«Снегурочка! Сне-гу-роч-ка!!!» – надрывался Арнольдик, изображая Деда Мороза. Но по сценарию Светке было еще рано выходить.

«Все таки надо было прогон сделать», – подумала Светка с легкой тревогой. Ей вдруг показалось, что на сцене слишком мало свободного места. Значительную часть небольшой сцены занимала новогодняя елка, сверкающая разноцветной мишурой, а перед елкой стоял большой крест, долженствовавший символизировать преданность всех присутствующих вере отцов, хотя простая форма этого креста скорее была присуща некоторым конкурирующим конфессиям.

«Снегурочка!.. Сне-гу-роч-ка-а-а-а!!!» – раздался очередной призыв со сцены.

Светка вопросительно посмотрела на Галину, которая вела представление. Та мотнула головой и, глянув на часы, сказала: «Когда в следующий раз звать будет».

До Нового Года оставалось еще больше получаса. Светкин номер длится пятнадцать минут, и начать она должна ровно без двадцати двенадцать. Вся идея финала этого новогоднего представления основывалась на точном временном расчете.

В очередной раз не дозвавшись Снегурочку, Дед Мороз-Арнольдик продолжил свой скетч с Крокодилом Геной и Чебурашкой.

Уровень представления был чудовищным. До сих пор Светка выступала хоть и не в перворазрядных, но все же в приличных ночных клубах Москвы, Питера и некоторых других крупных городов. Там, конечно, тоже не Шекспиром публику развлекали, но определенную меру вкуса и благопристойности соблюдали. А здесь, в этом провинциальном центре цивилизации районного масштаба, творилось нечто невообразимое.

За столиками сидела, судя по всему, исключительно местная братва, оттягивающаяся с помощью всех напитков и прочих средств, изобретенных для этой цели человечеством к концу двадцатого века. Новогоднее представление было полностью сориентировано на ее, братвы, незамысловатый вкус. Искрометный юмор реприз сводился к описаниям сексуальных извращений с широким использованием «ненормативной» лексики, а актерская пластика – к соответствующим телодвижениям. На каждое матерное слово, летящее со сцены, публика отзывалась таким дружным «га!», как будто много месяцев была лишена возможности услышать родную речь, а экстатические позы Чебурашки и Крокодила, то и дело вытаскивавших из штанов полуметровые макеты орудий любви, вызывали множество квалифицированных советов, подаваемых из зала – разумеется, все на том же общепонятном языке.

Пожалуй, только крупный седоватый мужчина, сидевший за удобным столиком у стены в окружении трех вульгарных, но хорошеньких девиц и двух здоровенных хорошо накачанных отморозков, не проявлял бурных эмоций. Это был Илюха Бобр, главный местный авторитет. Впрочем, Илюхой или Бобром его осмеливались называть лишь некоторые заслуженные ветераны здешнего уголовного мира. Для остальных, не исключая и руководящего состава районных правоохранительных органов, он был Ильей Николаевичем Бобровым. Во время мимолетного знакомства пару часов назад Светке настойчиво посоветовали обращаться к этому достопочтенному мужу не иначе, как по имени-отчеству. Бобр был законным владельцем этого найт-клаба, являвшегося важным элементом надводной части его бизнеса.

Паскудство, происходившее на сцене и в зале, мало волновало Светку. Она приперлась в эту дыру не удовольствие получать, а работать. Точнее, заработать. Прошли времена, когда за ней наперегонки гонялись организаторы шоубизнеса средней руки, и она преподносилась публике не иначе, как Восходящая Звезда Русского Стриптиза. Теперь ей самой приходилось обхаживать администраторов, нередко напрашиваясь к ним в постель на одну ночь, соглашаться на выступления в начале программы и, что печальнее всего, на весьма скромное по сравнению с недавним прошлым вознаграждение. Один козел, чьи домогательства она когда-то отвергла, уже имел наглость с гнусной ухмылочкой предложить ей место в кордебалете.

Между тем светкины долги почему-то именно в последнее время стали расти особенно быстро, и она с ног сбилась в поисках мало-мальски приличных контрактов. Предложение Арнольдика явилось как нельзя более кстати. Пятьсот баксов плюс половина от того, что «накидают» зрители – это были сказочные условия. Ради такого безусловно стоило пожертвовать новогодним праздником в не слишком теплом кругу сомнительных друзей на каких-нибудь осточертевших Канарах. Тем более, что перед самым Новым Годом ее Толик заявил, что встретить праздник с ней не сможет, и завел пластинку о семейном долге и всем таком прочем, о чем всегда толкуют мужики, собираясь бросить надоевшую подругу. А, хрен с ним... Таких, как он, пруд пруди...

...А Арнольдик – молодец, порядочный мужик. Ну, не совсем мужик, но порядочный Не забыл, как она когда-то помогла ему удержаться в одной программе, пользовавшейся большим успехом и дававшей соответствующие заработки. Правда, потом он все равно вылетел. Не доверяют у нас голубым, особенно таким, которые ширяются...

Выступление ей, конечно, предстояло не очень приятное. В дополнение к своему обычному стрип-номеру Светка должна была еще сыграть роль в довольно мерзкой сценке, в которую по замыслу автора этот номер был вписан. Но за такие бабки чего не сделаешь... Своего текста Светка толком не выучила, но там и говорить-то почти нечего было. Да и публике не это важно. Проскочит...

Галина вдруг дотронулась до светкиной руки, и та прислушалась к репликам, доносящимся со сцены.

«Да где же эта сучонка-то, внучка моя ненаглядная?» – в который уж раз вопросил в этот момент Арнольдик.

«Трахается где-нибудь под кустиком!» – авторитетно заявил Чебурашка, вызвав очередное «га-га-га!» публики.

«Чой-то уж больно долго...» – засомневался Гена.

«А может это... вагинальный спазм случился» – изрек Чебурашка.

Публика отреагировала довольно вяло, видимо заумный научный термин был ей непонятен; только несколько незаурядно эрудированных девиц отозвались визгливым смехом.

«Чо, целка, что ли?» – удивился Крокодил на радость публике, и обратился за разъяснениями к Деду Морозу:

«Дед, а дед! Она у тебя целка, что ль?»

«Откуда я знаю, я ж ее целый год не е...» – ответил Дед Мороз, и публика разразилась очередным «га-га-га!», реагируя то ли на изящный юмор, то ли просто на любимое слово.

«Что же делать-то? Новый Год на носу, а Снегурочки нет, елку зажечь некому!» – воскликнул Арнольдик, украдкой глянув на часы. – «Давайте, ребята, позовем ее все вместе!» – обратился он к партнерам и публике одновременно.

«Сне-гу-роч-ка! Сне-гу-роч-ка!» – начали в три голоса артисты. Наширявшаяся-накирявшаяся братва, вспоминая безвозвратно ушедшее золотое детство, нестройно грянула следом:

«Снегурочка!!! Давай выходи, ... твою мать!.. После дотрахаешься!.. Га-га-га-га!!!»

«Сне-гу-роч-ка!!! Сне-гу-роч-ка-а-а-а!!!» – надрывался Арнольдик.

Галина решительно подтолкнула Светку, и та быстро выпорхнула на сцену. Ее появление вызвало неправдоподобно бурную реакцию заждавшейся публики – со свистом, матом, дикими воплями и даже брошенной на сцену бутылкой из под текилы. Светка заученно улыбалась и рассылала во все стороны воздушные поцелуи, сдувая их с ладошки на американский манер.

«А! Явилась, не запылилась!» – изрек Арнольдик, грозно подбоченившись. – «Ты это где же была, дрянь сопливая?»

Свою блистательную выходную реплику Светка помнила и отбарабанила ее, не поморщившись.

«Ой, дедушка, я никак лайбу не могла снять! Все денег требуют, а я ж привыкла давалкой платить...»

Ее вознаградили довольно дружным «га-га-га!»

«Тебя тут детишки ждут (жест в сторону зала и ответное «га-га-га!»), а ты, стерва, стольник жалеешь! Ну, я тебе щас всыплю! До следующего Нового Года помнить будешь!»

С этими словами Арнольдик достал из своей необъятной дед-морозовской шубы внушительного вида плетку-пятихвостку. Эффектно щелкая в воздухе хвостами, он продолжал орать на проштрафившуюся внучку.

«А ну-ка, раздевайся, внученька! Сейчас я тебя при всех детишках выпорю, чтоб вперед на новогоднюю елку не опаздывала!»

«Дедушка, миленький! Не надо, родненький! Я больше не буду! Никогда-никогда!» – верещала Светка, вполуха слушая суфлера, бубнящего текст, и с нетерпением дожидаясь начала своей фонограммы.

«Я кому сказал, раздевайся! Быстро!» – рявкнул, предварительно сверившись с часами, Арнольдик, стараясь перекрыть вопли публики, требовавшей «надрать ж... этой б..», «врезать, бля, на всю катушку», «спустить с нее на х... шкуру» и т.д.

Как ни странно, все прошло без накладок. Немедленно после того, как прозвучала обусловленная реплика, раздались первые такты некогда знаменитого хита, и, сбрасив на пол бутафорскую шубку Снегурочки, Светка начала свое тысячу раз отрепетированное раздеванье.

Бог дал Светке красивое тело, но забыл приложить к нему хоть какой-нибудь талант. Когда во времена Перестройки в Союзе вдруг дозволили разные проявления буржуазной лжекультуры, от отечественных стриптиз-гэлз не требовалось ничего, кроме готовности оголиться при людях. В самом конце этой романтической волны подалась в стриптизерши и Светка, причем была чрезвычайно благосклонно принята как организаторами программ, так и публикой. Но годы шли, в шоу-бизнесе появились талантливые профессионалы, и Светка стала быстро терять завоеванные позиции. Время работало не на нее: первые признаки увядания все труднее было скрывать, несмотря на регулярный массаж, тренажеры, диэту, косметику и все такое прочее.

Светка так и осталась исполнительницей одного-единственного номера, который ей в начале ее карьеры поставила одна наша талантливая стрип-хореограф. Единственной заслугой Светки было то, что она абсолютно точно исполняла все указания постановщицы, никогда даже не пытаясь внести что-то свое. За несколько лет исполнения все движения ее художественного раздевания были доведены до полного автоматизма и выверены до секунды. Фонограмма Светке в сущности совершенно не была нужна, она двигалась «на автопилоте».

Публика воспринимала столичную гостью довольно прохладно. В городе было несколько местных стриптиз-гэлз, чьи номера хоть и не отличались высоким художественным уровнем, но зато исполнялись с искренним энтузиазмом, вызывавшим бурную ответную реакцию простодушных зрителей.

Помаленьку сняв с себя все, кроме узеньких трусиков, Светка наконец перешла к самой эффектной части номера – финалу. Встав лицом к залу, она нагнулась вперед, давая публике возможность насладиться видом обнаженных грудей, затем резко распустила длинные волосы парика, закрыв себя почти целиком, и, медленно ведя руки вдоль бедер и ног, стащила вниз трусики. Потом, с трусиками в руке, она быстро распрямилась и, швырнув последний предмет своего туалета в зал, несколько секунд демонстрировала себя в полностью обнаженном виде. Обычно она после этого быстро исчезала за кулисами. Когда-то все это вызывало восторженный рев публики, вопреки правилам требовавшей «бис». Когда-то... Потом полное обнажение перестало быть уникальным явлением на отечественной сцене, появились новые эффектные финалы, а главное – новые эффектные девочки...

Здесь тоже светкин финал не вызвал бурного восторга. Чем-чем, а уж наготой-то местную публику удивить никак нельзя было. Эту радость здешние исполнительницы предоставляли своим зрителям в лошадиных дозах. В соответствии со сценарием Светка по окончании номера не убежала за кулисы, а осталась стоять на сцене. Братва вежливо поапплодировала, причем почти полное отсутствие матерных выкриков показывало, что завести ее Светке не удалось. Впрочем, на это никто особенно и не рассчитывал. Соль ее номера заключалась в другом.

«Вот молодец, заголилась как положено» – вступил снова Арнольдик. «А теперь подставляй-ка корму!» – он опять звучно щелкнул в воздухе плеткой.

«Ой, не надо, дедулечка! Не надо, родненький!» – снова запричитала теперь уже голая Снегурочка, кое-как повторяя за суфлером нехитрый текст и интенсивно виляя бедрами – повидимому от страха перед предстоящей экзекуцией – «Я больше не буду опаздывать...»

Публика реагировала на ее мольбы новыми выкриками, требуя от Деда Мороза предельной строгости в отношении внучки, допустившей служебную халатность.

Арнольдик опять взглянул на свой Самсунг, прикидывающийся Ролексом. До новогодней полночи оставалось две минуты.

«Ну-ка, ребята, поставьте ее как надо!» – обратился Дед Мороз к Гене с Чебурашкой. Те схватили Светку за руки и поволокли к кресту. По дороге Светка, изображая сопротивление, поочередно вскидывала вверх свои красивые ноги, все еще надеясь добиться благосклонности публики личными качествами.

Между тем в зале две полуголых официантки уже разливали шампанское в бокалы «гостей». Кто-то включил радио, и раздался знакомый всей стране мелодичный перезвон кремлевских курантов.

В этот момент Крокодил и Чебурашка развернули Светку спиной к залу и прижали к символу Страстей Христовых. Арнольдик замахнулся плеткой. Куранты ударили в первый раз, и вместе с этим ударом на округлый, эффектно оттопыренный в сторону зрителей светкин зад с громким шлепком легли ремни плетки. Светка задергала попой и завопила.

«А-а!» – дружно гаркнули зрители, перекрывая светкин вопль, чем, повидимому, выразили удовлетворение начавшейся процедурой заслуженного наказания гадкой Снегурочки, едва не испортившей детишкам замечательный Новогодний праздник.

Ремни плетки соскользнули со светкиных ягодиц, оставив на них пять ярко алеющих полос, зрелище которых вызвало восторженное «У-у-у!» зрителей.

Арнольдик громко произнес «Раз!» и вновь замахнулся. Куранты пробили снова, и вся процедура повторилась...

Публика воспринимала сцену порки на ура. Вопли восторга перемежались разнообразными советами, подбадриваниями как исполнителя, так и жертвы, а также активными действиями в отношении сидящих за столиками спутниц. Даже сдержанный Бобр, внимательно следя за происходящим на сцене, не только приобнял двух девиц, что оказались поближе, но и соизволил больно ущипнуть одну из них за ляжку, причем ее громкий визг наредкость удачно вписался в общую праздничную полифонию.

...Наконец, с двенадцатым ударом главного часового механизма Государства Российского пятихвостая плеть в двенадцатый раз охлестнула аппетитную светкину попу, уже почти сплошь окрашенную в пылающий цвет. Светка вновь издала громкий вопль, и на том воспитательная порка была закончена.

«Двенадцать!» – отсчитал Арнольдик и, повернувшись к залу, добавил – «С Новым Годом, дамы и господа!» В ту же секунду зажглись гирлянды на праздничной елке.

«С Новым Годом, с Новым Годом!» – заорали все, чекаясь бокалами с традиционным шампанским.

Светка стояла около креста, полуобернувшись к зрителям. Держась руками за яркокрасную попу, она громко рыдала. Остальные актеры делали приветственные жесты, кричали «С новым годом!», и прихлебывали шампанское из нивесть откуда появившихся бокалов. Всем было очень весело.

Потом свежевыпоротой Снегурочке тоже поднесли бокал шампанского, она вышла с ним к рампе, поздравила «детишек» с Новым Годом, пообещала, что больше не будет так плохо себя вести и выпила шипучий напиток за их, детишек, здоровье и процветание.

Братва догадалась, что пора раскошеливаться. Мужики достали «лопатники» и, на ходу вытаскивая «грины», потянулись к сцене...

«Атас, пацаны!» – раздался вдруг голос Илюхи Бобра. Он сказал это вроде бы и негромко, но почему-то его все услышали и послушно замерли на месте. Здесь привыкли исполнять распоряжения авторитета точно и мгновенно.

Бобр поднялся из-за своего столика и неторопливо пошел к сцене, глядя прямо на Светку. Она посмотрела ему в глаза и увидела в них не пьяный кураж и даже не наркотическое бешенство, а беспощадную жестокость паранойи. У Светки екнуло сердце, и мерзкий холод разлился по ее животу...

Не отрывая взгляда от поникшей Светки, Бобр взошел на сцену. Не поворачивая головы, он протянул руку к Арнольдику и негромко приказал:

«Дай-ка плеточку!»

Арнольдик засуетился, попытался что-то вякнуть, но послушно выполнил приказание. Бобр внимательно осмотрел инструмент наказания и снова уставился на Светку.

«Понтуешь, шалава?» – все так же тихо спросил он.

Светка почувствовала, как у нее начали дрожать обе коленки. В горле вдруг стало сухо, и одновременно она ощутила такой сильный позыв к мочеиспусканию, что стиснула ляжки как маленький ребенок.

«Илья Николаич... так ведь... понимаете...» – бессвязно лепетала Светка, не способная в этот момент что-нибудь придумать в свое оправдание. Как в детстве, когда отец требовал ее к ответу за какую-нибудь очередную провинность, ужас лишал ее способности думать. Каждая клеточка тела трепетала в ожидании жестокого наказания...

«Кинули нас, пацаны! Глянь, чем ее драли-то» – обратился бобр к зрителям и передал плетку тому братану, что оказался у самой сцены. Тот осмотрел инструмент, выматерился и передал его следующему.

Один за другим присутствующие осматривали плетку. Возгласы возмущенного разочарования становились все более громкими и фразеологически развернутыми.

Светка дрожала всем телом. Арнольдик был не в лучшем состоянии, так как понимал, что к ответу призовут и его.

Плетка была бутафорской. Ее хвосты представляли собой полоски специальной легкой ткани, на глаз воспринимавшейся как толстая кожа. Это гениальное изобретение французских садо-мазо-конструкторов позволяло не только нанести по голому телу звучный, хотя и безболезненный удар, но, благодаря особому красителю, пропитывавшему хвосты, еще и оставить след, издали очень похожий на настоящий рубец.

«Мы чо, на такое подписывались?» – слегка повысил голос Бобр, по-прежнему обращаясь к Светке.

«Подписывался» (договаривался) вообще-то Арнольдик, но Светка была в курсе оговоренных условий. Контракт однозначно требовал, чтобы ей было вмазано двенадцать полновесных ударов плеткой по голой «корме». Никакая бутафория не предполагалась, они с Арнольдиком просто понадеялись, что обмана никто не заметит. И вот их разоблачили. Господи, что же теперь с ними сделают эти бандиты...

«Илья Николаич...» – запищал было Арнольдик, но авторитет, не взглянув в его сторону, сквозь зубы процедил:

«Заткнись, клоун мастевый. С тобой отдельно разберемся».

Арнольдик умолк, охваченный самыми тоскливыми предчувствиями. В зале висела напряженная тишина. Все ждали, какое решение примет Бобр.

Вдруг все увидели в руке у главного бандита города элегантное перышко, появившееся непонятно откуда. Со шелчком выскочило пружинное лезвие, и Бобр приставил его сверху к светкиной левой груди. Сами собой у Светки подкосились ноги, и она рухнула на колени, взывая осипшим от страха голосом:

«Илья Николаич... что Вы... Илья Николаич...»

Дрожащая от ужаса Светка даже не замечала, что по ее голым ляжкам стекает желтая струя. Потом заметила и, не в силах ни подняться, ни остановить позорный физиологический процесс, инстинктивно расставила ноги. Струя лилась строго по биссектрисе угла, образованного обольстительными, хоть и обмоченными, ляжками стриптизерши. Публика восторженно вопила. Разыгрывавшийся перед ней спектакль превосходил самые смелые надежды самых развратных зрителей.

«Не боись» – хохотнул Бобр – «мочить тебя не будем покуда...»

Он оглядел сцену, потом подошел к сверкающей огнями елке и полоснул финкой по проводу одной из гирлянд. Часть лампочек погасла, образовав не предусмотренную дизайнером ассиметрию в праздничном оформлении.

Отрезанные провода Бобр разрезал так, что получилось три куска примерно метровой длины. Эти куски он подал описавшейся Светке и приказал:

«А ну, сплети!»

Светка послушно начала плести из проводов тяжелую жесткую плетку, разительно отличающуюся своей натуральностью от той, которой ее стегали под бой кремлевских курантов. Светка была в таком же паническом состоянии, какое овладевало ею в детстве, когда отец доставал из шкафа свое излюбленное орудие воспитания – узкий, толстый ремень. В ее голове бешено плясали не мысли, а обрывки образов и ощущений, которые лишь приблизительно можно было передать словами:

«Этим пороть будет... жутко будет больно... спасите!.. запорет... убежать... нестерпимо больно будет... засекут... спасите!..»

Светка хорошо знала, как запарывают до темноты в глазах, до судорог, до потери сознания, и что испытывает жертва во время такой порки. Ее папочка не отличался ни гуманностью, ни сдержанностью. До окончания школы, до семнадцати лет, она жила в постоянном страхе. И вот этот кошмар вернулся...

Светка доплела до конца страшную плеть, и Бобр забрал инструмент из дрожащих рук незадачливой актрисы.

«Иди, сука!» – мотнул он головой в сторону креста. Светка не двигалась, в каком-то ступоре глядя на своего палача.

Кивком головы Бобр подозвал своих телохранителей, что-то сказал тихо, и они отволокли Светку к уже знакомому эшафоту, прижав ее к кресту так же, как четверть часа назад это сделали Гена с Чебурашкой. Вид ее выпуклых круглых ягодиц, покрытых красными полосами, вызвал возбужденный рев медленно зверевших зрителей

Бобр, между тем, обратился к своим младшим коллегам:

«Что, пацаны, разомнемся?»

Ответом был новый взрыв восторженного рева.

Обойдя оставленную Светкой лужу, Бобр подошел к распластанной на кресте девушке и, замахнувшись, рванул плетью по ее голому заду. Удар был полновесным и умелым: плеть точно по середине охлестнула оба полушария, жестоко впечатавшись по всей своей длине в обнаженное тело. Нечеловеческий, истошный вопль заметался по уютному зальчику, наполняя души присутствующих возбуждающей радостью. От дикой боли Светка опять пустила тонкую струйку, полностью опорожняя свой мочевой пузырь...

Влепив несчастной стриптизерше пять зверских ударов, Бобр передал инструмент одному из авторитетов поплоше. Тот ограничился четырьмя не менее мощными ударами. Потом подошел следующий братан.

Они пороли Светку – будто в общак скидывались: число ударов, наносимое каждым мучителем, было пропорционально его рангу в уголовном мире. Некоторые стегали легонько, жалея заезжую красотку, но таких было меньшинство. Остальные с наслаждением во всю силу хлестали по дрожащему и дергающемуся задику распятой девушки, получая ни с чем не сравнимое удовольствие.

Сначала Светка дико вопила от невыносимой обжигающей боли и делала бесполезные попытки вырваться из рук мучителей. Потом она сипела, сорвав голос. Потом у нее уже не было сил ни вырываться, ни кричать, она лишь слабо дергалась от очередного удара и издавала протяжные стоны... Ее выпученные, остановившиеся глаза ничего не видели. В мозгу не было мыслей, все залило пламя чудовищного страдания.

...Тем временем по приказу Бобра тут же на сцене происходила разборка с Арнольдиком. Инструментом разборки служило еще одно изделие французских мастеров сексуальной игрушки, сантиметров тридцати в длину и шести диаметром. Бедняга выл и вопил не тише, чем его партнерша...

А несчастную Светку все секли и секли. Наконец самый младший по рангу среди присутствующих уголовников нанес по недавно такой аппетитной, а теперь сплошь покрытой сочащейся из рубцов кровью попке единственный положенный ему удар, и страшная экзекуция завершилась. Отмороженные отпустили Светку, и она бесформенной массой осела к основанию креста, а потом повалилась на доски сцены, политые ее собственной мочой.

Тогда на сцену снова поднялся Илюха Бобр.

«А теперь, пацаны, не скупись!» – скомандовал он и швырнул к истерзанному телу Светки солидную пачку Франклинов. Братва последовала его примеру, по-прежнему соблюдая принцип пропорциональности.

Итоговый гонорар превзошел все, что Светка могла себе представить в самых жадных своих фантазиях. Но она не видела сыплющегося на нее золотого дождя: сознание оставило ее.

Радостный новогодний праздник шагал по стране. Где-то в Москве шел веселый праздничный концерт, и из приемника раздавалась песенка Лисы Алисы и Кота Базилио про поле чудес в стране дураков.