…Предупредила, конечно. Сказал, что все равно любит. Налево ходить разрешил, если без секса и не чаще, чем раз в месяц. Понятное дело, надеется, что сумеет вылечить заблудшую овечку. Или что материнство в чувство приведет. Слушай, а может и приведет, а? Ты же знаешь, как на меня гормоны действуют?

И смотрит также. Ну, то есть абсолютно также как раньше. Голову по-птичьи набок, губа прикушена, брови вверх разлетом. Девочка моя, что же ты такое несешь?! Как это замуж?! Замуж?! За ванильного?! Хороший друг, на курсах познакомились, и меня он любит, любит, я совершенно уверена, он меня любит, он меня так любит, меня нельзя не любить, мне плохо, если меня не любят, он любит, у нас есть шанс, как ты думаешь?! Шанс?! Какое «прости, пожалуйста, но сегодня последний раз»?! Девочка моя... девочка... девочка... замуж...

– Только ты знаешь, я к тебе больше ходить не буду, ты уж извини, пожалуйста. Он мне шанс дает, я же тоже должна дать ему возможность попробовать. Ему и… ну и себе, конечно. Я нормальной жизни хочу, я ребенка хочу. Элементарного такого женского счастья – муж, семья, ребенки-пеленки... Милый, хороший, ну прости, пожалуйста! Ты же сам говорил, что у нас с тобой ничего нет и быть не может, и я приняла, я смирилась, я же не спорила, не просила. Ты же сам учил, что своего надо добиваться, что ничего не дается просто так, я же верю тебе. И я слишком люблю тебя, ты слишком хороший, чтобы я могла себе позволить рискнуть продолжать с тобой встречаться. Ну, пожалуйста, пожалуйста, пусть все затянется, не надо рану бередить!

Та-а-ак… получается, что это я же во всем и виноват. Впрочем, какое там «виноват – не виноват». В чем виноват, в чем вина-то?! В том, что девочка моя счастья ищет? В том, что на счастье надеется? Так это не вина, не беда, этому же радоваться надо... наверное. А больно. Больно, понятно, как же не быть больно-то, если от тебя такая девочка уходит. Девочка-солнце, девочка-огонь, сумасшедшая моя, непредсказуемая. Самая сильная, самая слабая. Девочка-девочка, как же ты тянешься ко мне... даже сейчас тянешься, в чашку вцепилась двумя руками, лишь бы ко мне не тянуться. И ты – такая! – надеешься на что-то с этим зачуханным ванильным?! Может он и не зачуханный, может он и хороший, но неужели ты всерьез думаешь, что у тебя что-то с ним получится? Да ты же его сомнешь, спалишь, сама не замечая, и он сгорит, и кричать будет, сгорая...

– Не сердись, не огорчайся, ты – самый лучший, самый любимый, самый хороший, но имею же и я право на счастье? Я так ребенка хочу, если бы ты знал… Вот можешь ты поверить, чтобы мне, чтобы я – вся из себя независимая, вся из себя самостоятельная, вся из себя кошка-которая-гуляет-сама-по-себе – чтобы я так хотела ребеночка? Сама, своими руками в кабалу на двадцать с лишним лет – и кажется мне, уверена я сейчас, что нет ничего этой кабалы слаще! Чтоб маленький, чтоб молоком пах, чтоб по ночам плакал... Ну не смотри ты на меня так!! Я знаю, я знаю, я понимаю, что гормоны, что инстинкты размножения, что эволюция и все дела – но что же я могу с собой поделать?! Ну и пусть, ну и дура-баба, пусть. Не могу больше. Не смотри на меня так!

Не смотрю. Не смотрю я на тебя. Я жалею, что курить так и не научился. Сейчас бы сигарету в зубы и не думать о тебе. Ребенка, счастье… понимаю я. И реветь хочу. От безысходности, от обиды на сволочную жизнь – где сами, сами мы, из самых лучших побуждений свою жизнь рушим. Своими же руками, в погоне за лучшим счастьем, такое воротим, что жить не хочется. Как все понятно, как все обыденно, как все естественно, как все безобразно!

– Ну, пожалуйста.. ты же сам мне показал, что и секс без темы может быть оглушительно хорош. Ты же сам... вот как ты думаешь, смогу я только сексом обойтись? Я его научу, если он не умеет, я уже умею учить, это ты меня научил, ты же помнишь? И вообще, ведь и кроме секса с темой жизнь существует? Мы с ним столько разговариваем, он, кстати, в отличие от тебя, очень музыку любит. А если человек музыку любит, не может же он не откликнуться и в постели? Да и вообще... живут же люди, даже если у них особой интимной жизни нет? И ничего живут. Сублимировать можно по-всякому, может оно и к лучшему выйдет? Мастурбацию, опять же никто еще не отменял. Ну и это… если уж совсем припечет…ты не порекомендуешь мне кого-нибудь потехничнее? Я за эти два года с тобой совсем связи порастеряла, а с тобой... прости, не смогу. Либо он, либо ты. Ты – слишком любимый, слишком мой, слишком… ты всегда был слишком… слишком, чтобы видеться с тобой раз в месяц, а потом возвращаться к нему как ни в чем не бывало. Мне бы кого-нибудь, чтоб пороть умел… а всю психологию я и сама накручу, обходилась же я как-то без тебя?

Да-да… я же и виноват, я же и слишком, оказывается. Видимо, предполагается, что я этим должен гордиться. Гордиться тем, что ты меня так сильно любишь, что даже видеть не можешь. Интересно, а сумеет ли твоя любовь ко мне инстинкты размножения преодолеть? Впрочем, видно уже, что нет. Инстинкты сильнее. Что, опять-таки, понятно. Все понятно. Только ты уж сама себя не обманывай, а?! Обходилась она до меня, видите ли… Да ты вспомни, вспомни, как ты без меня обходилась!! Как рыдала после экшенов, не получая того, что тебе было нужно, психологии этой, которую ты сейчас крутить хочешь! Как пыталась добрать за счет силы и боли, и как сознание теряла, и как жизнь не мила была после этого! Да ты на шрамы свои посмотри, девочка моя! Ты же не сможешь без темы, без меня не сможешь... ты же смотрела на меня потом прозрачными и темными глазами, и я тонул в этих глазах, и дрожал от нежности твоей, от благодарности твоей, это же не только я тебя, это же и ты меня приучила, приручила, воспитала, влюбила в себя... Это же не только ты без меня, это же и я без тебя не проживу! Девочка моя… девочка…

– Ох, хороший мой! Я же и сама сомневаюсь, я же и сама боюсь… милый, знаешь как мне сейчас страшно... Но ведь я же должна хотя бы попробовать? Ведь хочется-то… Ты сам говорил: не попробуешь – не узнаешь. И не ошибается только тот, кто ничего не делает. Вот я и хочу попробовать. Он хороший, честное слово, и он любит меня. Вот за что меня любить, такую нескладную и такую попереломатую, а? А ведь любит, любит, я же вижу. Как ты все-таки думаешь, получится у нас? Стерпится-слюбится, а? Он меня любит, я его уважаю – ведь у нас все шансы есть, а? А там, дай Бог, ребенок появится и перестанет меня так плющить и выворачивать, а? Гормональный фон изменится, дела всякие будут ежечасно, не до глупостей будет, а?

Может, может, все может быть… изменится твой этот гормональный фон, станешь ты домохозяйкой, будешь своего ребеночка растить… Боже, как ужасно, как ужасно-то!! Как же так, почему, за что, за какой-такой первородный грех огонь горящий, огонь жаркий, огонь яркий, огонь, блеск, жизнь бьющаяся – все должно уйти в три килограмма мяса и бесконечную череду ужинов-обедов?! А если не уйдет... Девочка, девочка моя, нет, никогда, нет!! Не надо этого! Ты же сама себя калечишь, ты же сама в себе огонь убьешь, ты же погаснешь… или сама себя спалишь в этой отчаянной попытке… Боже, за что же мне это?! Самому, своими руками, девочку мою на казнь отпускать? Ведь не могу, права не имею даже попытаться удержать... никак не могу… как мужик, как Верхний, как человек, в конце-концов… Потому что никто никогда не скажет заранее, что там будет. Может же и все хорошо закончиться, а? Не могу я тебя удержать, не могу, права не имею «нет» сказать… потому что где твое счастье, где мое счастье и что мы делаем по велению совести и долга, а что из эгоизма и себялюбия? Я не знаю ответа, я боюсь, девочка моя, за тебя боюсь, не сочти за альтруиста, но боюсь я за тебя... я постараюсь выжить без тебя, но как мне жить, если у тебя ничего не получится?! Я боюсь, я не знаю, я должен тебя отпустить... Девочка, девочка моя…

– Вот такие вот дела. И? Я совсем дура плохая? Ну не молчи же ты!

– Послушай, ну а что я могу тебе сказать? Взрослый человек, у тебя своя голова на плечах. Говоришь, хороший человек? Ну, так и дай вам Бог счастья! Ребеночек – это всегда хорошо, я уже и сам стал задумываться, когда ты этим озаботишься. Будь счастлива, родная моя! И все. Конечно, мне от того, что ты уходишь, и больно, и обидно, и я тоже тебя люблю, но надо же тебе свою жизнь устраивать, правда? Все это было ясно с самого начала и спасибо тебе за эти два года замечательные. Верхнего я тебе подберу, конечно, нет проблем. Как ты смотришь на Димкуса? Помнишь, у нас был экшен на четверых прошлой осенью? Он тебе понравился тогда, помнишь? И с сексом он к тебе точно приставать не будет, сама знаешь, а техника у него, сейчас, уже и получше моей будет... пожалуй, он самый лучший будет. Глядишь, еще и перезнакомитесь парами, своего в Тему втянешь, представляешь? Что еще? Если не сладится вдруг – так ведь не средневековье, всегда переиграть сможешь. Но, надеюсь, все у вас хорошо будет. Ты права, шанс у вас есть.

Да уж, очень надеюсь. Больше мне ничего и не остается, как надеяться. Потому что если плохо будет – то зачем же, зачем же я это все делаю, говорю все это, сам себя в угол загоняю, сам в себе любовь убиваю? Повторять, повторять, как мантру – у них все будет хорошо, у них все будет хорошо, все твои дурные предчувствия, все твои воспоминания о несчастных тематично-нетематических семьях, все это – лишь твое обиженное самолюбие, лишь твоя боль, лишь твоя ревность, а у них все будет хорошо, у них все будет хорошо, они создадут прецедент, у них все будет хорошо, она будет счастлива… счастлива и довольна... она будет счастлива... только так и никак иначе…

– Прости, но давай сегодня экшена у нас все же не будет, окей? Я не смогу не сделать его прощальным. Не стоит еще больше душу рвать, а? Честно говоря, мне и так немножко больно от того, что ты мне сказала, давай не будем? Да что ты, не извиняйся так! Не надо, не плачь, девочка моя, солнышко мое… ты все правильно делаешь, ты умница, а что больно нам – так ведь по живому режем, малыш… как не быть больно-то? Но все правильно, ты молодец, ты умница.. Давай, пойдем, погуляем, и ты мне про него расскажешь поподробнее, а?

Да. Все так. Я – Верхний, я мужик, мне надо быть сильнее, мне надо поддержать ее, иначе зачем я нужен? Блин, такой благородный, аж самому тошно. Но как иначе, Господи ты Боже мой, как иначе-то?! Ведь люблю я ее… Сейчас еще полчаса рассказов о том, какой ее жених замечательный, и все. Кончено. Можно придти домой и напиться до поросячьего визга. Или вызвонить Лильку, разложить ее на станке и драть, пока ее задница синей не станет, рука у меня не отвалится, соседи на вопли не прибегут, и пока не уйдет этот комок из горла. А сейчас, сейчас… только продержаться… слушать внимательно, поддакивать и не думать, не думать, не думать… Не думать, как просто было бы руки ей сейчас за спину заломить, на станок кинуть и начать пороть. Пороть по заднице и по спине, пороть розгами и плетью, и тростью, и нагайку в ход пустить, пороть нежно и пороть больно, грубо, жестко, едва-едва, провести ее по всей шкале – от болевого шока до оргазма, довести до сабспейса и выдернуть оттуда, и снова довести, заставить ее ненавидеть меня, и таять от меня, и любить меня, и снова ненавидеть... И вырвать, выгрызть у нее признание, что дура она, что ошибалась, что больше-больше-больше никогда-никогда-никогда, и заставить ее при мне звонить ему и отказываться от всех их планов, и самому трубку взять и сказать ему: «Ну что, щенок, понял теперь, чья она? Еще раз лапки протянешь к моему сокровищу, я тебя урою, понял?» – и насладиться всем этим, и снова потом ее выдрать…

Нет. Вот об этом думать нельзя. Думай о другом. Потому что все. Кончено.