Начало семнадцатого века вошло в историю нашей страны под названием Смутного времени. Прекращение царской династии Рюриковичей, волна самозванства, народные восстания и нашествие поляков со шведами привело к тому, что на огромной территории европейской России поломался всякий порядок и строй. Насилие стало почти социальной нормой. Эти самые страшные годы Московского государства хорошо просматриваются через жизнь самого, казалось бы, «тепличного» растения тогдашней поры — царевны Ксении Борисовны Годуновой.

Девочка Ксения была третьим ребенком боярина Бориса Годунова, при страшном Иване Грозном ставшего царским спальником, а потом конюшим — в общем, ближайшим к государю человеком. Женился Борис Федорович поздно, а женой его была Мария Григорьевна Скуратова, дочь того самого Григория-Малюты, что наводил ужас на всю Русь в страшные годы опричнины. В семье Скуратовых нормальными были разговоры о пытках и казнях. Малюта любил чуть ли не для собственного удовольствия пытать и мучить людей в глубоких подземельях, наружно при этом показывая только преданность царю да набожность. Со своими служанками дочь Скуратова привыкла обходиться соответственно еще с детства, а выйдя замуж, нашла прямо-таки призвание своей жизни в тайных доносах мужу — на его приближенных, холопов, казначеев и т.д. Таким образом, к 1587 году — моменту рождения Ксении — Мария Григорьевна была законченной злобной интриганкой. Сила ее росла от года к году. В 1584-м умер царь Иван Грозный. На престоле оказался его сын Федор Иванович, женой которого была сестра Бориса Годунова Ирина. Новый царь заниматься делами не любил, а потому передоверил все шурину.

Борис Годунов стал фактическим правителем страны. Маленькая Ксения видела при выездах папочки с мамочкой, как к их саням падали на коленях челобитчики: «Пожалуй, государь Борис Феодорович!»... «Я передам челобитную вашу его царскому величеству», — отвечал отец. «Да уж скажи ты сам, государь, наш заступник только слово, — вопили просители, — так все и будет!» Батюшка кивал, а потом, отъехав чуть, улыбался матушке с сознанием собственного величия.

Брат Ксении, Федор, был старше нее на три года. Когда с маленькой девочкой еще возились няньки и кормилицы, братишку стали одевать в богатую одежду и уводить учить грамоте. Сестрица завидовала...

Между тем тетя детей, царица Ирина, никак не могла родить наследника престола. Когда Ксении было шесть лет, родилась у царя Федора Ивановича дочка Феодосия, да так и умерла во младенчестве. Дети Бориса Годунова присутствовали на похоронах. Батюшка сказал матушке, так что никто, кроме детей, не слышал: «А ведь, Марья, царство-то нам в руки идет. Наследников не будет, так другого царя собором по слову нынешнего выберут. Кому же Феодор Иоаннович царство прикажет, как не мне?» Наверное, именно поэтому вскоре мать, встретив Ксюшу с нянькой на крыльце терема, пнула последнюю ногой и сказала: «Чего дитя без дела сидит, да одета, как деревенская девка? А ну, веди ее в покои, убирай волосы... А после Пасхи мы ее тоже готовить к государству начнем, такова воля Бориса Федоровича!»

Няньку от Ксюши отставили, а в подруги Мария Григорьевна выбрала ей десятилетнюю дочь отцовского родственника Семена Годунова, Марию, да двух дворовых девок постарше, лет по двенадцать, — Дашку и Лизку. Стали маленькую боярыню каждым утром одевать в четыре-пять одежд друг поверх друга, заплетать две косы по тогдашнему обычаю. А если испачкается, пригрозила начать сечь.

На Пасху Ксению Борисову повели к первому причастию. Причащал сам только недавно избранный русский патриарх Иов. Он был с большой белой бородой, а голос его, по свидетельству современников, был зычным, как военная труба. «Что же ты, — спросил он, — Борис Феодорович, присмотрел ей уже мужа?» Батюшка уклонился от ответа, сказал, что хотел обучить ее грамоте, так нельзя ли приставить духовное лицо, как к сыну его Федору. «А вот архидиакон мой по субботам до самой всенощной свободен, — отвечал Иов, — и я благословляю его на учение».

По субботам к умытой и одетой Ксюше стал ходить этот самый архидиакон Михайло. Носил он перо, чернила, а в сумке — Псалтирь, такую большую, что на столе еле помещалась. Мать стала допытываться, почему отец дьякон сам принес чернила с перьями, почему девки не приготовили. В общем, вечером в ту субботу в бане Дашке с Лизкой велели взять розги и отхлестать друг друга. Мария Григорьевна обоих под свист поучала. В общем, женщина была последовательная и аккуратная.

Арихидиакон Михайло стал учить Ксюшу буквам и всему остальному. Девочка порывалась сама взяться а перо, но он ее останавливал: «Ты головой усвой, а руками успеешь, руками-то любая дура водить сможет...» Так, в общем, началось приобщение девочки к грамоте. Параллельно грамоте последовало рукоделие и так далее.

Годы шли, Ксюша росла. Двоюродная сестрица Мария Семеновна отправилась в Казань, замуж за какого-то там воеводу, и Дашка с Лизкой стали Дарьей и Елизаветой. А отец все это время готовился к собственному престолонаследию — после бездетного царя Федора, мужа своей сестры. Впрочем, была еще одна неудобная наследница из рода Рюриковичей, выданная замуж в Курляндию двоюродная племянница Ивана Грозного, Мария Андреевна. Муж ее, немецкий барон, давно помер, так что жила она тридцатипятилетней вдовой в городе Либаве (сегодня он называется Лиепая). К Марии Андреевне поехали послы с богатыми дарами и предложением вернуться на родину. Повели богатые дары. Соскучившаяся по Москве женщина согласилась. Однако по возвращении у нее тут же все отобрали, а саму отправили во Владимир, в Покровский монастырь, под строгое начало игуменьи Евпраксии, о злобе которой рассказывали сказки. Баронесса была помещена в каменный подвал и получала всего по одному хлебу на день.

После смерти в 1598 году царя Федора патриарх Иов, верные войска, предводительствуемые «детьми боярскими», да умело срежиссированные «крестные ходы» заставили Земский собор объявить присягу вдове Федора Ирине и ее брату Борису. Через полгода, после ухода сестры в монастырь, Борис Годунов венчался на царство. Ему присягала и целовала крест в церквях вся земля Российская. В «целовальной записи» содержались обязательства всех подданных «не умышлять» на царя, его жену и детей никакого зла и колдовства. Федору Борисовичу в 1598 году исполнилось четырнадцать лет, Ксении — одиннадцать. Брат был наследником престола, сестра — завидной невестой, которую отец продолжал готовить к государственному обиходу. Вся семья переселилась из старого своего дома в царский терем на Соборной площади. По линии образования, за грамотой, которой обучили царскую дочь, последовало пение в хоре Благовещенского собора в Кремле. «Голос у девицы отменный», — заметил как-то патриарх.

По мере того, как девушка взрослела и хорошела, мать усиливала за ней надзор. Применялась плеть и для царевны, и для дворовой прислуги. По замечаниям современников, в глазах Ксении-подростка, идущей в церковь, часто замечали слезы и приписывали это особому благочестию. Откуда было знать умиленным подданным, что по дочкиной спинке только что, какой-нибудь час назад, прошлась матушкина плетка — например, за самовольное кормление голубей на крыльце. Никто, конечно, тем более не знал, каково приходилось бессменным «смотрильщицам», задремавшим у дверей. «Из терема ни шагу, на дворе ходить только с братом! В остальное время пускай сидит и вышивает!» — получали указания Дарья и Лизавета. Девки стерегли как следует, потому что от двора отлучаться было страшно: по всей стране, а особенно под Москвой был неурожай, голод, люди помирали тысячами. А у царицы даже слугам подавали хлебом с мясом!

В 1599 году отец Ксении в первый раз тяжело заболел. Пошли разговоры, что царя «испортили». Начали искать, кто «испортил». Доносчиком явился дворянин Бартенев, показавший на одного из бояр Романовых. После 1600 года Мария Григорьевна была инициаторшей многих казней и ссылок, так как ей казалось, что все знатные фамилии государства стремятся свергнуть мужа с престола. Произошел штурм дворов опальных, аресты, пытки. Сослали на холодные окраины государства Романовых, за ними последовали другие роды...

Занятия с архидиаконом Михаилом оборвались для царевны в 1600 году — при поездке во Владимирский уезд к родителям он заразился чем-то в деревне и помер. Впрочем, знала Ксения и так слишком много для тогдашней женщины. Патриарх Иов, сам не раз бывавший в царском тереме, когда Борис Федорович сказал ему о намерении выдать Ксению замуж за какого-нибудь заморского короля, сразу же заметил, что тогда надо обучить девицу во-первых, языкам, а во-вторых, утвердить в православном богословии — чтобы, не дай Бог, будущий муж не совратил в свою «латинскую» или «люторскую» веру.

В 1602 году впервые батюшка посвятил Ксюшу в тайны ее сватовства. Будущим мужем подыскали датского принца Магнуса. Когда пятнадцатилетняя девица впервые его увидела, то поразилась, как сильно отличается он от тех русских воевод и солдат, что приезжают на царский двор. Всего одно свидание у них было: смотрины. Ксению всю так нарядили и нарумянили, что ей казалось, она сама на себя не похожа. Жених преподнес ей собственный портрет и хотел бы получить аналогичное подношение от невесты. «Не хватает на Руси изографов писать портреты», — скромно сказала по-латыни молчавшая все время царевна. Датчанин улыбнулся и сказал, что восхищен — обычно от русских слова на иностранном языке не дождешься.

Прошло всего несколько дней, как принц тяжело заболел — простудился в русский двадцатипятиградусный мороз. У него началась сильная лихорадка. Борис сперва направил к нему лучших немецких лекарей. Однако медицинские светила поставили диагноз воспаления легких и не обещали наверняка, что вылечат гостя. Тогда царь Борис разозлился и велел «немцев к королевичу не подпускать». По всей Москве отслужили торжественные молебны, но принц все равно умер. Тело его увезли в Швецию. Говорят, что Ксения долго плакала над тем самым подаренным ей портретом, просилась уйти в монастырь, но Борис не разрешил ей этого и обещал снова выдать замуж.

Вскоре вся Россия шепотом заговорила, что Борис Годунов сидит на царском престоле «неправедно»: в Польше скрывается живой сын Ивана Грозного Димитрий. Прошло всего два года — и этот самый самозванец, набрав наемников, перешел границу русских земель. Отец Ксении помрачнел и стал говорить уже взрослому брату Федору, что хочет спасти и укрепить на Москве династию Годуновых во что бы то ни стало. «Всех врагов побью и пожгу, а царства не отдам, — завершил он. — Без царства всей нашей семье смерть...»

Осенью 1604 года, посылая против Лжедмитрия I войско во главе с князем Федором Ивановичем Мстиславским, Борис обещал ему свою дочь в жены и Казанский удел в управление, если он вернется с победой. До этого Мстиславский, как самый знатный боярин и опасный соперник Бориса, не получал даже разрешения царя на женитьбу. Теперь он, немолодой уже и тучный сановник лет сорока, с вожделением взглянул на Ксению. Она испугалась и долго потом думала, что делать, если судьба сведет с таким противным ей человеком. Попробовала пожаловаться матушке, но та повела ее в баню, взяла плеть и больно выдрала. Ксения пыталась увернуться, но Дашка и Лизка держали за руки и за ноги. Наедине, конечно, просили прощения, да это уже после...

А портрет Магнуса мать отобрала и отдала в Приказ большой казны, потому что он был с бриллиантами. Пролежит он в казне, не замеченный ни одним грабителем, до самого 1688 года, когда царь Петр поедет с «великим посольством» в гости к внучатому племяннику принца.

Между тем Федор Мстиславский, человек недалекого ума, проиграл битву под Новогород-Северским и был там ранен в лицо. При известии о поражении Ксюша облегченно вздохнула и сказала тихо: «Слава тебе, Господи». Про подготовку к свадьбе говорить сразу перестали. В Москву ее несостоявшийся жених вернулся без особой славы. Его преемником по командованию был назначен князь Василий Иванович Шуйский, выигравший битву под Добрыничами. Самозванец был изгнан на татарскую границу, в Путивль, а победитель поспешил к царю.

Когда в их дворец пришел этот подслеповатый низенький боярин, Ксения опять смотрела с широко раскрытыми глазами, как ею торгуют. Шуйскому Борис также предлагал дочь и третье место во всем царстве после царского сына Федора. Шуйский, впрочем, отказался — он попросил дозволения выбрать для свадьбы, кого он сам захочет. Как потомку Александра Невского, Шуйскому до этого не давалось разрешения продолжать род: сперва Иван Грозный, а потом и Борис боялись соперника за престол. Теперь Борис Годунов разрешение на радостях дал.

После нового усиления самозванца война продолжилась. Начальником войска был назначен крепкий, бородатый воевода Петр Федорович Басманов. Перед отправкой в город Кромы он зашел во дворец. И ему Борис Годунов обещал свою дочь за победу. Этот «жених» был моложе и деятельнее, но Ксения испугалась его черной бороды, злого взгляда и холодной расчетливости. Басманов уехал к войску, а царевна опять плакала... Мать набросилась с вопросами: «Воле отцовской не рада?» — и опять выдрала.

У отца уже давно были головные боли, приводящие к обморокам. Царь Борис перенес инсульт и умер 13 апреля, а народное восстание против его сына началось после прочтения на Лобном месте грамоты от Лжедмитирия — 1 июня. К этому времени как раз только успел кончиться 40-дневный траур Ксении по умершему отцу. Во время восстания народ ворвался в Кремль, вытащил Федора, Ксению и их мать их царских палат, но не сделал им ничего плохого — только отвел в прежний дом Бориса Годунова. Кричали, что царь теперь Дмитрий Иоаннович, а они все — изменники его бояре Годуновы. Вот, мол, приедет царь и скажет, что с ними делать. Десять дней сидела семья под арестом, причем Ксению и Марию держали отдельно от Федора. Стражей дома распоряжались прибывшие князья Голицын и Мосальский. Мать была совсем убита горем. Ксения пробовала ее утешить: «Матушка, да ведь жили мы боярами, не были царского рода... И дальше проживем». Мария Григорьевна качала головой и страшно ругалась. Говорила: «Надо было бы яд выпить, пока нас не прикончили, а теперь кто же нам яда даст?»

11 июня в их палаты вошли дворяне Молчанов и Шеферединов, которые развели всех по разным комнатам. Сперва они вошли к Марии Григорьевне и быстро задушили ее веревкой. Потом пошли к Федору, но тот долго дрался с ними, пока его удалось свалить и задушить. Ксению Голицын убивать не велел, но настаивал на ее пострижении в монахини. Когда девушка узнала об убийстве самых близких людей, то упала в обморок. До приезда Лжедмитрия ее постричь не успели, хотя и переодели в рясу. Бывшую царевну босую посадили под стражу в подвал бывшего собственного терема. Там же сидела и одна из ее дворовых девок, Елизавета. По словам последней, ее подруга Дашка во время восстания с каким-то мужиком из села Красного пробралась в подвалы дворца, приняла участие в разбивании бочек с вином, опилась и умерла с перепоя.

Въезд нового царя в Москву состоялся 20 июня. Лжедмитрий начал показывать свое веселье, устраивая праздники с пушечной пальбой и игрой на трубах. А по вечерам «Дмитрий Иоаннович» забавлялся в бане с девками, которых ему водил туда дворянин Молчанов, убийца Годуновых.

Буквально через несколько дней вспомнили о Ксении — и Молчанов привел ее к царю. Когда она узнала, что ее требуют к царю, то попросила приличную одежду. Но Молчанов засмеялся: «Да ты не знаешь, куда идешь! Не в палаты, а в баню! Не одеваться надо, а раздеваться!» Из темного подвала царевну вывели на ночную площадь, освещенную факелами и плошками с жиром. Лжедмитрий, как рассказывают, был необычайно обаятельной личностью — говорлив, ловок, отважен, как большинство авантюристов. Из-за этого он и завоевал популярность у горожан. В общем, девица оказалась нагишом в клубах пара. Плакала, просила помиловать. Молодой человек маленького роста с родинками на щеке и на лбу стал ее утешать, прижимая к себе. Потом, когда от плача и жары перехватило дыхание, ей влили в рот водки и положили на живот на скамью...

Хотя самозванец и взял Ксению против ее воли, но через некоторое время понравился даже ей, а она — ему, поскольку была образована, не в пример прочим московским боярским девицам. «Ксения, я готов перевернуть всю эту страну, — говорил тот, кого она звала Дмитрием, — чтобы научить ее выражаться и жить так же свободно, как в прочих королевствах». Царевна стала жить почти свободно, ей отвели две комнаты. Даже Елизавету из подвала вынули, чтобы ей прислуживать. Только покои ее во дворце охраняли польские копейщики.

Однако недолго посещал Ксению с «визитами любви» новый царь. 15 декабря 1605 года воевода города Сандомир в Польше Юрий Мнишек, сообщая царю о готовности его дочери Марины Мнишек выехать в Москву на свадьбу, писал: «Есть у Вашей царской милости неприятели, которые распространяют о поведении Вашем молву; хотя у более рассудительных слухи эти не имеют места, но я, отдавши Вашему величеству сердце, как сыну, дарованному мне от Бога, прошу Ваше величество остерегаться всяких поводов, и так как девица дочь Бориса живет вблизи Вас, то постарайтесь ее удалить и отослать подалее...»

Димитрий пришел к ней однажды и сказал: «Сердце мое, я имею царскую честь, а она страдает вот из-за этого» — и показал письмо. Ксения Борисовна прочла и заплакала. «Нет, это будет хуже того, что ты сделал сперва», — сквозь слезы проговорила она. «Молчи, гулящая девка! — выругался самозванец. — Хотел я тебя выдать замуж за кого-нибудь из польских рыцарей, что приедут в Москву с Мариной Юрьевной, а теперь вижу, что не годишься ты ей в подружки! В монастырь пойдешь, как в нашей стране издавна принято...»

Ксению отвезли в кремлевский Чудов монастырь и все-таки постригли в монахини, несмотря на ее слезы. Трудился над этим митрополит Игнатий, тщательно перерезая косы девушки. Назвали ее инокиней Ольгой и отправили во Владимир в тот самый Покровский монастырь, где была заключена при отце несчастная курляндская баронесса Мария Андреевна.

Игуменья монастыря Евпраксия сама была боярыней из рода Умновых, насильно постриженная в детстве при Иване Грозном. Ничего она не видела, кроме выбеленных стен и икон, каждой из которых надо было кланяться. После гибели своей семьи она обозлилась на весь свет и уединилась в заботах о хозяйстве. Епископ поручил ей быть экономкой монастыря. После смерти прежней игуменьи ее поставили во главе всей обители. Первым делом она велела отделить тех, кто поступал в монастырь девицами, от тех, кому удалось побыть замужем. Первые женщины жили «аки горлицы» и были своеобразным лицом монастыря. А вот для вторых, к которым сама мать Евпраксия чувствовала зависть и тихую ненависть, держали безвылазно по кельям, разрешая выходить только в церковь.

Ксении велели каяться, даже не ходя в церковь — приносили ей причастие в келью. Два месяца она провела среди четырех стен, остриженная, грязная. Присматривавшие за ней монахини следили через все щели, не отвлекается ли она от молитвы. Евпраксия назначала наказания «за леность»: то приговаривала к сухоядению и приказывала не давать воды день или два, то велела выколотить по спине и заду твердыми палками — «дубцами». Инокиня Ольга страшно похудела, голубые глаза стали занимать на лице гораздо больше места, чем раньше.

Наконец из Москвы донеслась весть, что самозваный Димитрий свергнут. Собрались-де православные, побили поляков, самого «дьякона-расстригу» искололи мечами, а жену его Марину ободрали почти догола и посадили в тюрьму. Ольга вздохнула. С одной стороны, было жалко этого человека, так не похожего на кондовых русских бояр. С другой стороны, теперь была надежда вернуться в Москву...

2 июня 1606 года Василий Шуйский после свержения Лжедмитрия венчался на царство. На следующий день, 3 июня, в Москву прибыли мощи настоящего царевича Димитрия из Углича. Инокиня Марфа, мать мальчика, рассказала, что Годунов давным-давно велел убить ее сына, а тот, кто сидел на престоле — вор и мошенник. Однако некоторые все еще считали Лжедмитрия настоящим царем, к тому же спасшимся после погрома из Москвы.

В октябре месяце 1606 года на Москву двинулось войско «спасенного царевича Димитрия» под руководством Ивана Болотникова. Перед лицом опасности Василий Шуйский решил примирить себя с памятью царя Бориса Годунова. Прах царевны Марии Григорьевны и царя Федора Борисовича был перенесен из прежней могилы в Успенскую церковь у Троицких ворот Москвы. А перед этим во Владимир приехали вооруженные люди и приказали игуменье собирать ее монахиню в дорогу.

«Не пойдет ей эта дорога к добру», — сказала женщина. «Все равно, дай ей вымыться, одень», — велели послы. Дочь Годунова привезли в закрытом возке на процессию перезахоронения. Ей было приказано плакать и причитать, причем громко, чтобы все слышали. «Но если скажешь чего не того...» — пригрозил один из витязей и дал ей подзатыльник кольчужной перчаткой.

Ксения добросовестно причитала: «Горько мне, безродной сироте! Злодей-вор, что назвался ложно Димитрием, погубил моего батюшку, мою сердечную матушку, моего милого братца, весь мой род заел! И сам пропал, и по смерти наделал беды земле нашей Русской! Господи, осуди его судом праведным!»

После процессии Ксении даже не сказали спасибо. Она была отправлена во Владимир и помещена обратно в монастырь. Однако положение немного изменилось: во Владимире воеводой был назначен родственник бывшей царевны, Иван Годунов, возвращенный Шуйским из сибирской ссылки. Он даже интересовался положением своей двоюродной племянницы в монастыре, но получал от игуменьи стереотипные ответы, что у нее ни в чем нет недостатка.

На самом деле пытки стали только изощреннее. «Не бить девку по спине, — приказывала Евпраксия своим подручным, — чтобы следов не оставалось. Наказывайте ее дубцами по пяткам». Ольге почти не давали спать, назначая по три-четыре тысячи поклонов каждую ночь в качестве епитимьи. Перед каждой исповедью игуменья сама проводила с ней так называемое «предсловие покаяния» — выспрашивала о тайных мыслях, о желаниях... Когда настала осень, Ольге единственной из всех монахинь не разрешили обуться — по холодной земле надо было ходить босиком.

Между тем в стране шла война с новым самозванцем. 13 ноября 1607 года Иван Годунов передался Лжедмитрию II, привел Владимир к присяге «тушинскому царю», уехал в Тушино и там был повышен в чине. Вместо него во Владимир воеводой прибыл Михаил Вельяминов. Он был здесь на воеводстве до марта-апреля 1608 года. Владимирцы восстали, отволокли Вельяминова на исповедь в Успенский собор, а после исповеди убили и сбросили с кручи в Клязьму. Во Владимир пришло войско Шуйского под руководством боярина Федора Шереметева.

После свержения Шуйского в Москве появилось польское войско, а царем был объявлен их королевич Владислав. Наступил 1610 год. Многие пострадавшие от междоусобия особы стали добиваться милости от иноземцев. Инокиня Марфа, мать настоящего царевича Димитрия, направила новому владыке челобитную с просьбой получше содержать ее в монастыре и повкуснее кормить. От имени Владислава боярин Андронов выделил на ее содержание значительную сумму — шесть рублей в год. Потом пришло распоряжение польского короля Сигизмунда обращаться с Марфой как с царицей.

Ксения Годунова такой челобитной не подала. Может быть, она и пыталась, но игуменья Евпраксия не настроена была выпускать «великую грешницу». Монахиню Ольгу вообще стали рассматривать как опасную особу, связанную родством Борисом и любовной связью с Лжедмитрием. Ее решили держать поближе к Москве и перевезли из Владимира в Девичий монастырь, отстоявший от Кремля всего за несколько километров.

Правда, на новом месте с ней обращались уже не так сурово. Вместо безвылазного сидения в келье девушку стали гонять на всякие работы — ухаживать за скотом, копать огороды... Когда русские ополчения, не признавшие Владислава царем, снова двинулись на Москву и вокруг стали ездить военные отряды, монахинь загнали по кельям. Монастырь было приказано охранять двумстам немецким наемникам и отряду запорожских казаков, которые служили Польше.

Защитники обители сразу же захватили в свои руки все запасы и распределили между собой. Бедные инокини обратились к ним за продовольствием, но немецкий командир фон Леев прагматично отрезал: «Нам может не хватить самим. Предлагаю вам уйти из-за стен и разойтись по домам». Беда была в том, что у большинства женщин ни домов, ни родных не было. А Ольгу и без того приказано было не выпускать.

Часть монахинь действительно перебежала к стоявшему под стенами войску донских казаков атамана Ивана Заруцкого. Их, как водится, накормили, напоили и спать уложили. Кто не хотел ложиться спать с казаками, тех утопили в Москве-реке. Другая часть монахинь осталась в монастыре, но от голода вынуждена была отдаваться запорожцам за хлеб и масло.

Из Москвы поляки пытались послать союзникам помощь, но дошли до монастыря только двадцать запорожцев, принеся с собой двадцать мещков пороха. Немцы отбили приступ нижегородского ополчения, но донские казаки взяли монастырь штурмом.

Дочка Годунова уже знала, что из монастырей ходу ей нет ни при какой власти, а нарушать обеты нельзя: узнают — конец. Перебиваясь на отбросах и траве, она вытерпела до самого взятия обители, не вылезая из подвала. Донские казаки ворвались туда через три месяца, в сентябре 1611 года. Уцелевших врагов увели в плен, а всех монахинь монастыря извлекли на двор и ограбили вплоть до того, что отобрали одежды и раздели догола. Ксению Годунову, в монашестве Ольгу, привязали за руки и за ноги к плетню. Здесь ее изнасиловал казацкий знаменосец — хорунжий. Она тогда еще не знала, что это второй и последний мужчина в ее жизни.

После окончания войны Ольга была отправлена снова во Владимир, в Покровский монастырь. Игуменья Евпраксия была тут как тут, на своем старом месте. Бывшую царевну, которой было не больше двадцати пяти лет, спустили под землю, в выложенную камнем яму. Здесь ей и суждено было провести оставшуюся часть жизни. Как не сохранившую обеты иночества, ее больше не выводили никуда. Воцарившаяся династия Романовых стала излагать историю так, что отец несчастной, царь Борис, оказался самым отрицательным персонажем. Ксения протянула под землей еще девять лет и скончалась посреди каменных стен в 1621 году.