В нашем дворе девчонок всегда было больше, чем мальчишек. Особенно мы это почувствовали, когда к бабушке в другой подъезд приехала откуда-то, кажется, из Пензы, не в меру активная внучка Сонечка. Родители «подкинули» ее, намереваясь завербоваться года на три в Никарагуа: отец был врачом, а мать преподавала и знала в совершенстве испанский и французский.

Сонечка была совершенно непохожа на остальных. Она была полненькой, розовой, а главное — совершенно неугомонной. Казалось, она вообще не устает. Всех Соня поучала, всем давала указания, везде лезла попробовать сама, а потом качала головой, подражая каким-то взрослым — видимо, своим родителям.

— О, как же вы глупы, господа! — говорила она театральным тоном и литературным языком, а потом вдруг сбивалась на школьный жаргон. — За вечер что, нельзя было из дидактического материала «контрошу» списать на шпору, а на матике только переписать?

— Да ладно, писать еще чего-то, — отмахивался ее сосед по парте, Олег.

— Вы ленивы, друг мой, — опять пела Соня. — Вас надо привязать к дивану, штаны спустивши...

Через некоторое время ее «зацикленность» на желательном применении порки (по делу и без дела) была замечена в классе. Олька по прозвищу Хлопушка решила подразниться:

— Сонь, а тебя саму-то часто по попе лупят?

— Меня-то бабушка не наказывает, — отвергла подозрения Соня. — А вот мама и папа знают, как воспитывать, только они за границу уехали. Но я памятливая, я все по-о-о-омню...

— А как надо воспитывать?

— Ну вот мама сказала тебе сходить в магазин до закрытия, а ты не пошла, — стала увлеченно приводить примеры девочка. — Тогда тебя надо поставить к столу и положить животом на него. Взять веревочку и помочить ее. И если этой веревочкой настегать тебе больно по голой попе, то ты встанешь и сразу побежишь в магазин.

— А Юрку папа дома ремнем порет, — поддержала разговор главная выскочка в их классе, Маргарита.

— Так... — сказала Соня уморительно деловым тоном. — Значит, с Юркой дружить можно, он хорошо воспитан...

Девчонки дружно засмеялись над таким выводом.

Пока она поучала всех в школе, ей сходило это с рук. Но через какое-то время поклонница телесных наказаний развернула агитацию дома.

— Бабуль, — возмущалась она. — Почему это ты никогда не смотришь мой дневник, не ругаешься, не грозишь меня выпороть?

— Да разве я с тобой справлюсь, милая моя? — удивлялась старуха. — Я уж стара стала, а в дневниках и раньше ничего не понимала.

— Да ты что!... Я же сама должна трусы снимать и на диван ложиться! А ты хоть бы позаботилась о моем воспитании, а то мама с папой приедут и тебе покажут, как внучку бросать без присмотра! А если я курить начну?...

— О-ох, — вздыхала бабушка.

Наконец Соня решила претворить теорию в практику. Когда на перемене Андрюшка, мальчишка из их класса, стал донимать девчонок, пуляя в них кусочками фольги, Сонечка поймала его через парту, схватила обеими руками и потянула на себя. Перегнувшись через стол, пацаненок прекрасно выставил свои обтянутые штанами ягодицы — и девочка это заметила.

— Таня, Оксана! — завопила она. — Возьмите кто-нибудь линейку и надерите ему по заднице!

Девочки хохотали, но не решались. Тогда наша героиня решила отшлепать проказника сама, отпустила одну руку и раза три ударила ей по штанам. Тут и Андрюшка вырвался, вцепился в ее запястья, началась настоящая драка. Соня стала лягаться, опрокинула цветы, дерущиеся рассыпали мел... За этим занятием их и застала учительница природоведения.

— Прекратите сейчас же! В угол поставлю! Замечание запишу! — закричала она, а потом, заметив, что Андрею досталось больше, добавила: — А тебе, Соня, стыдно, ты же девочка!

В общем, классная руководительница записала ей все это в дневник, а потом попросила привести маму или папу.

— Нету мамы с папой, — сообщила Соня. — Уехали из города.

— А с кем ты живешь?

— С бабушкой.

— Пускай бабушка придет.

— А у нее ноги больные, Тамара Александровна.

— Тогда я сама к ней схожу.

После визита учительницы бабушка, приняв решение, стала кряхтеть и одеваться. На улице она нарвала хороших прутьев, выбирая их подлиннее, не короче чем в метр, а затем показала вернувшейся домой с прогулки внучке.

— Ложись на диван, Сонька, — последовал приказ, — я тебя веревкой привяжу, а то вскочишь. У меня твоя учительница была, просила принимать меры. Ложись, сейчас я меры принимать буду...

Девочка, покраснев, улеглась с таким волнением, что не ясно было даже, боится она или ей это нравится. Привязывала старушка долго, путаясь в узлах. А потом через открытую балконную дверь стали слышны хлопки прутьев по телу и визг Сонечки. Сперва визг был каким-то фальшивым, но минут через пять

Наказание не осталось тайной. Назавтра в школе подружки спросили:

— Ну, как тебя вчера воспитывали?

— Как надо, — отрезала девчонка и поспешила закрыть тему. С тех пор она примерно на год перестала с увлечением расхваливать всем и во всех ситуациях чудесные свойства порки как воспитательного процесса...

Когда я шел в гости к Анюте, я еще не знал, что мне придется бороться за права человека. Когда я от нее ушел, выяснилось, что борьбы не требуется — она была в данном случае так же абсурдна, как помощь алкоголикам путем прекращения выпуска водки.

На дворе стоял август 1989 года. Я вернулся из армии обратно в свой город, оповестил родной институт (забрали меня после первого курса, вернули на второй) и отправился по прежним однокурсникам и однокурсницам, ушедшим в учебе далеко вперед. Аня жила недалеко, так что не посетить ее было как-то неловко. Решимости мне придала коробка мармелада в шоколаде, найденная в продуктовом магазине.

Меня встретили у порога. Она была совсем не накрашенная, растрепанная, заспанная — в таком заношенном и застиранном коротком халатике, что он просвечивал. Я стал вспоминать, не был ли я в нее влюблен до армии, то есть не нужно ли сейчас говорить что-нибудь этакое... Ничего не вспоминалось.

— А я еще не проснулась, — сладко потянулась Анюта, — а то я в ночь работала, а завтра надо идти в день. Зато потом три выходных.

Мы сели на кухне пить чай с мармеладом, а попутно взялись за обсуждение всех общих знакомых. Я смотрел на ее круглое приветливое лицо, на полненькие коленки и думал, что до армии многого в жизни не замечал. Во время нашей беседы кто-то и начал впервые скрестись в какую-то дверь.

— Тихо! Крысы, — поднял я палец.

— Да нет, это не крысы, какие крысы на пятом этаже, — отмахнулась девушка и крикнула в коридор: — Сейчас же замолчи! Сесть!

— Собака? — удивился я.

— Да нет, брат двоюродный.

Где-то снова жалобно поскреблись, Аня не выдержала и снова крикнула:

— Рано выходить, рано! Сиди и думай о своем поведении.

— Куда ты его посадила, в туалет, что ли? — осведомился я.

— Да нет, буду я еще таким сопляком туалет занимать. В кладовке сидит, среди голых стен и на картошке.

— Давай, Аня, давай, выпускай... — решил я показать себя борцом за честь и достоинство. — За что ты его?

— За большое нахальство. Открыла сегодня утром его книжку, а там — календарик с женщиной. Женщина в таком прозрачном платье, с грудищами, как положено. Это бы фик с ним, но он за этот календарик пистолет водяной променял, ну такой, за девять рублей!

— Ладно, Ань, — стал убеждать я, — выпусти ты его, пускай с нами чай пить садится... — и минуты за три все-таки уговорил. Девушка пересмотрела свою педагогическую тактику и открыла шпингалет кладовочной двери:

— Выходи, одевайся.

Из темноты, щурясь, вышел мальчик лет восьми или девяти (довольно миленький, как с картинки, блондинчик) одетый только в короткую маечку и сверкающий розовыми голыми ягодицами. Розовый цвет был обусловлен полутора десятками узких полосок на коже, так что я понял: сидение в кладовке было только завершением наказания. Он посмотрел на меня, и сказав «Здравствуйте», подошел к сестре. Аня подала ему руку, он ее осторожно поцеловал и сказал серьезно:

— Спасибо.

Аня направила его в маленькую комнату. Через минуту он вышел в тренировочных штанишках. Звали мальчика Сережа, мы познакомились и вместе сели за стол. Он сидел с бокалом чая и осторожно его отхлебывал.

— А чего ты мармелад не ешь? — спросил я.

— А мне нельзя, — сообщил он. — Я же его не заслужил. Если я заслужу сладкое, то тетя Аня мне дает вечером конфетку или шоколадку.

— А почему не заслужил-то?

— Я сегодня провинился, — вздохнул Сережа.

— Чем?

— Ну... пистолет на календарик сменял.

Аня вмешалась в наш разговор:

— А расскажи, чем тебе так этот календарик понравился?

— Я так бо-о-ольше не бу-у-уду... — затянул мальчик, почувствовав в ее словах подвох. «Ага, стерва, — подумал я, — затерроризировала бедного мальчишку. Надо бы с ней самой провести воспитательную работу.» Вслух же я спросил:

— И часто тебя тетя Аня так наказывает?

— Сейчас я провиняюсь редко, — охотно заметил воспитанник. — А раньше, когда я еще не умел себя вести, тогда часто.

— Его мне тетка оставила на все лето, — объяснила однокурсница. — Сама уехала с моей мамой к родным, а этого мне на воспитание оставила. Сережка, что твоя мама мне сказала? Повтори.

— Мама сказала: «Тетя Аня тебя выдрессирует, как собачку в цирке», — без запинки отбарабанил мальчик.

— А ты дрессировке поддаешься? — пошутил я.

— Ну, это... я сначала не знал, как себя вести... ну, и сначала тетя Аня меня учила с Учителем...

— С каким учителем? — удивился я.

— Ну, Учителем, — виновато улыбнулся Сережка. Девушка поглядела на него, на меня, а когда выяснила, что я ничего не понял, приказала братишке:

— Принеси Учитель.

Мальчик сбегал в свою комнату и вернулся, держа в руке узенький мягкий ремешок, примерно такой, на каком носят через плечо фотоаппарат.

— Вот Учитель, — сказал он.

— Так-так, — сказал я Анюте, — а ты помнишь статью «Истязания» в Уголовном кодексе?

— Какая статья! Какие истязания! — возмутилась воспитательница, орудуя массажной щеткой по копне волос. — Да тетка его не узнает, когда вернется. Вежливый стал, послушный. Потолстел за лето, загорел... Сережка, помнишь, что было, когда ты кашу не доедал?

— Тетя Аня меня это... стегала ремешком по голой попе.

— И правда, подействовало? — спросила она.

— Да-да, — заторопился Сережа. — И доедать стал, и вежливым...

— А тебе больно было? — поинтересовался я.

— Больно, — кивнул он. — Я это... когда с улицы приходил поздно, тетя Аня меня... скажет, чтобы я снимал штаны и трусы, больно накажет, а потом скажет идти в ванную купаться... Щиплет очень...

— А когда тебя стегают, ты плачешь?

— Ну это... не очень... — засмущался он.

— Врет... Поет, как птичка, — засмеялась Аня. — А если бы не визжал, никакого воспитания не было бы.

Тут в дверь позвонили и сестра пошла открывать.

— Когда мама вернется? — спросил я.

— Первого сентября.

— Ну, это неделя осталась. Приедет, заберет тебя...

— Я так в школу не хочу! — сказал вдруг мальчик. — Лучше тут.

— Что, и жаловаться маме не будешь?

В это время из прихожей доносился разговор с детьми на лестничной площадке: «А Сережа выйдет?» — «Нет, ребята, не выйдет, он сегодня наказан и сидит взаперти».

— Чего жаловаться, — сказал мальчик, по-взрослому вздохнув. — Попа только чешется, а так мы с тетей Аней гулять в кремль ходили, купаться на озера ходили, а когда она ночью дежурит, я телевизор ночью смотрю.

Вернулась Аня.

— Рассказывает? — спросила она.

— Рассказывает.

— А рассказал, как я его на клетку попугайную сажала?

— Нет, — заинтересовался я. — Сереж, расскажи.

— Ну, это... — начал мальчик рассказ. — Мы в песок рыли, а тетя Аня на работу ушла, и вечером пришла, а у меня дверь захлопнулась. Мы с Ромкой весь день на улице были... Тетя Аня сказала, что я теперь буду сидеть, раз днем дома не сидел... Сняла мои штаны и посадила на клетку.

— Ну да, голой попой на прутья, — поддакнула девушка. — А руки мой Сережка держал на голове. Видел бы ты, как ему прутики в попу впились! Так и заерзал, так и заерзал...

— Ну, все, — встал я, — мармелад кончился, надо идти.

Мальчишку отправили в его комнату, а мы пошли к дверям.

— Заходи в сентябре, — сказала Анюта, высовывая ножки из-под халата и как бы невзначай переминая в руках ремешок по имени Учитель. — Я тогда останусь с одной мамой, но ее вечно дома нет... Приходи.

Я стал немножко понимать. Игрушки просились в реальную жизнь, но мне почему-то противно было быть потенциальным объектом ее сладострастия.

— Слушай, — сказал я тихо, запинаясь, — я мог бы прийти, но с одним условием... Я тебе в этом самом сентябре... За пацаненка... В общем, так по заднице твоим Учителем пройдусь, что колготки надеть будет больно!

— Да? — разочарованно переспросила она. — А... а не наоборот?

— Нет, — твердо сказал я.

— Тогда лучше не приходи... — она замялась, халатик распахнулся, было почти видно левую грудь. — Я пробовала ремнем себе по ноге стегать, слишком больно. Пускай мальчишки такое терпят...

— Погоди, дотерпятся, — пригрозил я. — До свидания.

Встретились мы снова и детально поговорили только через шесть лет. Она была замужем, но муж, мелкий предприниматель, был постоянно и капитально занят. Попили пива в баре. Я пригласил ее домой и показал на экране монитора файлы какого-то СDшника с эротическими картинками.

— Смотри, а вот в этом каталоге садизм есть, — предложил я.

— Да ну его!

— Ты же вроде раньше такое любила...

— Да ладно, — отмахнулась Аня. — Взрослые мы уже. Хватит играться. Какой садизм, какой мазохизм... Скажи лучше, постель расстилать?...

В общежитии педагогического института училась девушка Жанна. Родом она была из другой области, а к нам приехала, потому что на ее родине не было педвуза. Я не встречал других таких студенток, увлеченных не предметами, которые потом предстояло преподавать, а самим процессом преподавания. Единственная постоянная пятерка у нее была именно по педагогике. В остальном училась она так-сяк, а после тройки в какой-нибудь сессии признавалась:

— Эх, домой, конечно, ехать не хочется с такой отметкой...

В общежитии она жила в двухместном номере 773, вместе с Ларисой (в просторечии — Лоркой) из Подмосковья. У последней часто спрашивали, какого черта она поехала поступать не в московский, а в провинциальный вуз — ответом была только загадочная улыбка. Дружила, правда, Жаннка больше все-таки с местной подружкой Олькой.

Я знал Ольку давно, с детства. Она практически все мне рассказывала, если только я хотел слушать. Меня заинтересовало, что за каждую тройку на экзаменах ее подружке, оказывается, попадает дома ремнем.

— Она говорит, что отец ее «жучит», — пояснила Олька взаимоотношения Жаннки с родителями. — Ну, в общем, на физвоспитании она первые две недели после каникул не раздевается. Там у нее на ногах и на попе синие полоски.

— Мой отец наполовину татарин, — рассказывала мне вскоре сама героиня, ничуть не смущаясь, — так что он говорит, что детей надо драть. Только вот я своих детей сечь буду умнее, мокрой веревкой, потому что от нее следов не остается. А этот дурной папаша такое ремнем на моей попке вытворяет, что показаться где-нибудь в приличном обществе стыдно...

Попка у Жанны была восхитительная — хорошей формы и такой упругости, которую я так и не имел счастья лицезреть в последующие годы. Курсе на третьем обладательница уникальной попки увлеклась танцами и стала даже выступать на каких-то самодеятельных концертах. Защелкали первые фотовспышки. У меня был знакомый фотолюбитель, которого она очаровала. Жаннке тоже до смерти понравилось фотографироваться. Через неполный месяц имел место первый поцелуй, а еще через неделю будущий педагог в юбке уже рылся в своих вещах, подыскивая наряды поэротичнее для грандиозного фотосеанса на квартире у Ольки. До полного ню там дело так и не дошло, но прикрывались девчонки буквально ниточками, а позы принимались самые смелые.

— Хорошо, что меня запечатлели такую красивую, — сказал кто-то из присутствовавших моделей, когда кончилась пленка, — будет что потом вспомнить.

Слова оказались пророческими, особенно в отношении Жанны. Когда она в нашем сопровождении вернулась от Ольги, время было уже 23:45, а в фойе общежития ее ожидал неприятнейший сюрприз. Между двумя чемоданами на гостевом диване возле вахтера сидел лысый мужчина с орлиным носом и сухощавая женщина в сером шерстяном платье.

— Так! — сказал мужчина. — А вот и наша дочь. Спасибо, что только в полночь, а не в два ночи...

— Да она так частенько приходит, — поддакивала вахтерша. — Жаннка, тут приехали родители, говорят, что они твои... А я же не могу их без тебя пустить, я их в лицо-то не знаю. Вот уж сижу, телевизором их забавляю...

Что было потом, я знаю только со слов соседей по общежитию, так как мы быстренько ретировались — нам еще надо было добираться через весь город домой. Папа с мамой поднялись в 773-й номер, разбудили Лорку и попросили ничему не удивляться. Жанна, оправдываясь и хныча, тем не менее сразу же покорно стала раздеваться догола. Отец снял брючный ремень, а когда мамочка уселась лежащей в кровати дочери на ноги, подошел ближе и начал жестоко пороть ее обнаженную попу. Сперва Жаннка только, всхлипывая, ловила ртом воздух, потом стала визжать, а под конец пришлось держать ей и руки, кулаки которых непрерывно сжимались и разжимались от боли. Лариска бросилась было к двери:

— Да что же вы делаете, я сейчас вахтершу позову!

Вахтерша на первом этаже уже спала. Девушка разбудила ее:

— Елизавета Федоровна, вызывайте милицию! Там Жаннку лупят до крови!

— Никого я звать не буду, — отрезала женщина. — Может, теперь, после этой науки, она не будет до полночи задерживаться, и я пораньше спать ложиться буду.

Вернувшись на седьмой этаж, Лорка застала высеченную студентку на полу, где она, жалобно скуля, укладывалась спать на матрасе. Спина, ягодицы и ляжки были «разрисованы» на славу. Надевать ночнушку Жанна не стала, только со стоном завернулась в одеяло. Кровать провинившейся оккупировала ее мама, а папа подался спать вниз, на диван в фойе.

— Извините, девушка, — сказал он подружке дочери, вытирая свои лоб и лысину, — Жанна вам потом объяснит, что это все в порядке вещей, так что еще раз прошу, не удивляйтесь.

А мама в номере сказала, ложась спать:

— С тобой все ясно. Обещаю, что приложу все усилия, чтобы к следующей сессии ты была уже замужем.

Жаннку и правда вскоре выдали замуж за какого-то неизвестного ни мне, ни ее подружкам парня из родного города. Парень остался жить там, а она снова вернулась к нам, никогда ничего про мужа не рассказывая. Доучиваясь последний курс, будущая учительница уже знала, что укатит от нас навсегда. Приятель-фотограф еще раза два пытался наведаться с коробкой конфет в номер 773, но эта новоиспеченная замужняя женщина его неумолимо выставляла с улыбкой и словами:

— Ты не обижайся, но уж очень ты для меня несчастливый. Когда тебя увижу, мне такое вспоминается, что мне не до секса... А за фотки спасибо, там я еще такая беленькая, чистенькая...

В последний раз я ее видел в троллейбусе, когда она ехала на один из выпускных госэкзаменов. Жаннка была так умело накрашена и стояла в такой короткой юбке, что мне захотелось ее куда-нибудь пригласить после экзамена.

— Не могу обещать, что пойду, — захихикала без пяти минут педагог. — Видишь, я ничего по этому предмету не знаю, так что просто буду экзаменатору на душу своими ножками давить. Если он меня куда-нибудь за «четверку» пригласит, ты уж не обижайся...

— А чего же ты не учила-то ничего? — даже расстроился я от такого прямого ответа. — Раньше, вроде, папаши боялась.

— Так я теперь замужем, — улыбнулась Жанна. — Папаша-то теперь совсем отпал. Не трогает... Да, папочку я боялась... Школу-то я вообще с серебряной медалью закончила. А муж меня сейчас не трогает. В общем, что говорить, — я выхожу. Пожелай «ни пуха»!

Так она и уехала через пару недель к своему неведомому мужу...