В больнице может случиться все, что угодно. Особенно хорошо об этом знают дежурные врачи. И, перебивая, пугают друг дружку вечерами, за остатками ужина. Про пожары и про отравления, про острый аппендицит, приключившийся у реаниматолога в разгар дежурства, и про проверки главврача в четыре утра… Только очередной вызов может прервать бесконечные байки, многие из которых рассказывали еще в позапрошлом веке.

Эти посиделки – единственное, что я люблю в ночных дежурствах. Особенно когда собирается такая компания как сегодня – знакомые хирурги из плановой и Сашка, мой бывший одногруппник, в качестве ответственного по второму посту. Возможно, и поспать удастся – они зря дергать не будут, да и подменят по-джентельменски в случае чего. Одно плохо: истории рассказывают сплошь скабрезные, да еще и на меня поглядывают – от чьей истории шок больше. Сашка вон совсем разгорячился, руками размахивает и глаза блестят вдохновенно:

– Э-э-э, что ты там говоришь! Подумаешь, застал парочку! Ой, какая разница, вдвоем, втроем... Разогнал – и все, охране на утро вставят, чтоб посторонних не пускали. Идиоты они, могли бы что-нибудь поудобнее для этой цели найти, чем санитарская. Вот у меня….

Той зимой было. Мы вдвоем с Екатериной Григорьевной – у нее дежурство, а у меня очередная запарка была, конец месяца, сами знаете. Сидел, оформлял выписные истории до полуночи, а там и вовсе решил домой не идти. Постелил в ординаторской и только поспать пристроился – Леночка из инфекции звонит и чуть не плачет: поступил не то внук, не то племянник какого-то генерала, мать рвет и мечет, требует неизвестно чего, и не может ли кто-нибудь придти? Ясное дело, мне идти – не дежурного же срывать, а Леночка сама не справится, первый раз…поперся в тот корпус, через подвал, естественно. Иду, кошки из-под ног прыскают, тени какие-то по углам… Я топаю себе на автомате, досыпаю на ходу и вдруг понимаю, что заблудился! Чего ржешь, подвала нашего не знаешь, что ли?

– Сашка прав, – авторитетно поддерживает один из хирургов, – я тут слышал, что план подвала потеряли при рытье котлована, да так и не нашли, строили наугад. А ночью, к тому же, освещают только главный коридор – энергию берегут, идиоты, тут свернешь пару раз не туда и...

– Ну да, вот именно, – спешит перехватить разговор Сашка, – плутаю в темноте и вдруг слышу удары такие смачные, звучные, как будто ковер выбивают. Что за черт, думаю, откуда? Иду дальше, звуки исчезли, зато, смотрю, полоска света из-за двери пробивается. Огляделся – подсобка какая-то, шкафы сломанные, как выбраться – непонятно, а меня в инфекции Леночка ждет. Ну я и ломанулся в дверь, дорогу спросить...

Он обиженно косится на нас, покатывающихся со смеху, и повторяет:

– Да, только, чтоб дорогу спросить. У меня нездорового интереса нет, как у некоторых, которые по санитарным комнатам по ночам шарят. Толкнул дверь, а она заперта! Вот зараза, думаю, как же я обратно дойду?! Начал в дверь стучать, кричать, чтоб немедленно открыли, вдруг дверь распахивается, и оттуда Гаразец высовывается. Да, да, ваш зам по хирургии. «Чего орешь? – спрашивает, – я тут». Мне неловко сказать, что я заблудился, так я нападать начал, мол, шум слышен, и чем это вы тут таким занимаетесь, Илья Автандилович? Ну, Илья мужик не промах, меня еще студентом на шпорах ловил, и здесь сразу раскусил: «Врешь, –говорит, – ничего отсюда не слышно. Заблудился что ли? Ладно, сейчас выведу. Ты куда шел-то?» И в комнату: «Ничего, полежишь здесь, подождешь, время еще есть».

Ладно, вывел он меня в инфекцию и даже с мамкой вместо меня поговорил. Леночке попутно от него влетело, что дежурных с другого поста дергает, есть же врач-администратор. А мне и досадно, что сам спросонья про администратора не вспомнил, и интерес забирает: что это Илья, такой важный, в подвале ночью делает… Для банального перепихона он бы что-нибудь поудобнее нашел, я думаю. Идем обратно, он мне говорит: «Дальше прямо – и к лифту выйдешь», – а сам сворачивает в темноту. Ну, я за ним: «Илья Автандилович, так вы мне не ответили, что это вы там делаете? Я сейчас охрану позову, что за шум в подвале?» – Он обернулся, смотрит на меня задумчиво и ласково так интересуется: «Тебя в соматике больные не заждались?». Нет, отвечаю, сегодня Гореева дежурит, а я с историями остался. «Ах, с историями… пойдем-ка со мной, а то будешь потом по больнице слухи распространять…». И так он это говорит, что я уже и сам не рад, что спрашивать начал. Так и слышится «мы тебя не больно зарежем»… но делать нечего, сам напросился...

Тут, как всегда по закону подлости, Сашку перебил мерзко затрещавший телефон. Мои знакомые не понимают, почему я готова приехать на другой конец города или оплачивать трафик бесконечных е-мейлов, лишь бы не звонить и не ждать телефонных звонков. Ну, да они и не знают, как это страшно – когда ночью звонит телефон. Для меня же сам звук звонка олицетворяет неприятности, своего рода профессиональный рефлекс, когда уже дома поднимаешь трубку и вместо «Здравствуйте!» спрашиваешь: «Что случилось?». Но на сей раз пронесло – просто очередное подозрение на аппендицит. Лешка, старший по бригаде, лениво потянулся и, собираясь уходить, попросил Сашку:

– Мы сейчас вернемся, подожди немного, без нас не рассказывай, ладно? Чем это таким наш зам увлекается? Седина в бороду, бес в ребро, а? – и вышел, хихикая.

– Сам он бес в ребре, пошляк, – обижаюсь я за любимого преподавателя. – Чтоб им там действительно аппендицит был, флегмонозный. Сашка, признавайся, выдумал все, так ведь?! И не стыдно так нагло трепаться?

– Ну, для них, может, и выдумал бы. Что-нибудь красивое и похабное до ужаса. А хочешь я тебе, по старой дружбе, правду расскажу? – А глаза хитрые, и ухмыляется ехидно. – Чего краснеешь, хочешь или нет?

– Знаю я твою правду... А, ладно, все равно делать пока нечего – продолжай. Только чтоб без постельных сцен, ладно? Надоели ваши враки. – Что он там еще придумал? Ох, неужели и впрямь щеки горят – а впрочем, здесь жарко. Да, да, просто тропическая жара и мои идиотские фантазии здесь ни при чем. Жарко и все. – Ну, я слушаю.

– Так на чем я остановился? Значит, пришли мы в эту подсобку, Илья дверь ключом отпирает, захожу – после темноты сразу яркий свет, начал жмуриться и головой трясти, а когда проморгался и увидел, что там творится, чуть снова не ослеп. От изумления. Значит так: в глубине подвала, в какой-то крысиной дыре, есть, оказывается, учебная комната. Как положено, с партами, доской, столом и банкеткой, чтоб больных показывать. Зачем учебная комната в подвале – вопрос отдельный, а только Гаразец ей другое применение нашел. Лампа горит – та, которая над доской, – а под этой лампой на банкетке лежит девица. Причем, что самое интересное, лежит она кверху голым задом и попа вся такая… Ну, не сказать, чтоб ярко-красная, но не белая, это точно. Свитерок на голову задран, джинсы аккуратно на спинке стула висят… И Илья над этой красотой с ремнем стоит! А девица, бедная, вся в кушетку вжалась – понимает, что кто-то вошел, а ничего сделать не может – руки, ноги прихвачены. Не-а, и в мыслях не было. Ну, во-первых, автоматизм сработал – он же преподавателем у нас был, сам знает, что делает, чего я буду вмешиваться… А потом, барышня-то не сопротивлялась. Ну и что, что связана, на помощь звать она могла или нет? Илья спокойненько – знаешь, прямо как на лекции, даже тон такой же занудный, говорит:

– Ну, что ж, прежде чем мы продолжим, надо объяснить доктору, что здесь происходит и почему. Это, – и широким жестом показывает на кушетку, – ваша коллега, тоже моя бывшая студентка, правда, видимо, недоучившаяся. Сегодня этот уважаемый доктор едва не пропустила инвагинацию у шестимесячного ребенка. Ничего, все обошлось, и операция прошла успешно, но лишь благодаря счастливой случайности, на которые врач надеяться не может. Я доктору сказал все, что я об этом думаю, после чего мы и пришли к решению, что наилучшим воспитательным средством в данном случае будет порка. Которую вы и прервали своим решительным вторжением. Я правильно пересказываю?

Девушка вначале головой кивнула, а потом быстро, как будто спохватившись, хриплым голоском добавила: «Да, все правильно, Илья Автандилович». Так, думаю, ясно. О том, что Автандилович не выносит, когда студенты начинают подрабатывать на вызовах в поликлинике, по институту легенды ходили. Правильно, на мой взгляд, делает – это полное безобразие, но врачей не хватает, да и опыта там поднабраться можно… вот докторица и набирается! Попала… Видать, пошла на вызов вечером, диагноз сразу не поставила, потом не сообразила, что делать нужно, и от отчаянья Илье позвонила … Он же всем своим студентам телефон домашний дает – так, говорит, на всякий случай. Сорвался ночью, из-за ребенка, лично все устраивать и договариваться… да, это в его духе. Врач – профессия круглосуточная, и все такое. Но – порка! Немыслимо… А Илья продолжает:

– Если хотите, можете уйти, нет – присаживайтесь, места много. А мы продолжим. – Поворачивается и ремнем – шлеп, шлеп, шлеп! Бедолага на кушетке вначале охнула, потом молчит, и все головой старательно к стенке отворачивается, чтоб я лица не увидел. Я стою дурак дураком, потом присел тихонечко на первую парту… И ничего не понравилось, просто я дороги назад сам никогда бы не нашел! Ну, и интересно немного было, чем все кончится. И вообще, хочешь услышать все до конца – не перебивай, а то сейчас эти вернутся, не при них же рассказывать! А он ремнем машет без устали, только мышцы на спине ходят – шлеп, шлеп, шлеп – попа все краснее и краснее, девица уже ерзать начала, постанывать, потом и голос прорезался, но не плачет, только причитает негромко: «Ой… не надо… Ай… не буду больше, честное слово, не буду… Ой… Больно…». Гаразец сначала молча это выслушивал, потом сам начал поучительно: «Правильно… шлеп, шлеп… не будешь… шлеп, шлеп, шлеп… кто виноват, что до некоторых только так доходит…». Нотацию ей читает и сам же от этого заводится, лупит все сильнее, на попе от каждого удара уже темно-красные полосы проступают, по краям белые… я аж испугался – силушки у Ильи хватает, ты не смотри, что высохший и облезлый. Может, хватит, – говорю, – Илья Автандилович? Она к больным теперь и близко не подойдет, жалко человека. Лучше бы я этого не говорил. Он как «жалко» услышал, так хуже прежнего начал: «Жалеешь… А больных не жалко?!... А если бы… тот ребенок… погиб… как ей жить… дальше… я ее и наказываю…. потому что… жалею…», – и ремнем машет как ненормальный. Попа распухла, полос уже нет, вся багровая в синеву – в жизни бы не поверил, что такое можно за полчаса соорудить. Студентка уже и причитать перестала, лежит, зубами в свой свитер вцепилась и подвывает на одной ноте, руки так дергаются – сейчас кушетка развалится. Но что странно – не кричит и не умоляет. Я на все это смотрю и, знаешь, такое дикое чувство – мне одновременно хочется и в героя поиграть, кинуться, защитить, укрыть ее и, в то же мгновение, самому ремень в руки взять и хлестать ее со всей дури…

Сашка смотрит в окно, и я с ужасом понимаю, что он явно видит ту девушку из своего рассказа… На меня так никто никогда не смотрел – и тоска, и жалость, и понимание, и недостижимая мечта… Неужели правда?! Я пытаюсь уместить в разгоряченной голове собственные выдумки и не менее фантастическую реальность, а он уже встряхивается и будничным тоном, скороговоркой продолжает:

– Гаразец, правда, после этого довольно быстро остановился, посмотрел на дело рук своих, вздохнул, наклонился и начал молча веревку распутывать. Бедный человечек лежит, всхлипывает без перерыва отчаянно и трясется вся мелкой дрожью. Илья ее развязал, по голове погладил, пробормотал что-то утешительное и мне на дверь машет – брысь, мол, отсюда. Ну, я вышел, специально от двери отошел, чтоб не подслушивать, хотя там и так ничего не слышно было, а Илья через две минуты вышел, и такое у него лицо было, что если бы он меня у двери застал, думаю, я сам бы на той банкетке очутился. Он со мной до главного коридора дошел, показал в какую сторону идти, а сам обратно… Где, черт побери, Лешка?! Дай-ка мне телефон, что там случилось?

Пока Сашка нарочито бурно выясняет отношения с постовой сестрой в хирургии, я успеваю немного придти в себя и даже обдумать, как мне надо себя сейчас вести, чтобы никто не заподозрил моего особого интереса. Но все мои хитроумные планы оказываются не нужны, потому что Сашка, сообщив с упреком: «Накаркала. Там действительно аппендицит», – сматывается на обход, да и мне уже пора идти смотреть детей. А потом были поступления и вызовы, но я впервые была рада ночной работе. Отвлекает хорошо.

Сдали мы это суматошное дежурство на редкость гладко. Гаразец – а кто, вы думали, у нас его принимал? – даже замечания никому не сделал. Сашка, пока отчитывались хирурги и приемник, отчаянно зевал и даже не смотрел в мою сторону – ничего не было, никто никому ничего не рассказывал... утро уже, спать пора.

Я до сих пор не решила для себя – выдумал он это или правду рассказал. Впрочем, какая разница – про свои «подвиги» я Илье все равно сообщать не буду, смелости не хватит. Но на следующей неделе я опять дежурю с Сашкой. Забыть, что ли, на столе пару рассказов? Вдруг нос сунет… Тогда и продолжим.