В 6.30 зазвенел будильник, и Борька, с минуту нечленораздельно побурчав, заставил себя проснуться и встать с теплого супружеского ложа. Анжела, не открывая глаз, пробормотала:

– Борик, тебе на работу пора, да? Бедненький... – и тут же, сладко почмокав губами, снова заснула. Нежного прощального поцелуя Борька от молодой жены не дождался, в чем, однако, сам был виноват: нечего до пяти утра любовью заниматься, если ты не богатый плейбой, а всего лишь банковский бухгалтер со стажем меньше года, обязанный приходить на работу вовремя и в достойном виде. Скажи спасибо, что две недели отпуска тебе дали на медовый месяц. А что эти две недели пролетели как один день... или, вернее, как одна ночь... и что меда осталось еще выше крыши – это работодателей не интересует.

В восемь Анжела проснулась опять, потому что в дверь настойчиво постучала Ванда Ольгердовна, борькина мама:

– Анжелочка! Вставай, детка, а то в институт опоздаешь!

Но встать просто никаких сил не было.

– А у меня сегодня свободный день... – бесстыдно соврала Анжела, вновь заныривая в пушистую нежность сна.

Только в начале двенадцатого счастливая новобрачная проснулась, наконец, настолько, чтобы захотеть чашечку кофе, а заодно и чего-нибудь посущественнее. Сладко потянувшись и с улыбкой повспоминав некоторые эпизоды только что отошедшей в историю ночи, Анжела встала и, подойдя к окну, решительно раздернула шторы. Еще по-летнему яркое сентябрьское солнце теплой позолотой легло на ее обнаженное тело. Анжела до такой степени почувствовала себя кошечкой, греющейся на солнце, что даже замурлыкала...

Посмотрев на часы, Анжела решила и в самом деле не ходить сегодня в институт, поскольку все равно успевала она только на последнюю пару, т.е. на зануднейшую лекцию по теоретической грамматике: сей новомодный предмет читал косноязычный пожилой доцент, вообще-то специалист по языкам программирования .

Анжела подошла к шифоньеру, открыла створку, на которой висело большое зеркало, с удовольствием оглядела себя. Посмотрев самой себе в глаза, она состроила строгое выражение лица и погрозила себе пальчиком:

– Прогульщица! Дрянная девчонка! – произнесла она возмущенно. – Знаешь, что тебе за это будет? Ну-ка повернись!

Анжела извернулась так, чтобы видеть в зеркале свою голую попку («»Какая симпатюшка!» – мелькнула привычная мысль) и довольно сильно шлепнула себя по округлой половиночке. Прелестная ягодка начала розоветь, одновременно насыщаясь волнующим теплом... «Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе!» – шлепала Анжела то одну, то другую половинку. – «Будешь еще прогуливать?» (Шлеп!) «Будешь старших обманывать?» (Шлеп!) «Будешь, я тебя спрашиваю?» (Шлеп! Шлеп! Шлеп! – три подряд...)

Очаровательный задик юной прогульщицы раскраснелся и горел так, будто его прижали к горячей сковородке. Даже ладошку жгло от этой самовоспитательной процедуры...

– Мамулечка, прости... Я больше не буду... Никогда-никогда... – жалобно заскулила Анжела, любуясь в зеркале на дело рук своих.

– Правда, не будешь? – спросила она строго. И ответила опять жалобно:

– Честное-пречестное! Никогда не буду...

– Ну ладно, ладно... Не плачь, маленькая... – Анжела нежно погладила свою наказанную попку. – Сейчас пройдет...

Пока правая ладонь молодой женщины нежно скользила по разгоряченным округлостям, левая издавна привычным движением легла на пушистый треугольничек... Анжела подивилась про себя: «Надо же, пять раз за ночь трахнулись, даже почти шесть...» (на шестой раз сил на оргазм не оказалось ни у нее, ни у Борьки, и они примитивно вырубились, не завершив начатого) «...и уже опять хочется!»

Почему-то эта мысль охладила Анжелу, и она вдруг почувствовала, что голодна как волк... «На фиг!» – решила юная леди, убирая шаловливую ручку с не менее шаловливой киски. – «С этим успею...»

Как была голышом Анжела выскочила из комнаты, направляясь в ванную, и неожиданно для себя увидела свекровь, попивающую кофе в чистенько прибранной кухне.

– Мама, Вы дома? – удивленно воскликнула она. Несмотря на насмешки Борьки, подруг и самой Ванды Ольгердовны, Анжела упорно звала свекровь мамой. Нет, она не была деревенской девушкой. Просто...

...Просто, оставшись в шесть лет без матери, которую у нее отнял нелепый несчастный случай, Анжела всю жизнь мечтала о маме, хотя категорически отказалась признать таковой женщину, на которой через два года после той трагедии женился отец. Отца Анжела любила, отношения у них всегда были прекрасные, но всю жизнь она мучительно сознавала свою обделенность...

Борька поначалу не очень-то привлекал Анжелу. Уже числясь среди друзей и подруг борькиной невестой, она все еще здорово сомневалась... Но стоило Борьке представить суженую своей матери, и Анжела влюбилась в будущую свекровь с нерассуждающей детской доверчивостью. Эта умная, элегантная женщина, серьезный ученый и в то же время светская дама, умеющая быть comme il faut в каждой мелочи, стала для юной Анжелики воплощенным идеалом. Именно такой хотела бы стать она сама... Близким подругам Анжела признавалась, что только познакомившись с Вандой Ольгердовной, окончательно решила выходить за Борьку.

– Вообрази, – в своей любимой старорусской манере ответила свекровь на удивленное восклицание невестки, – сегодня мой семинар отменили в связи с каким-то общегородским студенческим мероприятием. Впрочем, пардон, теперь это называется «акция»... – Ванда Ольгердовна недовольно пожала плечами, и осталось непонятным, недовольна ли она новомодным наименованием или самим фактом проведения «акции». – Умывайся быстренько, сейчас я тебе жареные яйца сделаю, – добавила она, намеренно введя в свою речь теперь уже польский оборот. Впрочем, сказав это, пани Запалишина не двинулась с места. Медленно допивая кофе, она, не скрывая удовольствия, любовалась стройным телом своей очаровательной невестки.

Анжела собралась было повернуться и идти в ванную, но вдруг вспомнила о своей красной нашлепанной попе, и ее охватил ужас. «Что она подумает! Боже мой, как же мне быть?!» Нелепо прикрывая свой задик руками c растопыренными пальцами, Анжела неловко, бочком проделала три быстрых коротеньких шажка и с суетливой поспешностью скрылась за спасительной дверью...

Ах, напрасно, напрасно Анжела так изворачивалась! Ничто не укрылось от ее внимательной свекрови – ни странные звуки, раздававшиеся из комнаты, в которой невестка несомненно была одна, ни красный цвет восхитительных полушарий ее юной попки. Многоопытной даме не составило труда сложить два и два, как выражаются англичане... «Да, пора мне выполнить обряд», – подумала Ванда Ольгердовна, испытывая при этой мысли волнующее предвкушение, – «и, кажется, это доставит удовольствие нам обеим...»

Оставим пока читателя в неведении относительно таинственного обряда, о котором размышляла пани Запалишина, и вернемся к молодой героине нашего правдивого повествования.

Запершись в ванной, Анжела избавилась от страха и почувствовала прилив радости. Какая удача! Она проведет со свекровью целое утро, а возможно, даже весь день... «Может, вместе сходим куда-нибудь... ну хоть в магазин...», – размечталась Анжела, стоя под теплым душем. Редкую возможность побыть со свекровью вдвоем она не променяла бы ни на уединение с мужем, ни на встречу с друзьями-приятелями.

Ограничившись минимальным макияжем, Анжела выскочила из ванной, предусмотрительно обернувшись полотенцем. Натянув на себя полупрозрачные черные трусики с маленькой алой розочкой у правого бедра (Борька называл их «супервиагра») и изящный пеньюарчик, тоже не отличавшийся большой оптической плотностью, молодая дама убедилась с помощью зеркала, что ее все еще неестественно румяная попка достаточно прикрыта, и через две минуты впорхнула в кухню, быстро наполнявшуюся соблазнительными ароматами.

Ванда Ольгердовна с удовольствием кормила завтраком свою хорошенькую невестку. Анжела с завидным аппетитом уплетала скворчащую яичницу-глазунью, переливающуюся перламутром ветчину и изумительный самодельный творог, девственная белизна которого прелестно контрастировала с гранатовым цветом самодельного же вишневого варенья... Между тем дамы болтали о погоде, о бразильских сериалах и о других пустяках, соревнуясь в остроумии и в отточенности выражений, находя удовольствие не в содержании, а именно в стилистике этой болтовни. Анжела не раз отмечала про себя, как сильно уступает она Ванде Ольгердовне в умении вести вот такую легкую беседу, но это не вызывало у нее ни обиды, ни раздражения, а только желание почаще общаться со свекровью и побольше у нее перенимать. Все бывает в жизни, бывают, представьте себе, и идеальные отношения между свекровью и невесткой...

Покончив с едой и помыв посуду, дамы разошлись по своим комнатам. Анжеле надо было прибраться, а Ванда Ольгердовна намеревалась немного поработать. Однако работа, по-видимому, у свекрови не шла, потому что примерно через полчаса Анжелика сквозь гуденье пылесоса услышала ее голос:

– Анжела, поди-ка сюда, детка, я должна тебе кое-что показать.

Тотчас же выключив надоевший пылеуборочный агрегат, Анжела с удовольствием пошла к свекрови. Войдя к ней в комнату, она увидела, что Ванда Ольгердовна любовно рассматривает свою правую руку, на пальцах которой тускло поблескивают какие-то перстни. Перстней этих Анжела до сих пор ни разу не видела, поэтому она с нетерпеливым любопытством поспешила подойти поближе, не отрывая глаз от руки свекрови.

Руки Ванды Ольгердовны были предметом особого восхищения Анжелы. Маленькие, правильной формы, с длинными, сужающимися к кончикам, как на картинах старых мастеров, пальцами, эти руки были свидетельством благородного происхождения, которому Анжела завидовала не из пустого снобизма, а из искреннего уважения к старинной аристократии. Это уважение внушил ей покойный дед, сам потомок столбовых, хоть и худосочных, русских дворян. Ванда же Ольгердовна по линии матери принадлежала к одному из стариннейших и знатнейших родов польского шляхетства. Да и покойный муж ее, товарищ Запалишин, мог бы гордо – или равнодушно – носить княжеский титул, если бы не вычеркнул этот факт из своей памяти, ибо был убежденным коммунистом, много лет занимавшим не последние места в партийной иерархии.

Однако не одна лишь аристократичность привлекала Анжелу в руках свекрови. Глядя на них, она всегда думала о том, что вот такие прекрасные руки должны быть у мамы... Такие руки должны заплетать косички, ставить градусник, помогать шить платье для любимой куклы... Такие руки должны гладить по головке и обнимать на ночь... И еще такие руки должны иногда наказывать... Да-да, именно такие красивые руки должны спускать штанишки и хорошенько шлепать нашалившую девочку по голой (обязательно по голой!) попке... Такие руки имеют право это делать, это совсем-совсем не обидно... это, сказать вам по секрету, очень даже приятно... Если бы у нее была мама, и если бы у мамы были такие руки, она бы иногда нарочно делала что-нибудь нехорошее, чтобы мама ее отшлепала...

Глянув на перстни, Анжела восторженно ойкнула.

– Какая прелесть! – воскликнула она, еще даже не успев разглядеть эти ювелирные изделия, а лишь заметив их необычность.

Всего перстней было три, они были надеты на указательный, средний и безымянный пальцы Ванды Ольгердовны. Каждый перстень представлял собой покрытое черненой гравировкой массивное кольцо из тусклого сероватого металла с одним камнем, тщательно заделанным в прочные широкие лапки. Камни были крупные и все разные. Сразу было видно, что перстни эти очень старинной работы.

– Это платина? – восхищенно спросила Анжела.

– Нет, дорогая, представь себе, это железо. А вернее, знаменитая когда-то толедская оружейная сталь. Этим перстням почти шестьсот лет, они были сделаны сразу после Грюнвальдской битвы. Ну-ка, припомни дату, милочка! – Ванда Ольгердовна посмотрела на Анжелику строгим профессорским взглядом.

– М-м-м... тысяча четыреста десятый! – выпалила Анжела, сама удивляясь, как это она вспомнила.

– А точнее?

– Ну, мама, Вы слишком многого от меня хотите! Я ведь филолог, а не историк.

– 15 июля. Всякая славянская женщина обязана помнить эту дату, – назидательно сказала Ванда Ольгердовна.

О-о-о! Так Вы панславистка, пани Запалишина? – съехидничала Анжела.

– В разумном смысле – да! – совершенно серьезно ответила ей свекровь. – Мы еще потолкуем об этом, когда ты немного повзрослеешь. А теперь вернемся к этим перстням.

Ванда Ольгердовна сняла перстни с руки и положила в стоящую на столе маленькую овальную шкатулку из бисквитного фарфора с парой ангелочков на крышке. Этой шкатулки Анжела тоже никогда не видела. Она потянулась рассмотреть ее повнимательней, но свекровь мягко отвела ее руку.

– Потом посмотришь. Шкатулочка ничего интересного собой не представляет, обыкновенный немецкий ширпотреб конца 19-го века. Я расскажу тебе про перстни. Дело, видишь ли, в том, что теперь они твои.

– Мои? – удивленно воскликнула Анжела.

– Да, милая. С того момента, как ты стала законной женой моего сына, они твои. Но у меня еще не было времени передать их тебе, потому что я должна сопроводить эту передачу довольно длинным объяснением. Садись и слушай.

Анжела послушно уселась на антикварную кушетку а ля Луи XV, которую свекровь очень любила, но не считала нужным превращать в музейный экспонат с надписью «руками не трогать».

Ванда Ольгердовна между тем продолжала свое повествование:

– Перстни стоят целое состояние. Однако продать их ты не имеешь права.

– Почему? – невольно вырвалось у Анжелы, хотя она вовсе не думала об обращении этих реликвий в звонкую монету.

– В свое время ты должна будешь передать их своей старшей дочери или, если дочерей у тебя не будет, жене старшего сына, как сейчас я передаю их тебе, – строго сказала Ванда Ольгердовна. – Формально запретить тебе продажу я не могу, но уверена, что ты не нарушишь традицию, которой уже без малого триста лет.

– Конечно, мама! Что Вы..., – горячо заверила Анжела свою свекровь. Она испытывала необыкновенное волнение от того, что в этот момент причащалась какой-то овеянной веками, подлинно аристократической традиции.

– Ценность этих перстней не столько материальная, сколько историческая. Металл сам по себе не стоит ничего, а камни, хотя и очень хороши, но почти не обработаны (в 15-м веке не умели гранить драгоценные камни), поэтому, будь они просто драгоценными камнями, они ценились бы довольно низко. Но эти перстни уникальны и хорошо известны специалистам. Попади они на любой из знаменитых аукционов, они наверняка были бы проданы за огромную сумму. Описание этих перстней включено во все справочники по ювелирным украшениям, но они числятся утерянными с начала 18-го века. Несколько историков ювелирного дела предпринимали попытки выяснить их судьбу, но так ничего и не узнали, потому что мы, владельцы, свято храним тайну. Так же должна поступать и ты. Тебе понятно?

– Да, мама, я поняла... я обещаю Вам..., – взволнованно сказала Анжела, а потом, холодея от щенячьего восторга, спросила: «Я должна принести клятву?»

– Нет, – улыбнулась Ванда Ольгердовна, – ты дворянка, и твоего слова достаточно. Наша традиция не требует ничего другого.

Извинившись, Ванда Ольгердовна закурила свой любимый «Парламент» и продолжила рассказ, невольно впадая в привычный лекторский тон.

– Как я уже намекнула, история перстней связана с Грюнвальдской битвой. Надеюсь, ты помнишь, что это было решающее сражение объединенных славяно-литовских сил с германцами, во главе которых стоял Тевтонский военно-монашеский орден, разработавший и агрессивно проводивший в жизнь политику «Drang nach Osten». Союзные войска в основном состояли из польских и белорусско-литовских отрядов, было также несколько русских и моравских хоругвей. Возглавлял союзников король поляков и литовцев Владислав II, до коронации – великий князь Литвы Ягайло. Напомню, чтобы уж больше к этому не возвращаться, что славяно-литовские войска выиграли Грюнвальдскую битву, чем на века обеспечили восточно-европейским государствам возможность самостоятельного существования и развития.

– Ура-ура! – не удержалась Анжела, но тотчас сникла под неодобрительным взглядом свекрови.

– Никто не виноват, что эти государства не смогли правильно использовать полученную возможность, – добавила Ванда Ольгердовна, излишне серьезно трактуя бездумное ерничанье своей юной невестки. Затем она продолжила рассказ-лекцию.

– Хотя король Владислав считался главнокомандующим союзников, фактически войсками руководил литовский князь Витовт, и именно благодаря его полководческому таланту битва была выиграна.

Во время сражения князь Витовт почти все время находился позади своих войск на холме, с которого мог наблюдать за ходом боевых действий. Когда нужно было отдать какой-то приказ, князь отправлял с поручением кого-либо из отряда своей литовской гвардии, неотлучно находившейся рядом с ним. Но в какой-то момент князю потребовалось сменить расположение своей ставки, и тут едва не случилась трагедия. Князь Витовт так спешил, что основной отряд гвардейцев от него отстал. Князь скакал через ровное поле в окружении лишь своих офицеров и небольшого гвардейского авангарда. И как раз в этот момент на то же поле на рысях вылетел отряд швейцарских ландскнехтов, получивших приказ передислоцироваться. Увидев княжеский штандарт и убедившись в том, что силы противника невелики, швейцарцы, разумеется, кинулись в бой, предвкушая легкую и богатую добычу: Орден обещал за голову Витовта огромную награду. Поистине, это был один из тех моментов, которые Стефан Цвейг называет звездными часами человечества. Что там судьба князя Витовта – судьбы Европы решались в это мгновение!

Ванда Ольгердовна явно разволновалась. Нервным движением загасив сигарету, она немного помолчала, а потом продолжила повествование:

– И вот представь себе, дорогая – эти судьбы должен был взять в свои руки один из моих далеких предков, храбиа Анджей Кольчневски.

– Храбрый? – не поняла Анжела.

– Храбиа. Так по-польски звучит графский титул, – пояснила Ванда Ольгердовна. – Он действительно был известен своей храбростью, но вообще-то ничем не прославился ни до, ни после того момента. Зато тогда он оказался на высоте! Граф с небольшим отрядом легковооруженных рыцарей находился в перелеске, мимо которого лежал путь князя Витовта. Увидев швейцарцев и мигом поняв, какая опасность грозит литовскому князю, граф Анджей, ни минуты не раздумывая, скомандовал атаку и помчался впереди своих рыцарей наперерез противнику. Отряд графа был невелик по численности, швейцарцев было едва ли не втрое больше, но поляки с такой безумной дерзостью атаковали ландскнехтов, что те дрогнули. Частью они рассеялись, а частью были перебиты. Среди поляков тоже были убитые и раненые, но их потери были значительно меньше. Сам граф Кольчневски совсем не пострадал, но в схватке у него сломался меч, привезенный им из Толедо и выкованный тамошними оружейниками, знаменитыми на всю Европу. Предание говорит, что по праву командира граф схватился с капитаном ландскнехтов, и когда тот подставил под меч графа свой экю...

– Экю? – удивленно переспросила Анжела, представив себе, как несчастный швейцарец защищается от меча золотой монетой.

– А вот это уж ты должна знать, моя дорогая, раз ты филолог-романист. Экю – это маленький наручный щит конного рыцаря, предназначенный как раз для отражения ударов меча. Так вот, когда граф Анджей ударил в экю, клинок его меча разлетелся на множество кусков. По-видимому, графу достался бракованный экземпляр, перенапряженный во время закалки. Согласно тому же преданию, капитан швейцарцев благородно отпустил безоружного противника.

Анжелику мало интересовали технические подробности схватки, происшедшей шестьсот лет назад. Ей хотелось поскорее рассмотреть необычные перстни. Заметив нетерпение невестки, свекровь укоризненно покачала головой.

– Не торопись, не торопись, Анжела. Все это ты должна запомнить, чтобы когда-нибудь передать эту историю вместе с перстнями своей преемнице. Видишь ли, для снижения риска огласки мы никогда не записываем это предание, а передаем его устно.

Анжела покорно кивнула головой:

– Да-да, мама, я слушаю...

– Когда опасность миновала, князь Витовт продолжил путь к намеченной цели. Поглощенный полководческими проблемами, он, кажется, даже не поблагодарил своего спасителя. Но, разумеется, не забыл этот эпизод. Когда стало ясно, что битва выиграна, когда часть победителей занималась преследованием бегущих германцев, а другая часть подбирала раненых и готовила погребение убитых, князь Витовт приказал найти и привести к нему храброго поляка. Как именно был награжден граф Кольчневски, полностью нигде не описано, но одно известно точно: осмотрев сломанное оружие графа, князь повелел вручить ему новый меч из своего личного арсенала, а коротенький обломок клинка, оставшийся у Кольчневскего, отдать придворным ювелирам, дабы в память о случившемся они изготовили из толедской стали перстни для графа, вставив в них камни из княжеской короны. Так, во всяком случае, повествует предание. Я-то думаю, что никому бы не пришло в голову в самом деле ломать корону. Камни, конечно, были просто взяты из княжеской сокровищницы, но несомненно, что их выбрали из лучших образцов.

Сказав это, Ванда Ольгердовна открыла шкатулочку и, вынув все три перстня, стала по очереди показывать невестке реликвии, овеянные неувядающей славой.

– Посмотри, дорогая: вот этот перстень для пальца всказуйонцего... извини – для указательного пальца – с изумрудным кабошоном в два с четвертью карата. Посмотри, какой изумительно чистый и глубокий цвет... – Ванда Ольгердовна передала перстень Анжелике, и та зачарованно уставилась в теплую мерцающую зелень камня.

– А вот перстень для среднего пальца. В нем сапфир весом три с половиной карата, обработанный двойным кабошоном. Ювелиры говорят, что сапфиры такого совершенства – огромная редкость.

Анжелика отложила перстень с изумрудом и благоговейно взяла из рук свекрови вторую реликвию. Она очень плохо разбиралась в драгоценных камнях, но великолепная бархатная синева крупного сапфира, иногда вдруг вспыхивавшая пурпуром, не могла оставить ее равнодушной.

– И наконец, перстень с брильянтом – для безымянного пальца, – Ванда Ольгердовна чуть шевельнула рукой, и царь камней брызнул ослепительными разноцветными искрами. – Ты, вероятно, подумала, что это бриолет..., – Анжела ничего подобного не подумала, да и слова такого не знала, – ...но это не так, дорогая. Огранка бриолетом была изобретена лишь в 17-ом веке, а в 15-ом, как я уже сказала, гранить камни вообще не умели, тем более алмазы. Их оставляли в том виде, в каком они были найдены, только очищали шлифовкой естественные грани. Этот алмаз в два и семь восьмых карата – такой чистой воды и такой правильной от природы формы, что и в самом деле может украсить любую корону. Нижней части не видно, но специалисты, изучив особенности игры света, установили, что это совершенно правильный октаэдр, установленный одной из вершин вверх.

Анжела взяла из рук свекрови третий перстень и так долго не могла оторвать глаз от сверкающего всеми цветами радуги камня, что Ванде Ольгердовне пришлось силой отнять у невестки роскошную побрякушку и уложить ее в шкатулку вместе с двумя другими.

– Слушай же дальше, Анжелочка. Я еще не рассказала самого главного, – Ванда Ольгердовна снова закурила и продолжила увлекательное повествование.

– Больше двухсот лет эти перстни украшали пальцы графов Кольчневских, свидетельствуя о богатстве, знатности и прославленности их рода. Но со второй половины семнадцатого века род Кольчневских стал угасать. Не могу сказать, что было тому причиной, но с каждым поколением у них было все меньше детей, да к тому же рождались почти исключительно девочки. Родовое имение то и дело дробилось, уходило к другим феодалам, и богатство графов таяло.

И вот, в начале 18-го века не осталось ни одного представителя рода Кольчневских мужского пола. Титул унаследовала дочь последнего графа Кольчневского Анна. Еще при жизни отца она вышла замуж за одного из братьев Понятовских, но через два года после свадьбы ее муж без памяти влюбился в какую-то мелкопоместную паненку и, всячески улещая кардинала-предстоятеля, сумел добиться развода под тем, однако, условием, что графская корона и майорат сохранятся за его бывшей супругой. Графиня Анна осталась одна с годовалой дочкой на руках.

Эльжбета – так звали девочку – была хилым и некрасивым ребенком. Ее природная угрюмость и нелюдимость еще усилились тем, что мать ее не любила и воспитывала с равнодушной жестокостью. Розга была основным посредником между графиней и ее дочерью. Девочке уже шел шестнадцатый год, уже пора было вывозить ее в свет, а мать по-прежнему нещадно секла ее за любой пустяк. Секла со все большим остервенением, поскольку не надеялась быстро избавиться от дочери, выдав замуж, так как понимала, что ее унылая внешность при незавидном приданном наверняка отпугнет ст`оящих женихов. Выбирать же из нест`оящих, которые будут рады и захудалому графству, пани Кольчневской-Понятовской претила гипертрофированная аристократическая гордость.

Однако ж время шло, и настал-таки день первого выезда панны Эльжбеты. Сама она не испытывала ни радости, ни волнения и готовилась к этому событию с той угрюмой покорностью, с которой выполняла все приказания матери. Графиня же волновалась сильнее, чем в день своего собственного первого бала. Волновалась, однако, не за дочь, а за себя саму, заранее переживая ожидающие ее великосветские насмешки. Надо ли говорить, что ее нервозность изливалась в бесконечных злобных придирках к несчастной Эльжбете! Недели две графиня буквально поедом ела дочь, Бог знает в который раз репетируя с ней типовые ситуации и танцы. Разумеется, свои наставления заботливая матушка то и дело подкрепляла розгой; лишь в последние два дня она умерила свой пыл из опасения, что девчонка не сможет нормально сидеть. И то сказать, к концу этого подготовительного периода задик бедной паненки являл собой, надо думать, весьма грустное зрелище.

Вечером накануне дня выезда графиня решила еще раз заняться нарядами. Когда и она сама, и Эльжбета облачились в сшитые по этому случаю роскошные платья, графиня отослала помогавших им одеваться служанок и занялась окончательным выбором украшений. Описания драгоценностей, которые были в тот день на пани и панне Кольчневских, не сохранилось, но точно известно, что графиня-мать украсила свои пальцы знаменитыми грюнвальдскими перстнями, вот этими самыми, – Ванда Ольгердовна указала на шкатулку.

– Как раз когда обе дамы были при полном параде, бедняжка Эльжбета опять чем-то не угодила матери, и та вознамерилась ее наказать. Графиня приказала дочери улечься к ней на колени и, по-прежнему не решаясь прибегнуть к своему излюбленному инструменту, задрала длинное платье девушки, сдернула к коленкам изящные батистовые панталончики и принялась изо всех сил шлепать ее по заголенной попе. Наказание оказалось очень серьезным: мало того, что усиленная массивными перстнями рука пани Анны наносила мощные удары, так еще перстни, которые были графине немного великоваты, от сотрясения один за другим повернулись камнями вниз, и эти камни, врезаясь в обнаженное тело, превратили простое лане (это «порка» по-польски) в настоящее истязание. Особенно болезненные раны наносила острая вершинка брильянта, – пани Ванда любовно погладила пальцем самый драгоценный из перстней Кольчневских.

Анжела, затаив дыханье, слушала рассказ свекрови. Как ни странно, несчастная, многократно поротая Эльжбета Кольчневская вызывала у нее не столько сострадание, сколько зависть. А при описании жестокой порки, произведенной холеной, украшенной перстнями рукой графини, Анжелу охватила сладкая и нестерпимо острая, но в общем-то давно знакомая истома…

– Когда пани Анна отпустила, наконец, дочь, – продолжила рассказ Ванда Ольгердовна, – та, захлебываясь слезами, кое-как натянула пантолончики и, подобрав юбку, убежала к себе. Она заперлась в своей комнате и категорически отказалась выйти, несмотря на строгие приказы матери. Та в конце концов махнула рукой и тоже до утра удалилась к себе. Позвав свою камеристку, панна Эльжбета разделась и, вконец обессилившая, рано легла спать. Несмотря на треволнения, она быстро уснула и спала сладким сном до позднего утра.

Той ночью, как гласит предание, случилось чудо. Панне Эльжбете то ли во сне, то ли наяву – легенда ведь не обязана быть однозначной, правда? – явилась Пречистая Дева и даровала бедной девочке красоту и счастье. Я, моя дорогая, опускаю подробности этого августейшего визита, поскольку, как я выяснила, каждая женщина в нашем роду излагала их, исходя из собственных представлений и вкусов. Моя мама была хотя и верующей, но суровой реалисткой, поэтому во время передачи колец мне вообще свела эти подробности к минимуму, а позже я услышала эту историю от бабушки, и в ее изложении он был необычайно ярким и фантастическим, что вызвало ехидные замечания присутствовавшей при этом бабушкиной сестры. Так что, оставляю эти детали на твое усмотрение, – рассмеявшись, пани Ванда как бы невзначай приобняла невестку и погладила по высунувшемуся из-под халатика тугому округлому бедру. Анжела расплылась в счастливой улыбке.

– Честно говоря, сама я ни в какое чудо не верю, но думаю, что все остальное в легенде – правда. Ведь в жизни каждой девушки есть период, когда она вдруг расцветает, превращаясь из гадкого утенка в прекрасного лебедя, и у некоторых из нас этот период наступает очень резко. Видимо, для Эльжбеты Кольчневской такой период как раз совпал с временем перед ее первым балом, но в суете подготовки никто этого не замечал до самого последнего дня. Все, как видишь, вполне естественно.

– Да-да, – сказала Анжела, – я помню, со мной тоже так было, когда я в 9-м классе училась. Меня вдруг начали усиленно кадрить мальчишки из других классов, а на улице все время приставали молодые люди и взрослые дядьки.

Анжела в свою очередь весело рассмеялась и – тоже будто невзначай – слегка прижалась к свекрови. Она бы не решилась продлить этот физический контакт, но Ванда Ольгердовна опять обхватила ее рукой, и они так и остались сидеть в обнимку, испытывая от этого радостное волнение.

– Мне осталось рассказать немногое. На балу Эльжбета произвела фурор и потом пользовалась неизменным успехом в свете. Вскоре у нее уже не было отбоя от женихов из лучших семейств Жечи Посполитой, да и из иностранцев. Она вышла замуж за одного из Радзивилов, и брак их был необыкновенно счастливым. Имение Кольчневских было восстановлено, у супругов было много здоровых красивых детей, которые успешно продолжили славный род Кольчневских, слившийся с не менее славным родом Радзивилов. Этот род существует и в наши дни, хотя потомки тех Радзивилов-Кольчневских в большинстве своем носят другие фамилии, а бурные события 20-го века раскидали их по всему земному шару.

Пани Эльжбета и стала основательницей той традиции, в которую я сейчас тебя посвящаю. И она сама, и ее мать твердо уверовали, что все ее счастье началось не с чего-нибудь, а с той порки накануне бала, и что принес ей это счастье физический контакт с прославленными грюнвальдскими перстнями Кольчневских. Я подозреваю, что историю с явлением Матки Боскей обе пани просто выдумали для вящей сакрализации не совсем пристойного события. Как бы то ни было, но графиня Анна среди других свадебных подарков вручила дочери и перстни.

Надо сказать, что в отличие от собственной мамаши, Эльжбета очень нежно относилась к своим детям, особенно к дочерям. Она никогда не секла девочек розгой, а при крайней педагогической необходимости шлепала их по попкам рукой, но провинившуюся попку всегда обнажала, а на пальцы непременно надевала приносящие счастье перстни – вероятно, с тем, чтобы усилить позитивный эффект порки.

– Мама, – решилась вдруг Анжела, – Вы все время неправильно говорите. Когда шлепают рукой, это не порка, а спанкинг.

– Вот как! Это что-то новенькое… И откуда же ты, моя дорогая, набралась таких знаний? Неужели на занятиях в Университете?

Анжела хихикнула, но промолчала. Не признаваться же свекрови, что при посещении Интернета для подготовки какого-нибудь реферата она то и дело заскакивает на сайты, имеющие к романской филологии весьма отдаленное отношение…

Короче говоря, Анжелочка, с той поры в нашей семье возникла традиция передавать грюнвальдские перстни старшей дочери или, буде в поколении одни сыновья, старшей невестке в день свадьбы и при этом посвящать ее в их необыкновенную историю.

Анжела нетерпеливо протянула руку к шкатулке, но Ванда Ольгердовна опять удержала ее.

– Не так вдруг, Анжелочка. Видишь ли, традиция еще требует, чтобы при этой передаче была воспроизведен тот эпизод, в котором впервые проявились чудесные свойства этих перстней, то есть эпизод порки… ах, прости, спанкинга панны Эльжбеты накануне бала.

– А… о… так Вы хотите меня…? – от смущения у Анжелы слова застряли в горле, но смущение ее нисколько не было протестом.

– Да-да, моя милая. Изволь лечь ко мне на колени попкой вверх, – сказала пани Ванда, неторопливо, один за другим, надевая на руку древние перстни.

Анжела послушно улеглась поперек коленей свекрови. Она испытывала удивительную смесь чувств. Столько раз она проигрывала в мыслях подобную ситуацию, и вот это стало явью! Ей было и сладко, и чуточку страшно, но главное, в ней все сильнее разгоралось желание, и она ничего не могла с этим поделать…

Все в том же сакрально неспешном ритме Ванда Ольгердовна собрала пеньюарчик невестки на ее талии, потом положила обе руки на бедра девушки и медленно стянула вниз прелестные трусики, оголив еще более прелестные полушария попки. Потом она подняла руку… Анжела затаила дыхание и невольно напряглась…

Шлеп! Первый шлепок был совсем легким, так что Анжела даже почувствовала разочарование. Шлеп! Шлеп! Шлеп! Каждая половиночка получила по паре шлепков, и, несмотря на их нежность, слегка зарумянилась, от чего эта очаровательная попка стала еще очаровательней.

– То ше называ «лане деликатне», – сообщила Ванда Ольгердовна, незаметно для себя перейдя на родной язык. – А тераз бенде лане сроге (а сейчас будет строгая порка), – объявила она и, высоко подняв руку, влепила в хорошенькую ягодицу весьма увесистый шлепок.

– О-у-у! – вырвалось у Анжелы, хотя ее ощущение можно было смело назвать удовольствием. Ей даже захотелось сказать: «Еще!», но просьба не понадобилась: Ванда Ольгердовна с явным наслаждением дала ей еще три таких же сильных шлепка. От каждого удара Анжела невольно вздрагивала, и по ее ягодицам пробегала чарующая волна. Пани Ванде пришлось сильно стиснуть бедра, чтобы приостановить бурную реакцию…

– Но а тераз – лане сурове, – сказала Ванда Ольгердовна, но спохватившись, перевела на русский: «А сейчас – суровая порка». Она повернула сапфировый перстень на среднем пальце камнем вниз и с размаху шлепнула Анжелу по одной, а потом по другой половинке. На этот раз боль была нешуточной, особенно в том месте, на которое попал камень, и Анжела с трудом сдержала громкий крик и желание ускользнуть от продолжения этой ритуальной порки. Она лишь жалобно заскулила, а на глаза ее навернулись слезы.

– Это мы называем «лане о еден камень», то есть порка в один камень, – сообщила Ванда Ольгердовна. – А теперь – лане о два камня.

Перевод Анжеле не понадобился. Она со страхом ждала, пока свекровь поворачивала перстень с изумрудом на своем указательном пальце и заносила руку для удара.

Шмяк! Шмяк! – два смачных шлепка упали на нежные ягодицы юной дамы, вызвав острейшую боль. «В-в-в-а-а-а!» – закричала она сквозь слезы, не в силах вытерпеть эту боль с достоинством, подобающим наследнице древнего и славного рода Кольчневских.

– Ну-ну, Анжелочка, потерпи, потерпи. Ведь так в нашей семье наказывают даже совсем маленьких девочек, – с откровенно садистским удовольствием промолвила пани Ванда, нежно поглаживая страдающие полушария своей невестки.

– Ну, и наконец – самая суровая порка в три камня. – Анжела замерла на коленях свекрови, трепеща от страха. И не напрасно она боялась! Когда тяжелая рука старшей дамы влепила в ее дрожащую попку один за другим два мощных шлепка, к обжигающему эффекту которых два округлых камня добавили мучительно тупую, а ограненный брильянт – пронзительно острую боль, это было нечто ужасное! Анжела уже не могла думать ни о традициях, ни о достоинстве. Громко завопив, она соскользнула с коленей пани Ванды, жалким лягушонком шлепнувшись на пол.

Ванда Ольгердовна склонилась над Анжелой, которая стояла на полу на коленях и плакала, обеими руками держась за свой горящий, ноющий и саднящий задик.

– Ну все, детка, все уже… Не плачь, солнышко… – с неподдельной нежностью говорила она, поднимая невестку и целуя ее заплаканное личико. – Сейчас пройдет, сейчас…

Она осторожно посадила Анжелу себе на колени так, чтобы вес тела пришелся на ляжки девушки, а ее бедная попка свободно свешивалась.

– Ну, уже ведь не так больно, правда? – спросила Ванда Ольгердовна, нежно обнимая и целуя Анжелу.

– Уже почти не больно, – прошептала девушка, стараясь всем телом прижаться к свекрови и робко отвечая на ее поцелуи.

Как случилось, что трусики Анжелы оказались на полу, а на ее пеньюарчике расстегнулись все пуговки, выпустив на волю прелестные груди с острыми набухшими сосочками, никто из дам не смог бы объяснить…