Мама, ты спишь, а я пришла. Просто пришла, чтобы сказать, что ненавижу.

Ненавижу-ненавижу, я ненавижу, ненавижу себя – за слабость, это все сказки, что нижние – сильные, я не сильная, я бесхарактерная тряпка у его ног. Ты меня все еще?.. Да? Мама, я ненавижу, я только в детстве так сильно ненавидела, как он входит чуть расхлябанной походкой в мою дверь, а я сразу чай-плюшки-завтрак-обед, а сама в глаза заглядываю заискивающе. Мамочка-мамочка, какого черта. Это все сказки, конечно, про хозяев и рабов, это все сказки про любовь, просто слова другие, а так все то же – один будет каждый вздох ловить, другой будет других любить, мама, я стихами уже заговорила от отчаяния.

Сейчас три часа ночи, а я только что поняла. Ну не засыпай. Послушай, что я тебе скажу. Я думала, плеть в его руках – радость моя, а это только отражение света моих глаз, я думала… какая к черту разница, что я там себе думала. Я ненавижу, мама, меня ведь никто не защищает, мне позволяют любить это большое тело, волосатые руки, тонкие губы – и люблю, приношу, подношу, радуюсь сама своим фантазиям и каждый раз получаю синяк. На душе. У меня душа вся в синяках, мама. Он холодный все время, как покойник, только хуже, он внутри холодный, я даже подойти иногда боюсь – страшно, что прогонит, а потом не позовет, и за этот страх я тоже его ненавижу. И еще ненавижу, когда он порет… нет, бьет так, как пытает – один за одним удары, криво, по спине, по ногам, я тогда такую ненависть чувствую, что только отвяжи – вцеплюсь когтями, к черту маникюр, все рожу исцарапаю за свое маленькое истерзанное тело. А иногда такая жалость к себе накатит – хоть вой, и я ползу с надеждой к этим рукам, лижусь, глажу, шепчу нежности, стелюсь под него, только погладь, пожалей, только не бей. Не бей по душе, и так ведь жить тошно. И нерешительность эту я не люблю, особенно когда он к ней уходит – я понимаю, дети, жена, домашний очаг, чертовы сопли, я ненавижу взгляд этот затравленный, когда она звонит, лучше бы уж любил ее, на руках носил – а он боится. Привычку эту его ненавижу, от которой он не уйдет никогда, даже если я разобьюсь на тысячу одиноких кусочков. Этот парфюм, по которому сходила с ума, и запах волос у висков с проседью. Мне вдруг обрыдло разом это все старое, мерзкое, нерешительно-холодное, трусливое нечто, терзающее меня моей же любовью.

И я устала, мамочка, как я устала искать в нем хорошее – в ночном лесу потерянное колечко, как устала я быть незначимой, используемой для дрессировки зарвавшейся половины, как устала я жить в долг, в ожидании, всегда наготове. Всегда причесанная-напомаженная-выбритая-вымазанная, чтобы он звонил и рассказывал, как она болеет и что лучше принимать. Я ведь любовница, мама, я ведь нижняя. Ниже нижнего. Мамочка, как же я хочу нормальную жизнь, теплое гнездо пухлого одеяла, кофе с запахом утра, влюбленные глаза, глядящие на меня. Я так устала, мамочка, что готова выблевать собственное сердце в один из наших экшенов (слово-то какое мерзкое, фальшивое), я так устала, что прямо сейчас возьму телефон и все это туда скажу… эй… ты все еще меня слушаешь?

Ты прости, что я все ночью, но ночью еще можно поверить, что ты жива, хоть это уже давно не так, мамочка, я устала. Я устала делать вид, что все хорошо, каждый день. Я устала, все эти хлопоты с ипотекой, новым домом, а малышу уже нужна своя оборудованная комнатка, и логопед, и няня, и ремонт в доме надо делать, и мебель, и… А на работе начальник смотрит волком… ты все еще слушаешь? Сейчас ночь опять, ромашковый чай уже не помогает, вот-вот пришлепает сюда босое мое счастье, заберется на колени, обнимет и пожалуется на ушко, там, где тепло завивается непослушный локон, ты помнишь?

Я ушла тогда, мама, ушла легко, как будто ножом отрезала после того разговора. Ушла из меня иррациональная любовь, сменившаяся иррациональной же ненавистью. А тело? Что тело… рубцы зажили, синяки потускнели, царапины затянулись. Душа постепенно перестала харкать кровью. Я берегу ее с тех пор, мою бедную душу. Спросишь, нашла ли его? Нашла, а как же… спустя шесть месяцев встретила его на работе, в коридоре – успешного, сияющего, большого приятеля нашего директора. Вскинула на него глаза – и потонула. Как в фильме почти, только лучше. Рассказала ему, конечно, не все, про шрамики соврала, что приятель избил – поверил. На руках носил, ноги целовал, каждый пальчик, вот так в ванне лежу, а он возьмет ножку в руки и целует. Любовью занимался как бог – я в жизни так не кричала, думала, соседи милицию вызовут, это из меня нежность выходила вся невостребованная. А потом баюкал под одеялом, сказки рассказывал, стихи сочинял, и все это как бы в шутку, но привыкаешь и спать уже без этого не можешь. Я думала, может, ему ребеночка не хватало – ан нет, после рождения Темки еще больше как будто полюбил, когда нас трое стало. Я всю беременность как Мадонна ходила, счастливая и вся в себе, а он и на кухне, и по дому нанял женщину, и к врачу со мной, а как на УЗИ в первый раз увидел крошечные пальчики, так и расплакался, Алешенька мой…

Потом я все же на работу пошла, не могу я без дела. Мысли всякие, да и нехорошо это – карьеру терять, вдруг чего. Вышла в Интернет, а пальцы сами набрали знакомые буквы, как не забывала ничего, в поисковик забила – и вот оно. Читать не стала, но как волной накрыло меня, и помнится-то только хорошее – как заплакала впервые, как привязал он меня, ни рукой, ни ногой не двинуть, и так отходил, что два дня температуру сбивала, а глазищи счастливые прятала. Вспомнила, как руки целовала, как садилась осторожненько в машину, когда он меня на обед вез, как уезжали мы с ним на несколько дней в глушь, чтобы никто не видел наших счастливых глаз. А плохое все как стерлось, почему у меня память такая, мама… Попросила себе Интернет отключить, да все без толку. Отправили меня недавно новый объект смотреть, а это как раз рядом с его домом; иду, а сама глазами ищу – вдруг да встречу, хотя понимаю, что шансов нет. Так меня все это измотало, что сижу вот сейчас, ромашковый чай глушу, с тобой мертвой разговариваю. Нет мне счастья, нет мне успокоения, потому что душа у меня жадная – ничто меня не сделает счастливой, так всю жизнь и маюсь.

Ой, что-то Темочка мой во сне застонал, что же это я все про глупости… пойду проверю, одеяло поправлю, воды дам. И Леша вечером с работы приехал хмурый – неужели грипп?

Ты прости, что я так сумбурно… мне идти надо, – Лешенька, Тема, – я потом еще зайду. Я обязательно зайду, мама.