За окном классной комнаты – буйная, хохочущая, опьяняющая весна. Пятнадцатая весна моей жизни.

Но сегодня мне не радоваться ее очарованью.

– Опять не знаешь урока?

Я стою потупившись, а он подходит медленным, неотвратимым шагом. Я вижу только сверкающие черным лаком туфли и длинные ноги в узких черных штанинах. Потом в поле моего зрения появляется большая сильная рука с длинными благородными пальцами и холеными ногтями. Рука поднимается и за подбородок. – легкий запах дорогого одеколона щекочет ноздри – поднимает мою голову. Я смотрю в его поразительно темные беспощадные глаза, и все мое тело охватывает такая острая, такая сладкая жуть, что мои ляжки и ягодицы покрываются мурашками.

– Ты, наконец, должна быть строго наказана. Ступай за мной.

Опустив голову, зябко сжав плечи, я иду за ним по длинному коридору, в конце которого находится лестница, ведущая в хорошо мне знакомую комнату. Ноги дрожат и не слушаются меня. Я все больше отстаю от него, но он не оборачивается и не замедляет шага – он знает, что я не посмею сбежать.

Вот он уже внизу, а я еще стою на верхней ступеньке, не в силах шагнуть вниз, навстречу страданиям. Он поднимает голову и смотрит на меня молча, только взглядом приказывая поторопиться.

Глядя в его запрокинутое лицо, я понимаю, что ему видны мои стройные загорелые ноги и маленькие белые трусики. Волна сладостного ожидания вновь пробегает по всему телу, перемешиваясь с волной ужаса и создавая какое-то непередаваемое, пронзительное ощущение. Чуть приподняв и без того короткую юбочку, я начинаю медленно спускаться по ступенькам...

...Вслед за ним я вхожу в овеянную кошмарными легендами экзекуционную, и меня начинает бить мелкая, неуемная дрожь.

В небольшой комнате царит полумрак. Углы тонут в темноте, едва видны зловеще багровые стены. По-прежнему молча мой палач проходит к одинокому креслу, усаживается. Вдруг середина комнаты заливается ярким светом, выхватившим из полумрака круглый пьедестал – маленькую сцену, на которой здесь разыгрываются чудовищные спектакли.

Как завороженная, я смотрю на темно-красный хлыст, хищно изогнувшийся в его руке. Я не раз слышала об этом ужасном инструменте, но меня им еще ни разу не наказывали. Леденящие душу рассказы о засеченных насмерть девочках всплывают в памяти, и первобытный животный страх охватывает меня. В панике, не думая о последствиях, я делаю шаг назад, к двери, пытаюсь открыть ее, убежать... Тщетно. Дверь заперта. С сатанинской усмешкой смотрит на меня мой палач, легонько похлопывая хлыстом по своей ноге. Молчит. Я сама знаю, что должна делать.

На подгибающихся ногах, дрожа всем телом, я подхожу к пьедесталу, поднимаюсь на него, встаю лицом к палачу. На секунду замерев, я смотрю на его скульптурное лицо, на густые черные волосы, на жестко очерченный чувственный рот. Я пытаюсь поймать его взгляд, чтобы глазами – говорить мне строго запрещено – выкрикнуть мольбу о пощаде. Но холодная усмешка на его губах не оставляет надежды.

Как невыносимо страшно, как мучительно трудно начать обязательную, до мелочей отработанную за годы учебы прелюдию к жуткой процедуре! И все же где-то на самом донышке моей цепенеющей от ужаса души тихо-тихо звенит необъяснимая сладкая радость...

Раздается повелительный щелчок хлыста, и я начинаю свой стриптиз. Дрожащими непослушными пальцами торопливо расстегиваю молнию на пояснице. Короткая юбочка, скользнув по плавному изгибу бедер, падает на пол, открывая его взору белый треугольник трусиков и сомкнутые, жалобно подрагивающие ляжки. Потом, кое-как справившись с пуговками, я сбрасываю с себя блузку. Завожу руки за спину, расстегиваю и стряхиваю с рук ажурный белый лифчик, обнажая крепенькие круглые грудки. Страх покрыл их мурашками, как ляжки и попку, и поставил торчком маленькие розовые соски. Немного нагнувшись, чтобы он мог лучше рассмотреть, я подхватываю ладонями упругие шарики, чуть сближаю их, а потом отпускаю – и они покачиваются трепетно и маняще. А руки мои уже скользят по телу вниз. Я оглаживаю свой плоский девичий животик и перевожу руки на бедра. Медленно-медленно, чуть покачивая бедрами, начинаю спускать трусики, обнажая пушистого золотого котенка... Изящно присев, я спускаю трусики до самого пола и плавно выпрямляюсь. Стою, безвольно свесив руки и голову – нагая, нежная, тоскующая...

Иди же, мой царственный палач! Трепеща от страха, я покорно жду твоего беспощадного хлыста, я готова принять жестокое наказание.

Он встает, подходит почти вплотную. Все также похлопывая хлыстом по ноге, медленно оглядывает плавные изгибы обнаженного девичьего тела, наслаждаясь его полной покорностью, его испуганным трепетом. Прикоснувшись хлыстом к моему бедру – как ему приятна волна дрожи, сотрясающая меня при этом легком прикосновении! – он жестом приказывает мне повернуться. Медленно поворачиваясь, я демонстрирую свою выпуклую, округлую, разделенную надвое четкой глубокой ложбинкой, попу. Легонько поигрывая ягодицами, чуть-чуть выставляю ее навстречу жадному взору.

Смотри, смотри на меня, мой прекрасный палач! Вот я вся перед тобой, я обнажена, я в твоей власти, я – твоя...

То жар, то холод волнами окатывают мое тело. До изнеможения страшась предстоящей порки, я в глубине души все-таки хочу ее. Хочу ощущения абсолютной власти над собой, хочу обжигающего потока боли, в недрах которого – я знаю это! – так загадочно рождается странная сладкая истома...

Новое прикосновение хлыста заставляет меня опять повернуться к нему лицом. Не выпуская из рук страшного инструмента, он берет меня за руки и, подняв их высоко вверх, так что мне приходится встать на цыпочки, связывает их в запястьях концом спускающейся с потолка веревки. Потом он снова поворачивает меня спиной к себе.

«Сей-час, сей-час, сей-час...» – глухо бухает мое сжавшееся сердечко. Новая волна трепета пробегает по телу, липкая холодная испарина выступает под грудками, между ляжками и ягодицами. Мертвящим холодом сводит низ живота. Я безвольно повисаю на веревке, прогибаясь в талии и выпукло выставляя голый гладенький задик под хищный хлыст палача. «Сей-час, сей-час, сей-час»... Проходит секунда... другая... Он любуется моим обольстительным телом, объятым непереносимым ужасом...

И вдруг – СССЕЧЬ!!! – коротко свистнув в воздухе, хлыст со звонким чмоком впивается в обнаженные полушария. О-О-О!!! Нестерпимая, перехватывающая дыханье, ослепляющая вспышка боли! На миг онемев, с открытым ртом и выпученными глазами, я судорожно стискиваю пронзенные ожогом ягодицы и вся подаюсь вперед. Нечленораздельный вопль вырывается из самой глубины моего потрясенного тела... А-А-А-А!! И в этот момент жалобно дрожащая попка получает второй страшный ожог, и сразу же – третий, четвертый, пятый... СССЕЧЬ! СССЕЧЬ! СССЕЧЬ! СССЕЧЬ! Боль взвивается бешеным пламенем, сливается в непрерывный огненный поток... Рвется из горла хриплый, надсадный вопль истязаемой плоти – А-А-А-А!!! Мне кажется, что моя попа чудовищно распухла, стала огромным пылающим шаром. А-А-А-А !!! Хлещет, хлещет безжалостный палач. А-А-А-А!!! Не в силах терпеть эту дикую, сжигающую боль, инстинктивно пытаясь спрятать свою несчастную попку от бешеного потока ударов, я поворачиваюсь лицом к своему мучителю. Его обжигающий хлыст начинает полосовать мои ляжки, живот, бедра... Беспорядочно суча ногами, я верчусь то в ту, то в другую сторону. Все мое извивающееся, дергающееся тело охвачено огнем нечеловеческого страдания. Длинные багровые рубцы раз за разом вспыхивают повсюду, от шеи до колен, сзади и спереди. Ничего не соображая, ни о чем не думая, я только сипло кричу от раздирающей тело боли, судорожно хватаю ртом воздух и опять воплю... А-А-А-А-А-А!!!

Не знаю, сколько длится эта беспощадная порка. Лишь когда, не выдержав нечеловеческих страданий, я начинаю терять сознание, мой жестокий учитель опускает хлыст. Он развязывает мои руки, и в полузабытьи я медленно оплываю к его ногам. Тогда он берет меня на руки и относит на широкое ложе, стоящее у стены.

Понемногу приходя в себя, я начинаю ощущать, как чудовищно горит и саднит все мое истерзанное тело. От только что пережитого ужаса меня охватывает мелкая частая дрожь, а жгущая тело боль вызывает хриплое рыданье...

Но уже, прорываясь через страдание, снова возникает еще очень слабая, но постепенно усиливающаяся сладкая щемящая истома, совсем было улетучившаяся во время бесчеловечной порки. Все еще рыдая, с нарастающей негой я чувствую руки учителя, бесстыдно скользящие по покрытым рубцами мягким округлостям, жадно стискивающие пылающие ягодицы, и наконец властно раздвигающие мои настрадавшиеся ляжки...

Вот такие грезы накатываются на меня, пока наш молодой математик нудит свой традиционный учительский монолог:

– Опять ты, А---ва, не знаешь урока. Ты же способная девочка, вполне можешь учиться на четыре и пять. Если бы не ленилась, отличницей могла бы стать...

А за окном классной комнаты – буйная, хохочущая, опьяняющая весна. Пятнадцатая весна моей жизни.