ирине опять стало немножко не по себе. Но именно в этот момент ее позвал Сергей, у которого вдруг начался приступ астмы, а когда она наконец подошла к дочери, та – не прощенная и не простившая – уже тихо сопела носом. Бывает иногда такое вот неудачное стечение мелких обстоятельств, чреватое крупными неприятностями в будущем...

Только поздним вечером, когда все дела были, наконец, переделаны, а Сергею настолько полегчало, что он занялся своим докладом, Ирина устало уселась на кухне и, жуя бутерброд с сыром, начала непроизвольно перебирать в уме события дня. Эпизод с картиной Алика был среди них самым ярким.

Ирина вышла в прихожую, подняла картину. Вернулась в кухню, поставила ее на столик, осмотрела. Оказалось, что рамка не раскололась, а всего лишь рассадилась в угловом соединении. На катькину мазню, да и вообще на сам пейзаж, Ирина сейчас не обращала внимания. Ее мысли заскользили по волнам памяти, чуть пенящимся белым кружевом сладкой грусти...

Паланга... Лето 89-го... Еще советская, но всегда немножко заграничная Литва... Этюды на пленэре... музей янтаря... симпатичные кафе и бары... и – ах! – любовь, любовь, любовь... Ирина не была увлекающейся натурой, но устоять под напором аликовых безумств просто не смогла. Как он был нежен, пылок, страстен... Как ошалело он хотел ее... Как нелепо, мучительно ревновал... И как любил! Как он ее любил...

Сладкая слеза капнула на недоеденный бутерброд, предвещая обильный душеочистительный ливень, но как раз в этот момент самодовольно засвистел поставленный на газ чайник. Ирина вскочила, сняла чайник с плиты, обернулась к столику, случайно бросила взгляд на испорченную картину... и буквально застыла на месте.

Картина СМОТРЕЛАСЬ!!!

Смотрелась совсем по-новому, совсем не так, как это было задумано Аликом, писавшим ее в состоянии типичной посткоитальной меланхолии. Вероятно, именно эта меланхолия навеяла ему мысль поэкспериментировать в стиле «серое на сером» – как бы в развитие модного в тот год стиля «белое на белом». Эксперимент не очень удался, картина, правду сказать, была скучной и невыразительной. Ирина любила ее, конечно, не за художественные достоинства. Слава Богу, Сергей был в живописи полным профаном и, доверяя вкусу окончившей Суриковское жены, не возражал против того, что этот унылый бастард постмодернистского маринизма красовался на стене. В историю своей первой... гм-гм... любви Ирина мужа не посвящала, да он и не очень этим интересовался. Висит себе картинка, ну и пусть висит, коли жене нравится...

Но Катька-то, Катька! Теперь, наконец, Ирина не только вникла в художественный замысел дочери, но и смогла оценить исполнение. У самой Ирины настоящего таланта не было, почему она в свое время и сменила без всяких сожалений профессию живописца на менее романтическую, но более хлебную долю продавщицы художественного салона. Однако она обладала не только профессионально грамотным взглядом на произведения живописи, но и подлинным пониманием вкупе с безупречным вкусом.

Сейчас эти качества позволили ей отвлечься и от несовершенной техники ребенка, и от нелепого фактурного контраста гуаши и масла, усугубленного тем, что гуашь просто плохо ложилась на записанную маслом поверхность. Все это было очевидно, но не имело принципиального значения.

Значение имело то, что, несколькими мазками внеся на полотно размытое туманом красное предзакатное солнце и маленькую детскую фигурку на конце мола, Катька совершенно преобразила пейзаж, сделала его эмоционально насыщенным, живым, задевающим какие-то струны души. Самым поразительным было то, что девочка не просто удачно ляпнула на полотно красное пятно, а сумела сам воздух насытить странным предзакатным светом. Вглядевшись внимательнее, Ирина поняла, как она это сделала, и поразилась еще больше. Плоскость картины была заполнена – повидимому, с помощью обыкновенного фломастера – мелкими красными точками, дававшими на определенном расстоянии эффект пронизанного вечерним светом пространства.

Подумать только, восьмилетний ребенок самостоятельно открыл технику пуантилизма, разработанную когда-то Сера и его последователями! Это было поразительно, это несомненно свидетельствовало об огромном творческом потенциале девочки, о настоящем таланте. А ведь Ирина прекрасно знала, что Катька талантлива. Да и другие это не раз отмечали. Но она, мать, так и не собралась отдать девочку в какую-нибудь студию. Мало этого – сегодня она именно за проявление таланта жестоко избила дочь словно собачонку, нагадившую на ковер...

Мучительный, скручивающий жгутом стыд охватил Ирину. Ее буквально трясло от отвращения к самой себе. Стыд еще усилился, когда она подумала о том, как страшно опостылела Катюшке эта унылая картина, на которую ей приходилось смотреть по многу часов в день, потому что ее мамочка в приказном порядке отвела ей именно это место для занятий, рисованья и настольных игр. И у мамочки, конечно, так и не дошли руки оформить уголок ребенка в более подходящем стиле... А ведь для Катьки-то этот тоскливый пейзаж не был окрашен лирическими воспоминаниями, а был просто до отвращения скучной картинкой...

От стыда Ирина не могла спокойно стоять. Она корчилась, гримасничала, судорожно сцепляла и расцепляла руки. «Дрянь! Гадина! Сука!» – полушепотом кричала Ирина самой себе. Потом, в безотчетном приступе омерзения, смаху влепила себе звонкую пощечину... и разрыдалась – не от боли, а от горького раскаянья и пронзительной жалости к несчастной Катюшке...

Тихонько открыв дверь, Ирина на цыпочках вошла в комнату, в которой спала Катька. Так же на цыпочках подошла к диванчику, склонилась над спящей дочуркой. И не смогла удержаться – рискуя разбудить, обняла ее, прижала к себе, покрыла поцелуями личико... Наполовину вырванная из объятий сна Катька невнятно забормотала что-то... Ирина целовала и целовала ее, шепча со слезами в голосе «Солнышко мое... девочка моя любимая... прости меня... прости... родненькая моя...» Катька, так до конца и не проснувшись, привычно прижалась к матери, чмокнула наугад губами, бормотнула «Мамуля...» и опять крепко уснула. Ирина тихонько опустила ее, поправила одеяло и отошла.

Осторожно двигаясь в темноте, она подошла к тахте, послужившей сегодня эшафотом для ее дочки. Пошарила по полу вокруг и быстро нашла то, что искала. Детские прыгалки, превращенные ею в орудие отвратительного истязания, так и валялись, как она их бросила. Сжимая прыгалки в руке, Ирина тихонько вышла из комнаты и плотно притворила дверь.

Они давно не играли в эту игру. Не играли, потому что с каждым разом Сергей все сильнее увлекался своей ролью, и Ирина стала по-настоящему бояться. Ей и сейчас было страшно, но ее решимость превозмогла страх...

...Вручив мужу прыгалки, Ирина разделась догола. Нагая и беззащитная, легла ничком на кровать, обхватила руками подушку и уткнулась в нее лицом, замерев в покорном ожидании.

Не отрывая глаз от обольстительно круглого, испуганно подрагивающего зада жены, Сергей поднялся... не торопясь, с удовольствием пропустил сложенные вдвое прыгалки через кулак... и, распаляясь все сильнее, сладострастно замахнулся...

«Толян, здорово!.. Короче, у меня сегодня предки сматываются на весь вечер!... Типа в театр идут... Та кассета у тебя еще?.. Кул! Давай, подваливай часам так к семи... Слышь! Ты ребятам позвони, а то мне ща некогда, мать за хлебом сбегать велела... Ага... Ну давай, до вечера... Бай!»

Что ни говори, а сетования на полную бесконтрольность нынешних подростков несколько преувеличены. На самом деле тринадцатилетним пацанам из «приличных» семей не часто удается без помех, в свое удовольствие посмотреть на видаке крутую порнуху.

Довольный Вовка положил трубку и полез под шкаф, поскольку имел некоторую надежду обнаружить там свои кроссовки, дабы во исполнение материнской воли бежать в них за хлебом. Мысли его были заняты предстоящей soirée с друзьями, и он не обратил внимания на то, что во время разговора около неплотно прикрытой двери замерла, выставив чуткое ухо, его девятилетняя сестренка Таська.

После обеда родители стали собираться в театр, Вовка сидел у себя и возился с видаком, а Таська бессмысленно слонялась по квартире.

«Вовка-а-а», – Таська просунула голову к брату в комнату, готовая немедленно ретироваться, если он поведет себя угрожающе, – «а к тебе ребята придут, да?»

«Ага», – ответил Вовка, занятый распутыванием клубка кабелей. Судя по всему, брат был настроен мирно. Таська осмелела и вошла в комнату целиком.

«А чего ты делаешь?» – спросила она, стараясь показать, что из всех существующих в мире предметов как раз кабели интересуют ее больше всего. Однако, не дожидаясь ответа, она задала следующий вопрос: «А к тебе кто придет?»

«Толян, Витек...», – ответил Вовка, – «А тебе-то что?»

«Просто так... А... а Стас Волошин придет?»

«Стас тоже», – ответил Вовка, озадаченно вертя в руках штекер, гнездо для которого категорически отсутствовало на всех известных ему панелях всей бытовой аппаратуры, имеющейся в доме. – «Давай, Таська, вали отсюда. Некогда мне с тобой...».

«А вы чего смотреть будете?» – спросила Таська не столько из подлинного интереса (мальчишки же всегда неинтересные фильмы смотрят), сколько чтобы не вызвать подозрения предыдущим вопросом. «Запоминается последняя фраза» – хитрые профессиональные уловки штандартефюрера Штирлица хорошо известны любому ребенку.

«Не твое дело! Вали, тебе говорят...»

«Ну и пожалуйста...»

Таська шмыгнула носом и удалилась из комнаты. По молодости лет она не произнесла про себя классическую фразу «Эти мужчины – такие скоты!», но ее чувства соответствовали именно этой сентенции.

Едва закрылась дверь за родителями, Таська рванула в их спальню, чтобы предаться запретному, но любимому развлечению. Расположившись за туалетным столиком, она принялась самозабвенно разукрашивать свою мордашку с помощью богатого маминого арсенала. На этот раз Таська не просто развлекалась макияжем, а имела в виду конкретную цель и поэтому старалась вовсю...

Как раз когда юная леди закончила оформление своей внешности, в прихожей раздался звонок, и она услышала срывающиеся баски вовкиных приятелей. Среди них Таська узнала и голос Стаса Волошина, причем надо вам сказать, что в этот момент детское сердечко екнуло в точности так же, как оно екает у какой-нибудь перезрелой девы в момент прихода потенциального жениха.

Сообразив – благодаря тому особому чутью, которым с рожденья обладает женщина – что первые минуты встречи мужчин не годятся для напоминания о собственной персоне, Таська затаилась в родительской спальне. Чуть позже ребята расположились у Вовки, а Таська тихонько выскользнула в гостиную и включила телик, запланировав свой выход на сцену на немного более позднее время.

Между тем кандидаты в молодые люди вели солидную беседу. Кассету с портретом знаменитой Памелы Андерсон на футляре Толян положил на видак, но никто из ребят на нее не смотрел и вставлять в гнездо не торопился. Каждый всем своим видом показывал, что смотреть порнуху для него дело привычное и даже изрядно поднадоевшее, и что пришел он вовсе не ради этого, а ради встречи с друзьями, которых не видел аж со вчерашнего дня.

Наконец, когда уже были обсуждены и достоинства нового преподавателя физкультуры, и проблемы написания сочинения на тему «Уильям Шекспир как зеркало английской революции», и гнусное поведение Ленки Хохловой на последней дискотеке, Витек скучным голосом сказал: «Ну че, мож посмотрим...»

...Таська явилась в тот момент, когда обольстительная Памела еще пребывала во вполне пристойном бикини и только примерялась к окружающим мужчинам на предмет разнузданного разврата в последующих кадрах. Тем не менее – во избежание нежелательных разговоров – Вовка ткнул пальцем в клавишу выключателя как только сестренка распахнула дверь.

Вообще-то Таська намеревалась уверенно войти в комнату брата и так небрежно, ни на кого, а особенно на Стаса, не глядя, кинуть им «Хай, бойз!» В каком-то фильме она видела, как должна вести себя девочка в подобной ситуации.

Но, ворвавшись к Вовке и оказавшись в компании четырех больших мальчишек, Таська здорово оробела и, не рискнув сделать больше одного шага от двери, тоненько проныла: «Вовка-а-а-а! А у меня телик не показывает... Посмотри, чего там, а...» Смотреть она действительно ни на кого не смотрела, и даже угасающего экрана не заметила...

Вовка в общем-то любил малявку-сестру, обращался с ней не так уж плохо и разные ее просьбы как правило выполнял. Бормотнув обязательное в такой ситуации «Блин!», он безропотно пошел в гостиную и немедленно убедился, что в телике просто сбилась настройка. Ему даже в голову не пришло, что сестренка сотворила это своими руками. Подстроив аппарат, Вовка пошел к себе, влепив Таське всего один шелбан в качестве гонорара.

Таське потребовалось минут двадцать, чтобы собраться с духом для совершения новой дерзкой вылазки. Повод был сочинен заранее.

«Вовка-а-а-а!», – затянула Таська, едва начала открывать дверь в комнату брата...

Памела к этому моменту уже пребывала в костюме праматери и производила своим тренированным телом весьма замысловатые эволюции, способные вызвать ускорение пульса и сухость во рту не только у тринадцатилетних подростков, но и у вполне зрелых зрителей мужеска полу.

Надо ли удивляться, что когда, заслышав канючащий голосок сестры, Вовка резко вырубил видак, «Блин!» был произнесен в четыре голоса, и притом с яркой эмоциональной окраской.

Пока Вовка лазил в шкаф за таськиным плеером, который ей, видите ли, срочно понадобился, начинающая леди выслушала от начинающих джентльменов немало разных грубых и унизительных слов, смысл которых сводился к тому, что не надо людям мешать, когда они заняты делом. «Ну это же МОЙ плеер!», пропищала Таська, пытаясь противопоставить силовому давлению некий правовой принцип. Как известно, в нашей отчизне подобные попытки обречены на неудачу, в чем Таська и убедилась, услышав от родного брата грозную фразу «Еще раз сунешься – получишь так, что мало не покажется!»

Однако плеер ей был выдан, а за время его поисков она пару раз зыркнула на Стаса и убедилась, что он заметил ее макияж и даже соизволил ей подмигнуть, хоть на словах и разделял общее возмущение. Таська сочла свою экспедицию вполне успешной и удовлетворенно удалилась восвояси.

После полученного предупреждения Таська долго не решалась опять пойти к Вовке, чтобы взять кассету с записями Бритни Спирс, которую она предусмотрительно забыла попросить сразу. Если бы Таська была уверена, что дело кончится парой шелбанов, она бы не задумываясь пошла на такую жертву. Но от мальчишек ведь можно ждать любой подлости... Вовка, например, сколько раз запихивал ее в шкаф с одеждой и запирал дверцу на ключ... А то еще начинал так выкручивать руки-ноги, что только вмешательство родителей предотвращало членовредительство... А уж чего могут с ней сделать посторонние мальчишки, вообще страшно подумать...

И все же Таська рискнула еще раз напомнить присутствующим представителям сильного пола о своем существовании. Что делать, такова уж судьба женщины: борьба за свое счастье то и дело вынуждает ее вторгаться в полный опасностей мир мужчин.

Свой третий и, как она подозревала, последний выход на сцену Таська тщательно подготовила. Во-первых, она сменила свой домашний наряд – затюрханные джинсы и застиранную футболочку – на шикарное платьице из черного бархата с рукавами буфом, оторочкой из воздушной белой ткани по вырезу и застежкой на крючках сзади. Еще Таська одела белые гольфы и черные туфельки, потому что Лерка из соседнего подъезда говорила, что так она обалденно смотрится. Лерке уже почти одиннадцать, так что она знает. На платье Таська приколола очень красивую брошку из маминой бижутерии, которую ей, конечно, строго-настрого запрещалось трогать. В довершение всего Таська нацепила на левую ноздрю клипсу, удачно иммитирующую прокольную серьгу. Клипсу ей подарила та же Лерка, причем страшным шепотом велела не показывать ее родителям, чтоб не отобрали.

Покрутившись перед большим зеркалом в родительской спальне, Таська осталась довольна своим внешним видом. Затем она порепетировала предполагаемые передвижения по комнате брата, ставя себе задачу продемонстрировать Стасу все основные элементы своего наряда. Наконец, ощутив себя во всеоружии, Таська отправилась в опасный поход.

«Вовка-а-а-а!...»

Блямс! Роскошная Памела скукожилась и стянулась в светящуюся точку в тот захватывающий воображение момент, когда к пятерым одновременно удовлетворяемым ею мужчинам намеревался присоединиться шестой, хотя ни один зритель не мог догадаться, как ему это удастся. Положим, глаза и уши актрисы оставались незадействованными, но много ли от них проку в такой ситуации?...

Войдя в комнату, Таська уже начала было проделывать прямо перед Стасом первый из задуманных пируэтов, но ошалело замерла на месте, оглушенная возмущенным квартетом ломающихся подростковых басочков. Она не могла разобрать отдельных слов, но общее настроение поняла безошибочно. «Ой, мамочка!», подумала Таська, горько сожалея о поступке, на который ее толкнула безрассудная страсть. (Ах, если бы она знала, сколько раз в жизни ей еще предстоит испытать подобное раскаянье!)

«Не, ну я тебя предупреждал, в натуре!...», заорал Вовка, поднимаясь со своего места. Испуганная Таська попятилась к двери, и, пожалуй, успела бы смыться и, как всегда, запереться в ванной, но – о жестокое коварство судьбы! – не кто иной как Стас молниеносно схватил ее за подол платьица, на которое возлагались такие радужные надежды... Не успела Таська даже мельком порадоваться столь явному вниманию со стороны предмета своего обожания, как обнаружились его, предмета, жестокие истинные намеренья. Подтащив поближе надоедную девчонку, Стас мгновенно уложил ее животом к себе на колени и задрал короткий бархатный подол. Потом он собрал в кулак беленькие трусики, и они жгутом улеглись в глубокую ложбинку между гладкими, рельефно выпуклыми, по-детски продолговатыми ягодицами девочки.

Бац! Бац! Бац! Бац! Под одобрительный гогот друзей Стас влеплял смачные шлепки поочередно то по одной, то по другой обнаженной половиночке, оставляя на них быстро разгорающиеся ярко-красные следы.

«Не, Стас, ты ей ремня... ремня дай!» – кровожадно воскликнул Витек, с готовностью расстегивая пряжку ремня на собственных джинсах. Но Стас не внял голосу друга. Шлепнув еще по разу каждую ягодку, он поставил бедную Таську на пол.

«Дурак», – тихо сказала Таська, нервными рывками одергивая платье. Взгляд ее уперся в пол, на щечках горел почти такой же яркий румянец, как на только что отшлепанной попке. Вдруг из таськиных глаз брызнули слезы. Сжав кулачки, она с неожиданной яростью прокричала Стасу в лицо: «Дурак! Дурак! Дурак!» и опрометью выбежала из комнаты...

Погоготав пару минут, ребята потребовали, чтобы Вовка «врубал». Вскоре они уже вновь увлеченно следили за безобразиями, происходящими на экране. Стас, как и все, сидел, вперившись взглядом в экран... но не видел и не слышал ничего из того, что там вытворяла многоопытная Памела. Его глаза видели голую девчоночью попку, его ладонь сладко зудела от ощущения упругой и гладкой округлости, а в его ушах звенел тоненький голосок «Дурак! Дурак! Дурак!»...

Вдруг сквозь страстное мычанье, исходящее из динамиков телевизора, и нарочито грубые комментарии приятелей Стас уловил всхлипы, доносящиеся из соседней комнаты. Какие-то непонятные чувства охватили подростка. Конечно же, ему не пристало жалеть девчонку... просто даже смешно... тем более, что получила она по заслугам... и получила-то совсем немного, если честно... попалась бы она Витьке или даже собственному братцу, ей бы намного хуже пришлось... и вообще, ему-то что...

Придя к такому выводу, Стас встал и открыл дверь.

«Ты че, Стас?», «Погоди, мужик! Щас тако-о-о-е бу-у-удет...» – наперебой заговорили удивленные приятели.

«Я щас...», – сам не понимая, что с ним происходит, Стас решительно шагнул в прихожую.

Теперь он отчетливо слышал плачь Таськи, доносящийся из-за прикрытой двери. Постояв несколько секунд в нерешительности, Стас вошел в гостиную. Таська лежала на широкой тахте, уткнувшись лицом в декоративную подушку, и горько плакала. Ее узкие плечики ритмично подрагивали вместе с буфами, коротенькое платье чуть задралось, открывая взору не только стройные ножки девочки, но и кусочек обтянутой трусиками попки. Зрелище было грустное и трогательное. Стас никому бы не сознался, но, по правде говоря, у него как-то странно заныло сердце. Черт его знает, чего это оно заныло... подумаешь, делов-то, девчонка ревет... да они только и делают, что ревут...

«Таська! Ну ты чего, а?.. Таськ! Ну че, больно, что ль?»

Услышав голос Стаса, Таська на секунду затихла. И, как вы понимаете, тут же возобновила рев с удвоенной силой.

Стас подошел к тахте, тронул Таську за плечико, которое, разумеется, возмущенно дернулось при этом прикосновении.

«Ну кончай, Таськ!»

И вот тут произошло что-то совсем непонятное. Повинуясь какому-то безотчетному порыву, Стас осторожно погладил Таську по спине и, не узнавая собственного голоса, произнес нежно и протяжно «Тааасенька...Тааасик...»

Когда через пару минут в гостиную заглянул Вовка, он увидел удивительную картину. Стас сидел на тахте рядом с малявкой и, держа ее за руку обеими руками, тихо что-то говорил. Малявка лежала, отвернувшись к стене, и, судя по дрожанью плечь, плакала. Но плакала совершенно беззвучно, потому что боялась пропустить хоть одно слово из бессвязных речей Стаса...

«Стас! Да брось ты ее, ничего с ней не сделается! Пошли, а то скоро кончится!» Однако Стас даже не повернул головы, только рукой отмахнулся...

Вовка вернулся к ребятам, которые на этот раз по собственной инициативе прервали показ, чтобы не лишать удовольствия друзей.

«Ну, че он там?» – спросил Толян.

«Да Таську утешает», – ответил Вовка, недоуменно пожимая плечами, и включил аппарат.

«Чувствительный...», – хохотнул Толян.

«Молодой еще», – солидно сказал Витек.

Они еще были пацанами. Они не могли понять, что сегодня их друг стал мужчиной.

Рассказ преподавательницы.

Я отношусь к тем людям (большинство их – мужчины, но попадаются и женщины), которые считают маленьких девочек восхитительными созданиями природы.

Нет, я их нисколько не идеализирую. Я прекрасно знаю, что они эгоистичны, занудны и глуповаты, что на уме у них одни сласти да дурацкие развлечения, что они плаксы, лентяйки, врушки, ябеды и вообще поганки...

Но, несмотря на все это, как они прелестны! Сколько в них изящества, грации, нежности! Когда девчушка лет девяти-десяти валяется кверху попой на диване и, болтая босыми ножками в воздухе, самозабвенно смотрит по телику какой-нибудь неправдоподобно идиотский сериал, или, заливаясь серебристым смехом, играет со своей отупевшей от перекормленности кошкой, или даже просто, закрутившись немыслимым винтом, разглядывает свою оцарапанную ляжку, я порой не могу сдержать слезу умиленного восторга, хотя и смеюсь сама над собой.

Конечно, не мне тягаться с великим Набоковым в описании этих дивных созданий. Да и вызываемые ими эмоции гениальный педофил описал так, что, кажется, сделать это лучше вообще невозможно.

Lolita, Lolita, Lolita, Lolita, Lolita, Lolita, Lolita, Lolita, Lolita, Lolita. Repeat till the page is full, printer.

Лолита, Лолита, Лолита, Лолита, Лолита, Лолита, Лолита, Лолита, Лолита, Лолита. Повторяй до конца страницы, наборщик.

Мы, фанаты и фанатки маленьких девочек, находим прелесть почти в любой из них. В самом деле, природа должна пребывать в уж очень мерзком настроении, чтобы умудриться сделать отталкивающим свое лучшее творение.

Но Дашеньку П. нельзя было не выделить изо всех девчонок мира. Это было подлинное чудо природы, которого ей, природе, удается достичь раз в сто, а может, и в тысячу лет. Такой стройной фигурки, такого нежного личика, таких изумительно густых чуть вьющихся червонно-золотых волос, таких фантастических фиолетово-синих глазищ можно не встретить во всю жизнь и даже не подозревать о том, что в этом мире бывает такая трогательная, пронзительная, обезоруживающая красота. Если ангелы Божьи похожи на Дашеньку какой она была в девять лет, то, право же, одного их присутствия довольно, чтобы обеспечить праведникам райское блаженство. Я говорю это не шутя, я просто не могу найти более убедительных слов.

Между тем мое знакомство с Дашенькой состоялось самым прозаическим образом. Проживала эта маленькая фея не в каком-нибудь сказочном Китижграде, а в том же не обремененном ни чудесами, ни красотами подмосковном городе, где довелось в последние годы жить и мне.

Когда процесс ускоренного построения капитализма в одной отдельно взятой стране оставил меня без средств к существованию, я не нашла ничего лучшего, как дать объявление об уроках английского языка для детей. Не будучи профессиональным преподавателем, я беру очень умеренную плату, поэтому желающих всегда находится довольно много. Обычно я организую из ребят группы по три человека – не только по соображениям материальной выгоды, но и потому, что давно убедилась в большей эффективности групповых занятий. Мне быстро удалось сколотить четыре группы, после чего я решила, что этого мне пока достаточно, и содрала все расклеенные объявления.

Я занимаюсь с детьми по два часа три раза в неделю – иначе ничего не получается, по крайней мере при моей методике. К тому же я даю довольно объемистые домашние задания, которым всегда стараюсь придать игровую форму. Эти задания приходится подготавливать с учетом индивидуальных особенностей учеников, так что четыре группы – большая нагрузка. Смею думать, что я с лихвой отрабатываю получаемые с родителей деньги.

Так вот, когда все группы уже были набраны, и занятия начались, вдруг явились Даша с мамой. Мама, видите ли, давно записала мой адрес, но все не могла собраться. Сначала я хотела ей отказать, но стоило мне разглядеть девочку, как я решила, что возьму ее во что бы то ни стало. Да я готова была бесплатно заниматься с этой маленькой красавицей!

Поскольку группы были укомплектованы, мы договорились, что какое-то время я буду заниматься с Дашей за обычную плату индивидуально. Зная по опыту, что сформированные первоначально группы вскоре приходится по разным причинам переформировывать, я была уверена, что эти индивидуальные занятия продлятся недолго. Пока же выходило так, что с Дашей придется заниматься в среду, а потом в субботу и воскресенье – два дня подряд, к тому же в выходные. Я сказала было, что нежелательно лишать ребенка отдыха, но Татьяна – дашина мама – заявила, что «очень хорошо, меньше будет без дела болтаться». Мы, как говорится, ударили по рукам.

Надо сказать, что сама Татьяна обладала довольно миловидной, но в общем-то заурядной внешностью. Дашенька, видимо, унаследовала гены отца. А уж где Татьяна отыскала такого красавца и как сумела заполучить его в личное пользование, оставалось только гадать. Я, между прочим, вскользь задала вопрос об отце – не по делу, а из чистого любопытства. Татьяна ответила тоже вскользь, и больше эта тема не возникала.

Как выяснилось из разговора, Татьяна работала в небольшой частной фирме так называемым менеджером, т.е. фактически продавцом. Вынужденная шесть дней в неделю проводить на работе по 10-12 часов в день и не имеющая возможности нанять гувернантку или хотя бы просто домработницу, она старалась уберечь дочку от дурных влияний тем, что максимально занимала ее время разными занятиями. Кроме моих уроков маленькая Даша ходила еще на гимнастику и в музыкальную школу. Я не считаю, что такие нагрузки полезны ребенку, но понимаю родителей, которые выбирают из двух зол – перегрузка или уличная среда – меньшее.

Я объяснила Татьяне свою методику занятий, рассказала, какие книжки и тетрадки надо купить, на какую помощь со стороны родителей я рассчитываю. Татьяна английским не владела, да и свободного времени у нее было мало, но все же она заверила меня, что будет контролировать самостоятельные занятия дочери.

В ближайшую среду Дашенька пришла на первый урок. Провожая ее в комнату и усаживая за стол, я не могла оторвать от нее глаз. Первое впечатление уже успело немного стереться, и я вновь переживала потрясение от волшебной внешности этой неземной девочки.

Не прошло и часа, как Дашуня и вовсе очаровала меня, потому что оказалась не прелестной дурочкой, как нередко бывает, а умненькой, развитой девчонкой, с быстрым и острым умом, с хорошим чувством юмора, и к тому же хорошо воспитанной... Словом, мечта учителя. Ну бывают же чудеса на свете! Редко, но бывают...

Способности к языку у Даши были не то чтобы выдающиеся, но вполне приличные. Во всяком случае, развивать было что, и я с радостью готова была этим заниматься, не считаясь со временем. Я уже мечтала, как буду придумывать специально для Даши интересные упражнения, покупать для нее пластинки и видеофильмы, водить ее на встречи с иностранцами... Словом, я, как ни глупо в этом признаваться, влюбилась в эту чужую мне девочку. Такое случается с пожилыми училками, оставшимися старыми девами, но мне, успевшей и замужем побывать, и двоих детей вырастить, это никак не пристало... Однако факт оставался фактом.

Время шло, и у меня не раз возникала возможность включить Дашу в группу других детей, но я не хотела этого делать. Только теперь я отдаю себе отчет в том, что не хотела по чисто эгоистическим соображениям, а тогда я находила вроде бы вполне правдоподобные предлоги: одна группа не подходила ей по интеллектуальному уровню, другая – по степени языковой подготовленности, и т.д., и т.д. На самом деле я просто-напросто хотела бывать с Дашенькой вдвоем, хотя ей наверняка было бы полезнее заниматься вместе с другими детьми. Возможно, что тогда не произошло бы то, что произошло...

Мы успешно занимались с Дашей примерно месяц, и уже довольно далеко продвинулись, когда началось что-то непонятное. Ее успехи явственно пошли на убыль, причем ясно было, что она откровенно ленится как следует делать домашние задания, которые, как я уже говорила, являются важной частью моей системы преподавания.

Я пожурила девочку раз, потом другой... Постаралась сделать задания более увлекательными... Все это не дало эффекта. И тогда я сделала то, чего никак не должен делать опытный детский преподаватель. Объяснить (но не оправдать!) свой поступок я могу только своей любовью к Дашуньке. Любовь всегда ревнива и нетерпелива, поэтому она часто толкает нас на неправедные пути...

Короче говоря, когда в очередной раз выяснилось, что Даша практически совсем не подготовилась к уроку, я в сердцах написала в ее тетрадке записку к родителям, в которой отметила, что девочка плохо готовит домашние задания, и попросила тщательнее ее контролировать. Потом я строго приказала Даше показать записку маме или папе, пригрозив, что иначе поговорю с ними сама. Я прекрасно видела, что девочка расстроилась, но не придала этому должного значения, сочла нормальной реакцией на выговор.

Надо сказать, что вообще-то я никогда не позволяю себе прямого обращения к родителям ученика, если не знаю точно, как они отреагируют. Мне ли не знать, чем в нашей полуварварской стране может закончиться для ребенка подобная записка учительницы! Сама не понимаю, как я могла так беззаботно подставить Дашуньку. Может быть, я была уверена, что с этим ангелочком никто не способен грубо и вообще плохо обращаться? Не знаю... Во всяком случае, на следующем же занятии я горько раскаялась в нарушении нормальной учительской этики.

Следующее занятие с Дашей пришлось на субботу (к этому времени воскресные занятия я перенесла на понедельник, но субботние пришлось сохранить). Девочка пришла как всегда к четырем, только немного опоздала. Я сразу обратила внимание на ее необычно унылый вид и явно покрасневшие глазки, но мне как-то не пришло в голову связать эти признаки со своей записочкой. Бестактно лезть к ребенку в душу я никогда себе не позволяю, поэтому я сделала вид, что ничего не заметила, и мы, как всегда, сели заниматься.

На этот раз Даша гораздо лучше подготовила домашнее задание, но в ее поведении совершенно не было той симпатично-задорной бойкости, которая так меня радовала прежде. Девочка выполняла упражнения и отвечала на вопросы как старательная, но туповатая «четверочница». Однако я и на это не обратила серьезного внимания. Зато где-то в середине урока мое внимание привлекло то, что Дашенька как-то неловко сидит на стуле, то и дело стараясь изменить позу.

«Что с тобой, Дашуня?» – спросила я так, между прочим, не задумавшись всерьез над ее телодвижениями, – «Чего ты все время ерзаешь?»

«Мне сидеть больно», – явно смущаясь, тихо ответила девочка.

«А что случилось?» – спросила я, все еще не отдавая себе отчета в происходящем.

Дашуня опустила головку и после секундной паузы пробормотала:

«Меня сегодня папа... наказывал...»

Только после этих слов истина вдруг молнией сверкнула в моем мозгу.

«Как наказывал?» – задала я дурацкий вопрос, потому что все было и так ясно.

«Ремнем...» – почти прошептала Дашенька, еще ниже опустив прелестную головку.

У меня вдруг противно пересохло во рту. Я уже знала ответ на вопрос, который, однако, не могла не задать.

«За что же он тебя?...»

Фантастические, врубелевские очи Дашеньки, ставшие какими-то совсем уж неземными от сверкающих в них слезинок, пронзили меня тихим и горьким упреком. Библейское «какая надежда лицемеру, когда исторгнет Бог душу его?» опалило мой мозг еще до того, как я услышала ответ:

«За то, что Вы мне в тетрадке написали... ну, что я плохо учусь...»

«Что... сильно выпорол?» – спросила я, хотя прекрасно знаю, какой должна быть порка, чтобы было больно сидеть.

Вместо ответа Даша неожиданно поднялась со стула и с чисто детской непосредственностью расстегнула брючки и, спустив их вместе с трусиками, повернулась ко мне спиной.

«Вот... видите, как...»

На прелестной, точно вышедшей из-под резца скульптора, попке девочки были явственно видны результаты отеческого внушения.

В чем, в чем, а в порке я разбираюсь. В подобных случаях мне не нужны заключения судмедэксперта, я сама читаю такие следы как открытую книгу.

Картина произведенной над Дашенькой экзекуции была мне совершенно ясна. Темно-красные, уже начавшие местами синеть, полосы шли от верха левого бедра наискосок через всю попку к низу правой ягодицы. Было ясно, что отец стегал малышку ремнем, держа ее, стоящую, за левую руку. Полос было не меньше двух десятков. Тех читателей, которые обожают описания зверских экзекуций, насчитывающих многие десятки, а то и сотни ударов, я смею заверить, что даже десяток полновесных ударов ремнем – суровое наказание для девятилетнего ребенка. А то, что папаша лупцевал Дашеньку от души, было очевидно, потому что по краю многих полос шел характерный вздувшийся рубчик, возникающий оттого, что при энергичном ударе как правило одна кромка ремня врезается в тело сильнее, чем другая.

У меня сердце облилось кровью, а к горлу подкатил комок, когда я увидела следы жестокой порки, которой – по моей милости! – подверглась моя любимица. Было невыносимо жалко милую, славную и умную девчушку, которую больно и унизительно наказали не за какой-то чрезвычайный проступок, а всего лишь за обычную и для ребенка совершенно естественную нерадивость...

Движимая безотчетной жалостью, я присела на корточки, обняла бедную Дашуню, бормоча какие-то бессмысленные и ненужные слова:

«Детонька моя... я же не знала... я не думала... ну как же это...»

Даша тихонько всхлипывала, с трогательной доверчивостью прижавшись ко мне. «Боже мой», – подумалось мне, – «ну как можно поднять руку на такое очаровательное существо!» Однако я тут же внутренне посмеялась сама над собой. Увы, я прекрасно знаю, что именно беззащитная прелесть маленьких красавиц часто провоцирует на жестокость их отцов... Как знаю и сексуальную подоплеку такой жестокости...

Я помогла Дашуньке одеться, а потом, намеренно переступая еще через одну заповедь учителя («»никогда не критикуй при ребенке его родителей и других учителей»), решительно заявила:

«Я сейчас же позвоню и поговорю с твоим папой. Он не должен был так поступать. Ты не знаешь, он дома?»

Даша отреагировала на мои слова с бурной всполошностью:

«Нет! Пожалуйста, не надо! Не говорите никому, что я Вам сказала, умоляю Вас!»

«...Умоляю Вас!» Современный ребенок не произнесет таких необычных слов, если за ними не стоит очень сильная эмоция... Дашу явно напугало мое намеренье.

«Почему, детка?» – спросила я, предвидя печальный ответ. Мои опасения тут же подтвердились:

«Нет, нет... пожалуйста! Он... он меня еще хуже накажет...»

Я уже сталкивалась с такими случаями. Папаши, с удовольствием злоупотребляющие своим правом наказывать ребенка, всегда опасаются огласки и под угрозой еще более страшных наказаний запрещают объекту своего «воспитания» рассказывать о домашних истязаниях.

«Хорошо, детка, я не буду, не бойся».

С грехом пополам мы закончили урок, и Дашенька ушла, а я осталась мучиться своим чувством вины перед ней.

Прошла пара недель, в течение которых занятия с Дашей проходили вполне нормально. Не скажу, что после той порки она стала образцом прилежания, но все же ситуация явно выправилась. Но однажды – и опять в субботу – Дашенька снова явилась на урок с печальными покрасневшими глазками. На этот раз я не стала проявлять неуместную тактичность.

«Дашуня, ты что грустная? Тебя опять наказывали?»

Девочка молча кивнула головой и вдруг по-настоящему разрыдалась. Я погладила ее по головке, потом обняла. Едва не плача сама от жалости, спросила:

«Что, очень сильно?..»

«Д-д-д-а-а-а...», – проговорила бедняжка сквозь горький плачь.

Потом она опять, как и в тот раз, бесстыдно спустила брючки с трусиками.

«Он меня сегодня прутом...»

Ее попка и ляжечки представляли собой печальное и довольно необычное для наших дней зрелище. Детей теперь, слава Богу, очень редко секут розгами, но дашин папаша решил, видимо, возродить традиции прошлого. Многочисленные тонкие багровые полосы, а местами и рельефные рубцы покрывали прелестное тельце. На правой ягодице и правом бедре было много вздувшихся следов от кончика прута. Было ясно, что девочку секли сильно и очень больно.

«Господи!... Миленькая... да за что же он так?...» – воскликнула я, прижимая несчастную девчушку к себе.

«За двойки по музыке... по сольфеджио и за этюд...», – объяснила Даша сквозь слезы. – «Он меня и вот здесь тоже...» Отстранившись, она продемонстрировала несколько красных полос на передней части своих милых ляжечек.

Порка, которой подверглась несчастная девочка на этот раз, была настолько типичной для подавляемой сексуальной агрессии, что мне было очевидно: необходимы срочные меры для спасения девочки.

«А мама знает, что папа тебя так наказывает?»

«Знает, конечно», – уныло ответила Даша. Стало быть, с этой стороны помощи ждать не приходилось. Это меня не удивило. Такие факты не принято афишировать, но специалисты хорошо знают, как часто матери ревнуют мужей к своим дочкам, даже совсем маленьким, причем чем очаровательнее девочка, тем острее ревность такой матери. Нередко женщины с таким комплексом не только сами жестоко обращаются с девочками, но и со злорадным безразличием позволяют это отцам, не отдавая себе отчета в том, что тем самым как раз провоцируют и развивают нездоровое влечение мужа к дочери.

Захваченная мыслью о прямой угрозе, нависшей над Дашенькой, я кое-как провела урок и отпустила свою прелестную и несчастную ученицу.

«Что сделать? Куда пойти?» – стучали в висках тревожные вопросы. – «В милицию? В школу? В общество защиты детей?» Все варианты казались мне не внушающими доверия: уж очень сейчас все изъедено бездушием и коррупцией. В конце концов я решила, что прежде всего необходимо все-таки поговорить с Татьяной. Мать есть мать, не может быть, чтобы она была безразлична к опасности, которая грозит ее ребенку. Возможно, она просто не понимает проблемы, не знает, чéм чаще всего продиктована пресловутая мужская строгость...

Я знала, что в субботу Татьяна до позднего вечера сидит в офисе фирмы. Не тратя времени на звонок, я прямо отправилась по известному мне адресу.

Татьяна действительно была на месте, как и еще несколько сотрудников. Я объяснила, что мне надо срочно поговорить с ней о Дашеньке, и мы вышли в соседнее помещение, в котором никого не было.

Не успев продумать предстоящий разговор, я сразу взяла быка за рога:

» Я должна Вам сказать, что глубоко возмущена тем, что Дашу так жестоко избивают за какие-то пустяки!» – решительно, но как-то по-канцелярски заявила я.

Реакция Татьяны меня немного смутила. Уставившись на меня с искренним изумлением, она воскликнула:

«Да Вы что? О чем Вы говорите? Я ее в жизни пальцем не тронула!»

» Я говорю не о Вас, а об отце» – немного сбавив тон, объяснила я. – «Неужели Вы не знаете, что он наказывает Дашу с отвратительной жестокостью?!»

«Отец?» – в голосе Татьяны послышались истерические нотки. – «Ее отец?» – на глазах молодой женщины показались слезы, а из горла вместе со словами вылетал неприятный визгливый смех. – «Да отец ее даже не видел никогда! Испарился, подонок, с концами, когда я еще на шестом месяце была! Отец! Ха-ха-ха...»

У Тани началась настоящая истерика, которую мне с большим трудом удалось остановить. Я ругала себя за неумелый и бестактный разговор, но все же ситуацию необходимо было прояснить. Когда Татьяна более или менее успокоилась, я объяснила, что меня к ней привело. Мой рассказ ее поразил. Отпросившись у начальника, она немедленно отправилась домой, попросив меня пойти с ней.

«Господи, жизнь у меня совсем сумасшедшая!» – не то жаловалась, не то оправдывалась Таня по дороге. – «Я же Дашку последнее время совсем не вижу. У меня сейчас мама тяжело болеет, я к ней каждое воскресенье в Егорьевск езжу. А в остальные дни – с утра до ночи на работе...»

Разговор с Дашенькой был трудным. Сначала девочка наглухо замкнулась и только плакала в ответ на все расспросы. Но постепенно совместными усилиями мы ее успокоили и, как говорится, раскололи...

«... Ну, это я так играла... Что как будто у меня есть папа, и он меня наказывает... Ведь же все папы очень строго наказывают детей! И я сама себя стегала, как будто это папа... Ну что ж, что больно! Зато по-настоящему, как папа...»

Надо было слышать, с каким благоговением Дашунька произносила это простое и для большинства детей повседневное слово – «папа»... Бедный маленький человечек, которого предали еще до рожденья..

Все хорошо, что хорошо кончается. Слава Богу, я знакома с прекрасными специалистами в области психопатологии, в том числе и детской. Слава Богу, дашенькин комплекс был обнаружен достаточно рано. Слава Богу, она оказалась очень восприимчивой к психотерапевтическому внушению. Слава Богу, с ней сейчас все в порядке.

Слава Богу. Но у скольких девчонок, растущих в так называемых неполных семьях, все далеко не слава Богу. Кто поможет им?